Глава VIII

Утром все началось снова. Магический обстрел из-за реки, защита де Савьера, подкрепленная помощью Ажана. Стены крепости дрожат, но еще держатся.

В другой ситуации кастильские солдаты могли бы, наплевав на потери, за счет численного превосходства прорваться к крепости, только эта слишком хорошо стоит. Пока стены целы – штурм невозможен. Поэтому лупят два кастильских мага, сколько есть сил. Но большая часть заклятий летит мимо. Как долго продержится крепость – неизвестно, однако время работает на галлийцев, так что надо бить, бить и бить, пока не проломится стена. Тогда все, тогда защитникам конец. Даже если каждый галлиец заберет с собой пятерых кастильцев, это ничего не изменит. Армия мадридского престола прорвется на равнину, и никто уже не сможет ее остановить.

Если, конечно, проклятый лис де Комон не поймет, в чем дело, и не запрет горы. Поэтому важен каждый день, поэтому маги бьют.

Но как-то без огонька, что ли, словно ожидают чего-то. Жан чувствовал подвох, ждал его каждую секунду, но не понимал, откуда он придет.

Ночью первое капральство четвертого взвода, лично натасканное Жаном на нестандартные действия, направлялось на вылазку.

– Равняйсь, смирно, слушай боевой приказ! Переправиться на левый берег, организовать засаду и по команде из крепости обстрелять магов в упор. И смотрите – берегите себя. Я не желаю потом отрабатывать ваши долги с вашими бабами! Ребята, я в этом деле не герой, меня на них на всех не хватит, так что не подведите – возвращайтесь и ублажайте их сами! – солдаты негромко засмеялись.

И это тоже долг, тяжелая ноша командира – шутить, отправляя товарищей на смерть, дать пусть призрачную, но надежду на возвращение.

Бесшумными тенями бойцы выскользнули через потайной ход, спустились вниз по течению, переправились и вышли на позиции на левом берегу. Все много раз отработано, оружие готово, порох сухой.

И не важно, что магов так просто не убить. Если ударить в нужное время, то с позиций они убегут, так предписывает их Устав. А значит, еще один день будет выигран. Здесь главное не спешить, угадать момент.

Взрыв прогремел в полдень, когда де Савьер подошел вплотную к порогу своих сил. На этот раз рвануло звонко, резко. Сработал тот самый фугас, что должен был прикрыть крепость от обстрела сверху. Сам, без команды де Савьера. Перенастроенный Жаном амулет среагировал на сотворенное рядом с ним заклятье. Грохот, нечеловеческие вопли, части тел, упавшие во двор крепости.

Вот он, шанс, который нельзя упустить! Сигнал трубы, и галлийская засада ожила. Куда уж полетели пистолетные пули – неизвестно, но уходящую вдоль берега группу кастильцев в зеленых плащах магов и их защитников из крепости увидели, обстреляли из пушек. Тоже не надеясь на результат – для картечи далеко, а от ядер в такой ситуации толку нет в принципе. Но главного защитники добились – маги их в этот день не беспокоили. Еще один день обороны, завоеванный ценой капральства – из десяти ушедших не вернулся ни один, противник воевал грамотно.

Только ближе к вечеру Жан, взяв в сопровождение одно из капральств, под прикрытием кустов, росших на склоне горы, поднялся на вершину. Туда, где сработал фугас. Поднялся так, для очистки совести. После такого взрыва живых не могло остаться, но порядок есть порядок.

Собственно, увидели то, чего и ожидали – исковерканные тела, оторванные конечности, страшная, но обычная картина.

– Тела собрать, завалить камнями. Капрал, выполняйте.

– Жан! – послышался слабый голос.

Метрах в десяти от сержанта лежал человек без ног. Маг. Раны полностью зажили, но, видимо, на это ушли все силы. Аура была истощена полностью, после этого только смерть.

– Жан, подойди, у меня нет сил кричать.

Дьявол! Будь проклята эта война! Будь трижды проклят тот, кто ее начал!

На поросшей чахлой травой вершине умирал граф де Салданья. Иньиго, мальчишка, который два года назад в Морле хвостиком ходил за Жаном. Кастильский гранд и даже по меркам Академии необыкновенно одаренный маг. С детским восторгом он учился разводить костер без волшебства, помогал построить первого в этом мире воздушного змея, а потом часами носился с ним по окрестным полям, весельчак и заводила умирал на этой войне, даже не подозревая о ее бессмысленности. Сколько ему сейчас? Кажется, пятнадцать.

– Слава богу. Я оказался прав, я никогда не верил в твою смерть. Жаль, самому осталось недолго…

– Не надо говорить, Иньиго, побереги силы. Сейчас мы спустим тебя в крепость, там хороший маг, он поможет.

– Я сам неплохой маг. Ты не понимаешь, мы чувствуем приход костлявой… Слишком сильный взрыв… Что это было?

– Порох, камни и амулет, настроенный на любое колдовство.

– Здорово придумано. Нас такому не учили. Жан, дай мне руку, не отходи, пока я… Пожалуйста, мне страшно… – Парень достал из-под рубахи амулет. – Вот, возьми, отдай маме. Не сейчас, когда сможешь, ну хоть когда-нибудь…

– Отдам, если выживу.

– Выживешь. – Иньиго слабо улыбнулся и попытался сжать руку друга. – Я верю, ты сможешь. Жан, а спой мне. Ну ту, что ты пел в Морле, о борьбе.

– Конечно. – И, сев рядом, Жан тихонько запел сорванным, охрипшим голосом, ставшим так похожим на голос автора баллады. – Средь оплывших свечей и вечерних молитв, средь военных трофеев и мирных костров, жили книжные дети, не знавшие битв, изнывая от мелких своих катастроф…

Мальчик умер на пятом куплете, так и не услышав, что будет, когда рядом рухнет израненный друг, и над первой потерей ты взвоешь, скорбя…

Хоронить кастильцев не было ни времени, ни сил. Останки просто сложили в кучу и закидали камнями, чтобы зверье не растащило. Кто выживет в этой драке, тот и отдаст последний долг.

Вечером, после обхода госпиталя и поверки, Ажан сидел у костра близ крепостной стены, наслаждаясь тишиной и не думая, что эта самая стена почти разрушена, и завтра в ней неизбежно пробьют пролом, удерживать который попросту некому. Из двухсот девяти человек гарнизона в строю сто пятнадцать. Включая мальчишку де Сент-Пуанта, который наотрез отказался покидать крепость.

– Это моя присяга Галлии. Я или буду служить ей, либо погибну здесь и сейчас.

И все. Слово сказано, дворянин ему не изменит. Пашет в госпитале, меняет и стирает загаженные и окровавленные простыни, кормит и поит, помогает перевязывать, выносит и закапывает ампутированные конечности. На зубах, из последних сил, но держится, спасает жизни.

Только кто спасет его? Завтрашний день будет последним. Защитники и так совершили чудо, продержавшись три дня. Пережить четвертый – это уже за гранью человеческих возможностей. Потому и не думал об этом Жан. Просто к стене госпиталя была прислонена гитара. Хозяина сегодня убили, и товарищи вынесли ее на улицу – берите, кто хочет. Сержант за все время службы в крепости не пытался играть, а сейчас все-таки взял инструмент в руки. Струны резали отвыкшие пальцы, но мелодия лилась, словно сама рождалась в этих суровых горах.

«Ночь подошла, сумрак на землю лег, тонут во мгле пустынные сопки, тучей закрыт восток…» Жан запел с детства знакомый вальс, который частенько играл в Клиссоне с очаровательной Сусанной де Ри. Галльские слова рождались, словно их диктовал кто-то свыше. «Спите, бойцы, спите спокойным сном, пусть вам приснятся нивы родные и отчий далекий дом».

Измотанные и израненные солдаты собрались вокруг и слушали, слушали… «Утром в поход, бой нас кровавый ждет. Спите, герои, вы не погибли, если страна живет».

– Командир, спой еще. Эту же, нашу.

Когда старый русский вальс успел стать своим для этих галльских солдат – неважно. Как неважно, что на пальцах, берущих аккорды, выступила кровь. Кровь – ерунда, если песня поможет завтра драться и, чем все-таки черт не шутит, кому-то выжить. И снова и снова звучало над пиренейским ущельем: «То не залп с полей долетел, это гром вдали прогремел, и опять вокруг все спокойно, все молчит в тишине ночной».

Утром к крепости подошли парламентеры. Условия сдачи были самыми почетными – гарнизону предлагалось уйти с оружием и знаменем. Раненым гарантировался уход. Живите, мол, ребята, будьте даже счастливы. А мы здесь своим делом займемся. Что вам, в конце концов, до сожженных деревень и разрушенных городов. У нас, в Позднем Средневековье, так принято, дело житейское.

Жан посмотрел на своих солдат. Да, вымотанные и израненные, да, обреченные, но руки сжимают оружие, а в глазах то спокойствие бывалых воинов, с которым идут до конца. Нет, братцы-кастильцы, не так. Мы здесь не для красивых маршей под знаменами. Мы защищаем свою страну. Так что спасибо за предложение, но мы останемся. И вы останетесь, пока хоть кто-то из нас жив.

Ничего этого сказано не было. Прозвучало простое короткое «Нет», и парламентеры, спокойно пожав плечами, ушли.

Стена не выдержала незадолго до полудня, и к образовавшемуся проему рванула кастильская пехота. Не обращая внимания на картечь, на непрекращающийся мушкетный и пистолетный огонь, на магические удары де Савьера. Не считаясь с потерями, враг лез и лез по склону. Только бы добраться до стены, только бы ворваться в эту проклятую крепость, что стоит себе, словно оспаривая право на вечность у великого Рима.

Жан в который раз прочел в душе молитву в память строителей. Расположи они стены чуть ниже, и врага было бы не удержать. Подними их чуть выше, и стала бы бесполезной артиллерия.

Главная ударная сила кастильцев – железные терции, состоящие из пикинеров и мушкетеров. На поле боя они непобедимы. Мушкетеры поражают противника издалека, пикинеры убивают прорвавшихся в ближний бой. Все надежно и выверено, только не работает на крутом горном склоне, куда приходится лезть, глядя на направленный на тебя ствол, на бьющее тебя копье. Что же, на то мы и солдаты, для которых честь воина дороже жизни. И скатывались к дороге тела мертвых, мешая живым, но не останавливая их.

И дошли до пролома, вот они, враги, такие же люди, которых не раз побеждали на полях Фландрии и в аравийских пустынях. Все знакомо, победа всегда была с Кастилией и всегда будет! Еще немного, последнее усилие!

Но галлийцы стояли. Гибли, но стояли. Главное – строй и дисциплина, то, что насмерть вколачивалось на занятиях, теперь помогало выжить.

Длинные пики, сбрасывающие атакующих, постоянная стрельба в упор, когда только защитники успевают перезаряжаться? Не бывает такой плотности огня. Не бывает такой стойкости. Не бывает такой слаженности.

К закату крепость все еще держалась, когда прозвучал сигнал к отходу.

Наступила последняя ночь осады. Все. Какими бы героями ни были защитники, но их осталась горстка, способных держать оружие. И уже никаких предложений о сдаче. Все, господа, вы отказались жить, теперь умрите, и пусть ваша смерть послужит примером другим, чтобы впредь никто не смел противиться мощи кастильского оружия.

И что за песню вы там поете? Капрал Бустен, знающий галльский, перевел – что-то о крестах на могилах? Правильно, о них вам самое время вспомнить. Крестами обеспечим, как положено добрым сынам Церкви, но это потом, а сначала закопаем.

И с рассветом последний штурм начался. Кастильские маги его не поддерживали – зачем зря силы тратить, и так победа в руках. Галлийский маг бьет пехотинцев? Ерунда, его силы не беспредельны, вот, уже ослаб, вперед, Кастилия! И в этот момент Жан послал де Савьера в нокаут. Маг истратил последние силы, но сам не заметил этого. Еще мгновение, и роковая грань истощения была бы пройдена, а на команды уже нет ни сил, ни времени.

Только десяток защитников стоял у пролома, затем к ним присоединились еще человек двадцать – артиллеристы, санитары и раненые, кто еще мог держать оружие. Они не хотели умирать, но еще более они не желали пустить врага в крепость, ставшую для этих обреченных домом, в который никогда не войдет враг. По крайней мере, пока они живы.

Последний взгляд на израненных однополчан, последняя команда «К бою!», непривычное здесь крестное знамение и…

Чудеса бывают. Это знает каждый, кто воевал. В последний миг подходят БМП, прилетает штурмовик, вертолет, наносит удар вышедший на позиции «Град». Не часто, изредка, но бывают. И тогда выжившие воспринимают их как чудо, но чудо естественное, посланное не свыше, а волей твоих командиров, для которых, оказывается, ты значишь чуть больше, чем цифра в боевых расчетах или отметка на карте. А значит, все нормально, и жизнь продолжается. Акации, блокпост и тишина…

По дороге, тянущейся вдоль Гаронны, вышла колонна галлийских рейтар. У них не было той слаженности, что у тяжелой кавалерии Савойи, они не были готовы к атаке бронированным кулаком. Так, беспорядочная стрельба из пистолетов с неспешно гарцующих лошадей, но этого хватило, чтобы кастильские генералы поняли главное – война окончена. Если здесь рейтары, то за ними идет армия, проломить которую в этих горах – дело практически безнадежное.

Трубач сыграл «отбой», и кастильская пехота оттянулась за завал, образовавшийся после обрушения горы. Как всегда, не проиграв, но и не одержав в этот раз привычной победы.

А последние защитники крепости… ну что же, они тоже имели право на отдых. Просто сесть на землю, посмотреть на чистое голубое небо и подумать, что туда им еще, оказывается, рано. Да, имели такое право, но об этом не знал их сержант.

– Все, кто может двигаться, – расчистить плац, навести порядок! Потом переодеться в чистое! Санитары – доложить по состоянию раненых!

Вот чего ему неймется? Совесть есть у человека? Они же герои, они чудо совершили, им отдых нужен! А эта сволочь?! Но ноги сами направляются к обломкам стены, завалившим крепость, руки сами берут камни. И только потом солдат понимает, что в этой проклятой работе чести не меньше, чем в кровавой драке. Крепость – дом бойца, а в доме должен быть порядок. Всегда. Как бы враг ни хотел этот дом разрушить.

В конце дня к воротам подъехали маршал де Комон и граф Тулузский в сопровождении свиты. Они въехали под звуки военной флейты, наигрывавшей какой-то мотивчик, больше подходящий для деревенских танцулек. Но это право гарнизона, тут всякий развлекается, как может. Только вот встречающие – такого маршал еще не видел – человек тридцать, все в новенькой, словно только что пошитой одежде, построены на плацу, который, казалось, вычистила и вымыла прислуга королевского дворца. Словно не бойцы после битвы, а гвардейцы на торжественном разводе.

Если бы не раны. У кого рука на перевязи, кто-то опирается на самодельный костыль. А юный командир с сержантскими нашивками наполовину седой и через левую щеку тянется уродливый шрам. Рану зашили недавно и явно на скорую руку. Де Комон старый солдат, он такие вещи отмечает сразу.

Тем не менее подходит сержант и, кривясь от боли в раненой щеке, но четко, как на параде, рапортует, словно только что перечитал Устав:

– Господин маршал, гарнизон крепости Сен-Беа для встречи построен. Списочного состава – двести четыре человека. В строю двадцать восемь, раненых – восемьдесят четыре, восемь санитаров и один доброволец заняты в санчасти, лейтенант де Савьер отдыхает после магического истощения, тридцать три человека пропали без вести после вылазок… – Сержант сделал паузу, сейчас он должен доложить об убитых, но на это, оказывается, сил уже не осталось. – Докладывает командир гарнизона сержант Ажан.

– Почему командир вы, а не офицер?

– Не знаю, это было решение майора де Баона.

– Где он сам? Где другие офицеры?

– Погибли в первый день осады, господин маршал.

Де Комон смотрел на сержанта. Что-то в нем было неправильно. Маршал начал службу таким же юнцом, сам прошел через кровь и смерть, все как всегда, как было и будет, но что же не так сейчас? Пожалуй, спокойствие и обстоятельность. Да, именно спокойствие и обстоятельность доклада, которые свойственны опытным бойцам и совершенно неуместны у мальчишек. И порядок. Порядок в одежде, порядок в строю, подобие порядка в разрушенной крепости.

Такое было только однажды. Два года назад, после битвы с савойцами. Тот мальчишка, клиссонец, в чистой с иголочки форме докладывал так же четко и спокойно о совершенном подвиге, словно об удачно прошедших учениях. А ведь они даже чем-то похожи. Тот же рост, фигура, тот же уверенный взгляд. Если бы не седина и этот шрам… И оба совершили… ну если не чудо, то что-то к нему очень близкое. Того звали барон де Безье, и он был первым и пока единственным дворянином, кого де Комон по представлению короля посвятил в кавалеры Голубой звезды. Через несколько месяцев он попал в грязную историю и погиб, на одного кавалера в стране стало меньше.

– Граф, – обратился маршал к графу Тулузскому, – ведь гарнизон этой крепости подчиняется вам?

– Да, разумеется, а что?

– И вот я, кавалер Голубой звезды маркиз де Комон, спрашиваю вас, согласны ли вы, что ваш подчиненный, командуя вверенным ему подразделением, совершил подвиг, сыгравший решающую роль в исходе сражения?

– Какого сражения! – недоуменно воскликнул граф. – Этот мальчик попросту закончил войну… о, вы полагаете, господин маркиз? – продолжил он, взглянув в весело прищуренные глаза маршала, и, став подчеркнуто серьезным и официальным, закончил: – Да, я считаю, что вы совершенно правы!

– Тогда по праву, предоставленному мне моим званием, положением и статусом кавалера Голубой звезды, я посвящаю вас, господин сержант, в кавалеры Алой звезды! Клянитесь верно служить Галлии и ее королю!

Лицо Жана вытянулось, глаза расширились, но колено согнулось само, и ответные слова прозвучали сами, словно помимо воли говорящего:

– Я, Жан Ажан, клянусь, что вся моя жизнь с этого момента будет посвящена службе на благо Галлии, ее короля и членов королевской семьи!

В Галлии существует три высших награды. Голубой звездой награждаются дворяне, Алой – военные недворяне и Желтая – гражданские недворяне. И невозможно быть награжденным высшей наградой страны дважды. Вернее, было невозможно до этого мгновения. Да, Жана лишили дворянства, но лишить звезды невозможно, даже на эшафот кавалеры поднимаются с этой наградой на груди.

– Есть какие-либо просьбы, пожелания, господин кавалер?

– Да, господин маршал. Прошу выделить врачей для помощи раненым, а также солдат для похорон погибших и сбора трофеев – сами мы сейчас на это не способны. И еще, крепость помогал защищать доброволец – юный виконт де Сент-Пуант, проявил стойкость и мужество. Я прошу оказать ему ваше покровительство. – И Жан вывел из строя худого и бледного мальчишку, едва державшегося на ногах, но твердо пожелавшего участвовать в торжественном построении.

– Де Сент-Пуант? – Маршал подошел и положил руку на плечо Шарля-Сезара. – Когда-то я был знаком с твоей покойной матушкой. Что же, иди в штаб, сынок, отдохни. У нас будет время поговорить. А по всему остальному… Временным комендантом крепости я назначаю своего адъютанта, лейтенанта д’Оффуа, он сделает все, что необходимо. А ты, сержант, передай дела, отдохни пару дней и отправляйся в Тулузу, дождешься меня там. Не часто Алая звезда вручается, надо сделать это торжественно.

– Да, господин маршал, не ожидал я такого. Чувствую себя эдаким вершителем судеб. Шутка ли – сделать из простого сержанта – кавалера!

– Ну уж вы скажете – простого! Что вы в нем такого простого увидели? Ах, впрочем, да, вы же не читали отчет моего адъютанта. Так вот уверяю, что никакой простой сержант не смог бы удерживать эту крепость пять дней. Это же все считается, и довольно просто. Численность гарнизона и противника, их вооружение, крепость стен. Все элементарно. Им было отмерено не более двух дней, поверьте, это не пустые слова. Война – наука не менее точная, чем математика.

– Значит, все же не такая точная, раз крепость стоит.

– Точная, уверяю вас. Только и в математике встречаются неизвестные, влияющие на результат. Вот сержанты – они какие? Храбрые, грозные, могучие. А где вы видели сержантов грамотных? Ну, хотя бы просто грамотных, не говоря уже о знающих? Его вылазка по уничтожению осадных орудий или засада на магов? Этому надо учиться. А тыл, санчасть? Вы знаете, что за эти четыре дня солдаты ни часа не были голодны? Как вы думаете, сколько раненых обычно излечивается после ранения?

– Помилуйте, маршал, я же все-таки не столько воин, сколько администратор. Ну, думаю, три четверти.

– Менее четверти. Из них половина – инвалиды, годные только милостыню просить. А у вашего простого сержанта выжили действительно три четверти, и только восемь человек потеряли конечности. Вы были в крепостной санчасти?

– Нет. Стыдно признаться, но я слишком брезглив. Вонь, кровь, грязь… Сам знаю, что это недостойно, но ничего не могу с собой поделать.

– Я вас понимаю. Только здесь ничего этого нет. Да, боль и смерть, как обычно, но чистота, как во дворце! Санитары рассказывают, что больше всего боялись не убрать вовремя грязь и кровь – сразу получали в зубы. Перевязать рану грязной тряпкой – об этом они и подумать не могли. Этот Ажан лично зарубил бы на месте.

– О таком я никогда не слышал.

– А вот я только слышал. Так что не ошиблись мы, наградили кого надо. Вы знаете, это второй человек, которого я посвятил в кавалеры.

– Знаю. Ваш первый крестник знаменит на всю Окситанию. Черный барон, он же из местных.

– Да, и он, к сожалению, погиб. Выпьем же за другого, чтобы его судьба сложилась лучше. О, опять эта песня… которой меня встречал гарнизон.

– Кстати, о ней. Не сочтите за грубость, маркиз, но ваш адъютант, этот д’Оффуа, он храбрый человек?

– Безусловно. Выпускник Клиссона, участник Савойского похода, дважды ранен, я сам видел его в бою. А в связи с чем вопрос?

– Так… Просто вчера вечером, когда солдаты пели эту песню, у него в глазах стояли слезы. Разумеется, никто этого не видел. Я там оказался случайно.