96
Она все еще не открывает глаз, но дышит.
Как она красива во сне.
И вообще она просто красива.
Думаю, никогда еще я не видел такой женственной, умной, желанной, изящной и сильной женщины.
В ней соединилось все.
Она – совершенство.
Исидор Каценберг кладет Лукрецию в коляску мотоцикла, укутывает ее попоной, надевает ей на голову шлем, осторожно подпирает ей голову плечом.
Обыскав ее карманы, он находит ключ зажигания, тоже нахлобучивает шлем и пытается завести мотор.
Никогда еще он не управлял мотоциклом.
Надо вспомнить, как его заводит Лукреция. Кажется, сначала она поворачивает ключ, потом пинает какую-то педаль, потом крутит ручку, чтобы добавить газу и набрать скорость.
Научный журналист запускает мотор, но тот глохнет на первой передаче. После нескольких попыток он все-таки трогается с места.
Благодаря трем колесам мотоцикл с коляской не способен перевернуться.
Из осторожности Исидор плетется по Парижу на второй передаче, не превышая 40 км в час. Так он намерен добраться до отеля на Монмартре.
Он включает мотоциклетную магнитолу, громыхает Burn группы «Дип Перпл».
Музыка хиппи 70-х. У нее хороший вкус, пусть и немного устаревший.
Редко когда рок-музыканты были так же плодовиты. Надо признать за ней еще один талант: у нее доброкачественная музыкальная культура.
Burn – пророческое название.
Он подъезжает к отелю Avinir.
С Лукрецией на руках он здоровается с дежурным, не перестающим удивляться этой необычной паре.
Он вносит ее в номер и опускает на постель.
Сейчас она отойдет от шока.
Наконец-то он признаётся себе, что вообще-то это любовь.
Забавно, как это «вообще-то» нивелирует «любовь».
Потому-то я и стараюсь соблюдать дистанцию.
Я причинил столько зла Кассандре… Но сначала я должен узнать, кто ты такая на самом деле.
Исидор Каценберг включает айфон и запускает в «Гугл» поиск «Лукреция Немрод». Поисковик находит много всякой всячины.
Как и Кассандре, ей всегда мешали состояться как личности. Сирота, грабительница, журналистка и при этом всегда… никто. При ее уме и красоте ей, кажется, всегда твердили: «Лично ты не важна». Понятно, откуда взялась ее склонность к насилию, ее злость на весь мир.
Он говорит себе, что она ищет в нем не только отца.
Она ищет просто кого-то, кто признает ее существование.
Он смотрит на нее.
И потом, она отличная журналистка. Я смог в этом убедиться на примере прошлых расследований.
Исидор заботливо укрывает ее и садится у окна любоваться ярко освещенным Парижем.
Он вспоминает собственный дебют в «Геттёр Модерн».
Флоран Пеллегрини, старый матерый репортер, сказал ему: «Увидишь, счастливых журналистов не бывает».
Исидор – ему тогда было 23 года – ответил, что всегда мечтал работать в таком престижном издании. На это Флоран Пеллегрини отреагировал словами:
– Есть «престижные» рестораны, где лучше не соваться на кухню.
Молодой Исидор Каценберг не обратил внимания на этот странный ответ, он был слишком счастлив оттого, что займется делом своей мечты.
Первой неожиданностью для него стали коллеги из отдела «Потребление», писавшие статьи только тогда, когда им презентовали описываемую продукцию. Это могли быть даже телевизоры, компьютеры, автомобили. Они не боялись обсуждать эту «традицию», считая ее в порядке вещей, «обычаем» и даже «профессиональной привилегией».
Совсем как «право первой ночи» у аристократов. Что воспеваешь, то и употребляешь.
Удивили его и коллеги из рубрики «Литература», сочинявшие под псевдонимами рецензии… на свои собственные опусы – понятное дело, хвалебные.
Ни для кого в журнале это не составляло тайны, это тоже считалось профессиональной привилегией. Флорану Пеллегрини принадлежала формулировка: «Это так грубо, что, если это вскроется, никто не поверит. К тому же это хотя бы дает уверенность, что критик знаком с критикуемой книгой».
Открытия, следовавшие одно за другим на «кухне» престижного издания, удивляли его все больше.
Сильно настораживала проверка достоверности информации. Сам Флоран Пеллегрини удостоился награды как лучший военный репортер во время Вьетнамской войны за статью, целиком написанную… в Париже, путем перетаскивания цитат из статей американских журналистов, бывавших под пулями, и разбавления их поэтическими сравнениями собственного изготовления.
«Пойми, военный репортер стоит дорого. Отель, страховки, туда-сюда… И потом, публике плевать, видел ли автор все то, о чем пишет, главное, чтобы было бойко описано. Даже не бойко, а с чувством», – поправлялся он.
Еще Флоран Пеллегрини поделился с ним одним из своих трюков: военные репортажи он неизменно начинал с одной и той же картинки: с ребенка, рыдающего над телом убитой матери.
Он вставлял этот эпизод во все свои статьи, и никто ни разу не схватил его за руку.
– Когда сочиняешь военный репортаж, представляй, что снимаешь фильм. Это очень выигрышный кадр.
Для статей о голоде у него тоже был повторяющийся кадр: мальчуган с глазами, полными мух.
Еще одно открытие: в журнале, кричавшем о своей левизне, не было ни одного левого журналиста.
Флоран объяснял это так:
– Они пишут редакционные статьи о политике и экономике, как будто они социалисты, но состояние и беспокойство за передачу наследства детям не оставляют им выбора, и они поступают как нормальные богачи: голосуют за правых. Что касается заведующих некоторыми редакциями, например нашей Тенардье, то эти вообще крайне правые. В частных беседах она никогда не скрывает своих симпатий к Национальному фронту.
Сначала Исидор Каценберг думал, что у старого репортера давний зуб на начальство, потому он его и поносит. Но существовали настораживающие факты.
– Вот скажи, когда у директора шикарная машина с водителем, а большинство молодых журналистов висят на ниточке и получают гроши, не состоят в штате и недотягивают даже до минимальной зарплаты, ты можешь поверить, что здесь заправляют люди с искренними левыми убеждениями?
Чертов Флоран!
Исидор знал, что он же, «лицо» «Геттёр Модерн», знакомил Лукрецию с тайнами ремесла.
Как и сам Исидор, она начинала внештатницей.
Как и он, она мечтала о зачислении в штат.
Сев на край постели, Исидор любуется мирно дышащей девушкой. На пару с Лукрецией они уже дважды докапывались до секретов, которые нельзя было преподносить широкой публике. Хорошо, что теперь он сам по себе, не зависит от Тенардье и ей подобных. Теперь он сможет сказать правду, прикрывшись обложкой романа.
Это вывернутый наизнанку мир.
Журналисты в своих статьях преподносят не реальность, а вымысел, но им все верят. Писатели пишут романы, где сквозит реальность, но им никто не верит.
Исидор Каценберг гладит волосы Лукреции. Ясное дело, он вспоминает, как они любили друг друга. Вспоминает испуганного зверька, помешанного на контроле, который вдруг потерял всякий самоконтроль.
Тогда он долго ее ласкал, чтобы успокоить. Ласкал и говорил себе: «Она исполнена ярости. Что бы я ни сделал, этого всегда будет мало».
Вообще-то, их первые объятия ему не понравились.
Лукреция начинает шевелиться. Кажется, ей что-то приснилось. Не открывая глаз, она говорит во сне:
– …18 из 20. Ничего, выпутаемся.
– 19, – подхватывает Исидор.
– 18.
Она открывает глаза, видит рядом Исидора и заходится кашлем.
Ей трудно глотать. Он приносит ей воды. Она пьет, приподнимается на локте, горестно вздыхает.
– Не надо было мне мешать, я бы ее прикончила.
– Вас саму едва не прикончили. Вы чуть не погибли из-за нехватки юмора.
Она трет глаза.
– Зачем вы спасли Мари-Анж?
– Вы сами ее спасли, вспомните. Вы ринулись вниз и предотвратили выстрел.
– Я должна была сразиться с ней на равных. Я хотела сама с ней расправиться.
– Она и есть ваша Немезида?
– Очередное ваше мудреное словечко!
– Личный враг, оправдание вашего существования, если вам так больше нравится.
– А кто ваша Немезида?
– Тенардье, жалкое создание.
Лукреция Немрод делает глубокий вдох и все припоминает.
– Вы спасли фотоаппараты и видеокамеры?
– Нет. Я вам говорил, на первом месте у меня всегда живые существа.
Она опять вздыхает.
– Значит, все пошло прахом!
Исидор Каценберг идет за мокрым полотенцем и кладет его ей на лоб.
– Нет, расследование продвигается. Пока вы отвлекались на Мари-Анж, я рылся в кабинете Тадеуша.
– Нашли что-нибудь?
– Ничего. Но мое убеждение окрепло.
– Можно узнать, каково ваше умозаключение, мистер Холмс?
Он достает айфон.
– Пока вы спали, я не сидел сложа руки. Я нашел намеки на буквы BQT на форумах комиков. Возможно, это Blague Qui Tue. Многие профессиональные юмористы верят в это волшебство.
– Вы согласны, что текст из синей шкатулки смертелен?
– Этого я не говорил. Я сказал лишь, что в это верите не вы одна. В инопланетян, допустим, тоже верите не вы одна. То, что многие верят в одну и ту же галиматью…
– Знаю я эти ваши фразочки на все случаи жизни! «Если ошибающихся много, это не значит, что они правы».
Она садится удобнее, подперев спину подушками.
– Так или иначе, наше расследование продолжается. Дальше предстоит выяснить: 1) Кто убил Дариуса? 2)…
– Тадеуш, – спешит с ответом он. – Он унаследовал империю Возняков.
– Он стоял рядом с гримеркой и не мог быть грустным клоуном, он бы не смог войти, пожарный и телохранитель его заметили бы.
– Грустный клоун – один из его людей, переодетый в «розовый костюм».
Зеленые глаза Лукреции Немрод смотрят в его карие глаза.
Пожав плечами, она неожиданно встает, идет в ванную и там запирается.
– Остается небольшое затруднение, – сообщает он, повысив голос.
– Какое? – спрашивает она через дверь, подражая его голосу.
– Люди Тадеуша обязательно нас отыщут.
Она решает применить шампунь с ромашкой, осветляющий волосы и придающий им блеск.
– У вас есть предложения, Исидор?
– Лучшая оборона – нападение. Если я прав и у них есть BQT, мы ее у них похитим. Это их главное оружие, и я, кажется, знаю, где они его прячут.
– Где же?
– У себя во дворце. В «Версале».
