127
Исидора и Лукрецию будит далекий колокольный звон.
Окна в комнате нет, и о наступлении утра говорит только время на часах – 7.0. На спинках двух стульев висят белые туники и плащи, тут же белые маски с нейтральной мимикой – не грустят, но и не улыбаются.
Они принимают душ. Вода холодная и не регулируется.
– Прямо как в монастыре, – жалуется Лукреция.
– Скорее, как в казарме, – поправляет ее Исидор. – Осталось выяснить, за что здесь воюют – за духовное или за политическое.
К ним заглядывает Стефан Крауз, по-прежнему в сиреневой тунике, плаще, маске.
Он снимает маску.
– Как спалось?
– Матрас жестковат, – говорит молодая женщина, ее зеленые глаза глядят устало.
Он ставит на стол поднос с чаем и хлебом.
– Знаю, все скромно. Вам надо быть налегке, посвящение начинается уже сегодня.
– Почему белый цвет? – интересуется Исидор, указывая на свою тунику.
– Цвет послушничества. После посвящения вы получите право на светло-розовый цвет стажеров. Накопив опыт и проявив способности, вы дорастете до темно-розового цвета кавалеров. Ну а дальше – сиреневая туника.
– Степень магистра, полагаю, – говорит Лукреция.
– Верно. Во все фиолетовое облачается только Великий магистр. А вы пока на нулевом уровне, вы не сделали еще ни шага по пути посвящения. Поэтому ваши маски ничего не выражают. Нигде не снимайте масок.
– Почему?
– Некоторые из нас выходят наружу и не должны опознавать и называть других. Поэтому в наших помещениях лица скрыты. Такова система безопасности, пришедшая из Средневековья, точнее, из времен преследований, когда некоторые братья под пытками выдавали других.
Они надевают белые туники и плащи, примеряют маски.
– Похоже на тайное общество типа франкмасонов? – спрашивает Лукреция, доставая свой блокнот.
– В некоторых аспектах. Но наша учеба имеет больше сходства со школой боевых искусств.
– Вызывать смех – боевое искусство? – удивляется Лукреция.
– Так оно и есть. Вызвать смех – значит отправить другим энергию. Эта энергия может идти во благо или во вред – зависит от способа ее применения и от дозировки.
– Любой умеет смешить, даже не изучая вашего «боевого искусства»! – восклицает Лукреция.
– О том и речь. Многие умеют смешить неосознанно, не зная, что происходит. Другие неосознанно дерутся на кулаках. Насколько лучше они дрались бы, если бы освоили кунг-фу школы Шаолинь!
– Хотите сделать из нас Брюсов Ли шутки?
Он не реагирует на сарказм.
– Здесь вы научитесь делать сознательно и методично то, что раньше у вас получалось чисто интуитивно. Мы научим вас взвешивать каждое слово, каждую запятую, каждый восклицательный знак, так ваше искусство смешить достигнет совершенства. Ваши шутки станут метко разящим оружием.
– Оружием?
– Да. Шутка – это закаленный клинок. Подчиняясь тому, кто ею владеет, она задевает, ранит, рубит – или спасает…
– Еще она убивает, – договаривает за него Лукреция.
Продюсер наливает им чай из термоса.
– Запомните главное правило двух первых дней посвящения: не сметь смеяться.
Мне не послышалось?
– Категорический запрет, нарушение наказуемо.
– Какое предусмотрено наказание?
– Раньше применялись телесные, но новая Великая магистерша взялась за модернизацию, и теперь санкции смягчены.
– Наказание? Как глупо! Мы не дети! – заявляет Лукреция.
– Учить вас будут как детей. Вы поймете, почему с юмором не шутят.
Не иначе, эта фраза – их девиз.
Исидор кивает.
– Все логично. Пустота позволяет оценить полноту. Монахи дают обет молчания, чтобы вкусить радость беседы. Чтобы насладиться едой, надо сначала попоститься, удовольствию телесного слияния способствует предварительное воздержание. Наслаждаться музыкой нас учит тишина. Понимать краски учит темнота.
Стефан Крауз доволен, что его поняли.
– Какое же наказание пришло на смену телесному? – любопытствует Лукреция.
– Засмеетесь – узнаете. Дам вам совет: что бы сегодня ни происходило, не забывайте главное: не смейте смеяться.
– Не смеяться? Это невозможно. В какой-то момент человек обязательно теряет самоконтроль.
Стефан Крауз меняет тон: теперь его голос звучит очень сухо.
– Чтобы вам было у нас комфортно, вам, мадемуазель, следует забыть о постоянных насмешках, характерных для современной жизни. Расстаньтесь с манерой бездумно зубоскалить. Смех – это энергия, без самоконтроля нет эффективного смеха.
– Все постоянно шутят по любому поводу, это дает уверенность в себе. Это разрядка. Это выигрыш времени. Это попытка понравиться. Признак дружелюбия. Общительности.
– Трудно все время быть серьезным, – согласен с Лукрецией Исидор.
– Ничего, два дня можно потерпеть, у обычных послушников все куда серьезнее: целый месяц без смеха!
Научные журналисты силятся представить, как можно продержаться целый месяц при такой строгой дисциплине.
– В наше время средняя частота смеха – восемь раз в день. Обычно с возрастом она снижается. Для сравнения, этот средний показатель равен девяноста двум случаям смеха у детей младше пяти лет. Взрослый смеется в среднем четыре минуты в день. В 1936 году он смеялся целых девятнадцать минут!
Интересно, как они получили эту цифиру. Опросы проводили? Мало ли что люди несут, когда их опрашивают! Это как спросить, сколько раз в неделю человек занимается любовью. Он ответит, сколько раз в неделю хотел бы заниматься любовью! К счастью, профессия научила меня сомневаться в статистике такого свойства, взятой с потолка.
– Когда вступает в силу запрет смеяться? – спрашивает Исидор.
Продюсер смотрит на часы.
– Сегодня ровно в восемь. Действует ровно до восьми часов послезавтра. Никто не должен видеть вас смеющимися по какому бы то ни было поводу. Вот вам мой совет: чувствуете желание засмеяться – укусите себя за язык, ущипните себя в кармане, наступите себе на пальцы ног каблуком. Обычно это помогает.
Так и есть – дурдом!
– Который сейчас час? – осведомляется научный журналист, принимающий все это полностью всерьез.
– Семь пятьдесят восемь. У вас остается еще две минуты, чтобы хохотнуть напоследок.
Лукреция Немрод давится, но безуспешно. Исидор молча ждет с закрытыми глазами.
– Внимание! Четыре, три, два, один… Все, ровно восемь. С этого момента вы должны продержаться двое суток. Полный запрет на любой смех.
После завтрака Стефан Крауз манит их за собой.
Помещение гораздо просторнее, чем могло показаться сначала. Здесь настоящий лабиринт коридоров, залов, лестниц на разных уровнях.
Продюсер ведет их в зал наверху, полный этажерок с книгами. В глубине зала трехметровая статуя сидящего по-турецки, как Будда, Граучо Маркса в каком-то сари. В углу рта у него наполовину выкуренная сигара, на кончике носа очки, глаза сильно косят.
Посередине зала овальный стол со стульями.
– Тема первого дня посвящения – история. Часто говорят об Эросе и Танатосе, но забывают о Гелосе – юморе. Это третья великая энергия, побуждающая людей действовать. Знаете ли вы о ее истинных корнях?
– У нас была возможность побеседовать с профессором Лёвенбрюком, – говорит Лукреция.
– Я знаком с его теориями. Они не только банальны, но и недостаточно продуманы. У него был доступ к некоторым деталям головоломки, но слишком многого недоставало.
Человек в сиреневой тунике берет с этажерки фолиант размером 70 на 30 см, вылитый колдовской гримуар.
На обложке написано изогнутыми золотыми буквами: «Большая История Юмора. Источник GLH».
На первой странице иллюстрация с непонятными персонажами.
– Самая древняя шутка родилась два миллиона лет назад в регионе, соответствующем нынешней Южной Африке. По данным двух палеонтологов, связанных с GLH, мужчина спасался бегством от саблезубого тигра. Хищник уже собирался схватить до смерти напуганную жертву, но был раздавлен мамонтом, выбежавшим ему наперерез. Сначала ужас, потом нежданное появление мамонта и полное изменение соотношения сил – все это вызвало у доисторического человека гипервентиляцию.
– Откуда вы знаете? – спрашивает Лукреция, неизменно пристрастная к источникам информации.
– Бедняга от смеха зазевался, увяз в глине и погиб. Нам достался отпечаток, подобие рельефной фотографии этой сцены. Судя по положению челюсти и костей таза, смерть настигла его в момент приступа хохота.
– Ловко! – одобряет Исидор.
– Конечно, о полной уверенности говорить не приходится. При новой Великой магистерше мы скромнее подходим к оценкам и датируем зарождение юмора периодом за 320 тысяч лет до нашей эры. Дело было там, где нынче расположена Кения.
– 320 тысяч лет? – полна сомнений Лукреция.
– Столкнулись два племени, перевес в бою уже склонялся на одну из сторон, как вдруг в глаз вождю-победителю упал помет пролетавшего над ними стервятника.
– Помет стервятника в глазу – это и есть ваша первая шутка? Что тут смешного? – И Лукреция Немрод не удерживается от усмешки.
– Я вас предупреждал, – огорченно произносит Стефан Крауз. – Латинская крылатая фраза гласит: dura lex sed lex, закон суров, но это закон.
И он звенит в маленький колокольчик.
Подбегают трое верзил в розовых плащах и волокут отбивающуюся журналистку в подвал.
– Что с ней сделают? – спрашивает Исидор.
– Наказание – способ закрепления информации.
– Кажется, вы говорили, что телесные наказания отменены.
– А они не телесные. По-моему, это гораздо хуже. Через несколько минут она вернется.
Когда Лукреция поднимается из подвала, у нее пунцовые щеки и прерывистое дыхание. Кажется, у нее за плечами сильное переживание, но она не грустит, просто очень серьезна.
– Простите, – говорит она, потупив взор. – Не сомневайтесь, я больше не буду.
Не обращая на нее внимания, Стефан Крауз продолжает:
– Хорошо, итак, самой древней шутке, как я сказал, 320 тысяч лет. Как нам представляется, она принесла пользу эволюции вида: в Восточной Африке произошел резкий скачок сознания.
Стефан Крауз переворачивает страницу.
– Третья важная шутка в наших архивах родилась 45 тысяч лет до нашей эры. Это история непонимания между кроманьонцами и неандертальцами.
Он пересказывает им древний эпизод и как будто ждет смеха журналистки, но та серьезно пишет в блокноте.
Он признал, что Дариус входил в GLH.
Значит, здесь был Циклоп. Наверное, его учили как нас. Он тоже слушал байку про помет стервятника… Как видно, что-то ему не понравилось, вот и возникло желание бороться с этими людьми. Чувствую, что члены GLH скрывают что-то… темное.
Стефан Крауз выглядит довольным.
– Переходим к шумерам. 4803 год до нашей эры.
– Что-то насчет женщины на коленях у мужа? – спрашивает Исидор.
– Вы в курсе? Читали диссертацию профессора Макдональда о происхождении юмора? Любопытно, но тоже неполно. Макдональд пересказывает шумерский анекдот 1908 года до нашей эры, мой несравненно древнее.
И он рассказывает о том, как шумерский царь Эн-Шакушана посмеялся над аккадским царем Энбиэштаром.
Он переворачивает страницы.
– Потом юмор перекочевал в Индию. Мы нашли анекдот 3200 года до нашей эры, из цивилизации Харрапа.
Стефан Крауз рассказывает о принце и танцовщице, попавших в затруднительное положение в ходе любовного соития.
Лукреция Немрод икает и заходится смехом. Продюсер снова огорчен, снова звенит колокольчиком.
– Нет! Честное слово, я больше не засмеюсь! – клянется она.
– Вам же лучше. В следующий раз будете осторожнее.
На звон колокольчика прибегают трое верзил и уволакивают ее, как она ни сопротивляется, как ни кричит: «Нет, только не это!»
Через несколько минут она возвращается еще более красная, чем в первый раз, заплаканная, но не опечаленная, скорее усталая.
– Не знаю, чего меня так разобрало. В следующий раз я сдержусь.
И она опускает глаза.
– То, что мы узнаем сейчас здесь, когда-нибудь может спасти вам жизнь, – говорит наставник.
За утро с Лукрецией случается еще два приступа смеха, за которыми следуют две отлучки в подвал и два возвращения в пристыженном состоянии.
Они знакомятся с юмором разных стран Античного мира.
Наконец им разрешают пообедать в столовой.
– Почему здесь все без масок?
– Здесь не едят те, кто должен оставаться неузнанными.
Стефан Крауз снимает маску, двое послушников тоже.
Все перестают есть и таращатся на них.
Лукреция Немрод тоже разглядывает обедающих. Их больше сотни, многие в преклонных годах.
Большинство – женщины старше 40 лет.
– Добрый день, – говорит Исидор, ни к кому не обращаясь, и приветственно поднимает руку. – Всем приятного аппетита.
Атмосфера разряжается.
Понятно, почему Дариус захотел их свергнуть. Вечная борьба между стариками при власти и зубастой молодежью! Но я у них в руках, это они делятся со мной премудростью. Придется отказаться от предрассудков и впитывать знания, чтобы проникнуть в их тайну и в проблему Дариуса. Держись, Лукреция! Не забывай слова Исидора: «Бои всегда проигрывают из-за недооценки противника». С виду они незлые, у всех живой взгляд. Наверное, юмор добавляет радости жизни.
– Что с вами, Лукреция? У вас рассеянный вид. Переживаете травму «наказания»? – спрашивает Исидор.
– Не знаю, что со мной. Извините.
– Что они с вами делали?
– Хотите узнать – сами засмейтесь.
Женщина в сиреневой тоге предлагает им овощи и рыбу на пару. На десерт фрукты. Подливок, мяса, хлеба, молочных продуктов не предусмотрено, только оливковое масло к овощам и рыбе.
За едой журналистка продолжает разглядывать столовую.
– Мы им подозрительны, – шепчет она.
– Наверное, они недоверчиво относятся ко всем новеньким. Все закрытые клубы одинаковые.
К ним присоединяется Стефан Крауз.
– Вкусно? Биологические продукты прямо из наших садов и огородов. Остроумный человек – отличный спортсмен, он строго соблюдает гигиену питания.
– Как насчет вина? – спрашивает Лукреция.
– Может быть, в конце посвящения. На данной стадии оно вам вряд ли поможет.
– Перестаньте, Лукреция! Вы видели, чтобы ученики храма Шаолинь пили на курсах кунг-фу вино?
– А покурить? Мне не выжить девять дней без сигарет!
– Можем снабдить вас никотиновым пластырем, не более того.
Лукреция пожимает плечами.
– Благодарю. Вы подсказали мне дополнительную причину не смеяться.
Стефан Крауз наливает им холодной воды.
– Ни вина, ни пива, ни газировки.
– А кофе?
– Что может быть смешнее воды?
– Морковный сок.
– Это можно, это я люблю, – радуется Исидор.
Лукреции Немрод становится скучно.
– Не думаю, что долго здесь протяну, – бормочет она.
– Увидите, человек ко всему привыкает. Ваш организм еще поблагодарит вас за здоровое питание, без сахаров и жиров.
Они дисциплинированно жуют.
Днем курс истории юмора набирает обороты.
Стефан Крауз оказывается хорошим преподавателем, он повествует о шествии по планете юмора в виде анекдотов и живых картин, приводит в пример незаурядных людей.
– Не все великие комики входили в наш «клуб», но их было здесь немало. Вы узнаете о юмористах, о которых раньше не слыхивали, хотя они были великими первооткрывателями. В истории порой остаются только подражатели, о которых вовремя раструбили.
Потом Стефан Крауз открывает иллюстрированный фолиант, посвященный артистам в цветастых нарядах.
– Я расскажу вам о шутах. У королевских шутов, они же «дураки», был очень странный статус. Во Франции с XIV до XVII века король сам их назначал, ни с кем не советуясь. Им хорошо платили, им одним разрешалось не придерживаться придворных правил. Они имели право насмехаться над королевскими вассалами, поэтому те их подкупали, чтобы не становиться мишенями их представлений. Некоторые шуты, например Трибуле и Бриандас, сильно разбогатели.
– Мечта, а не работа, – говорит Исидор.
– Если бы! Их и боялись, и ненавидели. Они символически брали на себя часть зла, приписываемого суверену. Шутов считали воплощениями дьявола.
– Максимум привилегий и максимум ненависти, – подытоживает Лукреция.
– В глазах народа они были вроде громоотводов, разряжавших заряды негодования, которые король метал в своих вассалов.
– Через шутки?
– Через фразы, снимавшие драматизм. Их умом восхищались, но их самих презирали. Их даже не причисляли к христианам и лишали права на христианское погребение.
– Как долго это происходило во Франции?
– Ретроспективно можно сказать, что последним шутом был Мольер. Вернее, он превратил функцию шута в функцию «королевского комедианта». При нем эта работа стала подобием чиновничьей.
Терпеливо дожидаясь момента, когда можно будет действовать, журналисты скрепя сердце изображают довольство, делают хорошую мину при плохой игре, хотя вещи, которые им рассказывают, порой и впрямь поразительны, проливают свет на неведомые прежде закоулки истории.
К полуночи Стефан Крауз добирается до Бомарше.
Лукреция Немрод с удивлением обнаруживает, что не заметила, как прошел день, что ей не хочется курить и что она придерживается своего обещания не смеяться.
Стефан Крауз ведет их в пустую столовую, где они с опозданием едят холодный ужин. Потом он провожает их в комнату.
– Завтра начало в семь утра. Пользуйтесь выпавшим вам шансом пройти инициацию за девять дней, остальные могут об этом только мечтать.
– Вечером, у себя, смеяться можно?
– Я бы не советовал. Кто-нибудь, проходя мимо вашей двери, услышит ваш смех и вас выдаст. Дождитесь утра послезавтра – тогда и смейтесь сколько влезет. Спокойной ночи. Завтра у нас история юмора после Бомарше. – Глядя на них, Стефан Крауз продолжает: – Совсем забыл! С восьми утра послезавтра вы будете обязаны смеяться. Если хотите научиться терпению, могу предложить вам первое практическое упражнение. Попробуйте как можно дольше задерживать дыхание. В туалете прервите мочеиспускание, а потом возобновите простым усилием воли. Сегодня вечером попробуйте уснуть в тот самый момент, когда захотите этого, утром тоже проснитесь, когда захотите. Опытные йоги умеют усилием воли управлять пищеварением и сердцебиением. Вот что значит владеть своим телом.
Он подходит к молодой журналистке.
– Наш организм – как избалованный ребенок, требующий все больше сладостей, ласки, комфорта. Но если его воспитывать, учить делать что-то когда нужно, не раньше и не позже, то сначала он будет упираться, а потом скажет спасибо. Вам больше не придется его терпеть, вы будете его воспитывать и управлять им.
Продюсер еще раз желает им доброй ночи и уходит, оставив их одних.
Лукреция встает под ледяной душ. Закрывает глаза, слушает свое дыхание, биение сердца. Она не уверена, что все автоматические процессы поддаются контролю.
Удивительно, мне кажется, что внутри меня и вправду произошла перемена.
Тянет, конечно, покурить, поесть сладкого и жирного, похихикать. Но тут же стоит новая Лукреция – более сдержанная, более спокойная, более сильная.
Неужели находиться среди этих старичков полезно? Меня устраивает даже этот ледяной душ, я горда, что способна его выдержать.
Намыливаясь, она слышит урчание у себя в животе.
Желудок бунтует без мяса и сладостей.
Она чихает.
Легкие тоже возмущены, им подавай никотина и смолы.
Она усиливает напор воды.
Если бы мне сказали, что расследование смерти Дариуса выльется в такое приключение, я бы дважды подумала, прежде чем за него взяться.
Эти люди кажутся мне все более странными. За своим призванием защищать юмор они скрывают что-то постыдное.
Она мужественно подставляет голову под ледяные струи.
