Глава 3

В дневное время Кари действительно не сидела без дела. И больше всего ей нравилось работать на Станции морских птиц, расположенной на Пеликан-харбор, где ветврачи при помощи волонтеров ухаживали за попавшими в беду птицами и морскими животными. Там на Кари лежала обязанность поддерживать порядок в помещении медпункта и в конце рабочего дня стерилизовать инструменты. Кроме того, иногда на пару с двоюродной сестрой доводилось готовить и подавать закуски на борту большого экскурсионного катера, принадлежащего станции.

Кари всегда приходила пораньше, чтобы можно было самой поработать с животными и птицами. На станции ей выдали полную униформу медсестры, и она с удовольствием ее надевала – еще один повод почувствовать себя настоящим медиком.

Ветеринары давно поняли, что на Кари можно целиком и полностью положиться – с птицами она обращалась ловко, осторожно и бережно. Вот и сегодня, под наблюдением доктора Бланко, Кари зашивала кожистый мешок под клювом белого пеликана, порванный рыболовным крючком. Работа эта тонкая и кропотливая – шить требовалось аккуратно, слой за слоем, пока птица дремала под газовой анестезией.

Увлеченно работая иглой, Кари чувствовала полное умиротворение. Не то что в детстве, когда прямо на поле боя приходилось наспех делать крупные «матрасные» стежки, накладывать импровизированные жгуты или затыкать сквозные раны грудной клетки первой попавшейся тряпкой, а то и просто рукой, разрывая зубами индивидуальный перевязочный пакет.

В конце дня все еще сонного пеликана отправили в вольер для выздоравливающих, а доктор Бланко и все остальные разошлись по домам.

Кари вытащила из морозильника «органическую» крысу (никакой химии, поставляющий корм питомник это гарантировал) – пусть оттает, – освежила воду в поилках вольеров и клеток и принялась надраивать операционную.

Когда там воцарился образцовый порядок, а все инструменты были простерилизованы, она открыла бутылку тамариндовой колы и, прихватив размороженную крысу, направилась к затянутым стальной сеткой вольерам.

В одном из них, высоко на жердочке в дальнем углу, восседала большая ушастая сова. Кари просунула крысиную тушку сквозь крупную ячею сетки в узенький ящичек кормушки, прикрыла глаза и постаралась услышать приближение совы, прежде чем щеки опахнет воздух от ее огромных крыльев. Большая птица никогда не садилась – сразу хватала угощение одной из когтистых лап и моментально взмывала обратно на жердочку, где, пугающе разинув клюв, поглощала крысу одним неуловимым глотком.

Большая ушастая сова относилась к постоянным обитателям станции. Выпускать на свободу ее было нельзя, поскольку некогда в результате столкновения с линией электропередачи она осталась без глаза и охотиться уже не могла, хотя летала по-прежнему уверенно. Эту сову прекрасно знали во всех местных школах, где она регулярно красовалась на уроках биологии, прикрыв свой огромный глаз и невозмутимо подремывая под любопытными взглядами сотен школьников.

Кари уселась на перевернутое ведро, прислонившись спиной к сетке, под неусыпным взором олуши в вольере напротив. Той тоже не так давно довелось оказаться в роли ее пациента, и работа оказалась не проще, чем с пеликаном, – плавательная перепонка на одной из лап птицы была чем-то разрезана, и Кари осторожно зашила ее мелким стежком, как ей показали ветеринары.

В яхтенной гавани по соседству намечалось оживление – в иллюминаторах зажигались огни, на палубах стали появляться теплые парочки, с камбузов потянуло съестным.

Каридад Мора, дитя войны, всегда мечтала стать ветеринаром. В Соединенных Штатах она жила уже девять лет, на основании все того же зыбкого статуса «временной защиты», и при нынешнем довольно кислом отношении к мигрантам этот статус мог быть снят абсолютно в любой момент по первому же капризу какого-нибудь государственного чиновника.

Пока против «понаехавших» еще окончательно не ополчились, Кари успела получить здесь некий эквивалент аттестата о среднем образовании, к которому потихоньку подсунула лицензию санитарки, полученную на родине после краткосрочных, всего шестинедельных курсов. Богатый жизненный опыт, конечно, тоже не стоило сбрасывать со счетов. Но чтобы учиться дальше, требовались бумаги получше. «Мигра» – иммиграционно-таможенная полиция – следила за такими вещами крайне бдительно.

В быстро тускнеющих тропических сумерках она села в автобус, направляясь обратно в огромный дом на берегу залива. Когда добралась до дверей, уже практически стемнело, на фоне тускнеющего заката пальмы казались совершенно черными.

Еще немножко посидела у воды. Ветерок с залива в тот вечер был полон призраков – нес тени мужчин и женщин, парней и девушек, мальчишек и девчонок, которые выжили или умерли у нее на руках, пока она пыталась залатать их раны. Одни, хватая воздух ртом, все же преодолели смерть; другие, конвульсивно содрогнувшись, обмякали навсегда.

Бывали вечера, когда этот ветерок легонько касался ее воспоминанием о нежном поцелуе, о взмахе щекотнувших лицо ресниц, о сладком дыхании на шее.

Иногда то, иногда это, но ветер всегда был чем-то полон, всегда нёс что-нибудь с собой.

Кари сидела во дворе, слушая лягушек, под застывшими взглядами лотосов, внимательно наблюдавших за ней с поверхности декоративного пруда. Подняла взгляд на круглый вход домика для совы, который соорудила из старого деревянного ящика. Никто оттуда так и не выглянул. Мерцали лишь крошечные глазки древесных лягушек, втихаря подглядывающих за ней из полумрака.

Попробовала насвистеть песенку дрозда. Никто не отозвался. Заходя в дом в то давящее время суток, когда в очередной раз оказываешься за столом в одиночестве, Кари опять ощутила пустоту в сердце.

Изначально домом владел Пабло Эскобар, но сам он никогда тут не жил. Молва сходилась на том, что купил он его для своей семьи – на случай если его вдруг экстрадируют в Соединенные Штаты.

После смерти Эскобара дом регулярно становился объектом внимания юристов. На протяжении долгих лет он перевидал множество плейбоев, простофиль и спекулянтов недвижимостью – самонадеянных скоробогачей, которые покупали его после очередного судебного решения и какое-то время держали за собой, пока дело опять не откатывалось назад, все в тот же суд по делам о банкротстве. А в доме всё продолжали накапливаться «игрушки» предыдущих хозяев, свидетельства несбывшихся амбиций, в основном из киношной области: реквизит, фигуры киношных чудищ в угрожающих позах – тянущихся друг к другу, замахивающихся, делающих выпады… Были здесь портновские манекены, старые афиши, музыкальные автоматы, реквизит из фильмов ужасов, замысловатая мебель для порносцен… В гостиной стоял чуть ли не самый первый электрический стул из Синг-Синга, на котором казнили троих; напряжение в нем последним регулировал сам Томас Эдисон – незадолго до того, как казнить электротоком Топси, цирковую слониху, дабы продемонстрировать убийственную силу переменного тока.

Череда загорающихся и потухающих окон показывала продвижение Кари между манекенами и притаившимися киношными чудищами во главе с семнадцатифутовой Матерью Чужих с планеты Зорн, пока она не добралась до своей спальни на самом верху. Наконец погас и этот последний огонек.