163
Кладбище Монмартр.
Исидор и Лукреция бредут среди надгробий.
– Знаете, что я думаю, Лукреция? Скоро мы завершим наши поиски, ничего не найдя: ни BQT, ни убийцы. Первое расследование в моем романе тоже кончится неудачей.
– Это огорчит и нас, и ваших читателей. Хотя это что-то новенькое. Очень современно!
Небо над ними хмурится.
– Ладно, я пошутил. Я не стану опускать руки, Лукреция, это не в моем стиле.
– У вас есть план «Б»?
Ветер нагоняет тучи, в ветвях деревьев начинается шум.
– Знаете, как я поступал в молодости? Проверял какую-то формулу, и если она не срабатывала, делал в точности наоборот.
– Какова же противоположность нашего расследования?
Они идут по участку с захоронениями аристократов. Мимо пролетают несколько воронов с антрацитовыми крыльями.
– Не думаю, что Феликс лжет. Он сказал правду, и теперь мы не знаем, как быть. Мы искали BQT, нашли последнее место, где она находилась, и уперлись в тупик. Значит, надо отказаться от прежних методов, теперь они не принесут результата. Надо вывернуть задачу наизнанку. Исходить не из истории жертвы и не из истории орудия преступления. Мы должны встать на точку зрения… убийцы.
Лукреция подходит к крохотной могиле Левиафана и кладет на нее маргаритку.
– Сейчас, дорогая Лукреция, я задам вам вопрос, не приходивший нам в голову с самого начала расследования. Почему грустный клоун грустный?
Перед ними высится склеп, на котором перечислены двадцать членов семейства.
– Что-то я вас не пойму, Исидор…
– Отгадаем мотивы грустного клоуна – поставим ему капкан. Это как мышеловка с кусочком сыра.
Лукреция тяжело вздыхает.
– Значит, вместо вопроса «откуда смех?» надо спросить «откуда грусть?».
Неподалеку утирает слезы женщина, навещающая могилу.
Они идут по проходу между надгробиями.
– Я здесь родилась, – говорит Лукреция, – отсюда моя грусть. Отсюда же мое особенное отношение к смерти. Поэтому мне всегда хотелось утвердиться среди живых. И поэтому я люблю приходить сюда, на место моего первого преступления – появления на свет. Здесь же меня впервые наказали – бросили.
Журналист понимающе кивает.
– А что вызывает грусть у вас, Исидор?
– Система с большой буквы «С». Я анархист, не выношу подчиняться. Даже иерархия в партии анархистов не для меня. Я все отвергаю: бога, господина, профсоюз, партию, группировку. Всю жизнь я боролся с мелким начальством, всю жизнь сопротивлялся системе, где есть контролеры и контролируемые. Сплошь и рядом произрастают естественным образом начальники вместе с поклоняющимися им придворными.
– Короче говоря, вы не желаете играть в принятую в обществе игру, не приемлете его…
– Лицемерия? О да. Я вывожу лицемеров на чистую воду, а они на меня ополчаются.
Он не только мизантроп, но и параноик.
– Рабы и тираны дружно меня ненавидят. Короче, общество людей в своих простейших проявлениях – это постоянный источник разочарования. Просмотр теленовостей для меня – ежедневный акт мазохизма. Ничего не смогу с собой поделать, все равно включаю.
– Вы называли это «вшивым апофеозом».
– Я считаю себя бунтарем против системы, порочность которой никому не видна. Во мне кипит ярость, и ей никогда не погаснуть.
Кажется, я начинаю понимать, каков он. Он сложнее, чем я думала. Раз он такой, значит, он вытесняет что-то старое и глубокое.
Наверное, он многих разозлил, прежде чем приняться за меня.
Наделал себе уйму врагов.
Все потому, что он не такой, как другие. Ничего не делает, чтобы понравиться, сойти за своего.
Вспоминаются его слова: «Не умею быть счастливым, зато несчастным – запросто: достаточно захотеть всем на свете нравиться».
Обоим журналистам по душе это тихое место вдали от городской суеты.
– Все носят в сердце раны юности. Почему так, Исидор?
– Все дети страдают. Таков закон жизни. Все делают вид, что защищают вдов и сирот, но это не так. Во всем мире вдовам некуда приткнуться, а сироты попадают в сети сутенеров.
Он ежится.
– Нам достаются только мелкие неудобства. Другие становятся жертвами инцеста, подвергаются побоям, недоедают, попадают под влияние фанатиков, их насильно выдают замуж… Они с самого начала сломлены, порой по вине родителей. Им уже не возродиться.
– Получается, мы какие-то исчадия…
– Нет, просто молодой вид, воспроизводящий насилие прежних поколений. Так может продолжаться без конца. Насилие – единственная знакомая система, других мы не знаем. Посмотрите, какие видеоигры продаются лучше всего: те, где убивают, причиняют другим страдания. Сражение, война будят в нас что-то архаическое. Братство – новое понятие, в наших клетках на него ничто не откликается. Приходится насиловать свою природу, вытягивать себя за уши.
Лукреция останавливается перед одним надгробием. На фотографии довольный мужчина в шляпе, с сигаретой.
Вдруг он прав? Мы не знаем ничего, кроме насилия. Чтобы его не применять, чтобы быть способными на любовь, требуются воображение и творчество.
– Однажды в школе старшие ребята разбили мне лицо. Я пошел к учителю. «Ну и что? – сказал он. – Ты не понял, жизнь – джунгли. Никто тебе не поможет. Самые сильные и агрессивные топчут самых слабых и чувствительных. Все претензии к Дарвину. Скажи спасибо тем, кто тебя избил, так они подготовили тебя к будущей встрече с миром».
Лукреция поддевает кончиком туфли и отправляет в полет камешек.
– Нас воспитывали в конкурентной среде с мыслью, что для выживания надо опрокидывать других.
– Думаю, да. Стресс не оставляет нас с момента выхода из материнского чрева. Что бы ни говорили, родители чаще всего не умеют любить детей, их этому не учат.
Их самих тоже не любили.
– Как изобрести с нуля незнакомое тебе чувство?
Они подходят к могиле Дариуса.
– А он?
– Все то же самое. Нелюбимый ребенок, не любивший других. Но он хотя бы нащупал собственную систему выживания: вызывать смех.
– Систему выживания? – переспрашивает Лукреция.
– Это как изменчивость видов, приспособление к хищникам и к трудным условиям жизни. Его мутацией было развитие таланта и его использование на все сто. Одна из проблем эволюции нашего вида – психологическая защита, поэтому его быстро признали героем.
– Но в душе у него ничего не поменялось, просто он нашел способ быстрой адаптации, – подхватывает Лукреция.
– В нем всегда сидел плачущий ребенок. Он страшно нуждался в ободрении. Смех – способ восполнить нехватку любви.
А еще ему не хватало глаза и яичка…
Журналисты снова читают надпись на надгробье: «Я бы предпочел, чтобы в этом гробу лежали вы, а не я».
Лукреция Немрод поправляет один из многочисленных букетов на могиле комика. Здесь же принесенные его поклонниками фигурки, записки, футболки, рисунки.
– Ему был присущ несомненный размах, – признает Исидор. – Не будь он смел и упрям, его достижения были бы скромнее.
– По-моему, под конец он пресытился, у него было все: деньги, власть, женщины, наркотики, обожание толп, поддержка политиков. И высший шик: возможность безнаказанно убивать.
– BQT была последним предметом его желания, и именно потому, что недосягаема. Потому он и приложил столько сил, чтобы ее заиметь.
Они продолжают прогулку по дорожкам кладбища Монмартр.
– Чем Дариус опечалил до слез грустного клоуна? Вот в чем вопрос, – говорит Исидор.
– Список подозреваемых велик. Это и Себастьян Долин (его он обокрал, опозорил, разорил), и Стефан Крауз (его он лишил авторских прав), и члены GLH (он перебил немало их собратьев и укокошил самого Великого магистра), и Великая магистерша Беатрис (он убил ее возлюбленного), и его брат Павел (его он всегда унижал), и его брат Тадеуш (его он всегда держал в тени). Кто еще?
– Комики, которых он грабил, семьи комиков, убитых на турнирах ПЗПП…
– …не говоря о мафиози, потерявших деньги на ставках, о политиках, которым он давал обещания, но не сдерживал их.
– А Феликс Четтэм? Дариус спал с Мари-Анж. Феликс хотел стать вместо него номером один и главой компании.
– Грустным клоуном был не Феликс.
Они доходят до могилы другого прославленного комика, умершего за несколько лет до Дариуса.
– Знаете, Лукреция, я вам соврал.
– Что?!
Что я сейчас узнаю? Что он женат?
– Когда я вам говорил, что знаю юмористов как мрачную публику, я интересничал. Пора внести поправку. Я знавал разных комиков: тревожных, психованных, буйных, с манией величия, но все они составляют крохотное меньшинство. Если честно, большинство – замечательные ребята.
Это другое дело!
– Некоторые были смешными на сцене, но грустными в жизни. Некоторые – смешными там и там. Вторых несравненно больше.
Еще лучше!
– По отдельности они славные, но их портит система – профессия, деньги, слава, пресса. Когда эти молодые юмористы начинали, им нравилось просто смешить свое окружение.
Ветер крепчает, все злее ворошит листву, небо нависло ниже некуда.
– Грустный клоун давно не смеется… – бормочет Исидор с закрытыми глазами. – Это из-за Дариуса. Он убивает, чтобы вспомнить, как смеяться.
– Вы в трансе, Исидор?
– Грустный клоун убил Дариуса и Тадеуша. Его месть завершена.
Внезапно в небе сверкает молния.
Исидор испуганно открывает глаза.
– Хотя нет, еще не завершена. Грустный клоун нанесет новый удар.
– Снова ваша «женская интуиция», Исидор?
– Нет, кое-что гораздо точнее. Вот!
И он указывает на что-то перед собой.
