123
Стенки и задняя дверца фургона не застеклены. Стефан Крауз останавливается перед отелем «Авенир» и с облегчением убеждается, что оба журналиста на месте.
– Я говорил, что мы поедем в багажнике, но, как видите, позаботился о вашем комфорте.
– Нашего слова вам мало? – спрашивает Лукреция, которую не радует мысль о путешествии вслепую.
– Не обессудьте, за сорок с лишним лет сотрудничества с журналистами я узнал цену их слова. Попробую поверить вам в одном: что вы не выпрыгнете на ходу.
– Откуда такое недоверие?
– Один из наших девизов гласит: «Шутить можно над чем угодно, кроме юмора». Наш «закрытый клуб» привержен полнейшей конфиденциальности. Учтите, эта поездка и так пробивает большую брешь в наших правилах безопасности.
Он видит наручник, которым к правому запястью Лукреции прикован чемоданчик.
– Это как у нас: шутить можно с чем угодно, кроме BQT. Мы доверяем вам не больше, чем вы нам, – парирует Лукреция.
Журналисты лезут в фургон и садятся на скамейку. Фургон освещен изнутри единственной лампочкой на потолке.
Продюсер заводит дизельный двигатель и трогается.
Лукреция видит между кузовом и водительской кабиной вентиляционную решетку.
– Можно задавать вам вопросы в пути? – спрашивает она.
– Как обычно, только пять.
– Дариуса убили члены вашего «клуба» и вы?
– На это я вам уже отвечал. Нет. Тщательнее готовьте вопросы, мадемуазель.
– Вы знаете того, кто его убил?
– Не знаю. Осталось три вопроса.
– Как вы считаете, можно умереть от смеха?
– Да. Два вопроса.
– Вы верите, что Дариуса убил смех, когда он читал BQT?
– Да. Остался один вопрос.
– Вы как-то в этом замешаны, прямо или косвенно?
– Возможно. Это всё.
– Послушайте, вы его ненавидели?
– Я? Шутите! Я Дариуса обожал. Он был мне как сын. Это был блестящий ум, человек высочайшей культуры, незаурядная личность, добившаяся известности. Кажется, я первым заметил его врожденный комический талант, а также его способность превращать несчастье в источник шутки. Уникальный был человек! Один из очень немногих, до кого дотронулась своей волшебной палочкой фея Веселье. Что бы он ни сделал дальше, он принес бы окружающим больше добра, чем зла. Вы понимаете, сколько радости он всем доставлял? Его называли любимейшим французом всех французов, и на то, представьте, были причины. Довольно, отдыхайте. Когда приедем, я вас разбужу.
Крауз включает музыку. Звучат «Гимнопедии» Эрика Сати.
– Я завел вам эту музыку, потому что композитор, сочинивший ее, входил в GLH. Это нечто вроде посвящения в тему. Эрик Сати – гений! Он пытался писать юмористическую музыку. Полакомьтесь закуской, раз вы так изголодались по правде о GLH!
Лукреция слушает странную музыку.
Какой чарующий момент! Мне нравится ехать неведомо куда, где меня ждут откровения.
Нравится ехать с Исидором.
Он сказал этой Тенардье и всем журналистам редакции, что у меня талант к журналистике.
Об этом я не могла и мечтать.
Если я стала хорошей журналисткой, то только благодаря тому, что меня учили уму-разуму два поверивших в меня человека: Жан-Франсис Эльд и Исидор Каценберг. Первый научил меня работать на земле и не бояться быть самой собой. Второй – наблюдать и думать, пренебрегая видимостью.
У меня два отца – и ни одной матери.
То есть их у меня целых две, но обе со знаком минус: Мари-Анж и эта Тенардье. Я – женщина, любившая только женщин и отвергавшая мужчин. Теперь все наоборот.
Получавшееся раньше больше не получается или получается задом наперед.
Ну и пусть!
Таков урок, преподанный мне Исидором.
Принимать изнанку вещей.
Сидящий напротив нее Исидор Каценберг тоже размышляет.
Какой отвратительный момент! Какая мерзость – ехать неведомо куда.
А что Лукреция?
Сидит с закрытыми глазами. Спит, должно быть, набирается сил для расследования. Первоклассная девушка! Для нее репортаж – это «я иду куда-то, опрашиваю подозреваемых и жду, пока кто-то из них расколется. Если никто не раскалывается, я угрожаю и пускаю в ход кулаки».
Но в этом мире каждый из нас лжет.
Ложь – цемент, благодаря которому общество не рушится. Если бы люди говорили правду, все коллективные структуры развалились бы.
Что произошло бы, если бы политик сказал: «Голосуйте за меня, хотя я никак не смогу превзойти моего предшественника, поскольку впредь все решения будут приниматься на общемировом уровне, а мы – маленькая страна без серьезного влияния»?
Что произошло бы, если бы муж сказал жене: «Дорогая, мы живем вместе двадцать лет, и наша любовь стала такой банальной и однообразной, что я, честно говоря, предпочел бы девушку по вызову, которая проявила бы хоть какую-то выдумку, подбавила бы перчику»?
Но нет, никто не говорит правды. Да и слышать ее никто не желает.
А вот эта девочка нащупала гениальный сюжет: «Почему мы смеемся?»
Не знаю, что мы найдем в конце этой извилистой дороги, зато знаю, что нашел благодаря ей я сам: вкус к знаниям, неведомым другим. И вкус к тому, чтобы рассказывать об этих открытиях людям, чтобы их развлекать.
С самого начала я ошибался, журналистика – совершенно не то место, откуда можно распространять знания.
Журналистика – это тупик.
Роман – противоположность статье.
Роман подразумевает, что читатель способен сам составить мнение. Статья берется навязать мнение журналиста и для усиления эффекта прибегает к уловке: фотографии с подписью.
На телевидении идут еще дальше в обмане: используют музыку, действующую на подсознание.
Как выйти из плена лжи?
Один я никогда не смог бы противостоять целой профессии, дурные привычки которой восходят к Средневековью.
Но как же мне хочется своротить этот валун!
Раньше я думал, что распространять знания, как это делал Дидро с его прославленной «Энциклопедией», – это подготавливать революции.
Потом я решил, что предлагая людям представить будущее с помощью такого подспорья, как Древо Возможностей, можно побудить их искать перспективу, а значит, понимание.
Теперь надо найти третий рычаг, чтобы сдвинуть с места тяжелый камень.
Смех?
Может быть, Лукреция, как ни наивна она с виду, опять подскажет мне ответы на самые трудные вопросы.
При помощи смеха, чего же еще!
Один смех позволяет пересилить всех властных тартюфов. По примеру Аристофана, Мольера, Рабле нужно идти против всех тоскливых ханжей, против всех сильных мира сего, безжалостно их высмеивая.
Однако я никогда не находил у себя истинного таланта в этой области.
Думаю, это расследование – небывалая возможность восполнить мой изъян.
Да, думаю, теперь во мне окрепло подлинное желание овладеть тем новым, чего я был лишен, – искусством вызывать смех.
