58
Гроб осторожно закрывают.
Руки копают рыхлую землю кладбища Монмартр и опускают в могилу саркофаг – спичечный коробок.
Роль надгробия исполняет деревяшка, на которой Лукреция написала толстым фломастером «ЛЕВИАФАН».
Ниже эпитафия: «Рожден в воде, погиб в огне, похоронен в земле».
Исидор сочувственно качает головой.
– Уверен, это была замечательная рыбка. Незаурядный карп.
– Королевский сиамский. Он был мужского пола. Да, очень незаурядный, с сильным характером, с убеждениями. Левиафан подал мне знак, что в моей студии рылись в мое отсутствие. Аквариумной золотой рыбке трудно общаться с людьми, а он…
– У меня было деревце бонсай, разом сбросившее все листочки.
– Это тоже был намек на обыск в вашем доме?
– Нет, просто деревца бонсай очень чувствительные и хрупкие.
Двое научных журналистов едут в ближайший отель на улице Монмартр с выразительным названием Hotel de l’Avenir.
Дежурный, тощий флегматичный человек-жердь со впалыми щеками, удивлен появлением пары без вещей: вымазанная сажей растрепанная девушка и мужчина в мокрой одежде.
– Нам разок перепихнуться, – выпаливает Лукреция, предотвращая лишние вопросы.
Дежурный вежливо улыбается, как будто оценил ее шутку, и кладет на стойку ключ.
– Вам повезло, у нас всего один свободный номер.
Они поднимаются по лестнице и находят нужную дверь. Лукреция отпирает замок.
– Не пойдет, – бросает Исидор, окинув комнату взглядом.
– Не обращайте внимания на цену, Исидор, я запишу это в статью «расходы». Пусть платит Тенардье.
– Я не об этом.
– А о чем?
Исидор в смущении.
– Здесь всего одна кровать. Ладно, буду спать на ковре.
Он подходит к окну, смотрит на панораму Парижа, закрывает штору, зажигает лампу и плюхается в кресло.
Достав айфон, он набирает номер.
– Алло! Жан-Луи? У меня на водокачке проблема с водой. Нет, не кран потек. Нет, не труба. Наводнение.
Он слушает.
– Небольшое? Если бы! Колоссальное! Когда пускаются вплавь ковер и кровать, а телевизор пускает пузыри, как ты это назовешь в технических терминах? Сможешь быстро привести все в порядок? Очень тебя прошу! Придется вынести всю пострадавшую мебель и проверить, не прохудились ли бетонные переборки. Все проверь и сообщи, во сколько обойдется ремонт. Можешь купить необходимую мебель и подкрасить, что надо, – я все оплачу.
Он переводит дух.
– А еще накорми Пола, Джона, Ринго и Жоржа. Дельфинов селедкой, Жоржа нежирной говядиной. Жилы удали, если будут. Сообщай мне о продвижении работ. Спасибо, Жан-Луи.
Он завершает разговор с озабоченной гримасой.
– Проклятье! – вскидывается Лукреция. – Война так война! Эти мерзавцы жестоко поплатятся.
– «Не плакать, не смеяться – понимать».
– Ашилль Заватта?
– Нет, Спиноза. Попав во власть эмоций, мы перестаем думать, видеть и понимать.
– Тут и понимать нечего. Тадеуш Возняк и его банда в розовых костюмах уничтожили наши дома, чтобы дать понять, что нельзя совать нос в их тайны.
– Мы лишились крыши над головой. Зато стали обладателями никому больше не известной информации: что происходит в полночь по понедельникам в Театре Дариуса. «Большее уравновешивается меньшим».
– Лао-Цзы?
– Исидор Каценберг. Но этот универсальный принцип ясен не мне одному.
Лукреция Немрод нервно кружит по комнате.
– Нельзя медлить. Надо им помешать, иначе они не успокоятся.
Исидор не встает с кресла.
– Нет, сначала надо подумать.
– Вы что, хотите сидеть здесь и разглагольствовать?
– Вот именно. Порой для активного человека это единственный правильный вариант.
Молодая женщина с палеными волосами и с сажей на руках рывком отодвигает штору и любуется огнями ночного Парижа.
– У меня есть друзья, имеющие друзей, знакомых с шишками в политике. Те не испугаются замахнуться даже на семейку Дариуса.
– Это совсем не то, что надо.
– Терпеть не могу бесполезную болтовню. Вы сами-то что предлагаете, мсье Хитрейший Из Людей?
– Первым делом – успокоиться. Вернуться на стартовый рубеж. Не отвлекаться на побочные обстоятельства. Только решив загадку смерти Дариуса, вы сможете загнать их в угол.
Она воинственно поворачивается к нему.
– Появились более срочные дела, чем разоблачение убийцы Дариуса?
– Нет, наоборот, самое срочное это. Когда мы отгадаем загадку, нас будут считать официальными защитниками имиджа Циклопа. Мы ведем расследование «ради него». Все, кто его любил и ценил, будут на нашей стороне.
Лукреция Немрод начинает понимать. Она молча ждет продолжения.
– Все, что мы станем делать, будет «за Дариуса». Ради него, во имя его славы и его таланта мы сможем взять в оборот его преступного братца, предавшего его и марающего его память своими смертельными поединками. Нам помогут эмоции людей.
Лукреция поворачивается к Эйфелевой башне, которая перестает помигивать и показывает время.
– Что, если Дариус был осведомлен о турнирах в понедельник вечером? – спрашивает Лукреция.
– Вы шутите? Он все знал, можете не сомневаться. Наверное, он и придумал это ПЗПП. Но он зарекомендовал себя святым в миру, на него нельзя нападать в лоб.
– Что конкретно вы предлагаете, Исидор?
– Расследовать гибель Циклопа, как подобает добросовестным журналистам, жадным до истины. Потом, когда мы прослывем его «мстителями», мы сможем, действуя «от его имени», разоблачить его брата. Это будет приемлемо для публики и для прессы. Полиции останется только ринуться в проделанную нами брешь. У Тадеуша Возняка не будет больше той политической поддержки, которой он пока что пользуется. Он будет разоружен, и мы схлестнемся с ним на равных.
Я плохо расслышала?
– Вы сказали «мы»? Вы согласны мне помогать, Исидор?
Он устало роняет руки.
– Нет, это я так, к слову. Я не согласен участвовать в расследовании. Я убежал с вами, потому что вы меня заставили, заманив ко мне ваших «преследователей».
– Я думала, что потоп на вашей водокачке…
– …так меня взбесит, что я соглашусь на насилие? Я был готов применить его к вам, но не к ним. У меня вызывают гнев только те люди, которых я уважаю и которые меня разочаровали. На остальных я не обращаю внимания.
– Прикажете благодарить вас за ваш гнев?
– Я противник насилия. Меня самого все разрушает, но я не бык, бросающийся на красную тряпку.
– Вы сами сказали, что причина всех этих событий – мое расследование и что вернувшись в исходную точку и найдя правду…
Лицо Исидора Каценберга каменеет.
– Вам не надоело меня торопить? Для меня ничего не изменилось. Хотите моей помощи – извольте ее заслужить.
– Что я должна делать?
– Соблюдать вами же установленные правила игры…
Она смотрит на него по-другому.
Никогда не пойму этого человека.
– «Три камешка»?
– Они самые.
– Вы хотите сказать, что после всего происшедшего ваше решение участвовать в расследовании будет зависеть от результата игры в «три камешка»?
Он не возражает.
– Вы сами предложили это правило, когда в первый раз ко мне пришли.
Поглощен детскими играми, но безразличен к взрослым драмам.
Этот тип действует наперекор правилам остальных смертных.
С ним всегда приходится поступать вопреки очевидной логике.
Они садятся за стол. Лукреция находит в ящике коробок спичек, и они приступают к церемонии.
На протяжении всей партии Исидор сосредоточен и спокоен, как будто позабыл, из-за чего здесь оказался.
– Четыре, – объявляет он.
– Пять, – отвечает она.
Они показывают ладони. У нее три спички, у него одна.
Первая партия за ним.
Вторая тоже.
Как обычно, он воздерживается от комментариев.
В третьей партии выигрывает она.
В четвертой – тоже она.
В конце у каждого остается по одной спичке.
Протянув сжатые кулаки, они смотрят друг на друга, не мигая.
– Одна, – говорит она.
– Ноль, – отвечает он.
Она разжимает кулак и показывает пустую ладонь.
Его кулак остается сжатым.
– Браво, Лукреция, вы победили.
И он торопливо собирает спички.
Я ВЫИГРАЛА! Я ЕГО ОБЫГРАЛА! ПОБИЛА САМОГО ИСИДОРА КАЦЕНБЕРГА В ИГРЕ «ТРИ КАМЕШКА»!
– Я последовала вашему совету, – объясняет она. – Перестала думать и мысленно бросила кости, положившись на чистую случайность.
Он признает эффективность этой стратегии.
– Итак, вы соглашаетесь участвовать. С чего начнем?
– Сейчас четыре утра. Предлагаю начать со сна.
Она подходит к нему.
– Знаете, Исидор, постель большая, я разрешаю вам спать со мной.
– Сказано вам, я предпочитаю спать в одиночестве, на ковре.
Невероятно! Он меня не видит? Не видит мою грудь, ягодицы? А ведь я сейчас гиперсексуальна: глаза мерцают, как огни на Эйфелевой башне, вся обтянута черной кожей… Да я – ожившая мужская фантазия! Ни один мужчина против меня не устоит!
– Обещаю, мы ляжем по краям, я к вам не прикоснусь. Я даже не храплю.
– В отличие от меня.
Она подходит еще ближе, поднимает руку, чтобы его приласкать, но он отшатывается.
– Почему вы меня отвергаете? Я вам не нравлюсь?
– Повторяю, разница в возрасте делает любую идиллию совершенно… гротескной.
Она в ответ кривится.
Он намекает на инцест. Хлебом не корми, дай испачкать одно из моих редких приятных воспоминаний!
– Вам напомнить, Исидор, что наши тела уже обменивались жидкостями? Тогда мне показалось, что вам понравилось…
– Это не имело отношения к любви. Вы – сирота в поисках отца. Если хотите, чтобы от нашей совместной работы был толк, воспринимайте меня как партнера по работе, а не по койке. Поэтому запомните три правила: 1) запрет ко мне прикасаться, 2) запрет меня возбуждать, 3) запрет… Хотя нет, хватит двух пунктов.
Он отправляется в ванную, там приготовлена пластмассовая зубная щетка и тюбик с пастой. Он чистит зубы, принимает душ.
Вернувшись в комнату в трусах и в футболке, он принимает в кресле позу лотоса.
– Чем это вы занимаетесь?
– Я забываю.
– Простите?
– Все забываю, даже вас. Это способ сохранить чистоту. Перед отходом ко сну я: 1) полощу рот, 2) моюсь, 3) чищу душу. Чтобы не осталось ни угрызений совести, ни сожалений, ни страха, ни огорчений. Я все вспоминаю и стираю мысль за мыслью, по мере поступления. Не остается вообще ничего: ни еды во рту, ни жира на коже, ни мыслей в голове.
– О чем вы думаете, когда ни о чем не думаете?
Он приподнимает одно веко, вздыхает.
– Сегодня не получится. Чувствую, что не готов.
– Сожалею, Исидор. Надеюсь, я не виновата.
– Не сожалейте, лучше займитесь психологической подготовкой. Набирайтесь сил. Приготовьтесь к тому, что с вами начнут происходить невообразимые вещи. Лично я уже готовлюсь.
Он вытаскивает из шкафа одеяло, заворачивается в него и растягивается на ковре.
В конце концов, он просто мужчина, как все остальные.
Словно подтверждая ее вывод, здоровенный и толстый научный журналист засыпает и принимается громко храпеть.
