Зима 866/867

27

– Держись!

Крик пронесся под сине-черным небом сквозь пелену дождя и пенных брызг. Вспышка молнии высветила два белоснежных гребня волны и на мгновение запечатлела море и корабль в застывшем пейзаже света и тени. Высоко над кормой поднимались массивные горы волн. Под самым носом корабля разверзлась бездна. Но молния погасла, и раздался могучий громовой раскат. Нас резко отбросило на днище драккара, но как только киль вновь полностью лег на водную поверхность, нас швырнуло обратно, к мокрому деревянному борту. Соленая вода обрушилась на нас, мы лихорадочно хватались за веревки и сундуки. Вокруг плавал разоренный стихией груз и весла, люди ревели и кричали. Я руками уцепился за борт, просунул голову между щитами и освободил желудок. Сильный порыв ветра подхватил брызги рвоты и швырнул их прямо мне в лицо. Рядом со мной забавлялся Уббе.

– Грех нам жаловаться на попутный ветер.

Круглое лицо с эльфийским пушком вместо бороды беспечно улыбалось. Волосы нещадно трепал ветер.

– Вычерпывайте воду! – Ивар Бескостный отдал приказ громоподобным голосом. Он возвышался над командой, его синий плащ развевался вокруг фигуры. Небольшая надстройка на корме поднималась над обнажившимися шпангоутами, отсюда предводителю было гораздо удобнее, чем воинам, лицезреть, какие новые испытания готовило море. Судно налетело на менее агрессивную волну, команда схватилась за ведра и шлемы и принялась вычерпывать воду. Постепенно от плещущейся на дне корабля лужи не осталось и следа.

– А ты ведь хотел услышать о пребывании моего отца во Фрисландии, – вспомнил вдруг Уббе.

Он был совершенно прав, ибо, когда утром корабль направился к Ирландскому морю, и мы при абсолютно ясной погоде покинули западное побережье Нормандии, когда весла были погружены в морскую плоть, а огромный четырехугольный парус расправился навстречу свежему восточному ветру, я спросил у Уббе, почему во время собрания в тронном зале Ивар Бескостный назвал его перед другими братьями Сыном Любовницы.

Большую часть нашего плавания Уббе сидел на скамейке передо мной и развлекал соседей остроумными комментариями и историями. Он оказался дружелюбным и покладистым, но мой вопрос заставил его резко обернуться. Взгляд его глаз цвета грязи посуровел.

– А ты и впрямь делаешь все для того, чтобы оправдать свое прозвище, Рольф Дерзец, – сказал он, после чего я долго держал язык за зубами. Явно оказалось задето его больное место. Я не понял, почему теперь Уббе сам вызвался ответить на мой вопрос, но в том состоянии, в каком я пребывал, у меня не хватало сил это выяснять.

– Вообще говоря, достаточно банальная история.

– Ты уверен, что эта история лучшая из тех, которые есть в твоем арсенале?

Рык, прервавший Уббе, вырвался из глотки Хальфдана Витсерка. Младший сын Лодброка стоял на носу корабля и хрипло взывал к мрачному небу, вцепившись в резную волчью голову. Безмятежную часть нашего морского похода он просидел с кружкой и небольшим бочонком меда, который опустошил сразу, как только небо затянуло темными тучами и начался ветер.

Теперь он обращался к Тору.

– И ты называешь себя богом грома? А ну-ка, послушай настоящий гром!

Пятьдесят человек экипажа сжали в кулаках молоты Тора, висевшие у них на шеях. Им было плевать на то, что один из предводителей бросает вызов богам. У рулевого весла стоял Ивар Бескостный и снисходительно качал головой, глядя на выходку младшего брата, так что они не могли открыто проявить непокорность.

– Когда у Рагнара Лодброка родилось двое сыновей – Ивар Бескостный и Сигурд Змееглазый – от супруги Аслауг, – принялся рассказывать Уббе с интонацией скальда, – он устал от семейной жизни и отправился в военный поход. Как всегда, отсутствовал в течение трех лет.

– Ну а ты, Ньёрд! – Хальфдан переключился с издевками на бога водной стихии. – Разве тебе не пора навести порядок в своем королевстве?

Буря отзывалась в наших ушах пронзительным свистом. Морская пена поднималась и хлестала через борта. Вся команда вымокла до нитки.

– А мне сдается, что Тор с Ньёрдом стараются не покладая рук, – пробормотал Хастейн, работавший веслом за моей спиной. Он отбросил мокрую челку с глаз и выплеснул за борт очередную порцию морской воды.

– Хочешь досадить богам, – взялся за наставления Уббе, – надоедай им почаще.

– Кажется, Хальфдан в Асгарде на особом счету.

– Наверняка. Он отправил в Вальгаллу столько доблестных воинов, что хватило бы на два десятка армий.

– Я и не знал, – сухо заметил Хастейн, – что после смерти от пыток можно попасть в Вальгаллу.

Уббе посмотрел на своего младшего единоутробного брата, стоявшего перед гребцами.

– Это правда, – сказал он, – многие жертвы Хальфдана закончили жизнь на дыбе. Но когда речь шла об уважаемых людях, он непременно вкладывал им в руки оружие, прежде чем они испустят дух, так что им удалось попасть на пир к Одину.

– А какой Одину прок от эйнхериев с обожженными ногами и содранной кожей?

Уббе улыбнулся в ответ на слова, от которых другой возмутился бы до глубины души.

– Тебе не стоит так много слушать своего приемного отца, – упрекнул он Хастейна. – Бьёрн Железнобокий предвзято относится к семейным делам.

– Да уж, он сам частенько повторяет, что знает вас, своих братьев, слишком хорошо, чтобы вы ему нравились.

На судно обрушилась очередная гигантская волна. Весь корпус задрожал, когда нос корабля ударился о ее основание и исчез в густой пене.

– Думаете, я боюсь промокнуть?

– Рагнар отправился в поход вдоль побережья Фрисландии, – продолжал Уббе, не обращая внимания на голос Хальфдана, сквозь бурю доносимый до нас порывами ветра. – Он переоделся купцом и скоро влюбился в прекрасную девушку, которая взошла к нему на корабль поглядеть на товар. За время короткой беседы он был настолько очарован ею, что забыл о запланированном грабеже. Затем принялся повсюду расспрашивать об этой девушке и выяснил, что она – дочь местного хевдинга, который подчиняется императору франков.

– То есть Рагнар знал еще и фризский язык? – перебил я Уббе.

– Мой отец старался учить языки всех стран, где бывал. – Уббе посмотрел на меня, как на чересчур громко залаявшую собаку. – Так ему было удобнее выведывать, где добыча пожирнее. Однако на этот раз, вместо того чтобы бороздить моря с топором наперевес, он в благопристойной манере попросил аудиенции у отца девушки, причем так, словно человек этот был настоящим королем. В качестве заверения своей дружественности принес ему щедрые дары. Рагнар похвалил зал, где его принял почтенный фриз, и заметил, что это самое просторное и прекрасное помещение из всех когда-либо им виденных, а потом добавил, что приплыл издалека специально для того, чтобы почтить визитом владельца всей этой роскоши.

– Я прекрасно знаю эту историю, – улыбнулся Хастейн.

– Вполне возможно, но сейчас я ее рассказываю, – резко отозвался Уббе. Ему надоело, что его все время перебивают. – Фризский хевдинг знал, какое впечатление его дочь производит на мужчин, и сразу понял, что не его скромный зал и не вполне рядовые личные заслуги заставили Рагнара обращаться к нему с таким почтением. А потому хёвдинг поскорее отослал дочь на хутор в глубине страны, и разочарованному Рагнару пришлось покинуть город ни с чем, даже ни разу не взглянув на девушку. Однако через несколько дней он получил сообщение о ее местонахождении: она выражала желание его видеть.

Корабль опять воткнулся в подошву волны. Высокие пенные гребни окатили нас брызгами с ног до головы, и нам пришлось приложить все усилия, чтобы не упасть.

– Я разочарован вами! И вы еще называете себя богами? Да вы просто какие-то недоразумения!

– Кажется, он слишком далеко зашел?

Хастейн смотрел на фигуру, возвышающуюся на носу корабля. Остальные воины принялись нервно перешептываться.

– Рагнар купил лошадей, – громко продолжал свой рассказ Уббе, – и в сопровождении горстки лучших дружинников отправился в глубь страны, чтобы отыскать девушку и засвидетельствовать ей свое почтение.

Скальдические интонации заставили воинов прислушаться. Я понял, почему Уббе с таким пылом принялся рассказывать легенды о своем знаменитом отце. Это отвлекало внимание команды от гневного обращения Хальфдана к богам, препятствовало распространению тревожных настроений и назреванию мятежа.

– Когда Рагнар добрался до хутора, обнаружил, что местность охраняется таким количеством воинов, что ему с ними не совладать. Поэтому он обратился к крестьянину, жившему поблизости, и, отсыпав ему пригоршню монет, попросил о помощи. На следующий день он отправился на хутор, переодетый в халат, платье и кушак старой матери крестьянина.

Дружина потешалась над уловкой Рагнара. Скандинавы не имеют ничего против хитростей, если они приводят к нужному результату. Из одной материной истории я вспомнил, что бог грома Тор однажды нарядился в женскую одежду, чтобы вернуть себе украденный ётуном молот.

– Хозяева двора не заметили, что к ним на хутор пришла старуха, и Рагнар получил возможность осмотреться. Он обнаружил свою пассию за прялкой. Чтобы не быть разоблаченным, ему тоже пришлось взяться за женское занятие, несмотря на то что его руки были совершенно не приспособлены к такой работе и результат получился весьма жалким. А ночью он заполучил девушку в свое распоряжение и вволю натешился с ней.

Корабль затрясся от хлынувших на него диких волн. Все не сговариваясь стали вычерпывать воду.

– По мере приближения к родам все заметнее растущая полнота дочки хёвдинга разоблачила тот факт, что ей не удалось соблюсти целомудрие, и отец ворвался к ней, решив во что бы то ни стало добиться ответа, кто ее соблазнил. Она упорно стояла на своем, утверждая, что не допускала к своей постели никого, кроме девушки-служанки. Тогда хёвдинг с яростью бросился на горничную. Рагнар не мог допустить, чтобы две ни в чем не повинные женщины стали жертвами его похождений, и, едва заслышав о неприятностях, которые из-за него свалились на их головы, как благородный человек отправился к хёвдингу и во всем сознался. Он признал еще не рожденного ребенка своим и приказал: если фризская любовница родит мальчика, наречь его Уббе. Родился мальчик. Это я.

Воины одобрительно закивали. Казалось, буря немного успокоилась вблизи судна, и все изумились, услышав рев Хальфдана:

– Ага, вы проснулись как раз вовремя! Давно пора взяться за тяжелое оружие, унылые задницы!

Прямо перед нами на фоне темного неба поднималась огромная скала. Я лишь успел зафиксировать взглядом блеск белой пены, прежде чем удар чудовищной силы сотряс корабль и люди посыпались друг на друга. Меня поглотила тьма, когда шпангоуты с треском мгновенно поломались один за другим, а киль с грохотом ткнулся в жесткую почву. Хлынувшая снизу вода сбила всех членов команды с ног.

28

Я медленно проснулся, услышав звук ленивых волн и хриплые пронзительные крики: через некоторое время понял, что кричали чайки. Земля подо мной была жесткой и продавленной. Я попытался копнуть ее пальцами. В моих ладонях остались мелкие камушки и морские ракушки.

Затем я ощутил головную боль. Неохотно приоткрыв глаза, застонал, когда яркие белые лучи солнца насквозь пронзили мой череп. Сбоку от меня на каменистом пляже кто-то зашевелился.

– Вот, выпей.

Это был Хастейн. Вода, которую он мне предложил, оказалась свежей и прохладной. Она уняла остроту боли. Но чувствительность лобной части по-прежнему была дикой. Я осторожно дотронулся пальцами до спекшейся крови.

– Лучше оставь рану в покое, – посоветовал Хастейн. – Ты ударился головой о шпангоут и полдня находился без сознания.

За его спиной возвышалась груда обломков драккара. Корабль лежал на одном боку. Киль утопал в прибрежной гальке, корпус был раскурочен. Плавать ему больше не придется. Мачта свернулась набок и лежала позади нас, среди низких скал. Парус еще висел на ней, образуя подобие шалаша, в котором можно было укрыться от солнца.

– Где остальные?

– Мы единственные, кто уцелел.

Хастейн мрачно посмотрел на меня, опустив уголки губ. Но уже через мгновение не выдержал. Откинув длинную светлую челку с глаз, он широко улыбнулся.

– Какой ты доверчивый, – рассмеялся он. – Лишь ты один покалечился, у других синяки да царапины.

– А куда все подевались?

Прикрыв глаза, он повернулся лицом к солнцу.

– Ивар Бескостный говорит, что боги не оставили нас. Мы очутились на острове под названием Дейльгинис. Некогда он был населен. Теперь тут лишь дикие козы. Остальные члены команды отправились за ними на охоту. Я остался с тобой.

– Спасибо тебе.

Он улыбнулся, прищурив один глаз:

– Лучше валяться на берегу, чем гоняться за козами.

Стоило мне засмеяться, как боль вернулась. Хастейн дал мне еще воды. Вскоре послышался стук впечатывающихся в гальку тяжелых шагов. Викинги возвращались небольшими группами, некоторые тащили на плечах свежие козьи тушки. Кто-то начал разводить огонь. Уббе Сын Любовницы заметил, что я очнулся, и подошел.

– Ну вот, наконец ты снова с нами, – поприветствовал он меня.

– Несмотря на издевательства твоего сводного брата над богами, – буркнул я и взглянул на Хальфдана Витсерка, который сидел среди воинов, сосредоточившись на собственных мыслях. Лицо его то и дело искажалось приступами мелкой дрожи. На подбородке топорщилась щетина.

Уббе Сын Любовницы присел на корточки и кивком круглой головы попросил Хастейна помочь мужчинам с костром. Когда мы с Уббе оказались в тени паруса одни, он продолжил:

– На твоем месте я бы не обижался на Хальфдана. Все-таки он ярл и сын Лодброка. И хотя ты, возможно, считаешь безответственностью с его стороны бросать серьезный вызов богам, Тору и Нерду явно понравилось жесткое обращение.

– Почему ты так решил? – Головная боль пробуждала у меня исключительно невеселые мысли. – Мы на необитаемом острове. Корабль сломан.

– Возможно, мы потеряли шанс продолжить путь к Волчьему морю, зато все живы. Можно построить плот из уцелевших досок. Отсюда рукой подать до материка. С побережья до Дюфлина полдня пути, а там нас поджидает Олав Белый со своими вояками.

– Хастейн ничего про это не говорил.

– Того, о чем Хастейн не говорил, наберутся полные закрома. Тебе бы повнимательнее выбирать друзей, Рольф Дерзец.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты ведь собственными ушами слышал, как Хастейн поносил Хальфдана Витсерка во время бури?

– Сожалеть о том, что кто-то издевается над морским владыкой, стоя на борту корабля, – не поношение.

Уббе пожал плечами. Его взгляд выражал совсем иной интерес, нежели беспокойство о моем благополучии.

– Как бы то ни было, парень находится под влиянием приемного отца. А Бьёрн Железнобокий неоднозначно относится к своим сводным братьям. Мать Бьёрна была воительницей невысокого происхождения, в то время как Аслауг – дочь короля.

– Твоя собственная мать даже не была родом из данов.

По круглому лицу, обрамленному эльфийским пушком, скользнула тень.

– Этим объясняется то, что Ивар Бескостный, Сигурд Змееглазый и Хальфдан Витсерк ставят меня гораздо ниже себя. А Бьёрн Железнобокий считает себя лучше всех, и он устал подчиняться. Никто не говорит об этом вслух, но как только Англия будет разграблена, между братьями начнется свара. Я вижу приметы этого.

– Бьёрну Железнобокому безразлична Англия. Он мечтает отправиться в Испанию.

– Слова и дела Бьёрна Железнобокого зачастую не имеют ничего общего. Когда они схлестнутся с Иваром Бескостным, перед каждым встанет задача выбрать, к какой стороне примкнуть.

Как только Уббе понял, что разбудил мои мысли, он встал и присоединился к остальным.

– Есть одна деталь в твоей истории, которую я не вполне понял, – сказал я ему вслед.

Он вернулся, положил руку на поваленную мачту и посмотрел на меня, изо всех сил стараясь сохранить на лице терпеливое выражение.

– Я слышал, что твоя мать была служанкой, но во вчерашнем рассказе ты назвал ее дочерью хёвдинга. Обе версии не могут являться правдой, верно?

Мой вопрос заставил его наклониться ко мне и прошептать:

– Кто сказал, что моя мать была служанкой?

То, как воспринимается прошлое человека, определяет его репутацию в настоящем. Если бы Уббе запомнили, как сына служанки, а не как потомка прекрасной фризской любовницы, его роль очень скоро стала бы еще незначительнее, чем была.

– Рагнар Лодброк признал меня своим сыном, – продолжал он, не дождавшись ответа, и обнажил искусно украшенный нож, который носил на поясе. – Всякий, кто скажет иное, – лжец. Скажи мне, кто лжет, и я испробую в деле нож, который Рагнар подарил мне, впервые посадив к себе на колени на высоком троне.

Суставы пальцев на правой руке Уббе, сжимавшей костяную рукоятку ножа, побелели. Челюстные мускулы так и ходили под эльфийским пушком. Не стоило признаваться в том, что о его матери-служанке рассказал Бьёрн Железнобокий. И я сказал, что забыл.

– Уббе! – крикнул Хальфдан Витсерк. – Мне надо побриться!

Выражение круглого лица быстро переменилось. Уббе с добродушной улыбкой поспешил примкнуть к воинам, сидевшим у костра, вокруг которого постепенно распространялся запах дыма и жареного мяса. Викинги расчесывали друг друга костяными гребнями.

Уббе отпустил какой-то веселый комментарий, вызвавший смех у собравшихся, а затем достал бритвенный нож.

29

Ирландские монахи, время от времени посещавшие Креку, превозносили свою родину и говорили, что это лучшее место на свете. Северяне считали, что большой остров получил название из-за зеленого пейзажа, оттенком напоминающего бронзу, если та долго находится под открытым небом. Поэтому я был разочарован, когда на следующее утро мы спустили на воду деревянные плоты с замшелых скал Дейльгиниса. Земля была серой, грязной и мрачной. Деревья в обширных лесах под хмурым небом напоминали темные холодные тени.

Когда мы добрались до скалистого ирландского берега, воины замолчали и принялись напряженно осматриваться, облачаясь в кольчуги, кожаные куртки и шлемы, поскольку были осведомлены о надвигающейся опасности. Мы покинули побережье и устремились вглубь, всех охватило подавленное настроение. Шли двумя рядами, повернув щиты наружу, как некогда сидели на скамьях на борту драккара. Топоры и мечи были обнажены.

– Нам что-то угрожает? – спросил я у Уббе Сына Любовницы. Мы с ним шли за Иваром Бескостным, который, хромая, в одиночку возглавлял процессию.

– Я бы так не сказал, – ответил Уббе, почесав подбородок. – Пяти десяткам крепких данов, вооруженным до зубов, вряд ли может что-то угрожать. Но если говорить начистоту, гэлы славятся воинственностью, и не помешает держать ухо востро, идя по открытой местности.

– Воинственность местного населения имеет какое-то отношение к этому? – Я указал на пожарище в нескольких сотнях шагов от нас. На том месте недавно явно стояли какие-то жилые постройки, сгруппированные вокруг внутреннего двора. Сгоревшие стены обрушились внутрь, обуглившиеся потолочные балки торчали под опавшей торфяной крышей. Посреди руин тут и там валялись трупы домашних животных. Людей видно не было.

– У Олава Белого возникли проблемы с местным населением с тех пор, как мы ушли. Поэтому мы и вернулись. Вероятно, он счел нужным покарать мятежников.

– Вы отправились в Англию отсюда, а не с родины? – удивился я.

– Для нас с Иваром Бескостным и Хальфданом Витсерком Ирландия все равно что дом родной, – ответил Уббе Сын Любовницы. – Местное население разделилось на пять королевств, которые беспрестанно воюют между собой, так что крепким воинам тут есть чем поживиться. В этом году можно поддержать одного короля, на следующий год – другого. А еще здесь полно богатых монастырей, хотя им удается лучше обороняться с тех пор, как норвежец Тургейс основал Дюфлин.

– Мы направляемся в этот город?

Уббе кивнул.

– Он больше похож на вытянутую крепость, чем на город. Воинственность гэлов заставляет добропорядочное население хорошо защищаться.

– И наказывать мятежников, – с этими словами я указал еще на одно пожарище впереди.

– Точно. Тем не менее они никак не могут успокоиться.

В качестве подтверждения его слов стрела воткнулась в щит Ивара Бескостного. Рыжебородый ярл встал на колени и заревел:

– Стена щитов!

В тот же миг щиты с тяжелым лязгом сомкнулись. Каждый из пятидесяти воинов четко знал свое место в четырехугольном построении щитовой стены. Каждая сторона состояла из двенадцати щитоносцев. В образовавшемся внутри квадрате остались только я и трое сыновей Лодброка.

– А мне не полагаются меч и щит? – спросил я и завистливо взглянул на Хастейна, занявшего привычное место среди боевых товарищей.

– У тебя пока недостаточно практики. – Уббе Сын Любовницы прижал к плечу топор на длинном древке. – Одно слабое звено в стене щитов может стать фатальным. Но воинственность гэлов перевешивается недостатком мужества. Они уже наверняка возвращаются.

Оглушительный многоголосый рев прогремел над унылым пейзажем: на холме справа от тропы показалась группа людей. Яркие узорчатые татуировки на лицах и обнаженных торсах синели на бледной коже. Длинные черные волосы были заплетены в косы или собраны в пучки. Второй боевой крик прозвучал с холма по другую сторону тропы – оттуда тоже вышли воины. В общей сложности, насчитывалось около двух сотен гэлов. Они быстро окружили нас.

– Конечно, в группе демонстрировать отвагу гораздо проще, – заметил Уббе Сын Любовницы.

Разукрашенные полуголые дикари сходились все плотнее, как волки, загнавшие добычу в центр стаи. Они остановились на расстоянии чуть дальше досягаемости оружия и прицелились копьями в лица и ступни щитоносцев.

– Именно об этом я и говорил. Сейчас они стоят и пытаются угрожать, а в следующий миг их и след простынет.

– Уббе, заткнись, – шепнул Хальфдан Витсерк сводному брату. Его гладкое лицо то и дело искажала судорога. Уббе Сын Любовницы замолчал.

Один из нападавших решился наконец броситься вперед с оружием, напоминавшим мясной тесак, прикрепленный к древку копья. Ромбовидное лезвие мелькнуло в воздухе и воткнулось в край щита. Гэл не успел выдернуть оружие, так как один из дружинников Ивара Бескостного выставил вперед длинный нож и вспорол противнику живот. Лицо бедолаги выразило ненависть и боль одновременно, когда он падал на землю. Его товарищи стояли, как громом пораженные.

Но вдруг в них словно бес вселился. Они атаковали викингов сразу со всех сторон. Орда орущих дикарей почти сокрушила щитоносцев, шатающихся под грузом нагой плоти неприятеля. Защитная стена поколебалась, но устояла, викинги душераздирающе заревели и уплотнили ряды. Топорами на длинных древках три сына Лодброка наносили смертельные раны противникам с непокрытыми головами. Я зафиксировал взглядом копье, летящее прямо в спину Ивару Бескостному, и схватил его за древко, в то время как Хальфдан Витсерк нанес тяжелый удар владельцу выпущенного оружия. Окровавленное лицо исчезло в толпе. Я взял копье себе – так у меня появилось оружие.

Я принялся тыкать острым наконечником между покатыми верхушками щитов. Почти каждый раз копье встречало сопротивление. Часто приходилось его поворачивать, чтобы освободить. Однажды на острие оказался глаз с проколотым зрачком, но когда я в следующий раз наугад воткнул копье между щитами, наконечник вернулся без жуткого сюрприза. Время текло, насыщаясь новой пролитой кровью, криками, лязгом оружия. Я воспринимал мир сквозь красноватую пелену и не чувствовал страха. Пляшущие по другую сторону щитовой стены фигуры двигались настолько медленно, что я не мог промахнуться, даже когда пытался. Искаженные лица с татуировками слились для меня в одну массу, и я почувствовал, что пребываю в состоянии боевого транса, не успев толком осознать это. Никогда еще я не чувстсвовал себя так хорошо, мне не хотелось выходить из этого состояния.

Гэлы сражались как безумные. Многие из них погибали, становясь бессмысленными жертвами собственной стихийной жажды боя, однако в силу численного перевеса преимущество по-прежнему было на их стороне. Их многочисленные топоры и копья отыскивали слабые места в нашей защите. Из-за облаченной в кожаную куртку спины дружинника, стоявшего передо мной, вылетело длинное копье, направившись прямо мне в лицо, и хотя его полет казался мне неестественно медленным, я оказался не в силах сдвинуться с места. Я рассматривал изгибы отчеканенных на металле колец, словно покрытых эмалью из бордовой крови. И лишь когда острие копья оказалось в дюйме от кончика моего носа, я осознал, что моя жизнь в опасности. В следующий миг оружие летело назад. Я бросился наземь, а воин, стоявший впереди, упал замертво; его товарищи тут же сомкнулись плотнее, оставив тело на земле, и восстановили целостность стены из щитов. Ловкому проведению этого маневра способствовала реакция гэлов: вместо того чтобы устремиться в образовавшуюся брешь, они накинулись на павшего и, обезумев от ярости, измолотили бездыханное тело в красно-коричневое месиво. Я наблюдал за расправой, укрывшись за ногами щитоносцев. Вдруг мощная рука схватила меня и подняла на ноги.

– Ты ранен? – гаркнул Ивар Бескостный.

Я покачал головой.

– Тогда сражайся!

Форма щитовой обороны нарушилась. Это уже был не квадрат, а скорее неровная окружность. Многие дружинники Ивара погибли, их трупы исчезали под ногами гэлов. Раненые крепились. Мы поддерживали друг друга, обороняясь от пылающих ненавистью дикарей. Хастейн был глубоко ранен в бедро. Он бы упал, если бы Уббе Сын Любовницы, которого самого полоснули по руке, не удержал его в вертикальном положении. Когда Хастейн тряхнул головой, чтобы отбросить с глаз длинную челку, он встретился со мной взглядом. На узких губах мелькнула краткая улыбка, прежде чем он краем глаза зафиксировал приближение врага и занес меч над головой. Губы Сына Любовницы беззвучно шевелились, как у монахов во время молитвы. Пал еще один воин. Небольшое кольцо викингов становилось все плотнее.

Я понял, что мы проигрываем бой. Щитоносцев явно не хватало, чтобы сдерживать давление извне. Было некому заменить павших. Ожидался решительный этап схватки, результат которой казался предрешенным. Гэлы не берут пленных, они пришли, чтобы уничтожить нас. Даже если кто-то попадет к ним в руки живым, будет замучен насмерть до наступления вечера. Я недоумевал, что могло вызвать у них столь дикую ненависть.

В следующий миг звук рога пронесся по округе.

30

– Расскажи еще раз.

Хастейн лежал в палатке на соломе, бок о бок с остальными ранеными. Кое-кто еще не пришел в сознание, другие оклемались настолько, что могли бродить вокруг. Хастейну было велено двигаться как можно меньше: сохранялась большая вероятность, что разойдутся швы на ране. Он с трудом мирился со своей судьбой, и, чтобы развлечь его, я уже много раз рассказывал ему о нашем чудесном спасении.

– Прозвучал рог, – начал я с начала, – и из-за холма прискакали галопом восемьдесят лошадей. На каждой сидел викинг с топором и щитом; они порубили гэлов, а уцелевших дикарей в татуировках обратили в бегство. И случилось это очень вовремя, ибо в щитовой стенке оставалось всего восемнадцать воинов, способных держать в руках оружие, и лишь трое из них не были ранены.

Рассказывая эту историю, я с каждым разом тщательнее подбирал слова и старался лучше выдержать ритм повествования.

– Не забудь об Олаве Белом, – напомнил Хастейн.

– Во главе всадников скакал Олав на белом, как мел, жеребце. Только на боках у него виднелись красные пятна от крови дикарей, ибо норвежский ярл прекрасно владел боевым топором и сокрушал гэла всякий раз, стоило ему взмахнуть оружием.

– Как он выглядел?

– В седле сидел поджарый Олав Белый со впалыми щеками. Его длинные белые волосы, благодаря которым он получил свое прозвище, развевались у него за спиной, потому что ему не хватило времени собрать их, когда вернулся человек, отправленный на разведку, и доложил, что отряд данов в нескольких милях от дублинских стен подвергся жестокому нападению враждебных гэлов, которые яростно сражаются, в двадцать раз превосходя противника по численности, не стыдясь убивать и калечить раненых.

Я забыл точные формулировки и замолчал. Хастейн вновь помог мне продолжить рассказ:

– Сколько человек оставалось на поле брани, когда подоспело подкрепление?

– Лишь я да великие сыновья Лодброка – Ивар Бескостный и Хальфдан Витсерк – стояли на ногах, когда Олав Белый придержал жеребца и приветствовал нас на земле Ирландии. «На вас приятно посмотреть, – сказал он, – хотя мы могли бы предоставить и более серьезное подкрепление для битвы с этими проклятыми засранцами». Ивар Бескостный похвалил меня за проявленное мужество и сказал, что насчитал не менее двадцати гэлов, павших от оружия, которое я у них же и отобрал, и что мое умение управляться с копьем предвещает большой успех на воинском поприще.

Хастейн откинул со лба челку и улыбнулся мне из соломы.

– А из тебя еще может получиться достойный скальд, Рольф Дерзец, хотя, конечно, тебе не сравниться ни со мной, ни с Браги Боддасоном. И стоит наделить более вежливой речью Олава Белого.

– Но он говорит именно так.

Олав Белый ругался, как торговец лошадьми. Вот сколько всего я успел узнать о нем за короткую встречу.

– В твоей истории он выступает в качестве героя, а значит, речь его должна звучать соответственно. Еще ты вполне можешь позволить Ивару похвалить тебя покрасноречивее.

В действительности адресованная мне похвала Ивара Бескостного ограничилась одобрительным кивком, когда Уббе рассказал ему, сколько гэлов я поверг. Но Хастейн научил меня, что настоящий скальд всегда приукрашивает повествование. И все же я мало что помнил о самой битве. Воспоминания о сражении были словно окутаны густым туманом, и мысли о нем вызывали головокружение.

– Если ты хочешь добиться славы, – учил Хастейн, – скромность ни к чему. Или ты считаешь, что Рагнару Лодброку удалось бы заставить всех говорить о себе, если бы он скромничал и преуменьшал собственную роль? Ладно, тебе пора идти, а то сейчас явится ирландская девушка со своими травами и повязками, а в твоем присутствии она и притронуться к себе не позволит.

Вся обсыпанная веснушками светловолосая служанка, которая ухаживала за ранеными, была юной и пышнотелой, как любил Хастейн. Правда, в своем теперешнем состоянии он едва ли мог кого-то соблазнить, но ему не хотелось, чтобы я слышал, как он стонет, пока она, не особенно церемонясь, обрабатывает ему рану. Я вышел наружу – вечер был на удивление теплым для этого времени года.

Дюфлин – скандинавское переиначивание гэльского слова Дуб-Линн, означающего «черная заводь». Это название удачно, так как город расположен на полуострове к северу от приливного бассейна, который затапливается притоком, прежде чем вода успевает попасть в крупную реку Ан-Руиртек. Из-за ила, скапливающегося на дне, вода становится темной, как смола.

Палатки с ранеными располагались на невысоком холме в северо-восточной части полуострова, откуда открывается вид на поселение, основательно обнесенное высоким земляным валом с деревянным частоколом. Дома стояли на довольно большом расстоянии друг от друга. Глядя на соломенные крыши, я подумал, что Уббе Сын Любовницы ошибся, назвав это поселение вытянутой крепостью. На мой взгляд, это был самый настоящий город, хотя по площади не дотягивал и до половины Йорвика. Дорожки были выложены широкими деревянными настилами между огороженными наделами, где пасся скот, а хозяйки и слуги устраивали маленькие огородики. В этот теплый вечер дым поднимался к небу ровными столбами из отверстий в соломенных крышах, поросших мхом из-за влажного климата. Женщины сплетничали, сидя на лавках у домов, и провожали меня взглядом, когда я шел мимо. Босоногие дети возились в пыльных дворах, цыплята выискивали в земле червяков. Дюфлин совсем не производил впечатления города, находившегося на осадном положении, и я чувствовал себя в нем более раскованно, чем в Йорвике. Причинявший мне дискомфорт ком в животе полностью рассосался.

Населения Дюфлина состояло из норвежцев и данов, и поскольку большинство из них взяло себе в жены гэльских женщин, значительная часть горожан были полукровками, которые назывались «гэлл-гэдхилл», что на странном местном наречии означало «гэлы-чужестранцы». Чистокровные гэлы не желали иметь с ними ничего общего, а норвежцы к ним благоволили, особенно если те демонстрировали воинскую отвагу. Все это рассказал мне Уббе Сын Любовницы. От него же я узнал, что Ивар Бескостный созывает вечером совет в большом зале в центре города.

Направляясь к залу, соломенная крыша которого выгнула спину к небу, я вглядывался в пейзаж, лежавший за пределами городской стены. И южнее, где тянулся берег Волчьего моря, и на противоположной, северной стороне реки в сумерках пылало пламя костров. Гэлы стянулись к Дюфлину отовсюду. Я содрогнулся от мысли о том, что они пришли уничтожить нас, и вновь задался вопросом: каким ужасным поступком скандинавы пробудили в них такую ненависть?

Перед дверью, ведущей в зал, собралась толпа, которая, однако, расступилась при моем приближении. Через мгновение я осознал, что во мне признали дружинника Ивара Бескостного – одного из воинов, которые долгое время сдерживали орду дикарей, прежде чем подоспело подкрепление. Я впервые на собственном опыте испытал, что такое известность. Кроме преимущества беспрепятственно войти в зал, я ощущал приятное покалывание в груди. Расправив плечи, я чуть не стукнулся лбом о низкий дверной косяк.

Факелы и разведенный прямо на полу костер обогревали и освещали просторное помещение. За высоким столом в дальнем конце зала сидел Ивар Бескостный, по правую руку от него расположился Хальфдан Витсерк, по левую – Олав Белый. Тарелки и кружки стояли только перед ними. Остальные сто человек, стоявшие или сидевшие на низенькой доске вдоль стены, были зрителями, а не гостями. Между столом и костром стоял Уббе Сын Любовницы и рассказывал о схватке с гэлами.

– Вот так и вышло, что нам пришлось обороняться от полчищ гэлов, – завершал он свое повествование. – И мы благодарим тебя, Олав Белый, за то, что ты пришел к нам на помощь, ибо, хотя мы справились бы и без нее, подкрепление оказалось весьма своевременным.

Перевязанная правая рука Уббе красноречиво свидетельствовала о том, насколько своевременным оказалось подкрепление. Олав Белый кивнул и что-то буркнул себе под нос.

Сын Любовницы немного расцветил мою собственную историю, потому что, на его взгляд, мало кто стал бы слушать меня. Я подавил в себе разочарование. Он тем временем продолжал:

– Мы собрались сегодняшним вечером не для того, чтобы обсуждать доблесть Олава Белого, но для того, чтобы понять, как ему удалось всего за один год, в течение которого Ивар Бескостный оставался в Англии, настолько ослабить контроль, установленный нами над гэлами, прежде чем уйти отсюда.

Олав Белый поднялся, желая возразить. Ивар Бескостный усадил его обратно, положив на плечо конопатую руку; вторую руку он поднял вверх, стараясь пресечь недовольный ропот, распространившийся по залу.

– Жесткость слов моего сводного брата Уббе объясняется серьезной раной, полученной в бою, – приступил Ивар к своей речи. – Я вышел из сражения невредимым, а потому менее склонен к осуждению. Однако вынужден признать, что и мне не терпится узнать причину озлобления гэлов.

– Эти засранцы не лучше безмозглых зверей, – заворчал Олав Белый. – А тупые псины кусают собственных хозяев, потому что у них хватает ума лишь на это.

Ивар Бескостный вновь поднял руку, призывая Олава Белого к молчанию. Недовольное выражение лица ярла говорило о том, что ответ его не интересует. Он реализовывал заранее составленный план, первым пунктом в котором значилось напомнить присутствующим о неудачах недавнего прошлого.

– За двадцать пять лет, – продолжал Ивар Бескостный, – минувших с тех пор как Тургейс основал Дюфлин, пять гэльских королевств были слишком слабыми для того, чтобы препятствовать нам, данам и норвежцам, захватить немалые территории на их острове. В моменты, когда наше пребывание здесь оказывалось под угрозой, причиной тому всегда были внутренние распри: мы непрестанно боролись между собой за власть и право торговать рабами. Поэтому было на руку, когда десять лет назад Тургейса убили гэлы – это позволило нам взять власть в свои руки. Все шло хорошо ровно до тех пор, пока в прошлом году мы не договорились, что наши пути расходятся. Разве я не прав?

Олав Белый кивнул так, что длинные светлые пряди его волос шлепнули по плечам кожаной куртки.

– Так почему теперь коренные жители нам угрожают? – Ивар Бескостный посмотрел на норвежского лидера, задрав брови на лоб. Затем он пожал плечами и оглядел собравшихся. – Если Олав Белый не может дать мне ответ, возможно, кто-то другой пожелает взять слово?

Присутствующие переглядывались. Я заметил, что в зале почти нет людей младше тридцати лет: считается, что благоразумие и здравомыслие зависит от возраста. В данном случае это оказалось не так – никто не захотел выступить с объяснениями. В конце концов с лавки неуверенно поднялся мужчина с реденькой бородкой, облаченный в меховую шапочку.

– Оскьель! – воскликнул Ивар, словно проявленная мужчиной инициатива удивила и порадовала его. – Послушаем, что ты нам скажешь.

– Гнев гэлов связан, возможно, с летними грабежами, – кротко предположил смельчак.

– С грабежами? – повторил Ивар Бескостный, будто не поверил своим ушам. – Одним из условий соблюдения мира являлось как раз то, что мы обязуемся прекратить нападения на местные монастыри. К тому же, разве мы не пришли к выводу, что там уже грабить нечего?

– Речь не о монастырях, – ответил Оскьель. – А о могилах.

– О каких могилах?

– О курганах.

Оскьель снял меховую шапочку, обнажив макушку. Лысина просматривалась сквозь редкие жирные волосы. Ивар Бескостный подался вперед на своем троне.

– Неужели вы грабите курганы верховных королей вдоль реки Бойн?

Оскьель молча кивнул.

– И курган Маэлсехнайлла тоже?

Оскьель снова кивнул.

– Маэлсехнайлла, – сказал рыжебородый ярл, еле сдерживая охвативший его гнев, – великого гэльского героя, умершего от старости всего три года назад, которого все местные считают полубогом?! Вы решили, что разграбить его могилу – хорошая идея?

Рыжебородый ярл поднялся. Синие ледяные глаза буквально испепеляли Оскьеля, так что жидковолосый воин молча сел на место.

– О курганах в этом проклятом мирном соглашении не сказано ни слова, – заметил Олав Белый, но выражение лица датского ярла заставило его замолчать.

– Это верно! – заорал Ивар Бескостный. Голос прогремел под самыми потолочными балками. – О курганах в мирном соглашении не говорится. Потому что никто – ни я, ни гэльские вожди – представить себе не могли, что кому-то придет в голову воровать у мертвецов. Что ты, Олав Белый, навлечешь на себя ненависть всего острова и ярость духов ради горстки серебра! Нет, до такого мы додуматься не могли!

Обрамленное рыжей бородой лицо Ивара Бескостного раскраснелось. В его ледяном взгляде сверкал холодный, четко отмеренный рассудком гнев. Зал погрузился в тишину. Лицо Олава Белого тоже разрумянилось. Желваки напряженно заходили под кожей на лице норвежского ярла, прищуренные глаза сверкали от злости. Два властителя сверлили друг друга взглядом. Обстановка в зале накалилась до предела.

– Но добыча-то, по крайней мере, оказалась достойной? – поинтересовался Ивар Бескостный своим обычным голосом.

Олав Белый выпрямился. На худощавом лице расплылась улыбка.

– Хватило на всех, – ответил он.

– Так давайте выпьем за это! – с этими словами Ивар Бескостный поднял кружку. – И за то, что мы еще порубим в капусту этих паршивых козоводов, как у нас заведено!

– Овцеводов, – поправил его Олав.

– И их заодно! За вас, отчаянные головы!

Последняя реплика была обращена ко всем присутствующим. Благородные воины с облегчением встали со скамеек. Те, кто принес кружки с собой, наполняли их из пивных бочек. Остальные брали полные кружки из рук слуг.

Обстановка быстро стала непринужденной, в зале воцарился жуткий шум и гам. Поэтому поначалу мало кто обратил внимание на человека, ворвавшегося в зал с копьем в руке и принявшегося что-то выкрикивать. Через некоторое время к нему все же прислушались.

– Что ты говоришь, приятель? – с улыбкой переспросил Ивар Бескостный, шикнув на окружающих.

Видимо, не очень высокий, но пузатый караульщик мигом сорвался со своего поста, ибо не успел даже застегнуть ремешки шлема, которые теперь хлопали его по плечам.

– Гэлы! – крикнул он, задыхаясь. – Они тут!

Я стоял недалеко от двери, и мне удалось одному из первых выскочить из зала. Я увидел, что прохладная зимняя ночь освещается желтоватым заревом. Моя тень, падающая на землю, была длинной и расплывчатой, словно за спиной притаились сотни крошечных солнц. Обернувшись и подняв глаза, я понял, почему мне так казалось: под звездами северного неба на соломенные крыши Дюфлина пологой дугой сыпался каскад огненных стрел.

31

– Они стреляют с очень большого расстояния, – крикнул Уббе Сын Любовницы.

– Понятное дело. – Олав Белый возник рядом с ним. – Это ж гэлы, будь они неладны. Глупо ждать, что эти ссохшиеся мошонки умеют управляться с луком и стрелами. Впрочем, как и с другим оружием, если на то пошло.

Вокруг нас кучковались воины, покинувшие зал. Олав пытался подобрать слова, чтобы подавить страх, на глазах охвативший собравшихся.

– Стрелы падают в реку, – крикнул Оскьель, вновь натянувший меховую шапочку на уши.

– Нет, не в реку. – Ивар Бескостный первым разгадал намерение гэлов. – Они падают в гавань и на корабли!

Между стеной Дюфлина и речным берегом простирался пустырь в сотню шагов шириной. Чуть дальше была построена набережная, где стояли корабли. На них викинги могли сражаться под прикрытием щитов, прикрепленных к бортам, а в худшем случае – развернуться и уплыть в море. Без кораблей они были лишены мобильности, как привязанные к земле крестьяне.

Около сорока разнообразных судов мягко качались на воде у берега. Сквозь мачты и снасти мерцали отблески костров, горевших на противоположном берегу. От них по-прежнему отделялись огни и пересекали небо в нашем направлении, когда мы уже подошли к реке. Далекие силуэты поджигали и запускали последние огненные снаряды, пританцовывая и радуясь успеху; на борту нескольких пустующих кораблей уже вспыхнул огонь. Разгорались смотанные канаты, недавно пропитанные смолой.

Воины и ярлы забегали во всех направлениях, спасая груз, перетаскивая его на сушу и заливая пламя водой. Только Олав Белый заметил в этой неразберихе костер, ярко разгоравшийся на самой верхушке мола.

– Кто зажег этот чертов сигнальный огонь? – взревел он.

На противоположном конце гавани, также на моле, догорал второй такой же костер.

– Почему это важно? – спросил Ивар. Из-за хромоты он добрался до гавани в числе последних.

– Потому что, – огрызнулся Олав Белый и указал в направлении северного берега, – это сигнал для овцеводов.

Два костра четко обозначали положение гавани для каждого, кто стоял на противоположном берегу реки и выпускал из лука горящие стрелы. С ближайшего корабля раздался вопль. Воины обнаружили два трупа, плавающих в воде между корпусом судна и солидным деревянным причалом. Ивар Бескостный хладнокровно отдал приказы, которые были немедленно исполнены. Костры на обоих молах потушили, тела дозорных подняли из воды. У обоих на лицах красовались длинные разрезы от уха до уха.

– Кто-то их напугал, – прокомментировал Ивар Бескостный. – А затем прикончил. Зажег костры и улизнул.

Они с Уббе Сыном Любовницы и Олавом Белым одновременно обернулись на реку. Ни вверх, ни вниз по течению не было видно ни одного судна.

– Провалиться мне на этом самом месте, если чертов предатель не находится сейчас в городе, – мрачно изрек Олав Белый. – Он убил двух моих воинов.

– Неужели ты не мог выделить для охраны кораблей силы посерьезнее, чем пара караульщиков? – прохладно спросил Ивар Бескостный.

– Я недостаточно часто повторял, что каждый, самый захудалый хёвдинг обязан выделить для надзора за собственными кораблями достаточное количество людей? – Олав Белый оглядел воинов.

– Невозможно приблизиться к пристани со стороны суши, – встал Оскьель в меховой шапочке на защиту своих товарищей. – Да и с воды нельзя подойти вплотную так, чтобы караульщики не заметили тебя с насыпи. Никто понятия не имел, что среди нас завелся предатель.

Я кивал в такт его словам, уже догадываясь, кто мог оказаться изменщиком. Я направился к Ивару Бескостному, чтобы поделиться с ним своими мыслями, как вдруг протяжный сигнал рога в западной части города пронесся над соломенными крышами.

Многие остановились и прислушались. Тем временем воинам, поспешившим на корабли, удалось потушить огонь. На гавань опустилось тяжелое безмолвие. Костер, зажженный местным населением на противоположном берегу, тоже потух – будто по сигналу.

Ивар Бескостный первым разобрался в происходящем.

– Огненные стрелы были отвлекающим маневром.

Единственным элементом оборонительной системы Дюфлина, который не был защищен водной преградой, являлась насыпь с западной стороны. Обычно она находилась под надежной охраной, однако, судя по количеству людей, устремившихся к гавани на спасение кораблей, у западных ворот осталось не так много сторожей. Осознание этого факта поразило одновременно всех присутствующих, и люди бросились бежать, перекрикивая друг друга. В образовавшейся панике лишь Олаву Белому удалось сохранить ясность мысли.

– А как же проклятые корабли? – кричал он вслед убегающим с берега воинам.

– Гэлам не нужны корабли, – бросил ему через плечо Ивар Бескостный, – они атаковали насыпь с западной стороны.

– Почему ты уверен в этом?

Рыжебородый ярл удалился хромая, не дав ответа. Олав Белый пребывал в нерешительности. Потом он заметил меня.

– Оставайся здесь, – приказал он и вложил в мою руку сигнальный рог. – Если овцеводы переправятся через реку, что есть силы дуй в этот чертов рог. Понял?

Я кивнул и остался на набережной в полном одиночестве, так как Олав Белый последовал за другими воинами, которые уже наполовину скрылись между домами. Очутившись в полной тишине, я почувствовал себя неуверенно. Разве сквозь шум битвы у западных ворот кто-нибудь услышит звук рога? И если нет, что я один могу сделать с атакующими?

Мои сомнения блекли в сравнении с важностью задания, порученного мне ярлом Дюфлина. Одной рукой я схватил копье, второй – изогнутый костяной рог и встал спиной к городскому ограждению, откуда открывался прекрасный обзор гавани и стоявших там кораблей. Все было спокойно. Лишь с запада доносились крики и вопли.

Когда я по прошествии многих лет думаю о сумбурных событиях того вечера, радуюсь, что не поделился с Иваром Бескостным своими догадками о личности предателя. Я стал сомневаться: было ли произошедшее результатом тщательного планирования, как мне поначалу казалось, или это цепочка совпадений? Я почти убедил себя в последнем, как вдруг отблеск лунного света в металлическом шлеме расставил все по местам: инстинкт меня не подвел.

Через отверстие в насыпи, окружающей город, осторожно прошмыгнул человек и направился к гавани. На нем была надета кожаная куртка поверх шерстяной рубахи, на голове красовался шлем. Это был караульный, который пришел в зал, чтобы предупредить викингов о нападении гэлов. Его комплекция характеризовалась, как выразился бы Ярвис, некоторой физической избыточностью. Он положил копье, выискал корабль помельче и принялся отшвартовывать его. В кромешной темноте это занятие поглощало все его внимание. Он остановился, лишь когда почувствовал приставленное к спине острие копья. Медленно выпрямившись, он обернулся.

Он был на полголовы ниже меня. В его глазах, как свеча, горел страх смерти.

– Ты застиг врасплох двух караульных, приставленных к кораблям, – сказал я, – и убил обоих, прежде чем они успели поднять шум. Так что я не стану рисковать.

Я приставил кончик копья к небольшому углублению у него под кадыком и заставил предателя отступить на несколько шагов, чтобы спихнуть его собственное оружие с пристани. Копье с всплеском ушло под воду.

– Ты сбросил тела дозорных в реку и зажег костры, подав гэлам сигнал. Затем побежал в зал и поднял шум. Заманил всех к реке. В разгар суматохи только Олав Белый сохранил способность трезво рассуждать.

Я провел острием копья по его лицу и снял с него шлем, с грохотом упавший на землю.

Теперь можно было увидеть кровоподтек в правой части лба, чуть ниже линии волос. Прошло много месяцев с тех пор, как Рагнар Лодброк запустил скамейку в голову этому малому, и теперь от удара осталась лишь светло-лиловая тень. Дотрагиваться до шишки было еще больно. Именно поэтому он не затягивал под подбородком ремни шлема.

– Ты сакс, – констатировал я. – По имени Эльдфрик. И ты был свидетелем смерти Рагнара Лодброка.

32

Эльдфрик не удивился – скорее, смутился оттого, что давно известная ему истина была разоблачена при столь драматичных обстоятельствах.

– Откуда ты узнал? – спросил он.

– Я беседовал с Эгбертом, – ответил я на скандинавском языке. – Он рассказал, что в юности ты несколько лет плавал на корабле датского торговца и выучил датский язык.

– Торговца? – прошипел Эльдфрик на языке саксов. – Этот ублюдок был настоящим рабовладельцем. Он выманил у меня несколько монет, оставленных моим отцом. Он обучил меня своему языку, чтобы я понимал его ругательства, приковал к веслу на своем корабле и регулярно подстегивал кнутом. Мне удалось сбежать лишь потому, что люди короля схватили его на рынке в Эофорвике, когда он торговал товарами, награбленными на корабле у саксов.

– И с тех пор ты верой и правдой служил Осберту.

– Король взял меня в свой хирд. Он всегда был добр ко мне. Вплоть до того дня, когда объявился Элла, чтобы захватить трон.

Я не мог не обратить внимание на сквозящую во взгляде Эльдфрика ненависть, но теперь он, по крайней мере, не мог отрицать, что понимает скандинавский язык. И я перешел к следующему вопросу.

– Что сказал Рагнар Лодброк перед смертью?

Эльдфрик не стал бы рисковать жизнью, сохраняя в тайне слова мертвеца.

– «Если бы только поросята знали о страданиях старого кабана, – повторил он предсмертные слова Рагнара, – тут же бросились бы ему на помощь и затеяли бы в хлеву битву великую».

Я поразмыслил над значением этой фразы.

– Поросята – сыновья Лодброка, – сказал я, – а старый кабан – сам Рагнар. Хлев – Нортумбрия. Ты понял, что сыновья Рагнара Лодброка решат отомстить за отца и поэтому бежал из города, снова примкнул к Осберту.

– К Осберту?

Мне казалось очевидным, что бывший властитель Нортумбрии отправил Эльдфрика в Дюфлин с целью спровоцировать мятеж в Ирландии и отвлечь внимание Ивара Бескостного от вторжения в Англию. История с курганами облегчала задачу сакса. Поэтому удивление, прозвучавшее в голосе Эльдфрика, заставило меня усомниться в справедливости предположений. Моя теория рушилась под его взглядом, выражавшим искреннее изумление.

Мой следующий вопрос снял возникшее напряжение.

– Ты перешел к другому господину, после того как убил Рагнара Лодброка?

Эльдфрик заулыбался. Он думал, что я знаю всю историю и давно ее выведал, прояснил все подробности. А теперь понял, что я владею лишь частью правды.

– Ты по-прежнему служишь Осберту, – поправил я сам себя, – но Рагнара Лодброка убил не ты.

В городе нет гадюк. У Эльдфрика, который постоянно оставался в Эофорвике, не было возможности насобирать змей. Он лишь открыл люк подземной темницы, где сидел Рагнар Лодброк, чтобы помочь настоящему убийце.

– Кто принес змей? – спросил я. – Кто сбросил их на Рагнара? Сакс или скандинав?

– Неужели ты думаешь, что настоящий христианин смог бы придумать такую жестокую смерть, даже для своего злейшего врага? В первый раз змеи не причинили Рагнару Лодброку вреда. Нам пришлось вытащить его, раздеть и посадить в яму снова. Он был объят ужасом, хотя пытался выглядеть непреклонным. Мне даже стало жаль его.

Я вновь оказался сбит с толку. Новые сведения сыпались на меня быстрее, чем я мог их переварить. Пришлось заново начать цепочку рассуждений.

– Прошлой зимой Осберт отправил посланника к Ивару Бескостному и Хальфдану Витсерку в Восточную Англию с ложным сообщением о смерти Рагнара Лодброка. Этим посланником был ты.

Эльдфрик презрительно улыбнулся моему неведению.

– И тут твои представления не соответствуют действительности. Рагнар катался, как сыр в масле. Именно это я и передал его сыновьям.

Если Осберт отправлял Эльфдрика в Восточную Англию не для того, чтобы вызвать у сыновей Лодброка желание отомстить за убийство отца королю Элле, оставался единственный вариант. И, как я вдруг понял, он был гораздо проще.

– Осберт предложил заплатить сыновьям Лодброка, чтобы они свергли короля Эллу. По его призыву скандинавы и вторглись в Нортумбрию. Твой король затеял игру с огнем и в итоге обжег себе пальцы.

Во взгляде Эльдфрика вспыхнула злость. Я бы ничего не добился, если бы вовремя не удивил его.

– Ивар Бескостный назначил цену – двадцать тысяч серебряных монет, – продолжал я. – Осберт привез деньги в Эофорвик в сундуке на повозке, запряженной лошадью. Так он рассчитывал вернуться на трон.

Внимание Эльдфрика вновь обострилось. Он явно задавался вопросом – откуда я мог все узнать?

– Осберт согласился заплатить цену, назначенную скандинавами, – признался он, – и даже предложил вернуть им живого отца. Однако сыновья Лодброка предпочли задействовать армию, и старик погиб. Я так и не понял их поступка.

Войско саксов состояло из людей, желавших сражаться под командованием короля, платившего им за вынужденные неудобства. Эльдфрик выучил язык викингов, но ненависть и жажда мести мешали ему понять характер северян. Он не мог представить себе армию благородных воинов, главным мотивом которых была возможность добиться славы.

Он следил за моими рассуждениями, злобно глядя на меня маленькими глазками.

– И как ты собираешься поступить со мной, парень? – Ударение на последнем слове свидетельствовало о вновь обретенной уверенности в себе. Я в его восприятии уже был не враждебной фигурой из темноты, а ребенком, присвоившим себе право решать взрослые задачи. – Ты рассчитываешь провести меня через весь Дюфлин на кончике копья и бросить к ногам своего ярла?

Я был выше Элдьфрика, но он сильнее и опытнее меня. Чтобы заставить такого человека подчиниться, требовалось более примитивное и удобное оружие, чем копье.

– Тебе придется пятиться, – продолжал он. – А пристань неровная. Вдруг споткнешься?

Я попытался сделать шаг назад и тут же пяткой наступил на кусок веревки.

– Конечно, ты мог бы меня убить. Но тогда кто поверит твоей истории? Кто…

Не закончив фразы, Эльдфрик обеими руками схватился за копье. Он находился близко от опасного острия, но железная хватка не позволяла мне уколоть его. Мы замерли, как два борца перед поединком. Затем он начал теснить меня.

Мне удалось обогнуть первый швартов на высоте голени и перепрыгнуть через следующий, ударившись о него коленом. Эльдфрик, имея преимущество в массе, быстро воспользовался моментом. Неудивительно, что я споткнулся, оказавшись на неровных мостках. Его башмак ударился мне в живот, прежде чем я упал на доски. Я хватал ртом воздух и пытался откатиться в сторону. Он возвышался надо мной с копьем в руке и веселой улыбкой на губах.

– Тебе незачем меня убивать! – воскликнул я.

– Я не могу с тобой согласиться, – ответил он. – Я пообещал скандинаву, что никому не открою последних слов его отца.

– Скандинаву? Последних слов отца? Ты говоришь о ком-то из сыновей Лодброка?

Поняв, что проговорился, Эльдфрик почернел с досады.

– У тебя все равно не будет возможности выдать тайну.

Это были его последние слова. Из темноты вылетело копье и пронзило насквозь круглый живот Эльдфрика.

Он пошатнулся, когда боль поразила его с секундным запозданием. Свободной рукой он схватился за древко пронзившего его копья и повернулся лицом к городу. Из-за домов появилась фигура – это был Хальфдан Витсерк. Гладковыбритое лицо сына Лодброка чуть вздрогнуло, когда его коснулся слабый лунный свет. Держа в каждой руке по копью, он направился к реке, не спуская горящих глаз с Эльдфрика.

– Ты слыхал о моих великих братьях Эрике и Агнаре? – спросил он так, будто беседовал со старым приятелем за кружкой пива. Острием копья он прикоснулся к древку, торчавшему из живота Эльдфрика. Сакс пронзительно вскрикнул и опустился на колени. Не прикладывая усилий, Хальфдан Витсерк вытащил мое копье из его плоти и метнул на мостки рядом со мной, где оно вонзилось в доску.

– Отвечай на мой вопрос!

Эльдфрик кивнул, его круглое лицо было искажено ужасом. Конечно, он слышал об Эрике и Агнаре. Даже тут он оказался информирован лучше меня.

– Тогда ты должен знать, что с ними случилось, когда они попытались напасть на короля Эйстейна Уппсальского: Агнар был убит, а Эрик взят в плен.

Меня поразили не только новые сведения о существовании других сыновей Лодброка, вся ситуация была странной. Хальфдан Витсерк спас мне жизнь и вернул оружие. А теперь полностью игнорировал мое присутствие и обращался исключительно к Эльдфрику.

– Король свеев предложил Эрику выкуп за убитого брата – дом. И даже руку своей дочери. Эрик отказался от всего. Он желал только принять смерть. И он ее обрел. Сто копий были воткнуты в землю остриями вверх. Эрик бросился на них и лежал, насаженный на копья, пока не испустил дух. Говорят, умирая, он даже пел песни ворону.

Гладкое лицо вновь передернулось, когда Хальфдан Витсерк поставил ногу на копье, торчавшее из живота сакса. Отчаянный крик разнесся над рекой.

– Меня всегда это поражало. Неужели в такой ситуации можно сосредоточиться на цитировании стихотворных строк? А ты как считаешь?

Сакс стонал и выл.

– У меня при себе лишь два копья, – с сожалением сказал Хальфдан Витсерк и встряхнул оружие. – И все же стоит попробовать.

С этими словами он принялся тыкать сакса остриями – сначала небрежно и довольно неглубоко, но затем более решительно. Каждое прикосновение отзывалось хлюпающим звуком, будто ложка шлепала по поверхности каши.

Эльдфрик ревел и визжал. Я все еще лежал на досках, борта кораблей закрывали мне обзор, и я не имел возможности увидеть несчастного. Оно и к лучшему: не хотелось быть свидетелем того, что сын Лодброка делал с саксом. Наконец все звуки смолкли. Хальфдан Витсерк отбросил в сторону окровавленные копья.

– Я так и думал, – сказал он. – Очередная небылица.

В шерстяных штанах, по колено перепачканных кровью, он перешагнул через меня и продолжил свой путь к городу. Он по-прежнему вел себя так, словно не замечал меня. Я подумал даже, что так оно и было.

Вдруг он остановился.

– Если бы в данном случае я оказался сторонним наблюдателем, – сказал он, – я бы не стал распространяться о произошедшем направо и налево. Эльдфрик не мог удостоиться чести убить Рагнара Лодброка.

И он впервые посмотрел мне прямо в глаза. Безумный взгляд его карих глаз вселил в меня такой ужас, что я не осмелился задать вопрос, готовый сорваться с губ.

Он отвернулся и скрылся между домами.

Я еще долго лежал на пристани, слушая шум дальнего сражения, доносившийся с запада. Когда я наконец встал, мои ноги дрожали.

Ковыляя к городу, я старательно избегал смотреть в сторону, где лежало тело Эльдфрика.

33

– Какого черта так долго?

С насыпи, окружавшей Дюфлин, Олав Белый исподлобья поглядел на болотистую равнину, открывавшуюся на противоположном берегу.

Ночная атака гэлов была отражена с такими большими потерями с обеих сторон, что Ивар даже согласился принять делегацию местных, когда накануне Рождества к воротам города подошла группа гэлов, держа над собой ольховую ветку в знак готовности к переговорам. Рыжебородый ярл третий час вел переговоры с пятью гэльскими королями – они сидели за пределами города под голым зимним дубом, окутанные болотной сыростью. С моря дул промозглый восточный ветер. Небо давно начало темнеть.

– Надо было ему, дураку, брать меня с собой, – никак не успокаивался Олав Белый. – Я знаю этих овцеводов как облупленных и понимаю, как их взять за одно место.

– Все-таки хорошо, что Ивар пошел один, – возразил Уббе Сын Любовницы. – Гэлы знают, что он был в Англии, когда разграбляли их курганы.

– Какая, в задницу, разница?

Правители всех пяти ирландских королевств были едины в желании наказать тех, кто обесчестил могилы предков. И если бы норвежский ярл объявился под дубом, вряд ли дело дошло бы до переговоров. В этом случае война продолжилась бы, и норвежцам пришлось бы, скорее всего, уйти из Дюфлина. А с Иваром, который явно не был замешан в разграблении курганов, пускай себе короли переговариваются, сколько влезет. Олав это прекрасно понимал, но не желал оставаться в стороне.

– Надеюсь, он не додумается до такого дерьмового решения, как пообещать им вернуть сокровища, – пробубнил Олав.

– Что ты сказал?

Лицо Хальфдана Витсерка вновь дернулось в судороге. Он стоял чуть поодаль, но все прекрасно слышал.

– Я лишь имел в виду, – объяснил Олав, – что было бы жаль потерять щит и меч Маэлсехнайлла, инкрустированные серебром.

– Ты запросто можешь потерять гораздо больше.

Выражение карих глаз Хальфдана Витсерка заставило Олава Белого замолчать и пригладить усы. С неба посыпалась ледяная морось. Под деревом, голый силуэт которого вырисовывался на фоне темного неба, шесть фигур наконец поднялись на ноги и разошлись. Ивар Бескостный, хромая, направился к городу.

– Местные короли столкнулись с разграблением могил предков, – начал он рассказ, как только вошел в ворота, – но это не стало для них неожиданностью. Было сказано, что нам необязательно покидать Дюфлин со всей нашей торговлей. Но грабежам необходимо положить конец.

– Это было легко предположить, черт возьми, – заметил Олав Белый. – Ты не решаешься сказать что-то важное?

Ивар Бескостный почесал рыжую бороду и откашлялся.

– Трое из пяти королей хотят вернуть щит и меч Маэлсехнайлла. Вместе с остальными священными реликвиями, которые ты вытащил из его могилы.

– Пусть хотят сколько угодно, хоть до самого рагнарока. – Впалые щеки Олава разрумянились, борода взмокла. – Когда закапываешь ценности в землю и возводишь над этим местом холм, чтобы все сразу могли найти сокровищницу, пеняй, черт возьми, на себя, если однажды эти ценности исчезнут!

– А как бы ты отреагировал, если бы узнал, что гэлы разграбили могилы твоих предков в Норвегии? – спросил Ивар.

Олав Белый не видел связи между этими действиями.

– Пусть только сунутся, проклятые грязные овцы!

– Как бы то ни было, тебе придется вернуть гэлам реликвии, – вынес окончательный вердикт Ивар. – И еще одна вещь.

– Какая? Говори же скорей, рыжий ублюдок.

Ивар Бескостный пропустил оскорбление мимо ушей, но его взгляд стал жестче. За спиной Олава Белого злобно зарычал Хальфдан Витсерк.

– Гэлы хотят, чтобы ты покинул страну, Олав. Я поинтересовался, кто в таком случае будет управлять Дюфлином. Они наотрез отказались поручать это тому, кто участвовал в разграблении могил верховных королей, но в конце концов одобрили кандидатуру Оскьеля.

Тощее тело Олава напряглось, как тетива лука. Он обернулся на пожилого воина в меховой шапочке и исподлобья посмотрел на него, словно это была собственная инициатива старика, а не требование гэлов.

– Разрази меня гром, Оскьель тоже участвовал в разграблении могил, – прошипел он.

– Я решил не упоминать об этом, раз короли сами не знают. Олав, Оскьель – человек из твоей дружины. Если он станет во главе Дюфлина, ты еще сможешь сказать здесь свое слово, хотя и будешь далеко. К тому же, через каких-то пару лет гэлы вновь пойдут войной друг на друга, и ты сможешь вернуться.

Олав Белый плохо владел искусством компромиссов. Он бросил на своего старого дружинника испепеляющий взгляд, словно собирался убить его на месте, но возражать не стал.

– Я никого не принуждаю принимать решение до Рождества, – продолжил свою речь Ивар. – Гэлы не сражаются в период до и после рождения Белого Христа. Но я могу сказать: если Олав Белый останется в Ирландии, скоро нам станет непросто здесь находиться, как бы ни была прекрасна эта земля. Каждого, кто согласен со мной, я приглашаю вместе отправиться в Англию, где мы уже завладели Йорвиком, потихоньку займем и другие территории.

Это предложение заинтересовало молодых воинов, в то время как более матерые почтенные викинги заворчали, что, мол, старая земля хорошо изучена, а как придется сражаться за новые города и земли, неизвестно. Ивар широко улыбался и не обращал внимание на звучавшие вокруг слова, ведь предстояло веселое празднование Рождества.

Весь день над городом витал пленительный аромат жареной свинины, а на деревянные настилы выкатили тяжелые бочки с пивом.

34

В просторном зале вдоль столов установили длинные лавки, которые были сколочены из досок, положенных на козлы. Семьдесят мест были рассчитаны на именитых горожан и тех дружинников Ивара Бескостного, которые успели оправиться после злоключений, выпавших на их долю во время путешествия к Дюфлину.

– Эй, Рольф! – Хастейн уже находился в зале, когда мы вошли. – Я занял для тебя место.

Только очутившись на лавке рядом с ним, я понял, как сильно по нему соскучился. На протяжении последнего месяца я почти не виделся с этим жизнерадостным парнем. После нападения гэлов был разработан очень строгий план обороны, ежедневно проводились серьезные тренировки. Я попал в группу местных молодцев, которые настолько робели в присутствии приближенного к Ивару Бескостному воина, что почти не замечали, насколько беспомощнее их всех я управлялся с любым оружием, кроме, пожалуй, копья. А к владению копьем у меня, как оказалось, талант. Я ежедневно тренировался в искусстве сохранять тепло во влажном ирландском климате, а когда не был занят тренировками, стоял на посту.

Я наполнил пивом кружку Хастейна из бочки, стоявшей на краю стола. Гости собирались, непринужденно обсуждая мудрость Ивара Бескостного и новый мирный договор с гэлами. Лишь бледный и тощий Олав Белый угрюмо жевал собственные усы и молчал. Он сел за высокий стол между Иваром Бескостным и Хальфданом Витсерком.

– Такое впечатление, что у него в бороде спрятан целый обед, – шепнул Хастейн.

Гости оставляли оружие перед входом в зал, так что опрометчивое замечание, оброненное в зале, могло повлечь за собой лишь рукопашную драку. Правда, все единогласно считали, что рождественская пирушка не удастся, если не закончится бряцанием оружия. Но в данный момент никто об этом не думал – все наслаждались умопомрачительным ароматом, исходящим от костра, разведенного рядом с залом.

– Здорово будет снова отведать свинины, – в предвкушении вздохнул Хастейн. – В палатке для раненых подавали только кашу да тушеную баранину.

– На учениях дают пиво, – заметил я, – хлеб и колбасу.

– Вы, здоровые воины, должны двигаться и приносить пользу. Мы же, раненые бедняжки, обречены тихо лежать да выздоравливать. К счастью, теперь я могу двигаться и частенько развлекаюсь со служанкой, когда мы остаемся наедине.

Зажаренных целиком поросят внесли на огромных блюдах. Собравшиеся загалдели и застучали кулаками по столу. Многие заранее расстегнули ремни, чтобы не возиться с пряжкой жирными пальцами.

Слуга, разделывающий мясо, подошел к высокому столу и приступил к распределению мяса. Первыми выбрать себе лучшие куски он пригласил ярлов и других знатных мужей. Затем настал черед выжившей команды корабля Ивара. И лишь потом мясо подали местным. Второй слуга принес кровяную колбасу. Хастейн сразу с жадностью схватил кусок. В больших мисках дымилась запеченная с солью свекла. На рождественский стол выкладывалось все подряд.

В зале воцарилось молчание. В течение долгого времени не было слышно иных звуков, кроме чавканья и рыганья. По правую руку от Ивара Бескостного степенно вкушал еду Олав Белый. Сам рыжебородый ярл тоже ел аккуратно, в то время как Хальфдан Витсерк вовсю набивал брюхо. Жир стекал по его гладкому подбородку. Как только пиво и мясо насытили желудки собравшихся, атмосфера в зале стала более расслабленной.

Ирландские лидеры щелкали языками, понимающе кивали и уверяли друг друга в том, что им давно не доводилось отведать такой замечательной еды.

– Ивар, раз ты захватил целый город в этой поганой Нортумбрии, – нарушил Олав Белый свое долгое молчание, – тебе наверняка требуется соправитель.

Я сидел достаточно близко к обоим ярлам, чтобы отчетливо слышать их беседу, и теперь навострил уши на фоне нарастающего шума.

– Власть меня не интересует, – скромно сообщил Ивар.

Тощее лицо Олава Белого прояснилось.

– В таком случае я с готовностью помогу тебе нести это бремя.

– Правителем Нортумбрии будет назначен сакс, Олав. Исходя из полученного в Ирландии опыта, я понял вот что: лучше во главе населения ставить кого-то из местных, чем люди потом станут упрекать нас во всем, чем окажутся недовольны. В Дюфлине уже поздно что-либо переделывать, а в Англии все будет организовано иначе.

Олав Белый вновь принялся жевать свою бороду.

– Но кто-то должен следить за королем-саксом, будь он неладен!

– Верно, – согласился Ивар, – и нам, сыновьям Лодброка, еще придется помучиться с этой задачей. Может случиться, что и Уббе Сын Любовницы впряжется в это ярмо. Но больше никому не хватит места на престоле Нортумбрии, ибо спинка у трона высока, а сиденье узко.

Олав уловил вежливый отказ. Вокруг стукались кружками и напивались.

– И где ты предлагаешь мне ошиваться до тех пор, пока овцеводы не образумятся?

– Где я предлагаю тебе ошиваться? – Ивар приподнял брови и впервые посмотрел в глаза седовласому ярлу. – Ты свободный человек, Олав, и можешь отправиться, куда пожелаешь.

– Но только не в Англию?

– Почему бы нет? – вклинился в беседу Хальфдан Витсерк. – Только для твоего здоровья явно лучше подыскать себе другое местечко.

Олав Белый покосился на младшего сына Лодброка, который, не моргая, смотрел на него. Было очевидно, что норвежский ярл испытывает уважение, граничащее с ужасом, к этому молодому дану. Сплюнув на пол сгусток слюны, он в ярости уставился на столешницу. Оскьель, который слышал разговор со своего места напротив, наклонился вперед и что-то прошептал Олаву.

– Что ты сказал? – вспыхнул тот. – Просто обделаться можно, какой ты великодушный, Оскьель!

Ивар Бескостный повернулся к нему, недоумевая.

– Оскьель предлагает мне свою долю сокровищ Маэлсехнайлла, – пояснил Олав Белый. – Будто мне нужны подачки от моего собственного дружинника!

Ивар Бескостный не стал комментировать это предложение. Олав Белый сверлил взглядом воина в меховой шапочке.

– Ты, наверное, надеешься, что я не вернусь, Оскьель, – фыркнул Олав. – Рассчитываешь, что я нажрусь и напьюсь вусмерть на твои деньги, и Дюфлин останется за тобой.

Оскьель заверил его, что даже не думал об этом.

Беловолосый норвежец отпил большой глоток из своей кружки.

– А ты знаешь, – вновь обратился Олав Белый к Ивару, – что именно Оскьель посоветовал мне наведаться к могиле Маэлсехнайлла?

Оскьель посмотрел на Ивара Бескостного, ища у него поддержки. Сейчас помощь ему действительно не помешала бы. Олав Белый почти убедил сам себя в том, что беда случилась по вине пожилого дружинника.

– Это был дурной совет, Оскьель, – осудил его Ивар Бескостный. – За такое не стоило бы наделять тебя властью. Но – что сделано, то сделано. И гэлы хотят видеть на троне тебя. Так и будет.

– Но, – удивленно воскликнул Оскьелль, – ведь это ты…

– Не спихивай на других вину за свои собственные промахи, – резко оборвал его Ивар Бескостный. – Я пришел сюда лишь для того, чтобы успокоить волнения местного населения, которые вы огребли на свою голову. С остальным разбирайтесь между собой.

Он снова отвернулся, предоставив двум противникам буравить друг друга взглядами.

Хастейн, сидевший рядом со мной, рыгнул и откинулся назад. Он был поглощен едой и не слышал развернувшейся между ярлами беседы.

– Теперь неплохо бы поразмяться, – вздохнул он. – Я, пожалуй, вернусь в палатку для раненых, потешусь со служанкой.

– Иди-иди, – одобрил я его решение. – Ибо скоро здесь будет слишком жарко.

– Что ты имеешь в виду?

Олав Белый неожиданно подпрыгнул и, ко всеобщему ликованию, ударил Оскьеля кулаком в лицо.

35

Потасовка развернулась как раз вовремя – все наелись до отвала и нуждались в развлечении, чтобы заполнить паузу в застолье. Когда Олав забрался на стол и пополз к своему противнику, его начали подбадривать резкими выкриками. Он повалил Оскьеля на пол и принялся колотить пивной кружкой. Скандинавы повскакивали из-за столов и обступили дерущихся, образовав круг.

– Раз Оскьелю и Олаву вздумалось подраться, – зычно пробасил Ивар Бескостный, покидая свое место за столом, – пускай их поединок будет организован по всем правилам.

В зал внесли две секиры и два щита. Центральное пространство освободили от скамей и столов. Оскьель скорчил гримасу и выплюнул на пол один из своих желтых зубов. Он взял щит, но отказался от секиры.

– Я не желаю драться, – заявил он. – Но требую объяснений. Чем именно я тебя обидел, Олав?

– Ты плел интриги с целью лишить меня престола, зассанец! – прошипел Олав. Его истощенное лицо до неузнаваемости исказилось от ненависти. – Ты посоветовал мне разворошить ублюдские могилы гэльских королей!

– Я согласился с тем, что это может быть выгодным делом, – отвечал Оскьель. – Но ты сам отвечаешь за принятые тобою решения.

Воины, окружившие их, ревели и кивали, хотя им было досадно признать правоту Оскьеля и потерять шанс поглазеть на поединок. Олав Белый понял, что злится впустую, и разъярился пуще прежнего. – Ты просто так не отделаешься, сморчок!

Олав Белый замахнулся на Оскьеля секирой, но тот отклонился в сторону и, нанеся удар выпуклой стороной щита, сбил беловласого ярла с ног. К восторгу собравшихся, Оскьель дотянулся до своей секиры и поудобней перехватил ее, прежде чем Олав Белый успел встать на ноги. Лезвие лишь скользнуло по левому плечу противника – Оскьель не хотел допускать настоящего кровопролития, он пытался заставить Олава одуматься.

Но боль лишь подзадоривала беловласого ярла. Его боевая секира, блеснув, глубоко вонзилась в щит Оскьелля, так что вытащить лезвие удалось с большим трудом. Оскьелль тоже понемногу начал сердиться и нанес мощный удар по голени Олава, которая, правда, была защищена железной накладкой.

Олав вновь взмахнул секирой. Оскьель отступил на шаг назад, так что топор промелькнул в дюйме от края щита. Олав потерял равновесие, и Оскьель полоснул его по боку – на этот раз глубоко. Олав Белый пошатнулся, потрогал рану левой рукой и посмотрел на пальцы, перепачканные кровью. Зубы Оскьеля желтели, освещенные пламенем костра.

– Быть может, теперь ты прислушаешься к голосу разума, – выдохнул он. – Как я уже пытался до тебя донести, это Ивар Бескостный…

Договорить он не успел. Олав Белый взревел, как раненый зверь, сделал выпад вперед и взмахнул секирой. Пожилой и более рассудительный Оскьель вновь отбил удар и, отступая, поставил пятку на пол, как ему показалось. Но когда он перенес вес на стоявшую сзади ногу, оказалось, что стоит он не на утрамбованной земле, а на пивной кружке, которая покатилась, увлекая его за собой. Потеряв равновесие, Оскьель покачнулся. Олав Белый воспользовался моментом и снова занес секиру над головой. Оружие с хрустом погрузилось в грудь дружинника с жирными волосами.

Оскьель недоуменно моргнул и опустил глаза. Пятно крови быстро расползалось на его рассеченной груди. Когда он попытался что-то сказать, из его рта полилась бордовая струйка. Он обернулся и посмотрел на Уббе Сына Любовницы, круглое лицо которого, подернутое эльфийским пушком, выражало растерянность.

Несколько рук подхватили падающего Оскьеля и осторожно уложили на пол. Продолжая воинственно сжимать секиру, он поднял руку и указал оружием на Ивара Бескостного. Оскьель задержал взгляд на рыжебородом ярле, затем глаза его закрылись, и секира с глухим стуком упала на землю.

– Ну вот, теперь ты понял, – обратился Олав Белый к бездыханному телу, – кто из нас на что способен.

После его реплики великие люди Дюфлина разразились ликованием. Они окружили норвежского ярла и принялись хлопать его по плечам. Оскьель, на безжизненном лице которого застыла ярость, тоже получил свою долю рукоплесканий, ведь он пал в поединке с оружием в руках и уже находился на пути в Вальгаллу.

– Давайте окажем Оскьелю почтение, которого он заслуживает, – крикнул Ивар, раскинув длинные руки. – Ему единственному из нас выпала честь отпраздновать Рождество за столом Одина.

Шестеро воинов подняли тело Оскьеля и на плечах вынесли его наружу. Остальные у выхода наполнили кружки медовухой и последовали за ними.

36

Вопли великих воинов, возносящиеся к небу, привлекали внимание жителей Дюфлина. Молодежь, женщины, дети и слуги стекались со всех сторон и примыкали к процессии, сопровождавшей тело Оскьеля к огороженной территории в юго-восточной части города. Здесь был сложен огромный костер. Вокруг выставлены вырезанные из дерева фигурки богов с искаженными ртами и выпученными глазами. Четверо слуг, готовые зажечь огонь, воткнули факелы в сырые дрова. Вообще они удивились тому, что веселое шествие объявилось здесь столь ранним вечером: до полуночи, когда по правилам следует принести рождественскую жертву, еще было далеко. И все-таки невозможно обойти вниманием столь добрый знак, как славная гибель Оскьеля. Пока нижние ветки тлели, шестеро мужей водрузили мертвое тело поверх костра.

– Кто призовет богов? – начали звучать в толпе вопросы, ибо дюфлинский жрец погиб во время предпринятой гэлами атаки. Поправив синий плащ, Ивар сделал шаг вперед.

– Рольф Дерзец – сын вёльвы, – крикнул Хастейн и поднял мою руку вверх, при этом он оперся на раненую ногу и едва не рухнул. Я с недоумением глядел в его веселые глаза и на плутоватую улыбку.

– Сын вёльвы и гроза гэлов! – закричали наперебой парни, с которыми я проходил учения и которым выпала честь быть со мной знакомыми. Другие, знавшие обо мне лишь то, что я вхожу в ближайшее окружение Ивара Бескостного, закивали и в приветствии застучали кружками, предполагая, что ярла порадует такое поведение.

Я часто слышал, как мать призывает своих богов, и знал, что каждый может обратиться к асам простыми словами. С Белым Христом так не получалось – он слушал лишь избранных. И все же я бросил неуверенный взгляд на рыжебородого ярла и не решался ничего не предпринимать, так как помнил, что произошло, когда я слишком приблизился к досточтимому владыке.

Ивар Бескостный понял причину моей нерешительности и улыбнулся. Затем он жестом показал мне, что я должен возглавить жертвоприношение.

На дрожащих ногах я подошел к костру и поднял руки.

– Один! – крикнул я в темное небо. – Это я, Рольф Дерзец, призываю тебя и прошу благосклонно принять нашего сородича Оскьеля, ибо погиб он в твою честь.

Если не считать этого вступления, речь моя стала повторением тех слов, что мать произносила на Рождество после того, как перерезала шею козы и поставила перед фигурами богов чашу с жертвенной кровью. Пока я говорил, каждый воин по очереди откидывал голову назад, заливал в рот медовуху и выплевывал крепкий напиток на податливые языки пламени, которые трещали и разгорались, жалили и глодали ветки и сучья и вскоре поглотили тело. К яркому зареву костра подвели лошадь.

– Пусть наша жертва пойдет тебе на благо, Один, – продолжал я кричать. – А ты надели нас счастьем и удачей в грядущем году!

Лошади перерезали шею. Кровь хлынула в специально подставленные ведра, животное дергалось от ужаса, бешено вращая глазами. Свежая кровь окропила статуи богов, которые светились красноватым светом, озаряемые пламенем костра.

– Фрей и Фрейя, – продолжал я, – примите нашу жертву и даруйте нам плодородие и обильный урожай!

Я расхрабрился, язык мой стал невесомым, как птичка. Собственный голос, разносившийся далеко за пределы площади с костром, казался мне чужим, будто это голос неведомого лесного зверя. Произносимые мною слова принадлежали иной местности и эпохе, срывались с чужих губ, преодолевая несчетное количество веков и поколений. Тем временем мужчины принялись поливать лошадиной кровью друг друга. Затем к ним подключились женщины: они опускали ладони в ведра и кровью мазали детям носы, после чего шли искать в толпе своих мужей, нежно обнимали их и пили вместе с ними медовуху.

– Тор, пошли нам благоприятную погоду и попутный ветер! Тюр, надели нас боевой удачей и воинской отвагой! Ньёрд, проведи нас безопасно по морям и океанам! Хеймдалль, вновь даруй нам дневной свет!

Лица сияли, овеянные жаром от костра. Дети смеялись и танцевали у огня. Я завершил свое обращение к богам и постепенно вновь обрел себя. Одобрительные кивки воинов вызвали у меня улыбку. Холод зимней ночи протрезвлял. Собравшихся объяла тишина. Все с радостью вглядывались в пламя. Лишь два молодых парня отделились от остальных и следили за происходящим с недовольным видом.

Даже если оставить без внимания проведенное жертвоприношение, настроение Олава Белого было на высоте. Он осмотрел свою окровавленную руку и заковылял прочь от места жертвоприношения. Но более высокий из недовольных юношей преградил ему путь.

– Мы с моим младшим братом, – сказал молодой человек, – хотели бы знать, когда вы намерены заплатить выкуп за убийство нашего отца.

Свободной рукой Олав отбросил с лица длинные волосы, затем отхаркнул и сплюнул на траву. С удовлетворением обнаружил, что в слюне не оказалось крови.

– Доли вашего отца после раздела сокровищ Маэлсехнайлла с избытком хватит на то, чтобы покрыть размер выкупа. Оскьель был стариком, его уже вряд ли можно было считать полноценным мужчиной. Хотя я вынужден признать, что этот кусок дерьма погиб с большой честью – чего только стоит наше рождественское жертвоприношение.

Сыновья Оскьеля переглянулись, стиснув зубы и играя желваками.

– Если это твои последние слова, – выдал младший, – ты пожалеешь о них.

– Кто заставит меня пожалеть о них? – мрачно ухмыльнулся Олав. – Ты, что ли, юная задница?

– Весной дело будет вынесено на обсуждение тинга, – ответил старший и упрямо задрал подбородок. Он был так напуган, что не мог сдержать дрожь, но не собирался отказываться от своего требования.

– Я – Олав Белый. И тинг Дюфлина принадлежит мне! Если хотите добрый совет, заткните пасти и ведите себя смирно. А не то, соплежуи, для вас все кончится столь же плачевно, как и для вашего отца.

– Посмотрим, – снова взял слово младший, – как отнесется к такому ответу наша семья в Корке и Лимреке.

– Зовите всех родичей сюда – я быстренько надеру им задницы!

Старший брат схватил младшего за правую руку, потянувшуюся было за мечом, и потащил его к выходу. Тот не сводил глаз с Олава до тех пор, пока они не подошли к воротам, находившимся с противоположной стороны от жертвенника. Белобрысый ярл посмотрел им вслед, вздохнул про себя и вновь осмотрел окровавленную руку. Взгляд его был мрачен.

– Если ты не откупишься, – предупредил его Ивар Бескостный, – скоро сюда съедется весь род Оскьеля, чтобы осуществить кровную месть.

Олав Белый выпрямился и широко улыбнулся.

– Пусть съезжаются на здоровье. Поглядим, удастся ли этим жирдяям меня отыскать.

– Разве к тому времени тебя не будет здесь?

– Я поразмыслил над своим положением в Дюфлине. – Олав Белый скорчился от боли. – На свете явно существуют места поинтереснее. А тут даже пернуть нельзя без того, чтобы проклятые овцеводы не подняли шум. Здешние монастыри давно опустошены, как ты сам сказал. Нет уж! А вот в Шотландии и на Южных островах вполне можно попытать счастья!

– Как хочешь, Олав.

– Именно так я хочу. А провонявшую сыростью ирландскую дыру можете оставить себе.

Ивар Бескостный поглядел вслед норвежцу, исчезнувшему в той же тьме, что поглотила сыновей Оскьеля. Направляясь к костру, Ивар обратил на меня внимание.

– Отныне мы можем называть тебя Рольф-Жрец.

Мои щеки вспыхнули от неожиданного комплимента. Улыбнувшись, Ивар Бескостный подошел к костру – народу на праздновании значительно убавилось. Многие пары выскользнули во тьму на поиски теплых постелей. Зачать новую жизнь в день солнцестояния почиталось за огромное счастье.

– Пятеро гэльских королей ни разу не упомянули об Оскьеле, – сказал я Ивару Бескостному в спину. – Ты сам все выдумал.

Он остановился и задумался над моими словами.

– К чему мне это выдумывать?

– Тебе нужно было спровоцировать стычку между Олавом Белым и его дружинником, чтобы убрать одного из них руками другого. По той же самой причине ты подговаривал Оскьеля поддержать Олава в его желании разграбить королевские курганы. Он пытался об этом сказать. А теперь ты стал единоличным правителем Дюфлина.

На лицо рыжебородого ярла падала тень, но синие ледяные глаза поблескивали в отсветах пламени.

– Более того, – продолжал я. – Сакс по имени Эльдфрик рассказал гэлам, что на пристани Дюфлина будет зажжен сигнальный огонь, а западная стена города останется без защиты.

Я мог бы сказать еще кое-что, но счел это неразумным. Стоял и ждал какой-либо реакции Ивара Бескостного. Некое подобие улыбки начало вырисовываться на лице рыжебородого.

– Ворота Дюфлина никогда не оставались без защиты, – ответил он. – Верные мне горожане получили приказ охранять их, пока не подошли мы, остальные.

– Но ты воспользовался Эльдфриком: подстроил так, чтобы Хальфдан Витсерк убил его, когда он стал больше тебе не нужен.

Ивар Бескостный решил не ходить вокруг да около.

– Эльдфрик – коварный змий. Он пробрался ко мне, когда мы лежали в полупустом лагере, разбитом посреди пустоши, в ожидании отправления в Йорвик. Сказал, что больше не верит в дело Осберта и что лучше перейдет на сторону победителей. Я сразу понял, что Осберт приказал ему за нами шпионить, поэтому отослал его в Ирландию. Не только для того, чтобы убрать с дороги, но и чтобы знать, чем тут занимается Олав Белый. Он выполнял свою задачу добросовестно, несмотря на то что отправлял Осберту те же самые сообщения.

– Но ведь Эльдфрик подчинялся приказу Осберта, когда явился к ирландским королям и предложил заключить союз с вами, скандинавами. И ты позволил ему это сделать.

– Он был у меня под присмотром. – Ивар Бескостный небрежно пожал плечами, словно хотел сказать, что в Дюфлине находится огромное количество его осведомителей. Может, так оно и было. – Я лишь воспользовался интригами Осберта, чтобы избавиться от Олава Белого.

– Тогда я все понял, ярл Ивар. Хальфдан Витсерк спас мне жизнь, уничтожив лазутчика. Я хотел бы поблагодарить за это вас обоих и одновременно заверить вас в своей преданности. Ты властитель Ирландии и Англии, а я твой сородич, если ты еще согласен играть в эту игру.

Ивар широко улыбался, но хотел исправить недоразумение.

– В среде саксов и гэлов по-прежнему вспыхивают очаги сопротивления. Англию и Ирландию пока нельзя считать нашими.

– Я уверен, что все впереди.

Он смотрел на меня, склонив голову набок. Я был вынужден польстить ему, в общем-то как и собирался.

– Мне надо доверить тебе кое-какую тайну, Рольф-Жрец, – сказал он. – Манипулировать людьми – все равно что тыкать палкой в муравейник: можно не сомневаться, что на действие последует реакция обитателей, но нельзя предсказать, в какую сторону побегут муравьи. Однако если ставить насекомым препятствия или положить в нужном направлении приманку, их передвижениями можно руководить.

От костра к нам направился Уббе с наполовину наполненной медовухой кружкой. Он почесывал эльфийский пушок и смотрел на нас с дружелюбной улыбкой.

– Все идет по плану? – поинтересовался он.

– Можешь не опасаться говорить в открытую, – сказал Ивар. – Рольф уже все вычислил. Все случилось так, как и было запланировано. В Дюфлине больше нет ярла.

Уббе поглядел в том направлении, куда удалился Олав Белый, и все понял. Его круглое лицо озарилось радостью и надеждой.

– Быть может, ты пожертвуешь собой ради дела и займешься отстаиванием наших интересов, Уббе? – продолжил Ивар.

Это было щедрое предложение. Нужно быть полным дураком или очень искусным пройдохой, чтобы отказаться от него.

– Заманчиво. – Уббе тщательно подбирал слова. – Но я так подумал, что, возможно, лучше выбрать на эту должность одного из сыновей Оскьеля. Скорее, младшего – он всегда был бойким малым.

– А разве ты сам не хочешь быть ярлом Дюфлина?

– Может, и хочу, но сыновья Оскьеля тоже этого жаждут и будут постоянно вставлять палки в колеса. А вот если они поссорятся из-за этой должности и в конце концов поубивают друг друга, их преемнику будет спокойнее.

Не только Ивар умел верховодить муравьями. Рыжебородый ярл кивнул и улыбнулся.

– Будем считать, вопрос решен.

Тут к нам присоединился Хальфдан Витсерк. В отличие от братьев, гладковыбритый сын Лодброка сильно опьянел, ему приходилось опираться на Уббе, чтобы сохранять вертикальное положение.

– Если вы закончили плести свои интриги, – хрипло протянул он, – давайте скорее вернемся в Йорвик.

– Мы подождем до весны, – отрезал Ивар Бескостный. – У меня нет желания повторить наше морское приключение, да и людей для команды не хватает. Половина воинов пала на поле боя, оставшиеся слишком изнурены для гребли веслами.

– Мы можем обратиться к молодежи Дюфлина – может, наберется среди них горстка тех, кто захочет помочь нам добраться обратно, – предложил Уббе.

– Думаю, с этим не будет больших проблем, – с улыбкой отозвался Ивар.

37

Всю зиму по ирландским селениям и крепостям распространялись слухи о владычестве Ивара Бескостного. В середине марта, когда новый ярл Дюфлина, младший сын Оскьеля, отплатил рыжебородому ярлу за свое назначение, подарив ему новый драккар, сыновьям Лодброка пришлось выбирать из собравшихся ирландцев воинов, достойных влиться в их дружины. Многие вернулись домой разочарованными и начали строить собственные планы.

А трем десяткам новых ирландских дружинников улыбнулась удача. Как только стены Дюфлина скрылись в тумане и корабль добрался до устья реки, с запада налетел ветерок. Парус был расправлен, весла затащены на борт, и мы на хорошей скорости вышли в Ирландское море. Облачка сопровождали наше движение по морю, солнце сверкало на волнах, и видимость была настолько хорошей, что остров Мэн отчетливо просматривался на горизонте по левому борту.

Плаванье проходило спокойно, и работа нашлась лишь для Ивара Бескостного – он стоял у руля. Остальная команда отдыхала на скамьях вдоль бортов. Воины с большим оживлением обсуждали добычу, которую захватят в Англии, и заранее договаривались о разделе награбленного. Хальфдан Витсерк и Уббе Сын Любовницы метались между командой на скамьях и Иваром у руля. Хастейн сидел в одиночестве на носу корабля и всматривался вдаль, нетерпеливо ожидая, когда наконец впереди покажется Йорвик. Я не упустил возможность поговорить с ним наедине.

– Не терпится увидеться с приемным отцом? – спросил я, присаживаясь рядом. Выражение его лица потеплело, он улыбнулся.

– Ты знаешь, – сказал он, – что наша поездка в Ирландию оказалась самым долгим путешествием, в которое я пустился без Бьёрна Железнобокого?

– Он отправил тебя, чтобы ты следил за действиями братьев? – предположил я.

Выражение лица Хастейна стало задумчивым.

– Он не доверяет им, – наконец ответил он. – Ты наверняка сам это заметил.

– Бьёрн Железнобокий мало кому доверяет. Но у каждого из пяти сыновей Лодброка свое на уме. А теперь послушай, что случилось на пристани Дюфлина во время нападения гэлов.

Всю зиму я молчал о тех событиях и теперь пришел к выводам, которыми мне было необходимо с кем-то поделиться. Хастейн слушал меня очень внимательно и не перебивал.

– Если бы только поросята знали о страданиях старого кабана, – повторил он, когда я закончил рассказ, – тут же бросились бы ему на помощь и затеяли бы в хлеву битву великую.

– Рагнар предвидел, что сыновья отправятся в Нортумбрию, услышав о его гибели. Ради собственных интересов, ни для чего более.

Он проворчал что-то себе под нос, потеребил длинную светлую челку и надолго замолчал.

– Кто такие Эрик и Агнар? – прервал я его размышления.

Я хотел подробнее узнать о двух сыновьях Лодброка, упомянутых Хальфданом Витсерком, когда Эльдфрик умирал на пристани Дюфлина.

– Это сыновья Рагнара от дочери короля свеев Торы, – ответил Хастейн. – Ну, ты помнишь, той самой, что держала драконов. Эрик и Агнар были младше Бьёрна Железнобокого, но старше Ивара Бескостного, Сигурда Змееглазого и Хальфдана Витсерка. Я не знаю про них ничего, кроме того, о чем говорится в предании. Они умерли задолго до моего рождения.

– Тогда расскажи мне предание.

– Как пожелаешь. Эту легенду вспоминают не так часто, как остальные сказания о Лодброке, потому что она никому не льстит.

Хастейн откашлялся и приступил к повествованию:

– Каждое лето Рагнар Лодброк навещал своего приятеля, короля свеев Эйстейна Уппсальского, и однажды Эйстейн предложил ему взять в жены свою дочь, Ингебьёрг. Рагнар согласился не раздумывая. Договорились о свадьбе, после чего он отплыл домой. Однако, приближаясь к своим владениям, где ждала его Крака, он понял, что поступил опрометчиво. Тогда он заставил своих дружинников поклясться, что они промолчат о его похождениях, и сказал, что лишит жизни того, кто проговорится его супруге.

Вечером, когда они с Кракой лежали в постели, жена попросила его рассказать новости. Он ответил, что ему нечего ей сказать. «В таком случае я тебе расскажу кое-что, – удивила она его своим ответом. – Ибо разве не является новостью, что король заключает помолвку с женщиной, будучи женатым?» Рагнар вскочил как ужаленный и немедленно бросился выяснять, кто проболтался супруге о договоре с королем Эйстейном. Но Крака попросила его оставить в покое дружинников и сказала, что тайну ей раскрыли три птички. «И прежде, чем ты отправишь к Эйстейну Уппсальскому посыльного с просьбой казнить служанку, приставленную к его дочери, послушай, что я тебе скажу».

Пока наш корабль смело разрезал волны, Хастейн рассказывал, как Крака наконец призналась мужу, что она является плодом любви Сигурда, убийцы Фафнира, и воительницы Брюнхильды, дочери Будли, и что ее настоящее имя – Аслауг.

– Аслауг действительно была королевской дочкой? – полюбопытствовал я.

– Кто знает? – Хастейн пожал плечами. – Но ей удалось отвоевать любовь Рагнара, ибо Крака и впрямь была достойна королевского титула. Именно эту часть легенды сыновья Лодброка с удовольствием всем рассказывают – согласно ей, выходит, что они – потомки короля и знаменитой воительницы.

Хастейн покосился на Ивара Бескостного, Хальфдана Витсерка и Уббе Сына Любовницы, сидевших на скамье, будто опасался, что они его услышат.

– Когда настанет черед Эрика и Агнара?

Он вновь продолжил в скальдической манере:

– Следующим летом Рагнар Лодброк не появился в королевстве свеев, и король Эйстейн понял, что друг его отказывается выполнять договор. Тогда он отправил к Рагнару посыльного с сообщением о разрыве старой дружбы. Рагнар же в это время ушел в военный поход на Париж вместе с Бьёрном Железнобоким, и сообщение приняли его взрослые сыновья – Эрик и Агнар, два молодых крепких парня. Они поспешили собрать войско для вторжения в королевство свеев, раз их отец больше не был связан дружескими узами с правителем той земли.

Как и сказал Хальфдан Витсерк на пристани Дюфлина, Агнар был убит в битве со свеями, а Эрик взят в плен. Я вспомнил еще одну упомянутую Хальфданом деталь.

– Вроде бы король Эйстейн предложил Эрику земельный надел и свою дочь в жены? – тут же спросил я. – Так почему он предпочел смерть? Неужели королевская дочка была настолько уродлива?

Хастейн мрачно рассмеялся и вновь бросил взгляд на сыновей Лодброка.

– Сдается мне, что Эрик и Агнар, как и Хальфдан Витсерк, тронулись умом, проведя столько лет рядом с Рагнаром.

– То есть в проблемах Хальфдана виноват Рагнар Лодброк?

– Я слышал кое-что… – Хастейн отпустил недосказанную фразу на милость морского бриза и вернулся к своему повествованию: – Эрик предпочел умереть на копьях, чем принять щедроты короля свеев. И, лежа на остриях, пел, обращаясь к воронам, прилетевшим, чтобы выклевать ему глаза:

Чайки язв в небе кружат,
Над головою мрачно кричат,
Крыльями черными шелестят,
Очи ясные вырвать хотят.
Только знай, сокол ран:
Если ныне глаза мне выклюешь,
Ты еще пожалеешь о том,
Расплатившись своим животом!

Мне пришлось заочно согласится с Хальфданом Витсерком – лежа на остриях копий, трудно сосредоточиться на искусстве рифмовать строки.

История становилась все красивее при каждом следующем изложении, а повторяли ее явно бесчисленное количество раз с тех пор, как произошли события, легшие в ее основу. Уже никто не мог бы отделить правду от вымысла.

– Свеи сожгли тела Эрика и Агнара на поле битвы. Когда весть о гибели пасынков достигла Аслауг, та прослезилась – первый и последний раз в своей жизни. Она собрала родных сыновей и призвала их отомстить за сводных братьев жестокой местью. Ивар Бескостный, Сигурд Змееглазый и Хальфдан Витсерк принялись размышлять над ее призывом, дольше всех колебался Ивар, ибо жители Уппсалы прослыли чрезвычайно жестокими воинами. Кроме того, у короля Эйстейна был бык, которого он первым натравливал на войско недругов, и бык этот уничтожал огромное количество воинов, оставаясь невредимым. В конце концов они вняли призыву Аслауг и принялись собирать людей.

– Они же были совсем детьми! – изумился я.

– Ивару Бескостному было пятнадцать лет, Сигурду Змееглазому – двенадцать, а Хальфдану Витсерку – девять. Поэтому Аслауг сама приняла участие в военном походе, в связи с чем ей пришлось сменить имя. Она назвалась воительницей Рандалин. Вместе с ней сыновья Лодброка повергли короля Эйстейна и так отомстили за сводных братьев. Аслауг отправилась домой, а ее сыновья остались в Швеции и начали делить власть. Рагнар Лодброк, вернувшись из Парижа, очень рассердился.

– Почему?

Хастейн своим обычным голосом объяснил, что Рагнару, видимо, было сложно смириться с тем, что он не участвовал в мести за гибель любимых сыновей. А кроме того, он не мог простить Ивару Бескостному, Сигурду Змееглазому и Хальфдану Витсерку, что они в столь юном возрасте сыскали себе гораздо большую славу, чем он в их годы. Ведь, хоть о подвигах Рагнара ходила широкая слава, люди больше склонны замечать то, что происходит у них перед носом, нежели думать о завоеваниях дальних территорий. Поэтому победу над свеями обсуждали гораздо больше, нежели взятие Парижа.

– Рагнар отказался выслать сыновьям подкрепление в виде людей и кораблей, когда свеи прогнали их из Уппсалы и избрали своего короля. Он даже не захотел принимать их на родине, сказав, что, раз они такие своевольные, пускай ищут счастья где-нибудь в другом месте. А чтобы еще больше пристыдить их, провозгласил Уббе, явившегося к его двору с просьбой признать родство, своим единственным настоящим сыном.

Я молчал, представляя себе, как жестокий престарелый отец-тиран исключительно из самолюбия и гордости отталкивает сыновей-подростков. Представления о чести, свойственные скандинавам и всегда вызывавшие у меня восхищение, порой имели неприглядную подоплеку.

– Как давно это было?

– Десять лет назад, – ответил Хастейн. – Тогда же Ивар Бескостный и Хальфдан Витсерк объединились с Олавом Белым для захвата престола в Дюфлине. Рагнар еще терпел общество Бьёрна Железнобокого, так как во время эпопеи с Эйстейном они вместе находились в королевстве франков. Через старшего сына Рагнар получал сведения о деяниях остальных отпрысков. К Уббе он вовсе потерял интерес, узнав о планах Ивара Бескостного завоевать Англию. Несмотря на все старания, Сын Любовницы не мог угодить отцу, и в конце концов Рагнар отрекся и от него. Он вышвырнул Уббе из своего зала и поклялся убить, если тот когда-нибудь попадется ему на глаза. Незадолго до того как Ивар Бескостный и Хальфдан Витсерк отправились в Англию, Уббе объявился в Дюфлине и попросился к ним в услужение. Вот так он оказался брадобреем Хальфдана. Рагнар тем временем все чаще набирался лишнего и, рассказывая истории о собственных подвигах, все красочнее их расцвечивал. Он даже нанял скальда, чтобы облечь сказания в более привлекательную форму.

– Браги Боддасона?

Хастейн кивнул. Имя этого мастера скальдической поэзии, так часто произносимое, когда кто-то желал обратить внимание на собственный талант рассказчика, напомнило мне о том, что я однажды услышал, сидя в клетке в лагере викингов, разбитом посреди вересковой пустоши. Тогда Сигурд Змееглазый объяснял своим воинам, собравшимся у костра, откуда у него шрам на лбу.

– Бьёрн Железнобокий как-то поведал мне, – начал я, – что человека, исцелившего Сигурда Змееглазого после битвы на равнине Ульдагер, на самом деле звали не Ростер, как говорится в предании, а Бодди.

– Бьёрн так сказал? – Хастейн в изумлении приподнял светлые брови. – Вообще-то он никогда не вспоминает о том времени.

– Он был пьян.

Хастейн засмеялся и тряхнул челкой.

– Тогда понятно. Но почему ты сейчас заговорил об этом?

Я и сам не мог ответить на этот вопрос.

– Если великого скальда звали Боддасон, – рассуждал я, – значит, его отец носил имя Бодда. Почти то же самое, что Бодди.

– Ты ошибаешься. – Хастейн вдруг посерьезнел. – Это абсолютно одно и то же. Начальная форма «Бодди» превращается в «Бодда» в родительном падеже. Неужели ты этого не знал? Отца Браги звали Бодди. Это был дружинник Рагнара Лодброка, и он вполне мог сражаться в битве на Ульдагерской равнине.

Я узнавал язык скандинавов от своей матери, которая покинула родину в совсем юном возрасте, поэтому не знал всех тонкостей склонения существительных. Иначе я наверняка заметил бы сходство раньше.

– Выходит, рану Сигурда Змееглазого исцелил отец прославленного скальда Браги Боддасона? – подытожил я.

Хастейн пожал плечами.

– Я лишь знаю, что Бодди был недоволен тем, что сын избрал своим ремеслом искусство скальдической поэзии. Вообще-то такая идея посетила Рагнара Лодброка, когда он прознал о таланте юноши слагать истории. А Рагнар Лодброк всегда добивался, чего хотел. Браги это решение пошло на пользу. Постепенно он прославился почти так же, как сам Рагнар.

Теперь я вспомнил, что рассказал у костра Сигурд Змееглазый той ночью в военном лагере почти год назад.

– Говорят, что Ростер – или Бодди – потребовал, чтобы отныне Сигурд повергал врагов исключительно в честь Одина, в знак благодарности за свое исцеление.

– Многие объявляют тела сокрушенных врагов жертвами главного бога, в то время как некоторые посвящают одержанные победы своему отцу. Или отчиму. Я сам, например, принес подобную клятву Бьёрну Железнобокому.

В следующее мгновение я понял, к чему клонит мой собеседник.

– Бодди спас жизнь Сигурду Змееглазому и взамен усыновил среднего сына всемогущего Рагнара Лодброка?

– Это вполне вероятно, – кивнул Хастейн. – С возраста семи лет и до самого начала войны с королем Хастейном Уппсальским Сигурд Змееглазый жил в семье Бодди. В эту же семью он вернулся, когда Ивар Бескостный и Хальфдан Витсерк отправились в Ирландию.

Многое в запутанной семейной истории сыновей Лодброка прояснилось, пока я сидел с Хастейном в носовой части драккара, подгоняемого попутным ветром к западному побережью Нортумбрии. Здесь нас поджидали другие события, пролившие новый свет на обстоятельства гибели Рагнара Лодброка.

– Надо радоваться, – заметил мой собеседник, – что ни у кого из нас нет семьи.

Я кивнул, с комком в горле вспомнив о матери.

– Когда Рагнар услыхал, что его сыновья вторглись в Восточную Англию, – продолжал Хастейн, – снарядил два корабля, чтобы отправиться туда и отнять у них завоеванные территории.

– Всего два? – удивился я. Две корабельные команды насчитывали менее сотни человек, в то время как объединенное войско сыновей Лодброка состояло из трех тысяч вооруженных до зубов викингов, и его не хватало для выполнения поставленной задачи. Хастейн понял мое удивление и улыбнулся.

– Рагнар Лодброк всегда отличался безрассудностью. А в тот момент он, вероятно, вовсе потерял разумное представление об окружающей действительности. Он потерпел кораблекрушение у берегов Нортумбрии. Остальное ты знаешь.

Назад: Часть четвертая

Дальше: Зима 866