147
Тонкие пальцы берут фиолетовую маску за край. Великая магистерша снимает веселую маску и являет свое истинное лицо.
Перед Лукрецией Немрод брюнетка лет пятидесяти с короткой стрижкой и живым взглядом, только ужасно усталая. У нее гордая прямая осанка, каждый ее жест полон изящества. Но она совсем не улыбается.
– Меня зовут Беатрис, – представляется она и, сглотнув, произносит слова, давно просившиеся с языка: – Где ОНА?
Поняв вопрос, Лукреция указывает в направлении своей комнаты и вместе с Исидором ведет Беатрис туда. Достав ключик, она размыкает наручник, которым чемоданчик пристегнут к ножке кровати.
Она отдает чемоданчик женщине в фиолетовом плаще.
Великая магистерша GLH ласково гладит чемоданчик ладонью. Многолетнему ожиданию пришел конец.
– Знали бы вы, какой путь проделала эта бумага! Знали бы вы, сколько людей ее переписывали, читали, продлевали ее жизнь. А скольких она убила!..
– В соглашении четко указано, что наше желание все знать должно быть удовлетворено, – напоминает Лукреция Немрод.
– Что ж, следуйте за мной.
Она ведет их в свой большой круглый кабинет с портретами мужчин и женщин в фиолетовой одежде. Лукреция полагает, что это предыдущие Великие магистры.
Беатрис садится за письменный стол и с бесконечными предосторожностями водружает перед собой стальной чемоданчик.
– Докуда вы дошли в изучении истории? – спрашивает она.
– Мы со Стефаном Краузом остановились на Пьере Даке и на Второй мировой войне.
– В войну часть Ложи сбежала в США, часть осталась во Франции, скрывалась и сражалась в рядах Сопротивления. Подпольные газеты, поддерживаемые нашим Движением, высмеивали Гитлера. Когда карикатуристы попадались, их расстреливали. Некоторые давали показания под пытками. Так Гитлер узнал о существовании Меча Соломона. Мы поддерживали добрые отношения с масонами и с юмористами-евреями, отчего становились еще подозрительнее. Нас преследовала петеновская милиция, многих наших схватили и депортировали.
– Что стало с членами GLH, перебравшимися в Америку?
– Не знаю, говорил ли вам Стефан о том, что американский филиал вел себя очень активно. Чарли Чаплин, входивший в наше благородное сообщество, пошел всем наперекор и вопреки угрозам снял «Великого диктатора». Он знал, что в борьбе с нацизмом надо любой ценой применять оружие смеха, иначе остался бы один страх, и Гитлер победил бы в психологической войне.
– А что во Франции? – спрашивает Лукреция.
– Сначала все шло хорошо. Но нас предал один из наших, соблазнившийся нацистскими теориями. Он сообщил о существовании кургана в Карнаке, нашего стратегического центра в Европе. Однажды утром весной 1943 года полиция Виши окружила часовню Сен-Мишель. Наши держали оборону. Погибло сто человек, лишь немногие сумели сбежать через потайной ход.
– Не знала, что борьба за юмор сопровождалась столькими жертвами, – признается молодая научная журналистка.
– Мы не колебались отправлять наши смертоносные письма с BQT не в меру ретивым коллаборационистам. Так мы участвовали в Сопротивлении. Одно письмо с BQT (переведенное на немецкий благодаря нашей технологии трех разных кусков, а потом вслепую собранное) отправили даже Гитлеру. Но его почту открывали секретари, поэтому там было много трупов, но фюрер не пострадал.
– Невероятно! – бормочет Исидор.
– Андре Мальро, министр культуры при де Голле, знал о нашем существовании и о наших мучениках, поэтому преподнес нам достойное «возмещение» – величественный алтарь.
– Маяк-призрак за Карнаком? – спрашивает Лукреция.
– Он самый. Этот маяк особенный. Его не должно быть на картах, чтобы не вводить в заблуждение моряков. Снаружи он кажется заброшенным. Французские секретные службы использовали его как передовой наблюдательный пункт. Идея маяка-призрака посетила еще Наполеона, готовившегося к нападению англичан с моря. Простой заброшенный маяк, заметный издалека, а внутри – военный объект. Во Вторую мировую войну Петен сообщил о маяке немцам. Они там много копали, устроили еще более просторные залы, все подготовили, чтобы разместить там тайную ставку в случае нападения союзников на юге Бретани.
– Теперь понятно, откуда там лестницы, лифты, вода, электричество, комфортные условия для нескольких сотен людей.
– Этот остаток немецкой оккупации не вызывал большого интереса. Немногие, кто был в курсе, считали его частью Атлантического вала, превратившейся в зловонную свалку. Наш тогдашний Великий магистр предложил министру обороны тайно передать объект нам, что и было сделано. 1 апреля 1947 года GLH переехала на маяк и навела там порядок.
– Там вы наконец зажили спокойно.
Она встает и указывает на портрет мужчины в фиолетовом облачении – лысого, с сигаретой в зубах.
– Тогда нашим Великим магистром был он, Пьер Дак. Во время войны он руководил подпольным радиовещанием «Французы говорят с французами» под эгидой Лондонского радио. Как деятеля Сопротивления его схватили и бросили в застенок. Он бежал и стал из Лондона высмеивать правительство Виши.
– Знаменитый лозунг «Радио Парижа лжет, радио Парижа немецкое» под музыку «Ла Кукарача»! – демонстрирует познания Исидор.
– Браво, это мало кто знает! После войны Пьер Дак и его друзья Франсис Бланш, Рене Госсини и Жан Янн изобрели жесткий юмор. Так возрождалась GLH. Мы проникали в сатирические журналы, в издания комиксов, в политические газеты, потом на радио, на телевидение, в кинематограф. Без нас не было бы фильмов с Бурвилем, Фернанделем, де Фюнесом.
Она не может сдержаться и гладит закрытый чемоданчик с BQT.
– После смерти Пьера Дака управление переходило из рук в руки людей, не пользовавшихся известностью за пределами маяка. Движение становилось все герметичнее, отрывалось от окружающего мира. Нас тайно финансировали щедрые дарители, часто из числа прославленных комиков и кинопродюсеров. Так мы пришли к полной автономии и к регулярному анонимному сочинению шуток.
– Тех, что звучат в бистро и в школьных коридорах, тех, что помещают на обертках сладостей?
– Любых, но с одной и той же философией: обличение тиранов, ретроградов и зазнаек, борьба со святошами и с занудами, против суеверия и расизма. Можно обо всем говорить, надо всем смеяться, лишь бы с уважением к человеку, а не с намерением его унизить.
– У вас была своя школа?
– Конечно, на маяке велась учеба. Мы повышали квалификацию юмористов, подсказывали им темы для шуток. Борис Виан был из наших. Это он обнаружил, что «выход – это вход, которым пользуются наоборот» и что «говорить об идиотах в наши глубокомысленные дни – единственный способ доказать наличие у тебя свободной независимой мысли».
Лукреция уже подметила, что цитирование юмористов – местный вид спорта: вся GLH только этим и занимается.
– В мае 1968 года мы стояли за студенческим движением, снабжали его лозунгами, афишами, гэгами: «Под мостовой пляж», «Запрещать запрещено», «Не желаю тратить жизнь на заработки», «Будьте реалистами, требуйте невозможного», «Беги, позади тебя старый мир». Все эти юмористические лозунги придумали наши творческие люди из маяка-призрака.
– Но Май-68 провалился, – напоминает Лукреция.
– У нас была идеологическая программа нового общества. Студенты и профсоюзы слушали нас вполуха. Личные интересы и политический эгоизм пересилили истинное желание изменить мир. После провала Мая-68 мы решили действовать коварнее. Через наш английский филиал мы поспособствовали созданию британской комической группы «Монти Пайтон».
– За ними тоже стояли вы? – с воодушевлением переспрашивает Исидор. – Обожаю их! С ними никто не сравнится.
– «Монти Пайтон» – полные беспредельщики, совсем не знают берегов. Дошли до того, что как-то раз сочинили скетч про… BQT!
Беатрис встает и идет мимо портретов своих предшественников к двери, на которой висят плакаты с кадрами из фильмов. На одном группа «Монти Пайтон».
– Помню, это скетч «Самая смешная на свете шутка»! – радуется Исидор Каценберг.
– «Монти Пайтон» попросили у нас разрешения намекнуть на BQT. Один из них, Грэм Чепмен, учившийся на маяке, сказал Великому магистру: «BQT – это так невероятно, что никто не способен вообразить, что она может существовать».
– Неужели тогдашний Великий магистр позволил выдать миру величайший секрет вашего общества? – не верит Лукреция.
– В 1973 году это был еще Пьер Дак. Он уже состарился, устал, но по-прежнему любил дерзость. Это показалось ему забавным. Скетч «Самая смешная на свете шутка» был впервые показан в апреле 1973 года в их программе «Летающий цирк», между двумя другими сценками «Монти Пайтон», и люди смеялись «как положено».
– Невероятно! – ахает научный журналист.
Беатрис возвращается в кресло, ей трудно оторвать взгляд от стального чемоданчика. Ее ладонь благоговейно гладит сталь, во всем ее облике сквозит ностальгия.
– Лично я здесь с 1991 года. Мой отец был комиком, и с ним сыграли грязную шутку…
Она мрачнеет. Исидор понимает, что произошло что-то серьезное, и просит рассказать.
– Он играл в большом, на триста мест, театре. Однажды он начал выступать, и при первом скетче никто не засмеялся. Он сохранил спокойствие и продолжил, но второй скетч тоже не вызвал смеха. Он отыграл всю программу при гробовом молчании зала.
Ужас какой!
– На протяжении всего спектакля не засмеялся ни один человек из всех трехсот. Ни звука из зала! Улыбок – и тех не было. Триста непроницаемых физиономий, глухая стена.
Бр-р… Кошмар!
– Все это были статисты, которым заплатили, чтобы они не смеялись. Таким был «комический» замысел телепостановщика.
– Триста человек не смеются все полтора часа? Оглушительная тишина! – сочувствует Лукреция, помнящая собственный страх сцены.
– Для комика это худший кошмар. Он был белый как мел, весь трясся. Публика, очевидно, сочла это забавным. Так в Средние века находили забавными публичные пытки.
Рассказчица вдруг умолкает.
– Что было дальше? – торопит ее Лукреция.
– Отец сделал вид, что остался равнодушен к тому, что угодил в ловушку, а потом взял и покончил с собой. Обошелся без BQT, хватило веревки и табуретки.
Беатрис опускает глаза.
– Так я узнала, что юмор – не панацея. Чтобы рассмешить ближнего, можно совершать настоящие подлости.
Мне ли этого не знать! Мари-Анж научила меня уму-разуму.
– Эта драма заставила меня вступить в борьбу против «плохого юмора». Я решила, что лучшее место для этого – здесь, у скрытых истоков. Отец рассказывал мне об этом за несколько месяцев до ухода. Я приехала сюда, прошла посвящение, участвовала в дуэли, победила. Начала подниматься вверх, стала преподавать. И вот однажды…
– Вы увидели, как высаживается Тристан Маньяр, – договаривает за нее Исидор.
– Он искал «место, где рождается юмор». Двигаясь к истоку одной шутки, от рассказчика к рассказчику, он добрался до нас. Я стала его учить, подготовила к дуэли. И надо же было такому случиться, чтобы его противником оказался его импресарио, последовавший за ним!
– Джимми Петросян?
– Собственной персоной. Тристан выиграл и стал стажером GLH.
– …и вашим близким другом, – догадывается Исидор.
Она быстро преодолевает удивление.
– Все так. Учеба нас сблизила. Под землей, вдали от всего, наша страсть вспыхнула с особенной силой.
– Красота! – восхищается Исидор.
Он забыл, что ради великой любви под маяком Тристан Маньяр бросил жену и детей. Не знаю, хватит ли им юмора, когда они узнают всю эту историю.
Взгляд Беатрис теряется вдали.
– Когда подал в отставку по старости следующий за Пьером Даком Великий магистр GLH, прошли выборы, на которых был единогласно выбран Тристан.
Она показывает на портрет Тристана Маньяра во всем сиреневом. Обоим журналистам трудно узнать в этом зрелом улыбающемся мужчине морщинистого бородача, агонизировавшего в темной комнате.
– Всегда в подземелье, под маяком… Вы не страдали от клаустрофобии?
На это Беатрис отвечает широкой улыбкой.
– Юмор – как большое окно у нас в голове. Благодаря юмору мы не испытываем недостатка тепла и света. Здешняя повседневная жизнь состояла из смеха и шуток. Это был рай. Мы поддерживали связь с некоторыми звездами, наведывавшимися к нам, но соблюдавшими секретность.
– Де Фюнес?
– Нет, Бурвиль. – Она показывает на портрет комика в фиолетовом одеянии.
– Колюш?
– Нет, Депрож. Нас не все принимали, некоторые нас принципиально презирали. Были и завистники. Помните телевизионщика, косвенно убившего моего отца. Постепенно набрали силу люди одного с ним пошиба, чей юмор противоречит нашим принципам уважения к личности.
– Вы о ком?
– Юмор – это энергия вроде атомной. Можно построить АЭС, которая будет делать жизнь людей удобнее, а можно сделать атомную бомбу, которая убьет миллионы.
– Как молоток, – подхватывает Лукреция, вспоминая объяснения своего коллеги. – Его можно использовать при строительстве дома, и им же можно разбивать головы.
– Инструмент не важен, важно сознание того, кто им пользуется. Все зависит от мотиваций пользователя новой технологии. У тиранов есть подручные-юмористы, помогающие делать население бессильным перед тоталитаризмом.
Мотивация – вот одна из отмычек!
– Эта колоссальная энергия может попасть в руки к опасным людям. Так возникло новое явление, мы назвали его «юмором тьмы». Побудить смеяться над бедой моего отца, над иностранцами, над женщинами, над умственно отсталыми, над бедняками… Унижать смехом других – тоже юмор.
– Ирония и цинизм – разные вещи, – формулирует Лукреция.
– Юмор – это аристократия духа. Но в грязных руках он становится разрушительным.
Журналисты начинают догадываться о цели этого разговора.
– Сейчас доброкачественных и злокозненных юмористов поровну. Но злокозненные порой используют доброкачественных как ширму для продвижения мерзких идей. Здесь, в GLH, мы внимательно следим за этой волной юмора тьмы, способной утопить юмор света.
– Злыдни всегда остроумнее добряков, – соглашается Исидор.
– Под видом провокации некоторые юмористы отстаивали ревизионистские и расистские теории, утверждая, что все это просто «смеха ради».
– А тех, кто обличал этот дрейф, обвиняли в отсутствии юмора, – дополняет Исидор.
– Повторяю, в первую очередь мы – гуманистическое движение. Необходимо было контратаковать.
Великая магистерша поглаживает стальной чемоданчик.
– Стефан Крауз, отличный продюсер, уже три года у нас. Он предложил решение: «Для борьбы с юмором тьмы нужен предводитель». Он пригласил на маяк девять молодых юмористов, которых счел на тот момент самыми многообещающими. А они взяли и перебили друг друга…
– В выигрыше остался Дариус Возняк? – догадывается Лукреция.
Вот как все началось!
– Именно он. Он получил у нас самую лучшую подготовку. Над ним бились по восемь часов в день, воспитывая у него беспримерные рефлексы импровизатора. Бригада физиологов изучала его мозг. С ним работали режиссеры, актеры, мимы. Ничто не проходило мимо их внимания: ни его дыхание, ни осанка, ни выражение единственного глаза. Кто, по-вашему, придумал это сердечко в глазнице? Я! Все было тщательно продумано. Когда решили, что он готов, его спустили с поводка, используя для его рекламы все влияние GLH. Он выступал в самых больших театрах, быстро попал в самые рейтинговые телепрограммы, мы все употребили – свое богатство, политическое влияние, науку, – чтобы он стал тем воином, который покончит с модным «плохим юмором».
Беатрис встает и вплотную подходит к фотографии Тристана Маньяра, на которого смотрит с обожанием.
– Успех Дариуса превзошел все ожидания. Это было землетрясение! Перед его обаянием не мог устоять никто. Мы достигли цели. «Юмористы тьмы» мигом вышли из моды. Они застряли на втором уровне, а он парил на третьем и даже на четвертом. Его обхаживали политики, чтобы через него влиять на молодежь. За кулисами трудились десятки авторов GLH, снабжавшие его первоклассными скетчами.
Великая магистерша умолкает, захлестнутая воспоминаниями.
– Что было дальше?
– Дальше Дариус стал Циклопом, Циклоп стал «любимейшим французом французов». Эту публикацию мы отпраздновали шампанским. Стараниями Стефана Крауза его успех принес нам огромные средства, позволившие повысить комфорт GLH под маяком.
– И?.. – не терпится Лукреции, не выносящей ожидания.
– Он выскользнул из наших рук. Думаю, его испортили слава и кокаин. Робость сменилась самолюбованием, невроз – мегаломанией. А главное, он свихнулся на BQT. Ему обязательно нужно было узнать, что это такое!
Теперь Беатрис гладит чемоданчик, как домашнего любимца.
– Однажды он опять заявился на маяк и потребовал собрать «сиреневые плащи». Он произнес речь о том, что он самый богатый и знаменитый и что GLH на нем кормится, а посему нам надо провести выборы и избрать Великим магистром вместо Тристана Маньяра его.
– Логично, – признает Исидор.
– Выборы так выборы… Самое удивительное, что для избрания ему не хватило всего одного голоса – возможно, моего. Уходя, он пригрозил: «Отказываете вежливой просьбе – придется поступить по-другому…»
– Вашему «воину юмора» не хватало остроумия, – говорит Исидор.
– Мы не знали, что выпестовали монстра.
– Диктаторов Фиделя Кастро, Норьегу и Бен Ладена сначала поддерживало ЦРУ, – напоминает Исидор.
– Дарт Вейдер был джедаем, а потом перешел на темную сторону Силы и стал воевать со своими создателями, – вносит свою лепту Лукреция.
– Но разрыва пока еще не произошло. Мы так им гордились, что не видели очевидного. Ему все прощалось, все предоставлялось на блюдечке с голубой каемочкой, как избалованному вундеркинду. Дариус Возняк создал свой театр, потом свою Школу смеха – с нашей финансовой помощью, конечно, с нашими инструкторами, с нашим ноу-хау. Мы тогда еще воображали, что он, говоря словами Стефана Крауза, – «наше окно в мир». А тем временем его могущество росло. Дариус завораживал толпы. У него хохотали целые стадионы, десятки тысяч людей.
– Берси, Парк де Прэнс, Стад де Франс… – перечисляет Лукреция.
– Икар подлетел к солнцу и опалил крылья… – бормочет Исидор.
– Самомнение Дариуса не переставало раздуваться. В частной жизни он превратился в буйного тирана, невоздержанного параноика. Он не переносил малейшей критики, утратил всякую самоиронию. Он уже не желал служить мишенью для юмора.
Она кладет на чемоданчик обе ладони.
– Нам не хотелось признавать реальность, мы по-прежнему находили для него оправдания. Мы видели во всем этом мелкие капризы избалованной прессой звезды.
– Вы не желали видеть, что ошиблись со знаменосцем.
– Так продолжалось до тех пор, пока он не ушел из «Стефан Крауз Продакшен» и не решил создать с братом Тадеушем собственную компанию. Тогда разрыв стал официальным. Он забыл, что всем обязан нам. Он все у нас украл: концепцию школы смеха, концепцию ПЗПП, даже розовый цвет кавалеров GHL. Он пытался параллельно создать собственное тайное общество, копируя все, что знал, и пользуясь военными трофеями – плодами своей популярности.
– Одного ему недоставало – BQT! Скипетра, без которого король не король, – говорит Исидор.
– Да, Меча Соломона, Эскалибура, нашей реликвии, этого атрибута истинной власти, оплота нашей легитимности, нашего якоря в истории протяженностью более чем в три тысячи лет!
– И вот он снова заявляется на маяк. «Не захотели по-хорошему – придется по-плохому!»
– С ним было шестеро сообщников. Трое братьев Возняк и телохранитель странного вида…
Тот, с песьей башкой!
– А еще девушка и усатый мужчина, – продолжает Беатрис. – Сначала они называли себя парламентерами… Мы высказали недовольство: в наш храм запрещено приводить чужих. Дариус вдруг распсиховался – он успел прославиться такими неспровоцированными взрывами гнева – и заявил: он у себя дома, здесь все его. Наша служба порядка уже теснила их к выходу. Он подал знак, и у них в руках появились автоматы…
Лицо Беатрис превращается в маску боли.
– Мы бросились врассыпную. Тристана самоотверженно заслонили несколько человек, дав ему скрыться c BQT.
– В муравейнике тоже первым делом спасают матку и расплод, – бормочет Исидор.
– Некоторым удалось спастись. Многие пали. Тристан спрятался, укрывая BQT. Мы бежали без оглядки. Измена, приведшая нацистов под карнакский курган зимой 1943 года, глубоко отпечаталась в сознании членов Ложи и заставила позаботиться об аварийном выходе. Мы воспользовались им и уплыли на моторках.
– Но Дариус и его свора не оставили вас в покое? – спрашивает Лукреция.
– Наверное, он хотел всех нас перебить, чтобы не осталось свидетелей.
– Вас спас священник, спрятав в подземелье часовни Сен-Мишель.
– Отец Паскаль Легерн быстро понял, что к чему. Он молодец!
Она не спешит продолжать, припоминая ход событий.
– Но мы недосчитались Тристана и решили, что Дариус схватил его и завладел BQT.
Лукрецию подмывало рассказать, что стало с Тристаном, но Исидор легонько наступает ей на ногу, намекая, что лучше помалкивать.
– Что было дальше? – спрашивает он.
– Мы ждали, пока минует опасность. Отец Легерн предложил нам перебазироваться в другое надежное место. О маяке нам пришлось забыть. Так мы очутились здесь.
– Где, собственно, мы находимся?
Беатрис тяжело вздыхает.
– Теперь вы вправе это знать. Идемте. Самое забавное, что вы сами в разговоре раз десять называли это место.
Великая магистерша предлагает им подняться по лестнице.
С каждой преодоленной ступенькой звуки и запахи позволяют все лучше понять, в каком удивительном месте устроила GLH свой новый секретный храм.
