Глава 104
Казимиров встретил в личном кабинете. Игорь уже на входе почувствовал неладное. Признаки растерянности и беспокойства безошибочно угадывались за профессорской улыбкой, несмотря на все усилия Евгения Митрофановича.
Подобное происходило раньше, когда Кремов чем-то расстраивал учителя: например, халтурил на блиц-коллоквиумах по невербалке или считал ворон в лекционные часы. Но учеба осталась в далеком прошлом, сейчас-то что?
– Как дела, Чижик? Как себя чувствуешь?
– Нормально, Евгений Митрофанович, – ответил Игорь, присаживаясь на стул. – Позволите бестактность?
Казимиров бросил обреченный взгляд. Зачем ходить вокруг да около? Наверняка мальчик с бесцеремонностью, свойственной молодым сильным Нервам, собрал уже кое-какую информацию и мучается догадками: что-то со здоровьем его пожилого наставника, или несчастье с кем-то из друзей по Улью? Сейчас Чижик, по своему обыкновению, поставит вопрос ребром.
– Положительно, это невыносимо! – Учитель отпустил эмоции. Он раздраженно направился к холодильнику, вынул оттуда стакан холодной газировки и залпом выпил. – Твой тесть, старый твердолобый хрыч! Я триста раз повторял перед этим дурацким экспериментом: «Возьми человека попроще, из отсева, наконец». Ты тоже хорош, – продолжил недовольно Казимиров, – захотелось, видите ли, принести пользу науке.
Игорь попытался разобраться в происходящем.
Профессор любил своего ученика, и, если первой реакцией на встречу после долгого перерыва стала обличительная тирада, а не теплые слова и пара чашек чаю, значит, стряслось что-то из ряда вон. Это как-то связано с погружением.
– Полюбуйся… – Старик передал Кремову папку с выпиской из личного дела. – Впрочем, читать долго, так что сразу объясню: твои нервы изношены в лохмотья, и виноват не кто иной, как дражайший товарищ Семенов.
В последних словах Казимирова прозвучала плохо скрываемая боль.
Он опасался эксперимента, скептически оценивал его перспективы и твердо настаивал на том, что Нервы самостоятельно обязаны искать пути к сквозной памяти.
На обложке папки стоял штамп «рекомендован на перепрофилирование». У Игоря внутри все оборвалось.
Сквозная память! Соль и священный грааль невербалки! Сколько же ученых разуверилось в возможности «подключиться» к ней, сколько разбитых надежд и поломанных судеб связано с поисками, но новые попытки не иссякают.
На то есть фундаментальные причины. Тот же Казимиров считает, что без надежной связи со сквозной памятью общество обречено циклически деградировать. Возможно, он преувеличивает. Опыт предыдущих поколений так или иначе передается следующим всегда. Сказки, язык, традиции, быт, приметы и суеверия пронизывают время и, отпечатываясь в потомках, делают их похожими на родителей. Однако что-то в процессе «отпечатывания» всегда терялось, что-то изменялось под действием обстоятельств, а что-то намеренно искажалось. Это последнее пугало старших, которые с тревогой наблюдали за детьми, воспринимавшими прошлое с его уроками по-мультяшному наивно, аркадно. Складывалась парадоксальная ситуация, когда, с одной стороны, пережившие какое-нибудь потрясение родители всячески оберегали от подобного своих детей, но в то же время с болью наблюдали, как те слишком легкомысленно относятся к предостережениям и полным ходом идут к повторению ошибок истории.
Предки мечтали о какой-то «прививке», «таблетке мудрости», чтобы молодежь, не испытывая боли, не окунаясь в ужас войн, эпидемий, катастроф, получила опыт, выработала реакцию здорового страха или, выражаясь медицинскими терминами, иммунитет перед болезнями прошлого.
Сам Казимиров приводил в пример фашизм. Множество студентов воспринимало эту уродливую язву на теле человечества как декорацию истории. Некоторые находили, что свастика выглядит оригинально, форма карателей симпатична по дизайну и т. д. У них напрочь отсутствовал рефлекс отторжения фашистской идеологии и атрибутики, такой, какой испытывало поколение, пережившее войну. О, у тех он выражался ярче, чем от встречи с гремучей змеей или крысой. Да и отторжением это чувство можно назвать лишь условно, оно только мягкий эквивалент гадливости, ужаса, омерзения, испытанных каждым, столкнувшимся с фашизмом лицом к лицу. Выжившие усвоили урок крепко, но в последующих поколениях память о нем неизбежно ослабевала, угроза миру вновь обретала осязаемые контуры. Тут бы и прописать молодым «прививку»… Так нет ее, чудодейственной.
Нервам повезло, они без потерь передавали из поколения в поколение эмоциональный опыт, накапливали знания, в том числе о фашизме, так что Игорь, например, воспринимал его невыносимо уродливую, античеловеческую личину с не меньшим отвращением, чем далекие поколения. Знакомство с одним из сильнейших кошмаров прошлого иногда отзывалось снами, после которых сердце стучало отбойным молотком, а волосы взмокали от пота.
Но Нервы – необычные люди и только малая часть общества, а как просветить остальных, как вживить им на генном уровне ненависть к фашизму во всех его проявлениях?
Здесь таилась причина, по которой множество пионеров невербалки, рискуя репутацией, карьерой и временем, рано или поздно приходили к теме сквозной памяти. Их воспринимали как алхимиков современности, занимавшихся поиском недостижимого философского камня, что порождало общественный скепсис или даже осуждение, но они, невзирая на это, шли к своей цели. Постепенно идеи упорных невербальщиков выбрались из узкого круга и распространились в среде ученых, далеких от психозрения. На первых порах робко, а затем все увереннее, множество специалистов заговорили о проблеме сквозной памяти, в обиходе появился термин «мост», обозначавший прямой способ подключения к опыту предков, их эмоциям.
Казалось, «наводить мосты» сподручнее сообща. Электронщики, доселе подозрительно посматривавшие на Нервов, предсказуемо положились на «Эверест», химики придумали усиливать восприятие с помощью препаратов, и процесс поиска сквозной памяти получил новый импульс. Кипучая деятельность ученых вылилась в создание «Ложа» – установки, погружавшей человека в концентрированное облако образов для той самой «прививки» от ошибок прошлого.
Погружение, по расчетам создателей, должно было напоминать ясный сон, который, помимо устойчивого «послевкусия» – пищи подсознанию, оставлял бы четкую картинку реально пережитого.
Вчерашние алхимики – Нервы, спохватившись, забили тревогу. Они увидели множество опасностей в таком «машинном» манипулировании сознанием и подсознанием, но маховик уже набрал ход. По иронии судьбы, когда Ложу подбирали первого добровольца, выбор пал на Нерва – яйцеголовые перестраховались. Считалось, что в случае недостаточной эффективности генератора «облака» чувствительный человек сможет хотя бы смутно разглядеть «картинку» и передать создателям какие-то сведения для дальнейшего усовершенствования установки.
Перестраховались.
Получается, Игорь прожил во сне целую жизнь, попутно покалечившись.
Казимиров утверждал, что генерирование облака и подключение к сквозной памяти – взаимоисключающие категории, что сквозная память совсем не то, чем ее представляют технари, она существует сама по себе, а машина изобретает что-то новое. Как и все старые Нервы, он воспротивился эксперименту, а решение Игоря первым испытать Ложе шокировало старика.
Зачем Кремов решился? Сквозная память – священный грааль и философский камень. Как ее «пощупать», как совершить глоток из источника знаний предков? Где тело сквозной памяти, ее носитель? Нервы десятилетиями искали ответы на эти вопросы и, кажется, не продвинулись существенно. По мнению корифеев невербалки, сквозная память – это массив информации, парящий где-то в ноосфере, подключиться к нему можно на основе ментального кода, свойственного и предкам, и потомкам. Слишком расплывчато для яйцеголовых, слишком метафизично.
Семенов полагал, что вся память предыдущих поколений уже заложена в человеке, а задача Ложа – «обстреливая» мозг сгенерированными картинками, просто пробудить ее. Технари старались внести в процесс конкретику, нормировать и упорядочить знания алхимиков, их теория выводила сквозную память из области сакральных знаний, приближала к пониманию обычными людьми – и в этом виделась их, технарей, колоссальная заслуга.
Кремов рискнул именно поэтому. В конце концов, неудача тоже результат, оттолкнувшись от которого можно продолжать поиски.
Но цена для отдельно взятого Нерва оказывается слишком высокой. Папку с личным делом Игорь даже не листал, он воспринимал пылающие эмоции учителя напрямую. Там почти боль утраты, там почти прощание, будто с мертвым.
– Катя сообщила о моих странностях?
Казимиров взглянул укоризненно:
– Кстати, о ней. Знаешь, она балансирует на грани давно, ДОТ внес ее в зону риска.
Игорь с тревогой вскинул голову.
– Ты не вчера пришел в Нерв, – продолжил профессор. – Несколько экспедиций в приполярную зону, освоение пустоши и формирование разведочных партий – все было. Последние два года с тобой рядом Катерина. И этих двух лет тебе не хватило, чтоб разглядеть влюбленную женщину?
Игорь почувствовал смертельную усталость. Всего один день, а навалилось столько, что голова шла кругом.
Казимиров продолжал рассказывать, хотя это уже воспринималось лишним. «Катя в зоне риска» и «влюбленная женщина» выстраивались в единую картину. Она никогда не полагалась слепо на сценарии ДОТа и будто наперекор ему строила свою жизнь. Профессия Нерва предусматривалась для нее в третьих строчках прогноза, но она сделала все, чтобы попасть в Улей.
В том же прогнозе наверняка наберется с десяток замечательных кандидатов для брачного союза, но Катя до сих пор не замужем. Она ждет принца… Нет, выходит, принца-то она нашла, и ДОТ может хоть по пятам следовать за упрямицей и каждую секунду предлагать женихов, только время потеряет. Ну почему все так сложно? Почему вопреки воле приходится нести ответственность за… За кого? Не за человека же с улицы. Он тоже по-своему любит Катю – близкую спутницу, друга. Сейчас Игоря «спишут», он отправится на перепрофилирование, будет мести метлой улицы, посвятит себя Марине и детям, а куда денется она? У нее семьи нет!
В груди защемило.
– Я не отдам тебя на перепрофилирование, – будто прочитав мысли ученика, горячо воскликнул Казимиров.
Перед глазами маячила папка, здорово мешая мыслить.
– С Катей что? – спросил Игорь.
– Это тебе придется взять на себя, Чижик. Помнишь, после второй приполярной экспедиции ты приехал в Улей прочесть практический доклад? Она, в числе иных курсантов, с упоением слушала о работе Нервов в трудных условиях. После того доклада стала гораздо лучше учиться, я обратил на нее внимание, как в свое время на тебя. Представляешь? Только тебе все давалось легко, ДОТ просчитал прогноз точно, а она брала трудом и энтузиазмом, развивая слабые ростки, которые имела. Зачем ей это было нужно? Так что ее судьба в твоих руках еще с тех времен.
– Попробуем включить ее в группу Андрея Монахова, – произнес Игорь после недолгого раздумья, – я возьму перерыв на тридцать дней, а дальше видно будет. ДОТ потерпит?
Казимиров, кажется, приободрился. Чижик «чирикал», значит, есть надежда.
– Добро, – ответил профессор и подмигнул: – С ДОТом улажу.
