Конец регентства

До конца 134 года в Королевской Гавани царил мир, омраченный только смертью регента Манфрида Моутона, лорда Девичьего Пруда. Его милость часто прихварывал после перенесенной им зимней горячки, и его кончина никого особо не удивила. Занять его место в совете предложили сиру Корвину Корбрею, супругу леди Рейены; сестра ее леди Бейела тем часом вернулась на Дрифтмарк с лордом Алином и малюткой Лейеной. Вскоре принц Визерис приятно удивил совет вестью о том, что леди Ларра ожидает младенца, и вся Королевская Гавань возрадовалась.

Однако за пределами столицы этот год не оставил по себе доброй памяти. Зима все еще сжимала Север за Перешейком в своем ледяном кулаке. Лорд Дастин в Барроутоне закрыл ворота замка перед сотнями голодных крестьян. В Белой Гавани дела обстояли лучше, ибо провизию туда привозили морем, но цены на все съестное подскочили до небес. Хорошие люди продавались южным работорговцам, чтобы прокормить свои семьи, дурные продавали жен и детей. Даже в зимнем городке под стенами Винтерфелла ели лошадей и собак. Голод и холод унесли больше трети Ночного Дозора, и еще сотни черных братьев пали в бою с одичалыми, перешедшими замерзшее море восточней Стены.

Железные острова после смерти Красного Кракена свирепо боролись за власть. Три его сестры со своими мужьями свергли маленького Торона Грейджоя и предали смерти его мать; дальние родичи, объединившись с Харло и Блэкридами, тщились посадить на Морской Трон другого «соленого сына», Родрика; на Большом Вике объявился некий Соленый Сэм, происходивший будто бы из «черного рода» Хоуров.

Трехсторонняя междоусобица длилась целых полгода, пока туда не нагрянул сир Лео Костейн, высадивший тысячи Ланнистерских мечей и копий на Большом Вике, Пайке и Харло. Алин Дубовый Кулак не согласился способствовать мщению дома Ланнистеров, но Морской Лев оказался сговорчивее; возможно, дело решило обещание леди Джоанны выйти за него замуж, если он подчинит Железные острова ее сыну. Сбыться этому, однако, было не суждено. Сир Лео, сраженный Артуром Гудбразером, умер в каменных чертогах Большого Вика, а три четверти его кораблей были захвачены врагом или остались лежать на дне холодных серых морей.

Желание леди Джоанны истребить на Железных островах всех мужчин не осуществилось, но всякому было ясно, что Ланнистеры уплатили свой долг сполна. Они сожгли сотни ладей и рыбачьих лодок, а также многие дома и деревни. Всюду предавали мечу жен и детей железных воинов, учинивших резню на западных землях. Среди убитых числились девять кузенов Красного Кракена, две его сестры со своими мужьями, лорды Вольмарк и Харло с острова Харло, Ботли из Лордпорта, Стонхауз со Старого Вика. Тысячи других еще до конца года умерли с голоду, ибо Ланнистеры вывезли с островов огромное количество зерна и соленой рыбы, уничтожив то, что не смогли увезти. Защитники Торона Грейджоя сумели отбиться, и мальчик остался на Морском Троне, но его единокровного брата Родрика доставили в Бобровый Утес, где леди Джоанна велела его оскопить и отдала своему сыну в шуты.

Борьба за власть разгорелась и на другом конце Вестероса: леди Джейна Аррен, Дева Долины, скончалась в Чаячьем городе от простуды, затронувшей грудь. Умерла она сорока лет от роду в островной женской обители на руках своей «дорогой подруги» Джессамин Редфорт. Перед смертью леди продиктовала завещание, назначив наследником Орлиного Гнезда кузена своего, сира Джоффри Аррена. Последние десять лет сир Джоффри верно служил ей как Рыцарь Кровавых Ворот, защищая Долину от диких горцев.

Он, однако, приходился леди Джейне лишь четвероюродным братом; куда более близким родичем был двоюродный, сир Арнольд, трижды пытавшийся ее свергнуть. Взятый леди Аррен под стражу после второй попытки, он содержался сначала в небесных камерах Гнезда, затем в темницах под Воротами Луны и полностью утратил рассудок, но сын его, честолюбивый сир Элдрик, выступил с претензиями от его имени. Под знамена Элдрика собрались многие лорды Долины, убежденные в том, что нельзя отменять давно утвержденные законы наследования «по капризу умирающей».

Явился и третий претендент, некий Изембард из Арренов Чаячьего города, еще более отдаленной ветви великого дома. Чаячьи Аррены при короле Джейехерисе занялись торговлей, не в пример благородным родичам, и нажили большое богатство. Изембарда прозвали Позлащенным Соколом, ибо у него, как и у Арренов Долины, тоже имелся сокол в гербе. Он не скупился на подкуп, чтобы переманить к себе малых лордов, и выписывал наемников из-за Узкого моря.

Лорд Рован делал что мог. Он приказал Ланнистерам отозвать войско с островов; отправлял на Север суда с провизией; вызвал враждующих Арренов из Долины в Королевскую Гавань, дабы те изложили свои претензии перед советом регентов, но все его усилия пропадали втуне. Ни Ланнистеры, ни Аррены не вняли его приказам, а провизии в Белую Гавань пришло слишком мало. Никто не боялся ни самого лорда Рована, ни мальчика, коему он служил. К концу года при дворе пошли толки, что страной правят не регенты, а денежные менялы из Лисса.

Умного, отважного принца Визериса по-прежнему любили и город, и двор, но к жене его относились совсем иначе. Она так и осталась лиссенийкой, живя в Красном Замке. Бегло владея высоким валирийским, а также диалектами Волантиса, Мира и Тироша, она даже не пыталась выучить общий язык и полагалась на толмачей. Все ее дамы и служанки были из Лисса, оттуда же отцовские корабли привозили ей трижды в год платье и белье, сшитые по последней тамошней моде. Даже гвардия, охранявшая чужеземку денно и нощно, была своя; командовали ею брат Ларры Моредо и громадный немой воин Сардок-Тень из бойцовых ям Миэрина.

Со всем этим, глядишь, вестеросцы еще смирились бы по прошествии времени, но Ларра и богам поклонялась своим, не признавая ни Семерых, ни старых богов северян. Из всего многообразия лиссенийских божеств она выбрала шестигрудую Пантеру, бледного отрока Баккалона, Индроса, который днем становится мужчиной, а ночью женщиной, и безликого Саагаэля, дарителя боли.

Вся свита, считая и гвардию, отправляла священные обряды вместе со своей леди. Поговаривали, что кошки, шмыгающие из ее покоев по всему замку, шпионят на Ларру и доносят ей обо всем, что происходит в королевском дворце. Дальше – больше: прошел слух, что Ларра сама превращается в кошку и ночью бродит по городским крышам. Не останавливаясь на этом, злые языки распространяли все более зловещие сплетни: поклонники Индроса сами-де способны менять свой пол путем плотских соитий, и леди Ларра тоже порой делает это во время вечерних оргий, чтобы посещать бордели на Шелковой улице в теле мужчины. Каждый раз, как в городе пропадало дитя, невежды переглядывались и толковали о ненасытимой жажде Саагаэля.

Еще меньше, чем Ларру, любили трех ее братьев, приехавших вместе с нею в Королевскую Гавань. Моредо командовал ее гвардией, Лотто собирался открыть на холме Висеньи отделение банка Рогаре, а самый младший, Рогерио, завел у Речных ворот роскошный перинный дом «Русалка», поселив там попугаев с Летних островов, обезьян из Сотороса и сто прекрасных юных созданий со всего света (как девушек, так и мальчиков). Брал он вдесятеро дороже, чем в обычном борделе, но в посетителях у него недостатка не было. И знатные лорды, и простые купцы взахлеб рассказывали о чудесах, таящихся за резными дверьми «Русалки» (говорили, что и настоящая русалка там есть). Почти все сведения об этом доме предоставляет нам Гриб, один из всех летописцев не стесняющийся признаться, что посещал «Русалку» и вкусил от всех ее наслаждений.

Война между Вольными Городами наконец завершилась. Раккалио Риндон с оставшимися людьми бежал на южные острова Василиска; Лисс, Тирош и Мир поделили Спорные Земли, дорнийцы заняли почти все Ступени. Меньше всего в этом сговоре досталось мирийцам, больше всего – Дорну и Тирошу. В Лиссе одни дома разорялись, другие же, захватив бразды правления, поднимались и богатели. К последним относились Лисандро Рогаре и его брат Дразенко, сумевший заключить союз с Дорном. Связи с Солнечным Копьем и Железным Троном сделали братьев правителями Лисса во всем, кроме имени.

К концу 134 года возникли опасения, что они и Вестерос приберут к рукам. В столице только и говорили, что о гордыне, всесилии и пороках дома Рогаре. Лотто подкупает-де золотом, Рогерио – надушенной плотью, Моредо склоняет к послушанию сталью, но все они лишь марионетки в руках сестры: за ниточки дергает леди Ларра со своими чужими богами. Король, королева и принц еще дети; они не понимают, что вокруг них творится, а десница, Королевская Гвардия и золотые плащи куплены с потрохами.

Как во всех подобных историях, здесь была своя доля правды, щедро перемешанная со страхами и вымыслами. В амбициях лиссенийцев можно не сомневаться, и ясно, что Лотто использовал в корыстных целях свой банк, а Рогерио свой бордель. В этом они, однако, мало отличались от придворных лордов и леди, стремящихся к богатству и власти всяк на свой лад. Будучи успешнее своих соперников (по крайней мере, на время), лиссенийцы представляли собой всего лишь одну из боровшихся за влияние партий. Будь Ларра и ее братья вестеросцами, ими бы скорее всего восхищались, но иноземное происхождение и поклонение иноземным богам внушали недоверие и множество подозрений.

Название «лиссенийское господство», присвоенное тому времени Манкеном, употребляется лишь в одной Цитадели. В народе прижилось другое: Лиссенийская Весна. Это вполне понятно, ибо в начале 135 года Конклав разослал своих белых воронов, возвещая о конце одной из самых долгих и свирепых зим, известных Семи Королевствам.

Весна 135 года ничем не отличалась от других весен – поры надежд, возрождения, обновления. Война на Железных островах завершилась, лорд Старк из Винтерфелла взял огромную ссуду в Железном банке, чтобы купить еды и семян своим голодным крестьянам. Только в Долине еще продолжались бои. Лорд Таддеуш Рован, взбешенный отказом противоборствующих Арренов прибыть в Королевскую Гавань, послал в Чаячий город другого регента, сира Корвина Корбрея, с тысячью воинов, дабы восстановить королевский мир и уладить вопрос с наследством.

Королевская Гавань тем временем достигла величайшего за последние годы процветания, за что в немалой степени следовало благодарить банкирский дом Рогаре. Банк платил щедрые проценты, побуждая все новых и новых лордов вкладывать туда свое золото. Расцвела и торговля: в порту теснились корабли из Мира, Тироша, Пентоса, Браавоса и, конечно, из Лисса. С них сгружали шелка, пряности, мирийское кружево, квартийский нефрит, соторосскую слоновую кость и прочие товары, иные из коих в Вестеросе еще не видали.

Получали свою долю и другие портовые города: Синий Дол, Девичий Пруд, Чаячий город, Белая Гавань, Старомест и даже Ланниспорт на Закатном море. Город Корабел на Дрифтмарке поистине возродился: там спускали на воду десятки новых судов. Торговая флотилия матушки лорда Алина росла как на дрожжах, и на морском берегу воздвигался дворец, коему Гриб дал прозвание Мышкин Дом.

Процветал и Лисс под «бархатной тиранией» Лисандро Рогаре, наделившего самого себя титулом верховного пожизненного магистра. Когда же его брат Дразенко женился на принцессе Алиандре Дорнийской, став принцем-консортом и лордом Ступеней, власть дома Рогаре достигла невиданных высот, и Лисандро стал называться Великолепным.

Первая четверть 135 года ознаменовалась двумя радостными событиями. На заре третьего дня третьего месяца столичные жители увидели то, чего не видывали с темных времен Пляски: дракона в небе над городом. Девятнадцатилетняя леди Рейена впервые поднялась в воздух на своем Утре. Тогда она облетела город всего лишь раз, но с каждым днем ее полеты становились все более дальними и долгими.

В Красном Замке она села только однажды: принц Визерис нипочем не мог уговорить брата-короля выйти посмотреть на сестру, зато Дейенера пришла от Утра в такой восторг, что и себе захотела дракона. Вскоре после этого Рейена перелетела через Черноводный залив на Драконий Камень, сказав, что там «драконам и их всадникам больше рады».

А через неделю после первого полета Рейены Ларра родила Визерису сына-первенца. Матери было двадцать, отцу тринадцать. Визерис назвал сына Эйегоном в честь брата и положил ему в колыбель драконье яйцо, как всем младенцам дома Таргариенов. Септон Бернард помазал мальчика семью елеями, и все городские колокола звонили, празднуя рождение нового принца. Дары ему везли со всего Вестероса, но лиссенийских дядюшек никто не перещеголял, а Лисандро Великолепный объявил день рождения внука праздничным.

Но даже среди общей радости слышались недовольные голоса. Принятого в истинную Веру младенца мать хотела посвятить и своим богам. Рассказывали о непристойных обрядах в «Русалке» и кровавых жертвоприношениях в крепости Мейегора. Разговорами, возможно, всё бы и кончилось, но тут на Таргариенов обрушились такие бедствия, одно за другим, что даже безбожники вроде Гриба стали задумываться, не ополчились ли Семеро против королевского дома.

Первый признак грядущих бед был замечен на Дрифтмарке, когда из драконьего яйца в колыбели Лейены Веларион вылез белый червь, слепой и бескрылый. Не успев вылупиться, он вцепился в ручонку Лейены и стал ее грызть. Лорд Алин, прибежав на крик ребенка, швырнул злобную тварь на пол и порубил на куски.

Когда вести о чудовище дошли до короля Эйегона, между ним и братом произошла ссора. Визерис все еще держал при себе свое драконье яйцо, которое в годы изгнания напоминало ему о доме. Услышав от брата, что отныне такой мерзости в Красном Замке быть не должно, принц рассердился, но против королевской воли ничего поделать не мог. Яйцо отправили на Драконий Камень, а Визерис целый месяц не разговаривал с Эйегоном.

Король, по словам Гриба, очень страдал из-за этого, но вскоре случилось нечто куда более страшное. Однажды вечером Эйегон ужинал у себя в горнице со своей королевой и Гейемоном; Гриб развлекал их песенкой о хмельном медведе, и тут Гейемон пожаловался на боль в животе. «Беги за великим мейстером», – приказал король. Когда шут привел Манкена, паж уже корчился на полу, а Дейенера пищала, что у нее тоже болит животик.

Гейемон пробовал все королевские кушанья; Манкен объявил, что и он, и маленькая королева стали жертвами яда. Дейенере он дал сильное слабительное, чем скорее всего спас ей жизнь. Ночью ее рвало, и весь следующий день она пролежала в постели, но отрава из нее вышла. Для Гейемона же помощь пришла слишком поздно: не прошло и часа, как мальчик умер. Рожденный в борделе «лобковый король», он царствовал на протяжении одной лишь Безумной Луны, видел казнь своей матери, был виночерпием, мальчиком для битья и другом короля Эйегона. Считалось, что в день смерти ему было не более девяти.

Скормив остатки ужина крысам в клетке, великий мейстер определил, что яд содержался в корочке яблочного пирожного. Король, к счастью, не любил сладкого (как и ничего другого, по правде сказать). Королевские гвардейцы тут же препроводили к лорду-инквизитору Джорджу Грейсфорду дюжину поваров, поварят, пекарей и кухонных девок. Семь из них под пыткой сознались, что хотели отравить короля, но на вопрос, где они взяли яд, отвечали по-разному, и отравленное блюдо никто правильно не назвал. Такими показаниями разве что задницу подтереть, проворчал лорд Рован, которому хватало своего горя: его юная жена, леди Флорис, умерла родами.

После возвращения брата король проводил со своим пажом меньше времени, однако потеря Гейемона оставила его безутешным. Худа без добра, как известно, нет: Визерис тут же помирился с ним, и они вместе сидели у ложа маленькой королевы. Теперь уже молчал Эйегон; прежний мрак вновь окутал его, и он утратил интерес к чему бы то ни было.

Новое несчастье случилось далеко от столицы, в Долине Аррен. Корвин Корбрей, сославшись на последнюю волю леди Джейны, утвердил сира Джоффри Аррена законным ее наследником. Когда другие претенденты восстали против такого решения, сир Корбрей заточил Позлащенного Сокола с сыновьями в тюрьму и казнил Элдрика, но сир Арнольд, безумный отец последнего, каким-то образом ускользнул и бежал в Рунстон, где служил оруженосцем в детские годы. Лорд Рунстона Гунтор Ройс, прозванный Бронзовым Великаном, был бесстрашен и упрям, несмотря на старость; когда лорд Корбрей потребовал выдачи Арнольда, Ройс облачился в древние бронзовые доспехи и выехал навстречу ему. От слов оба перешли к проклятиям, а там и к угрозам. Корбрей обнажил Покинутую, свой валирийский меч – быть может, желая лишь пригрозить лорду Гунтору, – и арбалетчик на стене Рунстона выстрелил ему прямо в грудь.

Убийство одного из королевских регентов считалось изменой, равносильной покушению на самого короля. Более того, сир Корвин приходился дядей воинственному Квентону Корбрею, лорду Дома Сердец, и был мужем Рейены Таргариен, зятем ее сестры-близнеца Бейелы, свояком Алина Дубового Кулака. С его гибелью война в Долине вспыхнула заново. Корбреи, Хантеры, Крейны, Редфорты поддержали избранного леди Джейной сира Джоффри, а к Ройсам и «безумному наследнику» сиру Арнольду примкнули Темплтоны, Толлетты, Колдуотеры, Даттоны, лорды Трех Сестер и Перстов. Дом Графтонов и Чаячий город сохранили верность Позлащенному Соколу, даже и заточенному.

Десница незамедлительно отправил в Долину воронов, приказывая сторонникам безумца и Позлащенного тотчас же сложить оружие, если они не хотят навлечь на себя «недовольство Железного Трона». Ответа от мятежников не последовало, и лорд Рован, посовещавшись с Дубовым Кулаком, решил прибегнуть к насильственным действиям.

В столице полагали, что с приходом весны дорога через Лунные горы станет вновь проходимой, и пятитысячное войско во главе с сиром Робертом, старшим сыном лорда Таддеуша, выступило в поход по Королевскому тракту. По дороге к ним примкнули ополченцы из Девичьего Пруда, Дарри, Хейфорда, а за Трезубцем прибавились шестьсот Фреев и тысяча Блэквудов, ведомых самим лордом Бенжикотом. К горам сир Роберт пришел уже с девятитысячной ратью.

Одновременно готовилось и нападение с моря. Лорд Рован, не желая прибегать к королевскому флоту, коим командовал дядя его предшественника Гедмунд Пек, обратился к дому Веларионов. Дубовый Кулак сам возглавил эскадру, а жена его леди Бейела перебралась на Драконий Камень утешать овдовевшую сестру (и препятствовать возможным ее попыткам отомстить за мужа верхом на драконе).

Десница предупредил лорда Алина, что войском, которое надлежит высадить в Долине, будет командовать брат леди Ларры Моредо Рогаре. В воинских качествах лорда Моредо сомневаться никто не мог. Высокий, суровый, со светлыми, почти белыми волосами и ярко-голубыми глазами, он казался воплощением воителя Древней Валирии и владел валирийским мечом по имени Истина.

Назначение воеводой лиссенийца встретили, однако, неодобрительно. Моредо, в отличие от своих братьев, Лотто и Рогерио, на общем языке изъяснялся с трудом, да и пристало ли иноземцу командовать вестеросскими рыцарями? Недруги лорда Рована при дворе, в том числе многочисленные ставленники Анвина Пека, не замедлили объявить это доказательством того, о чем они подозревали уже полгода: Рован-де продался Дубовому Кулаку и дому Рогаре.

Все эти толки скоро забылись бы, будь наступление на Долину успешным, но оно не было таковым. В начале лорд Алин без труда разделался с морскими наемниками Позлащенного Сокола и занял гавань Чаячьего города, но при штурме стен, ограждающих порт, и в последующих уличных боях королевское войско потеряло сотни бойцов. Моредо Рогаре после гибели своего толмача обнаружил, что люди не понимают его команд, а он их ответов; итогом стали хаос и безначалие.

На другом же конце Долины горная дорога оказалась куда менее проходимой, чем от нее ожидали. На перевалах войско сира Роберта вязло в снегу, и на обоз то и дело нападали дикие горцы (потомки Первых Людей, изгнанных из Долины андалами тысячи лет назад). «Это были скелеты в шкурах, а оружием им служили каменные топоры и дубины, – вспоминал после Бен Блэквуд. – Они так оголодали, что лезли на наши мечи и копья, сколько ни убивай их». Холод, снега и ночные атаки брали свое: сир Роберт понемногу терял людей.

Однажды высоко в горах случилось немыслимое. Солдаты, с дюжину человек, заметили снизу устье пещеры и поднялись посмотреть, нельзя ли в ней укрыться от ветра. Кости, в изобилии раскиданные у входа, должны были насторожить их, но они прошли дальше… и потревожили дракона.

Убив шестнадцать человек и наградив с полсотни ожогами, разозленный бурый змей перелетел еще выше в горы, «а на спине у него сидела какая-то оборванка». Так последний раз мелькнули в истории Вестероса Бараний Вор и Крапива, хотя горные племена до сих пор рассказывают об «огненной колдунье», жившей в потаенной долине вдали от дорог и селений. Ей будто бы поклонялся один из самых свирепых кланов; юноши перед посвящением в мужчины несли ей дары и возвращались обожженные в знак того, что посетили драконью женщину в ее логове.

Встреча с драконом оказалась не последним испытанием для людей сира Роберта. Дойдя до Кровавых Ворот, войско потеряло около трети от холода, голода и боев с одичалыми. Погиб и сам сир Роберт Рован: его раздавил валун, который дикари сбросили с высоты на колонну. Командование над войском принял Бенжикот Блэквуд; до его совершеннолетия оставалось еще полгода, но военным опытом юный лорд не уступал мужам вчетверо его старше. У входа в Долину солдаты досыта поели и обогрелись, но сир Джоффри Аррен, Рыцарь Кровавых Ворот и признанный наследник леди Джейны, сразу понял, что после такого перехода для боя они непригодны и будут ему не помощью, а обузой.

В ту же пору на тысячу лиг южнее Лиссенийская Весна потерпела еще один сокрушительный удар: в Лиссе и Солнечном Копье почти одновременно умерли Лисандро Великолепный и его брат Дразенко. Оба Рогаре, разделенные Узким морем, скончались при подозрительных обстоятельствах. Первым погиб Дразенко, подавившись куском ветчины, а роскошная барка Лисандро затонула с ним вместе, возвращаясь во дворец из «Душистого сада». В злосчастное совпадение верили лишь немногие; большинство видели во всем этом заговор против дома Рогаре. Обе смерти приписывали Безликим из Браавоса, лучшим наемным убийцам на свете.

Но если виновниками в самом деле были Безликие, то кто же их нанял? В числе заказчиков называли браавосский Железный банк, архона Тирошийского, Раккалио Риндона и целый сонм лиссенийских магистров, недовольных «бархатной тиранией» Лисандро. Кое-кто предполагал даже, что Лисандро убрали с дороги родные дети: законных у него было девять – шесть сыновей и три дочери, бастардов шестнадцать. Так или иначе, с братьями разделались очень искусно, придав обеим смертям видимость несчастного случая.

Ни одна из должностей Лисандро наследственной не считалась. Его обглоданный крабами труп еще не успели извлечь из моря, как враги верховного магистра начали бороться за них с былыми друзьями.

Верно говорят, что лиссенийцы воюют не оружием, а заговорами и ядами. Весь остаток того кровавого года магистры и магнаты Лисса кружились в смертельном танце, где верх одерживали то одни, то другие. Побежденные часто прощались и с самой жизнью. Торрео Хаэн, заняв желанный пост верховного магистра, дал пир, на коем был отравлен с женой, любовницей, дочерьми (одна из них явилась на бал Девичьего Дня в скандальном прозрачном платье), братьями, сестрами и несколькими сторонниками. Сильварио Пендейериса ударили в глаз кинжалом, когда он выходил из Храма Торговли, брата его Перено удавила рабыня из перинного дома. Маршала Морео Дагареона убили свои же гвардейцы; Маттено Ортиса, большого почитателя богини Пантеры, растерзала собственная дикая кошка, чью клетку почему-то забыли запереть на ночь.

Должностей Лисандро его дети унаследовать не могли, но все же наследство им досталось немалое: дворец отошел его дочери Лисаре, корабли – сыну Драко, бордель – сыну Фредо, а библиотека – дочери Марре. Состояние его, хранящееся в банке Рогаре, было поделено между всеми отпрысками – даже бастарды получили свою долю, хоть она и была меньше той, что полагалась законнорожденным детям. Сам банк возглавил старший сын Лисаро, о котором справедливо говорили, что «он во сто крат честолюбивее отца, но и вполовину не так умен». Лисаро Рогаре хотел править Лиссом, но для того, чтобы подобно Лисандро, десятилетиями приумножать свою власть и богатства, ему недоставало ни хитрости, ни терпения. Видя, как его соперники погибают один за другим, он прежде всего позаботился о собственной безопасности и приобрел у рабовладельцев Астапора тысячу Безупречных. Эти воины-евнухи считались лучшими пешими солдатами в мире, а кроме того, были приучены к беспрекословному повиновению, и хозяин мог не бояться бунта или измены. Защитив себя, Лисаро позаботился о том, чтобы его избрали маршалом: он завоевал симпатии простого люда, устраивая богатые празднества, и заручился поддержкой магистров, раздавая невиданные дотоле взятки. Быстро растратив свое личное состояние, он начал брать золото из банка – для того, чтобы устроить короткую победоносную войну с Тирошем или Миром, как он сказал позже. Вся слава вместе с должностью верховного магистра досталась бы маршалу, то есть ему, а разграбив неприятельский город, он восполнил бы взятое из банка и стал первым богачом Лисса.

План этот был весьма глуп, и скоро все пошло наперекосяк. По легенде, первые слухи о несостоятельности банка Рогаре пустили люди, нанятые Железным банком Браавоса. Однако, откуда бы ни пошли слухи, скоро об этом заговорил весь Лисс. Городские магистры и крупные торговцы начали требовать возврата своих вкладов; сначала их было немного, но число недовольных росло, и скоро золото стало утекать из сокровищницы Лисаро рекой… а затем эта река пересохла.

К тому времени самого Лисаро и след простыл. Видя, что его ждет крах, он бежал из Лисса под покровом ночи, прихватив с собой трех рабынь-наложниц, шестерых слуг, сотню Безупречных и бросив жену, дочерей и дворец. Это встревожило городских магистров настолько, что они немедленно захватили банк Рогаре и нашли его хранилище полностью опустошенным.

Последующее за этим падение дома Рогаре было быстрым и безжалостным.

Братья и сестры Лисаро заявили, что непричастны к разграблению банка, но многие сомневались в их невиновности. Драко Рогаре сбежал в Волантис на одной из своих галей, а его сестра Марра, переодевшись мужчиной, попросила убежища в храме Индроса. Однако всех остальных, включая бастардов, схватили и предали суду. На восклицание Лисары Рогаре «Но я же не знала!» магистр Тигаро Моракос ответил: «А следовало бы знать», и толпа яростно взревела, соглашаясь с ним; Лисаро разорил половину города.

Причиненный им ущерб не ограничился одним Лиссом. Как только вести о падении дома Рогаре достигли Вестероса, купцы и лорды смекнули, что вверенные им Рогаре деньги потеряны. Моредо Рогаре, не теряя времени, передал командование Алину Дубовому Кулаку и отплыл в Браавос. Лотто Рогаре при попытке бежать из Королевской Гавани был взят под стражу Лукасом Лейгудом и его золотыми плащами. Железный Трон конфисковал его письма, счетные книги и все золото с серебром, оставшееся в подвалах банка на вершине холма Висеньи. Сир Марстон Уотерс с двумя своими гвардейцами и полусотней стражников между тем штурмовал «Русалку». Посетителей выгнали на улицу, не дав им одеться (среди них, по его собственному признанию, был и Гриб), а лорда Рогерио, окруженного частоколом копий, увели под улюлюканье толпы. В Красном Замке обоих братьев заточили в башне десницы: от подземелья их на время спасло родство с женой принца Визериса. После гибели сира Корвина в Долине регентов осталось лишь двое: лорд Рован и великий мейстер Манкен. Поначалу все полагали, что взять братьев Рогаре под стражу велел десница, однако такое мнение бытовало недолго, ибо в тот же вечер лорд Рован присоединился к обоим узникам, причем «персты», долженствовавшие его защищать, и пальцем не шевельнули. Когда сир Мервин Флауэрс вошел в зал совета, чтобы взять его милость под стражу, Тессарио-Тигр приказал своим людям не вмешиваться. Сопротивление оказал лишь оруженосец лорда Рована, но его быстро скрутили. «Смилуйтесь над ним!» – взмолился лорд Таддеуш. Парнишку пощадили, но Флауэрс отрезал ему ухо со словами: «Впредь тебе наука: не перечь Королевской Гвардии».

Тремя предателями, брошенными в темницу и ожидающими суда, список не ограничился. Под стражу также взяли трех кузенов лорда Рована, одного из его племянников и пару дюжин конюхов, слуг и рыцарей, состоявших у него на службе; все они сдались без боя, захваченные врасплох. Но когда сир Амори Пек с дюжиной латников пришел к крепости Мейегора, на разводном мосту их встретил сам Визерис Таргариен с боевым топором в руках. «Принцу было всего тринадцать, да и сложения он был тщедушного, – рассказывал Гриб. – Не знаю, смог бы он поднять столь тяжелый топор, не говоря уж о том, чтоб кого-нибудь зарубить».

«Если вы пришли за моей супругой, ступайте прочь, – сказал юный принц, – ибо пока я дышу, я не дам вам пройти».

Сир Амори нашел сие заявление скорее забавным, нежели устрашающим.

«Вашу супругу требуется допросить в связи с изменой ее братьев», – ответил он.

«Кто отдал такой приказ?» – осведомился принц.

«Десница».

«Лорд Рован?»

«Лорд Рован смещен, и новым десницей стал сир Марстон Уотерс».

Тут из ворот крепости появился сам Эйегон Третий и встал рядом с братом.

«Король здесь я, – напомнил он собравшимся, – и сира Марстона я своим десницей не назначал».

Гриб говорит, что при виде Эйегона сир Амори несколько опешил, но колебался недолго.

«Ваше величество еще слишком юны, – сказал он. – До вашего совершеннолетия подобные дела решают ваши верные лорды; они и выбрали сира Марстона».

«Лорд Рован тоже мой регент», – возразил король.

«Он перестал им быть, предав ваше доверие».

«Кто же принял такое решение?»

«Королевский десница».

Принц Визерис расхохотался (сам король Эйегон, к великому разочарованию Гриба, никогда не смеялся).

«Десница назначает регента, а регент – десницу, вот так хоровод! – воскликнул он. – Знайте же, сир, что я и пальцем не дам тронуть мою жену. Убирайтесь прочь, или клянусь – вы все умрете».

Тут терпение сира Амори Пека лопнуло. Он не мог уступить двум мальчишкам, тринадцати и пятнадцати лет, старший из коих был к тому же и безоружен.

«Довольно, – сказал он и приказал своим людям убрать обоих с дороги. – Поосторожней только, они не должны пострадать».

«Да падет это на вашу голову, сир. – Визерис глубоко вогнал топор в настил моста, отбежал назад и сказал: – Кто заступит за этот топор, жить не будет».

Король взял его за плечо и оттащил в крепость, а вместо них на мост вышла тень.

Чернокожего, ростом около семи футов Сардока подарил леди Ларре ее отец, Лисандро Рогаре. Лицо гиганта под шелковой черной вуалью было сплошь покрыто тонкими белыми шрамами; ему вырвали язык и отрезали губы, сделав не только немым, но и уродом. Говорили, что он выиграл сотни сражений в бойцовых ямах Миэрина; что однажды, лишившись меча, он разорвал противнику глотку зубами; что он пил кровь убитых врагов; что он убивал львов, медведей, волков и вивернов одними камнями, которые вырывал из песка арены.

Мы затрудняемся сказать, есть ли в этих сказках хоть доля правды. Неграмотный Сардок любил, по словам Гриба, музыку и часто играл у дверей леди Ларры красивые и печальные мелодии на диковинном инструменте из златосерда и черного дерева почти с него ростом. «Иногда мне удавалось рассмешить госпожу, хотя она по-нашему едва пару слов понимала, – говорит шут, – но от игры Тени она всегда плакала, и это ей, как ни странно, нравилось больше».

У ворот крепости Мейегора в ту ночь звучала иная музыка. Люди сира Амори Пека бросились на Сардока с мечами и копьями, он же избрал своими инструментами обтянутый вареной кожей щит из ночного дерева с железными скрепами и кривой меч с рукоятью драконьей кости; в свете факелов темный клинок сверкал и переливался, показывая всем, что это валирийская сталь. Враги завывали, кричали, осыпали его проклятиями, Тень же не издавал ни звука; он по-кошачьи перемещался среди людей Пека, и лишь его клинок свистел, рассекая вражеские кольчуги легко, как пергамент. Гриб, будто бы наблюдавший за сражением с крыши, рассказывает, что Тень скорее напоминал «жнеца, нежели воина. С каждым взмахом падали все новые колосья, и отличием служило лишь то, что колосья эти кричали и изрыгали проклятия». Смелости людям сира Амори было не занимать, и некоторые из них успевали даже нанести ответный удар. Но Тень был все время в движении и шутя отражал эти удары щитом, а потом им же сталкивал врагов с моста прямо на железные пики.

Сир Амори Пек, нужно отдать ему должное, не посрамил Королевской Гвардии. К тому времени, как он обнажил свой меч, на мосту уже пали трое его людей, а еще двое корчились на пиках внизу. «Под белым плащом у него были белые же чешуйчатые доспехи, – рассказывает Гриб, – но шлем его не имел забрала. Не взял он с собой и щита, и Сардок заставил его пожалеть об этом». Тень превратил поединок в танец; он наносил сиру Амори рану, убивал одного из его людей, а после снова возвращался к белому рыцарю и наносил новый удар. Но Пек упорно сражался, и под конец боги на мгновение улыбнулись ему: один из стражников, падая с моста, успел ухватиться за кривой меч и вырвал его из рук Тени. Сир Амори, с трудом поднявшись с колен, бросился на безоружного врага, но Тень вытащил из моста топор Визериса и разрубил шлем сира Амори вместе с головой от макушки до шеи. Сбросив его тело на пики, Сардок спихнул с моста оставшихся убитых и раненых и вернулся в крепость. Король сразу приказал поднять разводной мост, опустить решетку и затворить ворота. Замок в замке теперь был полностью закрыт для врагов и оставался закрытым еще восемнадцать дней.

Весь остальной Красный Замок находился в руках сира Марстона Уотерса и его королевских гвардейцев, а порядок в городе поддерживал сир Лукас Лейгуд с золотыми плащами. Утром после битвы на мосту оба пришли к крепости, чтобы просить короля покинуть свое убежище.

«Ваше величество несправедливы к нам, думая, что мы замышляем недоброе против вас, – сказал сир Марстон (из рва в это время вытаскивали тела убитых Сардоком). – Мы поступаем так, чтобы оградить ваше величество от ложных друзей и изменников. Сир Амори поклялся защищать вас и, коли потребуется, отдать за вас жизнь. Он был вам верен, как верен и я. Он не заслужил смерти от рук этого зверя».

Король Эйегон был непоколебим.

«Сардок не зверь, – ответил он с крепостной стены. – Он не может говорить, но хорошо слышит и повинуется приказам. Я приказал сиру Амори отступить, и он отказался; брат мой предупредил, что с ним будет, если он заступит за топор. Я думал, что клятва гвардейца подразумевает подчинение своему королю».

«Мы клянемся слушаться короля, это так, – сказал сир Марстон. – Как только вы достигнете совершеннолетия, и я, и братья мои с радостью падем на мечи, коли вы нам прикажете. Но пока вы еще дитя, клятва предписывает нам подчиняться деснице, ибо глас десницы – глас короля».

«Мой десница – лорд Таддеуш».

«Лорд Таддеуш продал ваше королевство Лиссу и ответит за это. Я буду вашим десницей до тех пор, пока вина его или невиновность не будут доказаны. – Сир Марстон обнажил меч и преклонил колено. – Клянусь мечом своим пред взорами людей и богов: никто не причинит вам вреда, покуда я рядом с вами».

Если он надеялся, что его слова убедят короля, то был вскоре жестоко разочарован.

«Ты был рядом со мной, когда дракон пожирал мою мать; ты стоял и смотрел, – сказал Эйегон. – Я не позволю тебе стоять и смотреть, как убивают жену моего брата».

С этими словами король покинул крепостную стену, и никакие увещевания сира Марстона Уотерса не убедили его вернуться: ни в тот день, ни в другой, ни в третий.

На четвертый день вместе с сиром Марстоном пришел великий мейстер Манкен.

«Молю вас, государь, оставьте эти детские выходки и спуститесь к нам, чтобы мы могли вам служить».

Король Эйегон молча смотрел на него со стены, но Визерис был далеко не столь сдержан. Он приказал Манкену немедленно отправить «тысячу воронов», дабы во всем королевстве знали, что король стал пленником в своем собственном замке. На это великому мейстеру отвечать было нечего, но воронов он не выпустил.

В последующие дни Манкен предпринял еще несколько попыток улестить короля, уверяя Эйегона и Визериса, что все предпринятые действия были абсолютно законными. Сир Марстон перешел от просьб к угрозам, а от угроз – к торгу. Привели септона Бернарда, дабы тот помолился Старице и попросил ее вернуть королю разум.

Ничто, однако, не помогало: на все их усилия юный король отвечал лишь угрюмым молчанием.

Эйегон вышел из себя лишь однажды, когда среди молящих появился его мастер над оружием, сир Гарет Лонг.

«А если я не покорюсь, сир, кого вы накажете? – закричал король. – Разве что кости несчастного Гейемона, ведь крови в нем уже не осталось!»

Многие удивлялись, как новому деснице и его соратникам удавалось сохранять выдержку и продолжать переговоры, которые ни к чему не вели. В Красном Замке у сира Марстона было семь сотен латников, золотые плащи сира Лукаса Лейгуда превышали числом две тысячи, крепость же Мейегора, хоть и грозная, охранялась слабо. Из тех лиссенийцев, что прибыли в Вестерос с леди Ларрой, осталось лишь семеро вместе с Тенью – остальные ушли с ее братом Моредо в Долину. Несколько верных лорду Ровану людей успели добраться до крепости прежде, чем закрылись ворота, но среди них не было ни одного рыцаря, оруженосца или латника, как не было таковых и среди приближенных короля. Единственный в стенах крепости рыцарь, сир Рейнард Рескин, находился там в качестве пленника: лиссенийцы скрутили его в самом начале переворота. Гриб рассказывает, что придворные дамы королевы Дейенеры облачились в кольчуги и взяли в руки копья, чтобы создать впечатление, будто у короля Эйегона больше защитников, нежели полагают его противники; однако подобная уловка вряд ли могла одурачить сира Марстона и его соратников.

Стоит задуматься, почему сир Марстон Уотерс просто не взял крепость штурмом. Людей у него было предостаточно. Некоторых, конечно, убили бы Сардок и прочие лиссенийцы, но даже Тень не сможет сопротивляться вечно. Однако десница медлил и не оставлял попыток покончить с «тайной осадой» (как стали называть эти события позже) миром, хотя дело разрешилось бы гораздо быстрее, действуй он мечами, а не речами.

Некоторые говорили, что сир Марстон попросту боялся выйти на поединок со страшным Сардоком, но в это трудно поверить.

Ходили также слухи, что то ли сам король, то ли принц пригрозил повесить пленных гвардейцев при первой попытке штурма, но Гриб говорит, что это «наглая ложь».

Самое вероятное объяснение, как всегда, проще всех. Большинство ученых мужей сходятся в том, что Марстон Уотерс не отличался отвагой, да и человеком был никудышным. Будучи бастардом, он все же сумел стать рыцарем и получить скромное место при дворе Эйегона Второго, однако вряд ли бы продвинулся дальше; лишь благодаря родству сира Марстона с рыбаками Драконьего Камня именно его из сотни более достойных рыцарей избрал Ларис Стронг, чтобы спрятать короля Эйегона от занявшей престол Рейениры. Со временем Уотерс поднялся высоко: стал лордом-командующим Королевской Гвардией в обход тех, кто превосходил его как происхождением, так и доблестью. Как десница короля он должен был стать самым могущественным человеком королевства до совершеннолетия Эйегона Третьего, но в решающий момент дрогнул: его остановили принесенные клятвы и честь, как сей бастард ее понимал. Не желая запятнать свой белый плащ нападением на короля, коего клялся защищать, сир Марстон решил отказаться от штурма, надеясь урезонить Эйегона словами (или голодом, ибо припасы в крепости подходили к концу).

На двенадцатый день «тайной осады» к крепости привели закованного в цепи сира Таддеуша Рована, дабы он сознался в своих преступлениях. Септон Бернард перечислил обвинения против сира Таддеуша: его обвиняли в том, что он брал взятки золотом и девками (по словам Гриба, он предпочитал чужеземок из борделя «Русалка», чем моложе, тем лучше); что он отправил Моредо Рогаре в Долину, чтобы лишить законного наследства сира Арнольда Аррена; что он вступил в сговор с Дубовым Кулаком, чтобы сместить Анвина Пека с поста десницы; что он участвовал в махинациях банка Рогаре и тем самым способствовал разорению «многих добрых людей Вестероса, преданных королю, благородного происхождения и положения высокого»; наконец, что он сделал воеводой своего сына, «явно сего не достойного», из-за чего погибли тысячи воинов в Лунных горах.

Но самое ужасное обвинение заключалось в том, что его милость вместе с тремя Рогаре замышлял отравить короля Эйегона и супругу его, чтобы сделать принца Визериса королем, а Ларру из Лисса – королевой.

«Яд, который они использовали, называется “слезы Лисса”, – заявил Бернард, и великий мейстер Манкен сие подтвердил. – Ваше величество по милости Семерых уцелели, но Гейемон, юный друг ваш, расстался с жизнью».

Когда септон завершил свою речь, сир Марстон Уотерс сказал:

«Лорд Рован признался, что повинен во всех этих преступленьях». – С этими словами он знаком приказал лорду-инквизитору, Джорджу Грейсфорду, вывести узника вперед. Ноги лорда Таддеуша были закованы в тяжелые кандалы, лицо посинело и опухло до неузнаваемости; поначалу он не двигался с места, но лорд Грейсфорд кольнул его в спину кинжалом, и тогда он глухо промолвил:

«Сир Марстон говорит правду, ваше величество. Я во всем сознался. Лотто пообещал мне пятьдесят тысяч золотых драконов, коли я это устрою, и еще столько же, когда Визерис взойдет на престол. А яд мне дал Рогерио».

Речь сира Рована была столь прерывистой и невнятной, что многие на стенах крепости подумали, что он пьян, пока Гриб не заметил, что у него выбиты все зубы.

Эта исповедь лишила короля Эйегона Третьего дара речи. Он смотрел на сира Таддеуша с таким отчаяньем на лице, что Гриб испугался, как бы король не бросился со стены на острые пики, дабы воссоединиться с первой своей королевой.

Отвечать пришлось принцу Визерису.

«А что же супруга моя, леди Ларра? – прокричал он. – Была ли и она причастна к вашему заговору, милорд?»

Лорд Рован медленно кивнул:

«Да, была».

«А я?» – спросил принц.

«И вы были», – глухо ответил лорд Рован.

Такой ответ, казалось, удивил сира Марстона и весьма разозлил Джорджа Грейсфорда.

«А яд в пирог, осмелюсь предположить, подсыпал Гейемон Сребровласый?»

«Если вам так угодно, мой принц», – пробормотал Таддеуш Рован.

Принц посмотрел на своего брата и сказал:

«Гейемон, как и все мы, ни в чем не повинен».

«Не вы ли отравили короля Визериса, лорд Рован?» – крикнул тут Гриб.

На это бывший десница снова кивнул и сказал:

«Сознаюсь и в этом, милорд».

Лицо короля посуровело.

«Сир Марстон, – сказал он. – Этот человек – десница короля, и в измене он не повинен. Изменники здесь те, кто пытал его и принудил оговорить себя и других. Если вы любите своего короля, немедля возьмите под стражу лорда-инквизитора; иначе я уверюсь в том, что вы столь же лживы, как и он».

Его голос звенел над крепостными стенами; в это мгновение сломленный несчастьями мальчик казался истинным королем.

Некоторые и по сей день утверждают, что сир Марстон Уотерс был лишь орудием в чужих руках, честным рыцарем, обманутым людьми более коварными, нежели он. Другие полагают, что он с самого начала состоял в заговоре, но предал своих сообщников, когда почувствовал, что дело оборачивается не в их пользу.

Как бы там ни было, сир Марстон исполнил королевский приказ. Королевская Гвардия схватила лорда Грейсфорда и бросила в ту самую темницу, властелином коей он был еще утром. С лорда Рована сняли оковы, а его рыцарей и слуг вывели из подземелья на свет.

Джорджа Грейсфорда пытать не пришлось: язык ему развязал один вид страшных орудий, и он сразу же назвал имена остальных заговорщиков, среди коих оказались покойный сир Амори Пек, сир Мервин Флауэрс из Королевской Гвардии, Тессарио-Тигр, септон Бернард, сир Гарет Лонг, сир Виктор Рисли, начальник городской стражи сир Лукас Лейгуд, шестеро из семи капитанов городских ворот и даже три дамы маленькой королевы.

Без боя сдались не все. Когда пришли за Лукасом Лейгудом, у Божьих ворот произошло короткое, но яростное сражение, в котором пало девять воинов, включая самого сира Лукаса. Трое из обвиняемых капитанов скрылись вместе с дюжиной своих стражников. Тессарио-Тигр тоже решил бежать, но его схватили около Речных ворот в портовой таверне, где он сговаривался с капитаном иббенийского китобойного судна.

Сира Мервина Флауэрса Марстон Уотерс решил взять под стражу самолично.

«Мы оба бастарды и к тому же связаны братскою клятвой», – сказал он будто бы сиру Рейнарду Рескину.

Услышав о признании Грейсфорда, сир Мервин сказал:

«Отдаю вам свой меч». Протянув его Марстону Уотерсу рукоятью вперед, сир Мервин выхватил свободной рукой кинжал и вонзил лорду-командующему в живот. Затем он добежал до конюшни, где попытался оседлать коня и убил пьяного латника и двух конюшат, заставших его за этим занятием. Но на шум прибежали другие, и рыцарь-бастард был забит до смерти. Он умер в том же белом плаще, честь которого запятнал.

Его командир, сир Марстон Уотерс, пережил брата по оружию ненадолго. Его нашли истекающим кровью в башне Белый Меч и отнесли к великому мейстеру Манкену. Тот нашел рану смертельной, но все же зашил ее и дал раненому макового молока; сир Марстон Уотерс испустил дух в ту же ночь.

Лорд Грейсфорд назвал в числе заговорщиков и самого сира Марстона, заявив, что этот «гнусный предатель» с самого начала был с ними. Сие утверждение сир Марстон опровергнуть уже не мог, всех же прочих изменников до суда поместили в темницу.

Некоторые из них уверяли, что ни в чем не повинны; другие, подобно сиру Марстону, говорили, что действовали из лучших побуждений, будучи уверенными в предательстве Таддеуша Рована и лисссенийцев. Некоторые, впрочем, были более откровенны. Особой разговорчивостью отличался сир Гарет Лонг: он во всеуслышание заявил, что король Эйегон Третий не способен держать в руках меч и на Железном Троне ему делать нечего. Септон Бернард ссылался на Веру: лиссенийцам и их заморским богам не место-де в Семи Королевствах. Они с самого начала порешили, что леди Ларра должна умереть вместе с братьями, чтобы Визерис освободился от нее и женился на вестеросской девице.

Самым откровенным из заговорщиков был Тессарио-Тигр. Он все делал из мести, да еще ради денег и девок. Рогерио Рогаре запретил ему появляться в «Русалке» за то, что Тессарио ударил одну из девушек; в уплату за свои услуги Тигр потребовал бордель вкупе с мужским естеством Рогерио, что и было ему обещано.

На вопрос инквизиторов, кто это ему обещал, Тессарио ответил усмешкой, но когда тот же вопрос повторили под пыткой, усмешка сменилась гримасой боли.

Оглашая застенок криками, Тигр назвал сначала одного Марстона Уотерса, но потом указал на Джорджа Грейсфорда и на Мервина Флауэрса. По словам Гриба, Тессарио умер, не успев назвать четвертого и, возможно, единственно верного имени.

Имя это, ни разу не упомянутое, висело над Красным Замком подобно грозовой туче. В своих заметках Гриб говорит о том, что немногие в то время осмеливались прямо сказать: был еще один заговорщик, который все это и придумал, но сам оставался в стороне, двигая остальными, как марионетками. «Тайный кукловод», – так зовет его Гриб.

«Лорд Грейсфорд был жесток, но умом не вышел, – повествует шут, – Лонг смел, но бесхитростен; Рисли пил беспробудно; септон Бернард был благочестивый болван, а Тессарио Большой Палец – кровожадный волантинец хуже всякого лиссенийца. Бабы… ну какой спрос с баб? Гвардейцы привыкли подчиняться, а не приказывать. Лукас Лейгуд любил покрасоваться в золотом плаще, а дрался, пил и сношался не хуже прочих… но какой из него заговорщик? Однако все они знались с одним человеком – с Анвином Пеком, лордом Звездной Вершины, Данстонбери и Белой Рощи, бывшим десницей короля».

Вне всякого сомнения, эти подозрения разделяли многие. Как только раскрылся заговор, стало понятно, что некоторые из заговорщиков были связаны с бывшим десницей узами родства, а другие обязаны ему своим положением при дворе. Кроме того, Пек и сам был опытным заговорщиком: ему уже случалось замышлять убийство двух драконьих наездников в гостинице «Водяной орех». Но во время тайной осады Пек был в Звездной Вершине, и никто из предполагаемых сообщников ни разу его не упомянул, так что его участие в заговоре остается недоказанным и поныне.

Зловоние недоверия и обмана пропитало Красный Замок столь сильно, что король Эйегон Третий не покидал крепость Мейегора еще шесть дней после того, как Визерис опроверг лживые признания лорда Рована. Лишь когда великий мейстер Манкен отправил полчища воронов, призывая пятьдесят верных королю лордов в Королевскую Гавань, его величество разрешил опустить подъемный мост. В крепости совсем не осталось съестного, и королева Дейенера каждый вечер плакала от голода, а ее придворные дамы так ослабели, что двух пришлось переносить через мост на руках.

К тому времени, как король покинул свое убежище, лорд Грейсфорд уже назвал всех изменников; многих из них схватили, некоторые бежали, а Марстон Уотерс, Мервин Флауэрс и Лукас Лейгуд были убиты. Вскоре Таддеуш Рован вновь вернулся в башню Десницы, но все понимали, что здоровье не позволит ему вернуться и к своим обязанностям. Иногда казалось, что это прежний лорд Рован, отважный и сильный духом, но то, что с ним сотворили, полностью сломило его.

Он то и дело начинал неудержимо рыдать, и Гриб, чья жестокость не уступала уму, издевался над стариком, заставляя его признаваться во всевозможных бредовых преступлениях.

«Однажды, – пишет он, – я заставил его признаться в том, что это он наслал Рок на Валирию. Все при дворе так и покатились со смеху, но теперь я сгораю со стыда, вспоминая об этом».

Месяц спустя лорду Ровану лучше не стало, и великий мейстер Манкен рекомендовал королю освободить его от должности. Рован отправился в свою вотчину Золотая Роща, пообещав королю вернуться, как только поправит здоровье, но по дороге домой скончался; с ним были двое его сыновей.

До конца года великий мейстер совмещал обязанности регента и десницы, ибо королевству был нужен правитель, а король Эйегон Третий еще не достиг совершеннолетия. Но мейстеру, носящему цепь и связанному обетами, не подобало судить лордов и рыцарей, отчего изменники так и томились в тюрьме, ожидая, когда будет назначен новый десница.

Старый год подошел к концу, и начался новый; один за другим призванные королем лорды прибывали в Королевскую Гавань – вороны сделали свое дело. Собрание 136 года, хоть и не считалось Большим советом, было самым многочисленным в истории Семи Королевств со 101 года, когда Старый Король призвал лордов в Харренхолл. Вскоре в Королевской Гавани и яблоку было негде упасть, к великой радости торговцев, шлюх и держателей постоялых дворов. Большинство лордов прибыло с королевских, речных и штормовых земель. Приезжали и из Долины, где лорд Дубовый Кулак и Кровавый Бен Блэквуд принудили наконец Позлащенного Сокола, Безумного Наследника, Бронзового Великана и всех их сторонников склонить колено и поклясться в верности Джоффри Аррену (лорд Аррен самолично прибыл на совет в сопровождении Гунтора Ройса, Квентона Корбрея и Изембарда Аррена). От западных земель Джоанна Ланнистер прислала своего кузена и трех знаменосцев; Торрхен Мандерли прибыл из Белой Гавани с двумя дюжинами рыцарей и родичей, а кортеж Лионеля Хайтауэра и леди Сэм из Староместа насчитывал шестьсот человек. Но самая большая свита была у лорда Анвина Пека, который привел с собой тысячу своих солдат и еще пять сотен наемников. «Чего ему бояться, казалось бы?» – язвил Гриб).

Под сенью пустующего Железного Трона (король Эйегон Третий не почтил их своим присутствием) собравшиеся попытались избрать новых регентов, которые будут править до совершеннолетия короля, но и две недели спустя не пришли к согласию. В отсутствие сильного короля, который направил бы их на правильный путь уверенной дланью, многие лорды вспомнили старые обиды, и затянувшиеся было раны Пляски Драконов вновь начали кровоточить. У сильных властителей было много врагов, а на лордов помельче, которые не могли похвастаться властью или богатством, смотрели свысока.

Отчаявшись добиться согласия, великий мейстер Манкен предложил выбрать трех регентов жребием. Принц Визерис поддержал его, и предложение мейстера было принято. Жребий выпал Виллему Стакспиру, Марку Мерривезеру и Лоренту Грандисону. Все трое были, можно смело сказать, безобидны и ничем особым не выделялись.

Избрание королевского десницы было делом куда более важным, и собравшиеся не хотели отдавать сие решение на откуп вновь назначенным регентам.

Некоторые, особенно лорды с Простора, настаивали, что десницей вновь должен стать Анвин Пек, но им пришлось замолчать после слов принца Визериса, что его брат предпочитает кого-нибудь помоложе, «кто вряд ли наводнит его двор изменниками». Предложенного кем-то Алина Велариона сочли слишком юным. По той же причине были отвергнуты кандидатуры Кермита Талли и Бенжикота Блэквуда, и взоры лордов обратились к Торрхену Мандерли из Белой Гавани. Его знали немногие, а стало быть, и врагов к югу от Перешейка у него не было (за исключением разве что лорда Анвина Пека, отличавшегося злопамятностью).

«Ладно, я готов за это взяться, – сказал лорд Торрхен. – Но если мне придется иметь дело с мошенниками-лиссенийцами и их клятым банком, мне понадобится человек, который смыслит в деньгах». Тогда Дубовый Кулак предложил Изембарда Аррена, Позлащенного Сокола Долины. Чтобы умаслить лорда Анвина Пека и его сторонников, Гедмунда Пека Большой Топор назначили лордом-адмиралом и мастером над кораблями (говорят, что Дубового Кулака это скорее позабавило, нежели рассердило; он сказал, что «это достойный выбор, ибо сир Гедмунд платит за корабли, а я на них плаваю»). Сир Рейнард Рескин стал новым лордом-командующим Королевской Гвардией, а сир Адриан Торне – командиром золотых плащей (раньше он был капитаном Львиных ворот, единственным из семи капитанов под началом Лукаса Лейгуда, кого не обвинили в измене).

Итак, дело было сделано. Королю Эйегону Третьему нужно было лишь скрепить решение лордов своей печатью, что он без возражений и сделал на следующее утро, прежде чем снова удалиться в свои покои.

Новый десница незамедлительно приступил к своим обязанностям. Первая стоявшая перед ним задача была не из легких: он должен был устроить суд над изменниками, которые обвинялись в убийстве Гейемона Сребровласого и заговоре против короля. В измене обвинялись ни много ни мало сорок два человека: те, на кого указал лорд Грейсфорд, в свою очередь, называли под пыткой кого-то еще. Шестнадцать изменников сбежали, шесть были мертвы, поэтому перед судом предстали лишь восемнадцать. Тринадцать из них уже признали, что их вовлекли в эти ужасные преступления, – инквизиторы короля были весьма настойчивы. Пятеро по-прежнему настаивали на своей невиновности, утверждая, что верили в то, что предатель как раз лорд Рован, и хотели спасти короля от замышлявших его убить лиссенийцев.

Суды длились тридцать три дня, и принц Визерис присутствовал на всех разбирательствах. Иногда его сопровождали жена леди Ларра, носившая под сердцем их второе дитя, и сын Эйегон с кормилицей.

Король Эйегон приходил лишь трижды, когда судили Гарета Лонга, Джорджа Грейсфорда и септона Бернарда; к судьбе остальных обвиняемых он никакого интереса не проявил. Королева Дейенера на суде и вовсе не появлялась.

Сира Гарета и лорда Грейсфорда приговорили к смерти, но оба выбрали Дозор. Лорд Мандерли распорядился посадить осужденных на корабль до Белой Гавани, откуда их препроводят к Стене.

Верховный септон написал письмо с просьбой пощадить септона Бернарда, «который может искупить свою вину, проводя время в молитвах и размышлениях и творя добро», и Мандерли проявил снисхождение. Септона не обезглавили, но оскопили и отправили босиком из Королевской Гавани в Старомест, с собственным мужским естеством на шее. «Коли он это переживет, его святейшество может поступать с ним, как его душе угодно», – заявил десница. Бернард выжил, дал обет молчания и провел остаток дней своих, переписывая священные книги в Звездной септе.

Золотые плащи, которых обвинили в измене и успели схватить (многие сбежали), последовали примеру сира Гарета и лорда Грейсфорда, предпочтя Стену топору. Так же поступили и оставшиеся в живых персты… лишь один из них, сир Виктор Рисли, бывший ранее Королевским Правосудием, воспользовался своим правом помазанного рыцаря и потребовал испытания поединком, «дабы пред взорами богов и людей доказать мою невиновность жизнью своей». Сира Гарета Лонга, который первым указал на Рисли как на изменника, вновь привели на суд, дабы сразиться с ним.

«Ты всегда был никчемным болваном, Виктор», – сказал сир Гарет, когда ему в руки вложили меч. Бывший мастер над оружием быстро расправился с бывшим палачом, повернулся к оставшимся приговоренным в конце тронного зала и осведомился, есть ли еще желающие.

Самым непростым был суд над тремя женщинами; все они обвинялись в измене, все были знатными дамами и приближенными королевы. Люсинда Пенроз (та, на которую напали во время соколиной охоты перед балом Девичьего Дня) призналась в том, что желала Дейенере смерти. «Если бы мне не рассекли нос, то это она прислуживала бы мне, а не я ей. Из-за нее мне теперь не видать мужа». Кассандра Баратеон признала, что часто делила ложе с Мервином Флауэрсом, а иногда и с Тессарио-Тигром, «но лишь когда сир Мервин просил меня о том». Когда Виллем Стакспир предположил, что это было частью обещанной волантинцу награды, леди Кассандра расплакалась.

Но даже признание Кассандры поблекло в сравнении с тем, что рассказала четырнадцатилетняя леди Присцилла Хогг, низкорослая, коренастая и невзрачная: ей почему-то взбрело в голову, что принц Визерис женится на ней, если леди Ларра из Лисса умрет. «Он всегда улыбается, когда видит меня, – говорила она на суде, – а однажды, проходя мимо меня по лестнице, задел плечом мою грудь».

Лорд Мандерли, великий мейстер Манкен и регенты тщательно допросили всех трех. Гриб предполагает, что от них добивались имени четвертой заговорщицы, которое до сих пор не упоминалось: леди Клариссы Осгри, вдовой тетушки лорда Анвина Пека.

Леди Кларисса распоряжалась всеми служанками и придворными дамами королевы Дейенеры, а до того и королевы Джейегеры; она была весьма хорошо знакома со многими заговорщиками (Гриб говорит, что она была любовницей Джорджа Грейсфорда и пытки действовали на нее столь возбуждающе, что иногда она пособляла своему возлюбленному лорду-инквизитору в подземельях). Если она участвовала в заговоре, то в нем наверняка был замешан и Анвин Пек.

Однако усилия дознавателей ничем не увенчались: когда лорд Торрхен прямо спросил женщин, была ли леди Кларисса в сговоре с изменниками, все три лишь покачали головой.

Хотя сами Люсинда Пенроз, Кассандра Баратеон и леди Присцилла, вне всякого сомнения, были повинны в измене, их роль в заговоре все же была незначительной. По этой причине, а также потому, что они были женщинами, лорд Мандерли решил проявить к ним снисхождение. Решено было, что Люсинде Пенроз и Присцилле Хогг отрежут носы, но если они посвятят себя Вере, казнь будет отложена и осуществится, лишь если они нарушат свои обеты.

Знатное происхождение Кассандры Баратеон спасло ее от подобной участи: как-никак она была старшей дочерью покойного лорда Баратеона и сестрой нынешнего лорда Штормового Предела, к тому же некогда обрученной с королем Эйегоном Вторым.

Здоровье не позволило ее матери, леди Эленде, лично присутствовать на суде, но она прислала в качестве представителей Штормового Предела трех знаменосцев своего сына. С помощью лорда Грандисона, также знаменосца Баратеонов, леди Кассандру обручили с сиром Уолтером Бронхиллом, рыцарем, имевшим на мысе Гнева несколько мер земли и замок, про который говорили, что он «слеплен из грязи с соломой». Сир Уолтер похоронил уже трех жен, с которыми прижил шестнадцать детей; тринадцать из них все еще были живы. Леди Эленда полагала, что забота о многочисленных отпрысках супруга, а также о детях, которых она сама подарит сиру Уолтеру, не оставит леди Кассандре времени на заговоры (так оно и случилось).

Суд над изменниками свершился, но братья леди Ларры, Лотто и Рогерио, до сих пор томились в темницах Красного Замка. Их признали невиновными в измене, убийстве и заговоре, но по-прежнему обвиняли в мошенничестве и хищениях: падение банка Рогаре разорило тысячи людей и в Лиссе и в Вестеросе. Братья, связанные узами свойства с домом Таргариенов, все же не были ни королями, ни принцами, а лордство было пожаловано им лишь по милости короля и, по мнению лорда Мандерли и великого мейстера Манкена, не стоило ничего. Посему они должны были предстать перед судом и получить наказание.

Семь Королевств и так задержались: в Лиссе разорение банка Рогаре уже привело к полному уничтожению дома Лисандро Великолепного. Дворец, доставшийся его дочери Лисаре, был конфискован, как и дома остальных детей вместе со всей обстановкой. Некоторые из торговых галей Драко Рогаре успели уйти в Волантис, но он потерял девять кораблей против каждого ушедшего, а также все верфи и склады. У леди Лисары отобрали все золото, драгоценности и платья, у леди Марры – все книги. Отобрали и «Душистый сад», когда Фредо Рогаре пытался его продать. Рабов всех Рогаре – и законнорожденных, и бастардов – продали. Когда оказалось, что все это покрывает лишь десятую часть долгов, в рабство продали и самих Рогаре вместе с детьми. Дочери Фредо и Лисаро поступили рабынями для утех в тот самый «Душистый сад», где прежде играли детьми. Самому Лисаро Рогаре, который и навлек на свою семью эти беды, тоже не удалось избежать наказания. Его вместе с гвардейцами-евнухами нашли в Валан-Терисе, где они ждали лодку, чтобы переправиться на другой берег Ройна. Безупречные, верные хозяину до конца, все до единого погибли, защищая его. Их было всего двадцать (Лисаро взял с собой сотню, но вынужден был продать остальных по дороге), и вскоре их взяли в кольцо. Лисаро отправили вниз по реке в Волантис, чьи триархи предложили Драко выкупить брата. Тот отказался и посоветовал волантинцам продать его городу Лиссу. Лисаро Рогаре вернулся домой, прикованный к веслу на волантинском невольничьем судне.

Когда его спросили в суде, на что он потратил украденное золото, он рассмеялся и начал показывать на присутствующих магистров: «Чтобы подкупить вот его, и его, и его»; он успел указать на дюжину, прежде чем его заставили замолчать. Это ему не помогло. Подкупленные им магистры проголосовали вместе с остальными за его приговор (но золота не вернули, ибо хорошо известно, что для лиссенийских магистров нажива важнее чести). В наказание за свои преступления Лисаро был прикован обнаженным к столбу у Храма Торговли; каждому, кто пострадал по его вине, дозволялось хлестнуть его кнутом (количество ударов зависело от причиненного ущерба). В хрониках записано, что среди взявших в руки кнут были его сестра Лисара и брат Фредо. Остальные лиссенийцы делали ставки на то, когда Лисаро испустит дух. Это случилось на седьмой час в первый же день наказания. Кости Лисаро оставались прикованными к столбу три года, пока его брат Моредо не похоронил их в семейном склепе.

На этот раз лиссенийское правосудие превзошло Семь Королевств в суровости. Многие в Вестеросе хотели, чтобы Лотто и Рогерио Рогаре разделили судьбу Лисаро, ибо падение банка Рогаре разорило многих, от мелких торговцев до влиятельных лордов. Но даже те, кто ненавидел братьев, не смогли найти ни малейшего доказательства того, что они были осведомлены о махинациях Лисаро или же как-то нажились на них.

В конце концов банкир Лотто был признан виновным в воровстве, ибо взял из банка золото, серебро и драгоценности, ему не принадлежавшие, и не вернул их по требованию. Лорд Мандерли предложил ему выбирать: или он отправится на Стену, или же ему отрубят правую руку, как обычному вору. «Хвала Индросу, я левша», – сказал Лотто и выбрал последнее. Против Рогерио не нашлось вовсе никаких доказательств, но лорд Мандерли все равно приговорил его к семи ударам кнутом. «За что?» – спросил пораженный Рогерио. «За то, что ты треклятый лиссениец», – отвечал Торрхен Мандерли.

После исполнения приговора братья покинули Королевскую Гавань. Рогерио закрыл свой бордель, продал дом, ковры, занавеси, кровати и прочую обстановку, даже попугаев с мартышками, а на вырученные деньги купил корабль, большой когг «Дочь русалки». Это был тот же бордель, только под парусами. Годами Рогерио плавал по Узкому морю, торгуя пряным вином, заморскими яствами и плотскими удовольствиями повсюду, от портовых городов до рыбачьих деревень. Однорукого Лотто пригрела леди Саманта, возлюбленная лорда Лионеля Хайтауэра, и он отправился с ней в Старомест. Хайтауэры и гроша не держали у лиссенийцев, отчего по-прежнему оставались одним из самых богатых родов Вестероса, уступая разве что Ланнистерам с Бобрового Утеса, и леди Саманта хотела узнать, как лучше распорядиться этим богатством. Так появился банк Староместа, еще больше обогативший Хайтауэров.

Моредо Рогаре, старший из трех братьев, прибывших в Королевскую Гавань вместе с леди Ларрой, в это время был в Браавосе, пытаясь договориться с ключарями Железного банка. Еще до конца года он с сундуком браавосского золота отправился в Тирош, чтобы добыть корабли и наемников для похода на Лисс, но эту историю мы, пожалуй, расскажем в другой раз.

Во время суда над братьями Рогаре Железный Трон пустовал: король Эйегон Третий так и не появился, но принц Визерис каждый день бывал там вместе с женой. Ни в судебных хрониках, ни у Гриба не сказано, что думала леди Ларра о приговоре десницы; однако, когда огласили вердикт, она впервые заплакала.

Вскоре лорды начали разъезжаться по своим вотчинам, и Королевская Гавань зажила по-прежнему, только с новым десницей и регентами… хотя распоряжался все больше первый. «Новых регентов избрали боги, – говорит Гриб, – и похоже, что боги столь же глупы, как и наши лорды». Шут был прав. Лорд Стакспир любил соколиную охоту, лорд Мерривезер – пиры, а лорд Грандисон – поспать, и каждый регент считал остальных болванами. Впрочем, это было не столь уж важно, ибо Торрхен Мандерли показал себя честным и расторопным десницей; о нем справедливо говорили, что Мандерли, конечно, грубиян и чревоугодник, но человек разумный и справедливый. Король Эйегон особых симпатий к нему не испытывал, но его величество вообще не слишком доверял людям, а события минувшего года только усилили его подозрительность. Да и лорд Торрхен был не особо высокого мнения о короле; в письме к дочери он отзывался о нем как об «унылом мальчишке». Однако принца Визериса Мандерли полюбил, а в королеве Дейенере просто души не чаял.

Сравнительно недолгое правление северянина было весьма богато событиями. С помощью Изембарда Аррена, Позлащенного Сокола, Торрхен Мандерли провел обширные налоговые реформы, пополнив казну и частично возместив ущерб тем, кто смог доказать, что пострадал от падения банка Рогаре. Совместно с лордом-командующим Королевской Гвардией он вновь увеличил число гвардейцев до семи человек; белые плащи были пожалованы сиру Эдмунду Варрику, Деннису Витфилду и Аграмору Коббу, заменившим Марстона Уотерса, Мервина Флауэрса и Амори Пека. Мандерли также формально аннулировал соглашение, которое Алин Дубовый Кулак подписал, чтобы добиться освобождения принца Визериса, – под тем предлогом, что оно было подписано не с вольным городом Лиссом, а с домом Рогаре, которого более не существовало.

Так как сир Гарет Лонг отправился на Стену, Красному Замку был нужен новый мастер над оружием. На эту должность десница назначил молодого способного мечника по имени сир Лукас Лотстон. Сир Лукас был сыном межевого рыцаря; он обучал юных Таргариенов владеть мечом и был столь искусным и терпеливым наставником, что скоро стал любимым учителем принца Визериса, и даже король Эйегон нехотя проникся к нему уважением. Лордом-инквизитором был назначен мейстер Ролли, совсем еще юноша; он только что прибыл из Староместа, где обучался у архимейстера Сандемана, которого считали величайшим целителем в истории Вестероса. О назначении Ролли хлопотал сам великий мейстер Манкен. «Тот, кто знает, как облегчить мучения, умеет и причинять их, – сказал он деснице, – и очень важно, чтобы лорд-инквизитор причинял страдания, потому что так велит ему долг, а не потому, что ему это любо».

Накануне Дня Кузнеца леди Ларра родила принцу Визерису второго сына, крупного и здорового мальчика, которого принц назвал Эйемоном. В честь его рождения был устроен пир, и все радовались появлению на свет нового принца… кроме, разве что, его полуторагодовалого брата Эйегона – его застали, когда он лупил младенца драконьим яйцом, положенным к нему в колыбель. Эйемон, однако, не пострадал: он поднял такой рев, что леди Ларра тут же обезоружила и отругала старшего сына.

Вскоре после этих событий лорд Алин Дубовый Кулак заскучал и начал обдумывать второе из своих великих шести путешествий. Веларионы вверили большую часть своего золота Лотто Рогаре и в итоге лишились более половины своего состояния. Чтобы восполнить утрату, лорд Алин собрал большую торговую флотилию купцов, приставив к ней для охраны дюжину своих боевых галей. Он вознамерился идти в Волантис через Пентос, Тирош и Лисс, а на обратном пути зайти в Дорн.

Говорят, что перед отплытием лорд Алин сильно повздорил с женой. В жилах леди Бейелы текла кровь дракона; она была очень вспыльчивой, и ее разозлило, что супруг только и говорит, что о принцессе Алиандре из Дорна. Но они, как обычно, вскоре и помирились. Флотилия под предводительством Алина на галее, названной в честь его матери «Дерзкая Марильда», отплыла в середине года, а леди Бейела, носившая под сердцем второе дитя лорда Алина, осталась на Дрифтмарке.

Между тем приближались шестнадцатые именины короля. Наступила весна, в королевстве был мир, и Торрхен Мандерли решил, что хорошо бы королю Эйегону и королеве Дейенере в честь совершеннолетия его величества проехаться по Семи Королевствам. Десница рассудил, что мальчику будет полезно взглянуть на свои владения и показаться подданным. Его величество был высоким, пригожим юношей; ему недоставало лишь обаяния, но у прелестной маленькой королевы обаяния было довольно и на двоих. Простолюдины сразу полюбят ее, и это пойдет на пользу угрюмому королю. Регенты, посовещавшись, решили, что поездка Эйегона займет целый год, причем он посетит даже самые отдаленные земли, куда прежде не ступала нога короля. Из Королевской Гавани королевский кортеж проследует в Синий Дол и Девичий Пруд, а оттуда, на корабле, отправится в Чаячий город. После визита в Гнездо король со свитой вернется в Чаячий и отправится морем на Север, завернув по дороге на Три Сестры.

В Белой Гавани короля и королеву встретят невиданными почестями, обещал лорд Мандерли, а потом они могут отправиться в Винтерфелл и даже посетить Стену, прежде чем снова повернуть на юг и спуститься к Перешейку по Королевскому тракту. Они остановятся в Близнецах, у леди Сабиты Фрей, посетят лорда Бенжикота в Древороне, а после Блэквудов им придется погостить и у Бракенов. Затем они проведут несколько дней в Риверране и направятся через холмы на запад, к леди Джоанне в Бобровый Утес.

Дальше – снова морем в Простор, Хайгарден, Золотую Рощу и Старую Дубраву. На Красном озере живет дракон, что Эйегону не понравится, но озеро можно объехать стороной, а визит во владения Анвина Пека поможет умаслить бывшего десницу. В Староместе им, без сомнения, удастся убедить верховного септона самолично благословить королевскую чету, а лорд Лионель и леди Саманта будут только рады показать королю, что их город великолепием своим превосходит Королевскую Гавань. «Такой поездки в королевстве уже сто лет не видели, – сказал королю великий мейстер. – Весна – время новых начинаний, и это путешествие воистину ознаменует начало вашего царствования. По всему государству, от Дорнских Марок до самой Стены, люди смогут увидеть своего короля с королевой».

Торрхен Мандерли был того же мнения. «Парню будет полезно на время уехать из этого треклятого замка, – сказал он (Гриб слышал это своими ушами). – Поохотится, полазит по горам, порыбачит на Белом Ноже, на Стену посмотрит. Пиры каждый день – может, хоть так у мальчишки немного мяса на костях нарастет. Отведает пива, что варят на Севере, – оно такое густое, что его мечом резать можно, и тоже полезное».

Приготовления к совершеннолетию короля и большому королевскому путешествию занимали все время десницы и регентов. Списки лордов, желавших сопровождать Эйегона в поездке, без конца переписывали. По всему королевству подковывали лошадей, начищали доспехи, чинили повозки, шили знамена. Сотни воронов летали туда-сюда: каждый лорд и земельный рыцарь молил, чтобы король удостоил его визитом. Леди Рейена пожелала сопровождать процессию верхом на драконе, но ее просьбу деликатно отклонили; леди Бейела же заявила, что поедет во что бы то ни стало. Даже одеяния короля и королевы были предметом обсуждения. Было решено, что если королева Дейенера будет в зеленом, король, как обычно, облачится в черный наряд. Но когда юная королева наденет цвета дома Таргариенов, черный и красный, его величество должен накинуть зеленый плащ; так люди всегда будут видеть и черный, и зеленый цвета.

Приготовления велись и утром в день совершеннолетия короля. Вечером в тронном зале должен был состояться роскошный пир, а древняя Гильдия Алхимиков пообещала устроить доселе невиданный фейерверк.

Однако, когда король Эйегон вошел в зал совета, где лорд Торрхен и регенты обсуждали, стоит ли включать в королевскую поездку Тамблетон, было еще утро. Короля сопровождали четверо гвардейцев и безмолвный Сардок-Тень с покрытым вуалью лицом и мечом в руке. С его появлением присутствующих охватила тревога, и даже Торрхен Мандерли на мгновение потерял дар речи.

«Лорд Мандерли, – раздался в наступившей тишине голос короля. – Не будете ли вы любезны сказать, сколько мне лет?»

«Шестнадцать, ваше величество, – ответил десница. – Вы уже мужчина. Пора вам взять управление Семью Королевствами в свои руки».

«Так я и сделаю. Вы сидите на моем месте».

Годы спустя великий мейстер Манкен писал, что всех поразил ледяной тон короля.

Растерянный и потрясенный сир Торрхен Мандерли грузно поднялся с кресла во главе стола, с опаской поглядывая на Тень. Отодвинув кресло для короля, он сказал:

«Мы тут говорили о путешествии вашего величества…»

«Никакого путешествия не будет, – заявил Эйегон, усаживаясь. – Я не хочу провести год в седле, спать в чужих постелях и любезничать с пьяными лордами, половина которых обрадуется моей смерти, если сможет от нее хоть грош выгадать. Если кто-то из моих подданных желает со мной говорить, я буду их ждать в тронном зале».

«Но государь, – возразил Торрхен Мандерли, – эта поездка необходима, чтобы народ полюбил вас!»

«Хлеб, мир и справедливость – вот что я намерен дать своему народу. Если этого мало, чтобы заслужить его любовь, отправим в поездку Гриба, а с ним ручного медведя. Мне говорили, что простолюдины просто обожают медведей, что пляшут на ярмарках. И раз уж мы об этом заговорили, отмените и сегодняшний пир. Отправьте лордов по домам, а еду раздайте голодным. Полные желудки и пляшущие медведи – такой и будет моя политика. – Далее Эйегон обратился к регентам: – Лорд Стакспир, лорд Грандисон, лорд Мерривезер, благодарю вас за службу. Больше мне регенты не понадобятся: вы свободны».

«А десница?» – спросил лорд Мандерли.

«Королю надлежит самому выбрать себе десницу, – ответил Эйегон Третий, вставая. – Вы хорошо служили и мне, и матушке, но выбрали вас мои лорды. Вы вернетесь в Белую Гавань».

«С превеликим удовольствием, государь, – сказал (вернее, прорычал, как пишет Манкен) лорд Мандерли. – С тех пор как я поселился в этой сточной канаве, я и эля-то приличного не пробовал».

С этими словами он снял и положил на стол цепь десницы.

Меньше чем через две недели лорд Мандерли в сопровождении небольшой свиты отплыл восвояси, а с ним и Гриб. Шут, похоже, привязался к здоровяку-северянину и с радостью принял его предложение перебраться в Белую Гавань; всё лучше, чем оставаться с королем, который редко улыбается и никогда не смеется.

«Я был дураком, но не настолько, чтобы служить дураку», – говорил он.

Карлик пережил покинутого им короля. Последние тома его заметок, полные красочных рассказов о его жизни в Белой Гавани, о пребывании при дворе браавосского Морского Начальника, о путешествии в Порт-Иббен и годах, проведенных в театре Шепелявых, весьма интересны, но польза нам от них небольшая; поэтому нам, к сожалению, придется попрощаться с веселым коротышкой и его злым языком. Его рассказы были презабавными, пусть и не самыми достоверными, к тому же он всегда говорил то, что другие сказать не осмеливались.

Гриб говорит, что когг, на котором лорд Мандерли отплыл в Белую Гавань, назывался «Веселый моряк», но на борту его царило уныние. Торрхен Мандерли, и прежде не любивший «угрюмого мальчишку», что доказывают его письма к дочери, не мог простить королю столь грубого отстранения от должности и считал личным оскорблением то, что Эйегон в одночасье «загубил» столь тщательно обдуманную поездку.

Эйегон Третий, и часа не пробыв королем, успел сделать врагом одного из самых верных и преданных своих слуг.

Так правление регентов подошло к своему печальному концу и началось царствование сломанного печального короля.