Лекция 1
Сотворение мира

Первое и самое простое, что надо сказать и легко запомнить о сотворении мира, – это триада «темно, холодно, мокро». Это основное, базовое представление о мире до бытия, которое нам более-менее известно при знании мифологии в объеме Библии. «Тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою» – вот вам воды, вот вам темнота. Тему изначального холода дает, например, скандинавская «Эдда», где с севера идет лед, с юга летят искры огня, от этого возникают первые существа. Но первое и главное, что мы воспринимаем в картине мира до бытия, – воды.

Вода воспринимается в мифологии четко как стихия потусторонняя, как стихия опасная, как стихия смертоносная. Это довольно странно, поскольку от воды зависит жизнь. Тем не менее вода – это атрибут Нижнего мира. Вспоминаем лекцию о мировой оси: у корней мирового древа находится источник знаний (в буквальном смысле!), но заметьте, что если мы посмотрим конкретные сказания о тех, кто из этого источника пил, то ничего хорошего там не будет. Это им не дает счастья, это им не дает благополучия. Те, кто знаком со скандинавской мифологией, прекрасно знают, что у корней мирового древа находится источник мудрости. Верховный бог Один, чтобы выпить из него, вынужден отдать свой глаз. Мы сейчас не будем разбирать этот образ, важно другое. Он отдает глаз своему дяде, и поскольку у Одина это не вызвало ни малейшего восторга, то дядю он потом губит. Истории, связанные с источником мудрости, драматичны.

Вода – женская стихия. Вследствие этого она более или менее опасна. Представление о том, что вода – воплощение изначального хаоса или, в лучшем случае, потустороннего мира, очень устойчивое. Соответственно, если изначальное состояние мира было «мокро», то вполне логично, что сотворение мира начинается с сотворения суши. Какие примеры мы знаем? Если мы берем египетскую мифологию, то там из изначального океана поднимается первый земляной холм Атум. При этом Атум вполне себе персонаж, сам себя оплодотворяет, дальше начинается развитие сюжета – знаменитая гелиопольская генеалогия (девятка богов, его дети, внуки и так далее). Но при всех сюжетных перипетиях Атум – первый земляной холм, поднявшийся в водном хаосе.

В какой еще мифологии очень широко представлена тема изначальной воды? Это финно-угры. Финно-угорская мифология достаточно архаична, слабо развита и начинается она, с завидной регулярностью, с того, что были изначальные беспредельные воды, затем летит утка, ныряет, приносит кусочек земли, иногда свивает гнездо на колене Вяйнемёйнена. Те, кто с финно-угорской и конкретно с финской мифологией знаком, обычно знают ее по «Калевале» Лённрота. Элиас Лённрот обрабатывал народные сказания и делал это достаточно авторски. В народных финских сказаниях (не у Лённрота) великий певец Вяйнемёйнен неким непостижимым образом оказывается в этих водах, плавает там, поднимает из воды колено и на этом колене утка свивает гнездо, а затем из ее яиц получаются элементы мира. Опять же это тема холма, поднявшегося над первозданными водами, – колено Вяйнемёйнена.

Если изначально было «темно», то сотворение мира начинается с возникновения света. Наиболее известный пример – книга Бытия, «Да будет свет!». Однако обратите внимание на следующую любопытную вещь. Если мы берем даже библейскую версию, то там сначала создается свет и значительно позже создаются светила (солнце, луна, звезды). Достоевский в «Братьях Карамазовых» устами крайне неположительного героя Смердякова выражал, похоже, собственные проблемы с восприятием Библии: рассуждал, что если свет возник сразу, а солнце и луна значительно позже, то откуда же был свет в первый день? Этот вопрос задавали не только во времена Федора Михайловича, задавали его гораздо раньше. В поучениях древнерусских церковников, в поучениях против язычества в одном из случаев говорится любопытная фраза: «вещь бо есть солнце свету», то есть солнце только воплощение света. Есть изначальный Божественный свет – и есть солнце, которое когда на небе – хорошо, когда его нет – не страшно. И здесь обратите внимание на такую чрезвычайно важную вещь. Если мы с вами посмотрим на разные мифологии, то обнаружим, что боги света и боги солнца – это как минимум боги разные. А как максимум… сейчас увидим. Кто в Греции бог света? Аполлон. Его стрелы – это лучи, а то, что он чем архаичнее, тем страшнее с этими стрелами, – особенности нормальной мифологии. Сколько мифов про Аполлона? Больше, чем вы можете запомнить. Кто бог солнца? Гелиос. Сколько мифов про Гелиоса? Чуть больше одного: у Геракла с Гелиосом были проблемы (скорее, наоборот, у Гелиоса с Гераклом!), и еще про Фаэтона мы знаем, и на этом примерно всё. Что такое культ Аполлона? Мощнейший культ (и Дельфы, и жертвоприношения на Ареопаге, и Аполлон Столбовой, и Аикейский, и это я еще про муз не упоминаю…). Что такое культ Гелиоса? Мне про культ Гелиоса как-то крайне мало известно. Масштабы богов совершенно несопоставимы.

Кто у меня слушал курс древнерусской литературы, тот знает, как я вдохновенно ругалась на «Слово о полку Игореве». Поскольку таковых меньшинство, я эту ругань с удовольствием повторяю. Кто на Руси-матушке был богом солнца? Это был Хоре. Бог солнца, движущегося по небу. О нем мы знаем в основном из «Слова о полку Игореве». Автор «Слова» очень положительно относится к князьям и явно ставит их выше богов. В частности, есть в этом памятнике явно отрицательный персонаж – Всеслав Полоцкий. О нем говорится, что он оборотень и «Великому Хръсови влъком путь перерыскаше», то есть он, обернувшись волком, великому Хорсу пересекал пунь. У кого есть автомобиль? Особенно хороший, дорогой. А у кого нет – можете вообразить. Едете вы на этаком «бентли», а вам нахал на жигуленке дорогу пересекает! Кто такой Хоре? Хоре бог. Кто такой Всеслав? Князь, человек, смертный! Князь пересекает богу солнца дорогу! И что может сделать бог?! Бог ничего не может ему сделать! Кстати, и у Гелиоса были примерно сходные трудности с Гераклом, так что вот эта наглость Всеслава – это явно больше, чем вымысел автора «Слова», это очень похоже на отголоски мифа.

Вот так по-хамски ведут себя герои с богом солнца – но не с богом света! Кто был богом света на Руси в эпоху двоеверия – это вопрос очень сложный и неоднозначный. Есть предположения, что это был Дажьбог, с которым даже автор «Слова о полку Игореве» обращается весьма уважительно.

Если мы рассмотрим Индию, то там положение бога солнца и бога света будет несколько менее напряженным, но это тоже два совершенно разных бога. Бог солнца – Сурья, бог света – Савитар. И имя Сурья, и имя Савитар этимологически родственны соответственно русским «солнце» и «свет». Кто из них более могущественный – сложно сказать, но при этом описываются они совершенно по-разному. Сурья – это персонаж. Поскольку солнце движется по небу, то без объяснений ясно, что у Сурьи будет колесница. В эту колесницу запряжено семь коней, они же семь поэтических размеров священных гимнов. Сурья может представать как колесничий, как конь в собственной колеснице, он весьма подробно представлен в мифах, но именно в аспекте движения. Что касается Савитара, то практически единственная известная часть его облика – это руки-лучи, которые он простирает над миром. Больше никакой конкретики. При этом по частоте обращений к ним они примерно на равных.

Итак, противопоставление солнца и света очень четкое. И сюда же: у Козьмы Пруткова было велемудрое рассуждение на тему, что полезнее – луна или солнце? С ответом «полезнее луна»: луна светит ночью, когда без нее темно, а «солнце светит днем, когда и без того светло».

Как было сказано, если у нас представление мира до бытия – это беспредельные воды, то возникновение мира связано с возникновением суши. Если мир до бытия – это темнота, то возникновение мира – возникновение света. Где мы встречаем подобного рода миф кроме Библии?

Это совсем недалеко: Египет. Можно возразить, что в Египте речь идет о рождении солнца. С одной стороны, во всех книгах по египетской мифологии пишут о боге солнца Ра; с другой стороны, есть фараон Эхнатон с его богом Атоном. Вы знаете, что Эхнатон отменил всех богов, установил культ Атона, бога солнца. Стоп. На этом месте у внимательного читателя возникает вопрос: так кто бог солнца – Ра или Атон? Дело в том, что, когда мы видим изображение Ра, мы его видим в виде человека, или человека с головой сокола, или просто сокола – и у этого сокола всегда на голове будет солнечный диск. Этот диск и есть Атон, бог солнца. Так что Ра получается скорее богом света. Атон имел культ ровно при одном фараоне на протяжении трех тысяч лет истории Древнего Египта. Та же самая парадигма: бог солнца вторичен по отношению к богу света.

От чего в Египте зависит плодородие? От Нила. У евразийских народов плодородие зависит от весенних гроз, поэтому не удивительно, что небо представляют мужчиной, землю женщиной, а весенние грозы половым актом. В Египте грозы – в пустыне. И поскольку плодородие не зависит от гроз, то пара небо и земля оказывается перевернутой. Небо предстает женщиной, а земля мужчиной. Нас интересует женщина – это богиня неба Нут. В архаичных мифах она предстает рекой и одновременно… коровой (вопрос «как можно плавать по корове» египтяне не задавали; в мифологии самые разные объекты могут отождествляться, если несут общую символику). В глубокой архаике Нут также имеет черты богини-матери. Она, не имея мужа, порождает каждое утро золотого теленка из своего, извините, восточного отверстия. В течение дня он плывет по ней – и к вечеру, уже состарившимся, доплывает до ее горла на западе. Нут его глотает, от зачатия она беременеет, и утром она снова его рожает. Не спрашивайте меня о том, как это началось, – для египтян этот миф цикличен. Зачатие от проглатывания – это стандартный мифологический ход, вам он лучше всего известен по сказкам. Поскольку имя «Нут» однокоренное к слову «Нуну», первозданные воды, то миф о небесном теленке – это трансформированный миф творения.

В том же Египте есть и другое представление об акте творения. Простираются беспредельные воды, в них поднимается лотос, он раскрывается – ив нем находится новорожденный бог солнца. Снова тот же сценарий: из темных вод возникает первая суша. Лотос в данном случае выступает как первая суша, мифы о появлении земли и света объединены.

Триаду «темно, холодно, мокро» мы не воспринимаем как деструктивную и страшную, потому что современная цивилизация очень хорошо отдалила себя от природы и обезопасила. Я расскажу один случай из жизни. Наш институт находился в Замоскворечье, между Москвой-рекой и Обводным каналом. Идешь вечером на лекцию, и надо пройти через мост. Всего лишь мостик через канал! Но октябрь-ноябрь, под тобой чернющая вода, холодно, тебе ветер навстречу… тебя этим «темно, холодно, мокро», этим первозданным ужасом, этим Ничто с большой буквы так накроет, что сразу понятно, откуда эти представления берутся.

Так что поговорим о чем-нибудь теплом.

Если мир до бытия описывается как холод, то логично, что сотворение мира есть как возникновение тепла, а точнее – жара. В конкретных мифах, конкретных сказаниях тема жара представлена очень слабо; очень мало текстов, где он есть. Но есть. Этот образ нам дает Индия: тексты Ригведы – собрания индийских гимнов, которые были сложены примерно с XII по X век нашей эры. Понятно, что за три века любая цивилизация пройдет довольно существенный путь. В частности, жреческая культура прошла достаточно мощный путь от классического язычества до сложной философской и, пожалуй, монотеистической религии. Держите парадокс: само по себе многобожие признаком язычества не является. Чуть позже мы с этим разберемся, а пока поговорим о древних индийцах.

Представьте: вы – жрец. Каждое утро вы встаете, совершаете телесное и душевное очищение и начинаете хранить гимны. Каким образом? Я сейчас сделаю еще одно отступление, оно нам сегодня понадобится.

Для каких текстов у человечества возникает письменность? В каждой культуре ее первые тексты – про что? Самые ранние? Это две темы: кто кому что должен и где граница моих владений. Запомните раз и навсегда: письменность возникает в обществе для сугубо утилитарных, приземленных, бытовых, а не возвышенных записей. Чем более высок по статусу текст, тем дольше он будет существовать в устной форме. При этом память древнего человека, а в некоторых случаях память архаичного человека во много раз больше нашей. Соответственно, хранить в памяти огромные тексты было очень просто для древнего человека. (Помнится, у нас еще в учебнике истории было сказано, что в Афинах при Перикле было обычным делом знать «Илиаду» и «Одиссею» целиком наизусть. Тем более что там стихи и распев.) Отношение к звучащему слову как к слову священному нам сегодня понадобится во всю мощь.

Итак, индийцы три века складывались гимны «Ригведы» и естественно, что эти тексты не были записаны. Как долго и с какой точностью они хранились? Вы думаете, что они хранили гимны с точностью до слова? Вы ошибаетесь! Они хранили гимны с точностью до звука на протяжении более тысячи лет. Каждый день жрец хранил положенную ему часть священных текстов. Вслух и нараспев. И так каждый день. Поэтому пусть вас (когда мы дойдем до соответствующих мифов) не смущает такой сюжет: едет громовержец убивать очередного монстра, встречаются ему семь мудрецов и отправляются вместе с ним, а следующий сюжетный ход – мудрецы своим пением проломили скалу. То есть если мудрецы идут, то они хранят гимны. Идут и хранят в семь глоток, слаженным хором. Библиотечные работники в бесписьменном обществе: священное предание вместо строевой песни.

И уже без шуток. Если вы человек из такой семьи, если ваша семья на протяжении трех веков хранит некий корпус текстов, то что для такого человека представляется священной силой, движущей миром? Я хочу подвести вас к той мысли, что в какой-то момент в сознании жрецов, то есть интеллигенции трехтысячелетней давности, совершается сдвиг. Процесс хранения в сознании носителя превращается в некую самоцель, и возникает мысль о том, что если не хранить эти гимны в неизменности, то окажется невозможен ритуал и, выражаясь научным языком, акт коммуникации между людьми и богами не осуществится. Следовательно, центром мироздания начинает представляться Слово, но не некое абстрактное, а абсолютно конкретное слово, которое лично вы и ваша семья храните три века. Заметьте, чтобы сохранить гимн в неизменности, вам нужно его петь. Значит, не просто слово, а слово звучащее. Оно вам начинает представляться абсолютным.

А теперь вопрос: как такой жрец будет относиться к идее мощи богов? Можем ли мы назвать этого жреца язычником? Язычник – это не тот, кто верит в существование некоего корпуса языческих богов, потому что такой человек может быть и пантеистом. В современном обществе, в среде неформальной, ролевой и туристической пантеизм очень сильно развит, существование персонажей разных пантеонов (кельтского, славянского и так далее) принимается. Но пантеисты не верят в помощь от этих богов, не взаимодействуют с богами по принципу «я даю тебе – ты даешь мне» (жертва и ответ на нее). Пантеист воспринимает мир как живой (с рекой, лесом, скалой можно общаться, с ними нужно вести себя вежливо), но при этом постоянного ритуального общения, систематического взаимообмена не предполагается. Эти люди не язычники. Возвращаясь к индийскому жрецу, он верит в существование языческих богов, но по мировоззрению он уже не язычник. Он приближается к протоформам монотеизма, только монотеизма стихийно возникающего, еще формирующегося. Для него такой божественной силой, на которой зиждется мир и от которой зависят боги, является сакральная речь.

В одном из поздних гимнов «Ригведы» есть гимн, обращенный к божественной Речи (Вач), которая предстает некой абсолютной силой мироздания. Теперь вам понятно, откуда это представление возникло. А еще вы мне хотите сказать про Евангелие от Иоанна, а о нем мы будем говорить чуть попозже. И лучше вспомнить Ахматову – про «великое русское слово», это поближе к «Ригведе», потому что это тоже абсолютизация поэтического слова в среде интеллигенции.

Сейчас для вас, я надеюсь, стал более понятен естественный переход интеллигенции из язычества в монотеизм, причины, по которой утрачивается вера в эффективность взаимодействия с богами. Дальше в индийской интеллигенции начинается, говоря словами классика, «разброд и шатание». В Индии в конце X века возникает безумное количество версий абсолютного бога. Одна из версий абсолютной силы – жар. Вот наконец мы и дошли до темы жара как первопричины бытия.

Из тысячи гимнов «Ригведы» последние два гимна – это гимны, обращенные к космическому жару: силе, разгоняющей изначальный хаос, на которой всё зиждется. Но любопытно, что для индийцев жар не совсем обычная в нашем понимании вещь. По-индийски жар – «тапас», сила мученичества.

Вы наверняка знакомы с фильмами вроде «Шокирующей Азии», где показывается, как в культуре Индии, Индонезии, других стран региона люди подвергают себя неким мазохистским ритуалам. Если сценарист и режиссер хоть что-то знают, то нам сообщается, что эти люди, пронзая себя мечами, не чувствуют боли. Это действительно правда, у них зашкаливают эмоции… а что такое эмоции с точки зрения биологии и физиологии? Это всплеск гормонов. Соответственно, это очень мощное экстатическое переживание (это один из ответов на вопрос, зачем они это делают), которое требует серьезной тренировки духа и тела. Индийская культура и культуры, заимствовавшие это от нее, считают вполне логичным, что, когда нам плохо (а плохо нам всем по разному поводу в большей или меньшей степени с завидной регулярностью), в нашем теле накапливается некий жар мученичества. Если этот жар посредством медитаций концентрировать, то он может быть превращен в духовную энергию. Иными словами, если мы осознанно воспринимаем наши физические и моральные проблемы, то это приводит к всплеску гормонов, а этот всплеск гормонов мы можем использовать для некой эффективной деятельности. Подробности надо выяснять у биологов, я умею с этим работать (ходить в туфлях на босу ногу в минус 30 и не чувствовать холода, например), но не знаю физиологического механизма. А они это умеют делать на уровне «резать себя ножами». Энергия жара мученичества в мифах представлена широко, по сути это трансформация энергии своих страданий в энергию созидательную. В то время как в нашей культуре энергия страданий переходит в энергию разрушительную – в переживания, в депрессию. Вместо того, чтобы из страданий делать что-то хорошее.

Итак, вот он – индийский жар-тапас, преобразование боли в энергию самосовершенствования. И он занимает место Абсолюта, вытесняя язычество. И пока мы подбирались к понятию жара-тапаса, мы уже коснулись темы изначального Слова.

Триада, с которой мы начали, – «темно, холодно, мокро» – хотя и самое распространенное представление о мире до бытия, но оно не универсально. Полное представление о мире до бытия состоит из пяти признаков. Если мы обратимся к книге «Пополь Вух» индейцев киче, в первой главе книги, при описании мира до бытия, говорится, что всё было темно, неподвижно и всё в молчании.

Итак, вот пять признаков изначального хаоса: воды, мрак, холод, тишина и неподвижность.

Продолжаем смотреть первую главу «Пополь Вух». Там действует триединый бог Хуракан. Это имя в такой огласовке вам не знакомо, но вам оно отлично известно в другой. Хуракан – это центральноамериканский бог бурь, и его имя перешло сначала к португальцам, потом – в другие европейские языки и затем в русский, дав слово «ураган». И вот этот триединый бог творит мир Словом. Более того, его Слово приходит к богам земли – Создательнице и Творцу (так их зовут), и Слово Хуракана, как некий самостоятельный объект, разговаривает с ними. Не спрашивайте меня, как Слово может само по себе разговаривать, но именно этим совершается акт творения у индейцев киче.

В древнеегипетском «Мемфисском теологическом трактате» (или «Памятнике Мемфисской теологии») бог Птах также творит мир Словом. Но каким Словом? Слово может быть разным: подуманное, звучащее, написанное. В «Мемфисском теологическом трактате» говорится, что ничто не имеет бытия, прежде чем его название не будет произнесено громко, то есть архаическое представление о творящем Слове – слово, которое прозвучит. Я обращалась к библеистам с вопросом о Слове в Евангелии от Иоанна: у индейцев Слово звучит, у египтян – звучит, а изначальный Логос? Он звучит или нет? И мне ответили, что Божественный Логос ни в коем случае не слово в обывательском понимании, оно не звучащее. Евангелие от Иоанна – гораздо более высокая ступень развития цивилизации и развития абстракции, а Божественный Логос принципиально отличен от того Слова, которое упоминается в мифологических текстах. Логос не звучит. Индийская Речь (Вач) – это слово категорически звучащее, слово Птаха – категорически звучащее, слово Хуракана настолько звучащее, что оно само может говорить с богами земли, но не евангельский Логос.

Следующий вопрос, на который я обращаю ваше внимание, это вопрос, как ни странно, честности. Так называемый дикарь, представитель традиционного общества, к слову звучащему относится как к сакральному объекту. Звучащее слово обладает творящей силой не только в устах бога-творца, но и в принципе будучи произнесенным. Кем бы то ни было, включая обычного человека. И поэтому – нельзя врать. Если мы посмотрим всевозможные архаические тексты про хитрецов (и возьмем их в хорошем переводе и с хорошими комментариями), мы увидим одну любопытную особенность. Например, Одиссей и Полифем. Вы знаете, что Одиссей назвал себя Никто. А как будет «никто» по-древнегречески? «Утис». Утис – это уменьшительная форма от имени Одиссей, то есть он на самом деле (у Гомера, а не у переводчиков!) называет себя собственным именем, он лжет по сути, он говорит так, чтобы Полифем его не понял, но формально он не лжет, формально он честен. В архаических сказаниях хитрец, обманывая по сути, делает все необходимое, чтобы быть ложно понятым, то есть он говорит правду, но так, что понимают его неверно. Потому что слово – сакрально. Сюда же относится вера во всевозможные заговоры. Заговоры в традиционном обществе произносит не только бабка-ворожея, а обычный человек, чаще женщина, наговаривает некий сакральный текст, который обязательно нужно произносить вслух, но шептать. Вся заговорная традиция не требует специальной ворожеи. Вернулись к тому, с чего начинали: вода – мудрость – Нижний мир – женская стихия.

Здесь мы касаемся еще одной чрезвычайно любопытной темы: сакральное имя. Потому что имя человека – это совершенно особый тип слова. Любое нормальное слово есть единство плана содержания и плана выражения. Все мы понимаем, что такое стол: доска на четырех ножках. Это план содержания. И план выражения: русское «стол», английское table и так далее. Где у имени план содержания? Его вообще нет! Если мы будем сочинять роман про инопланетян, у нас имена героев будут неким бессмысленным набором звуков, на чем основаны всевозможные пародии типа Бар Бос, Ки Оск и тому подобное. У наших с вами имен нет плана содержания. На вопрос, почему нас назвали так или иначе, мы вообще не можем ответить. Только – родителям понравилось звучание имени. Очень редко – в честь бабушки-дедушки; но и это содержание не связано со звучанием имени. И, между тем, это самое слово является очень четким выразителем личности. Если вы почитаете, например, работы по имяслову русских князей, то обнаружите, что каждое имя каждого княжеского сына было не просто набором корней, а содержало некоторую политическую программу, претензии на власть. Причем в живой традиции ситуация противоположна: там имена даются не случайно. Там имя имеет смысл, но этот смысл все равно будет особым. Например, девочку назвали Старуха. Зачем, почему?! Защита в обществе, где высокая смертность. У каких-нибудь монголов имя мальчика – Дерьмо. Что такое?! Чтобы демоны не забрали. И никто дразнить таким не будет, потому что это в рамках культуры. Могут быть благопожелательные имена, чтобы духи охраняли, или – вот такие отпугивающие.

Но обратите внимание, что даже при осмысленных именах их план содержания радикально отличен от нормальных слов. «Стол» буквально означает стол. «Старуха» – пожелание долгой жизни. Содержанием нашего имени является наша личность. Поэтому – табуированность имени. Имя нельзя было сообщать постороннему, и отсюда в нашем языке вопрос: «Как тебя зовут?» – то есть не каково твое имя, а на какое десакрализованое обращение ты откликаешься? У нас до сих пор нет фразы «Мое имя такое-то», это нерусская конструкция. Мы продолжаем говорить «Меня зовут так-то».

Отдельная тема, которой мы коснемся в связи с подростком, – это смена имени при вхождении в субкультуру и вообще при трансформации личности. Там имя тоже будет значимым, но его значение будет, как у нашей Старухи: выражением неких намерений, чувств или другой символики. Это снова будет непрямое содержание.

Что ж, со Словом мы более-менее разобрались.

Из пятерки признаков мира до бытия осталось последнее – неподвижность. Мотив изначальной неподвижности – это, я вам скажу, такая экзотика, которая мне известна ровно в двух культурах. И культуры эти – такие «соседние», что залюбуешься. Одна из них уже упомянутая центральноамериканская, а вторая – вам хорошо известна. У какого народа мир творится танцем? А чтобы побыстрее сообразили, я подскажу, что этот миф в визуальном воплощении стоит во всех эзотерических магазинах, скульптура такая. Да, это танцующий Шива, это Индия. Где Индия и где Центральная Америка!

Берем изображение танцующего четырехрукого Шивы. У него в верхней правой руке барабан в форме песочных часов, который символизирует первый звук мира. Очень большая редкость – звук есть, а слова нет. Танцующий Шива – образ известный, но известность не означает распространенность представлений. Это образ уникальный. Мы только что говорили о Слове в единстве содержания и звучания, и за грань мы резко вынесли евангельский Логос. Но за другую грань у нас выносится барабанчик Шивы! Есть звук, творящий мироздание, но нету Слова. Есть план выражения, но нет плана содержания. Оцените уровень философской абстракции.

Итак, мир до бытия – это мир без звука и без движения. Подробно неподвижность в мифологии никак не разработана, а миф о первом движении у нас фактически один – танец Шивы (в «Пополь Вух» неподвижность отмечена, но дальше никак не фигурирует). Поэтому мы продолжим разговор о танце Шивы.

Как вы знаете, танцем Шива не только созидает мир, но и рушит. И здесь мы подойдем к следующей любопытной проблеме: почему индийцы считают, что то, что он рушит мир, это – хорошо? А индийцы так считают категорически. Вы слышали, что Брахма – творец мира, но вы ничего не слышали про храмы Брахмы. Почему не слышали? Потому, что их то ли один на всю Индию, то ли два, в других источниках написано, что их вообще нет. Что делает Брахма, творя мир?

Я вам снова нарисую круг с точкой в центре – символ мироздания в мифологическом мышлении (мировая ограда и центр как мировая ось). Вот у нас было беспредельное пространство этой страницы. Я провела эту окружность – и пространство мгновенно разделилось на «снаружи» и «внутри». То есть я провела первую границу. Хорошо это или плохо – с точки зрения индийской культуры?

В культурах Индии, Китая, Японии мир до бытия, изначальное состояние, воспринимается как благое. Привожу простой пример. Вот есть вы. Каждый из вас – личность со своими знаниями, своим жизненным опытом. Вот есть я со своим объемом знаний. Чтобы передать вам мои знания, мне нужно прочесть эту и последующие лекции. И никаким иным способом вы объем знаний из моей головы не получите. Почему? Потому что мы все с вами ограничены физическими границами нашего тела. Телепатия у нас с вами недостаточно развита. Но даже если бы мы все были телепаты – согласитесь, что если бы каждого из вас по окончании этой лекции попросят ее подробно пересказать – вы понимаете, что это будет столько разных текстов, сколько вас здесь? То, как будут расставлены акценты, зависит от восприятия каждого. Границы вашего сознания являются определенным фильтром получения вами информации.

Почему вы при любых условиях получите только часть моих знаний? С индийской точки зрения? А потому, что Брахма, сотворив мир, воздвиг эти самые границы.

А что же делает Шива своим разрушением? Он стирает границы! И возвращает к состоянию, которое называется «ночь Брахмы», к изначальной слиянности. И вот тут я вам снова буду цитировать Тютчева: «Всё во мне и я во всём» – классическая строка, которая объясняет, что идеалом будет слияние, при котором мое сознание остается, но исчезают границы между моим сознанием и всеми остальными. Это растворение, но уничтожение! И когда мы устремляемся в безбрежные дебри восточной философии и пытаемся понять, к чему все они стремятся, – так они стремятся вот к этому. Они хотят стереть эту проклятую границу, коряво нарисованную мной и куда более коряво созданную Брахмой.

Посмотрите на акт творения как на первую борозду, отделяющую хаос от порядка.

Кто любит кельтов, тот знает, что великий прародитель Ху Кадарн запряг двух исполинских быков и пропахал борозду, чтобы спасти землю от потопа. Вот вам акт творения как земля из вод – и вот вам борозда как элемент сюжета.

Мы с вами пользуемся термином «хаос». Если вы берете такое уважаемое издание, как энциклопедия «Мифы народов мира», и открываете ее на слове «хаос», то вы с интересом обнаруживаете не одну статью, а две: хаос античный и хаос первобытный. Про первобытный хаос вы всё уже знаете: темно – холодно – мокро и вообще всё плохо. А вот «античный хаос» понимается греческими и прочими философами как нечто благое и – дальше самое интересное! – очень близкое к тому, что я сейчас рассказывала на восточном материале. Снова состояние изначальной слиянности, когда сущности есть, но границ между ними нет, поэтому возможно взаимопонимание и взаимопроникновение на высшем духовном уровне. Подробнее читайте в статье. Тема хаоса как благого возникает у цивилизаций на очень высоком этапе развития. И добавлю, на достаточно благополучном этапе: чтобы интеллигенция, хоть античная, хоть наш Серебряный век, воспринимала хаос как благо, она должна быть очень надежно защищена от «темно – холодно – мокро».

У нас с вами остался последний момент.

Мы начали с того, что творение мира есть творение света. Здесь надо вспомнить про прометеевский огонь, огонь культуры. Как я ругалась сто и двести раз, изучать греческую мифологию по греческой литературе – абсурд. Что у Эсхила, что у Еврипида – тексты авторские. Живые мифы фиксировали античные фольклористы-мифографы. Из античных изложений мифологии, наименее авторских, у нас имеется «Теогония» Гесиода. Нас будет интересовать миф о Прометее (что Прометей в греческой мифологии не был таким благородным, как у Эсхила, я уже много ругалась во «Введении в мифологию», повторяться не буду). Переходим непосредственно к мифу о похищении огня.

Нас интересует обстоятельство похищения. Прометей похитил огонь и спрятал его в сухом стебле тростника. В тростнике. В сухом. Огонь. Спрятал. Оценили? Запомните очень четкий маркер: когда вы разбираете миф и сталкиваетесь с тем, что вам кажется полным абсурдом, это значит, что перед нами – мифологема, нам неизвестная. Если что-то кажется нам вопиюще нелогичным, значит, это звено совершенно особой цепи. Итак, перед нами вопиющая, чудовищная алогичность: сухой стебель тростника как способ скрывания огня, мягко говоря, абсурден. Но. Это был огонь культуры.

Так мы с вами сталкиваемся с представлением о некоем огне; давайте разбираться, что мы о нем знаем. Мы знаем, что он не горюч. Мы знаем, что он дает культуру. То есть это не физический огонь. Дом вы не обогреете, мясо вы на нем не пожарите, и читать при его свете у вас тоже не выйдет, хоть он и культурный.

А теперь давайте мысленно посмотрим на современные храмы, причем неважно, какой конфессии. Их обогрев происходит за счет центрального отопления, освещаются храмы, как и дома, с помощью ламп. Отменяет ли это лампады, отменяет ли это свечи в храме? Нет, конечно. Современные технологии разделили нам утилитарный огонь (обогрев, освещение, приготовление пищи) и огонь ритуальный, который не нужен ни для одного, ни для другого, ни для третьего. И мы заменяем утилитарный огонь с помощью современных технологий, но ритуальный огонь остается таким же, как и века назад. Свечи и лампады – это огонь, отрегулированный таким образом, чтобы давать как можно меньше света и жара; он мерцает, но не светит и не греет. То есть огонь, который по своим физическим параметрам максимально приближен к тому, от чего тростник не загорится. Более того, если нам нужно изобразить мистичность некоего помещения, то стабильно будет использован образ множества горящих свечей, которые не дают света. Это будет, например, в «Призраке Оперы», когда герой привозит к себе героиню… где этот штамп используется, я вам все не перечислю, назову только советский фильм «Три мушкетера», где, как вы помните, «Есть в графском парке черный пруд» и у Атоса везде горят свечи, и при этом темно, в соответствии с историей, леденящей душу пятиклассницы.

Таков образ необжигающего и несветящего огня. Блуждающие огни, огоньки душ, душа как звезда – это всё сюда. Эльфы, пляшущие со множеством огоньков… представление о том, что по реке надо в память о предках пускать огоньки…

И я вас сейчас снова верну к поздним гимнам «Ригведы». Как я уже говорила, это индийская интеллигенция X века до н. э. философствует. Интеллигенция – это жречество, но жречество – это не только те, кто поет гимны, но и те, кто проводит ритуалы. Как мы уже выяснили, жрецы будут абсолютизировать ритуал, они могут абсолютизировать Речь, но с большей вероятностью они будут абсолютизировать божественный огонь. Огонь на санскрите «агни» (слово, родственное русскому «огонь»). Пока индийцы были нормальными язычниками, у них одним из главных богов был Аши – бог жертвенного костра. Благодаря ему, выражаясь научным языком, осуществляется акт коммуникации между людьми и богами. Сначала Аши – бог огня ритуала, проводимого здесь и сейчас. А потом, спустя три века, индийцы дофилософствуются до того, что есть некий Всенародный Агни, существующий в универсальной форме. Фактически аналог евангельского Логоса, который Слово, но не звучащее. Агни абсолютный, Агни Вайшванара (Всенародный), в сухом тростнике не прячется, но зато рождается в водах. Итак, он – некая божественная огненная сущность, а не физический огонь. Конкретные ритуальные земные огни, конкретные костры есть земное воплощение абсолютного Агни.

Итак, если культура имеет возможность физически противопоставить огонь утилитарный и огонь сакральный, назначение которого не освещать, а освящать, то она это непременно сделает. Если культура архаична, то прагматический и сакральный огни будут совмещаться, но всё равно при любой возможности – противопоставляться. Например, купальские костры. Вы понимаете, что они никакого отношения к обогреву не имеют. Самая жаркая ночь! Более того, через них надо прыгать и не обжигаться, и платье не поджигать, то есть ритуально это огонь не только не греющий, но и не палящий.