ГЛАВА 15
Цимарис появился днем. Зина зашла на кафедру — отнести журнал. Саша уже был там. Примостившись на краешке стула у окна, рассеянно листал какой-то медицинский справочник.
— Привет. А я тебя жду, — увидев ее, Цимарис подскочил. — Мне сказали, что у тебя занятие скоро закончится.
— Меня ждешь? Зачем? — нахмурившись, Крестовская даже пропустила дежурную улыбку и прочие вступительные фразы.
— Поговорить надо, — Саша переминался с ноги на ногу. Вид у него был встревоженный.
От Маши Зина уже знала, что планы ее полностью провалились. После того вечера в «Адмирале» Цимарис вежливо проводил подругу домой — и только. Он даже не пытался ухаживать за Машей. Не заикнулся, чтобы назначить свидание. Маша совершенно его не заинтересовала, и Зина была несколько расстроена по этому поводу. Поэтому она очень удивилась, увидев Сашу в институте.
Следом за Зиной Цимарис вышел в пустой коридор. Лучи яркого солнца падали сквозь высокие окна на паркет, высвечивая грязные участки пола. Зина прислонилась к стене.
— Зачем ты пришел?
— Ночью мне звонила Маша Игнатенко. В больницу. Я был на дежурстве.
— Ну и что? — Зина пожала плечами.
— Она плакала. Была сильно расстроена. Мне показалось, что она была не в себе. И все время повторяла, как заведенная: Зина была права, Зина была права, — Саша, нахмурившись, говорил взволнованно и явно не понимал, почему Крестовскую совсем не трогают его слова.
— В чем я была права? Я много чего ей говорила, — усмехнулась зло Зина.
— Я так понимаю, Маша больше у тебя не живет. Надо съездить к ней, узнать, все ли в порядке, — Ци-марис нервно потер руки.
— Вот и поезжай! — Зина снова равнодушно пожала плечами.
— Я не знаю ее адреса.
— Фонтанская дорога, 69. У черта на рогах. Довольно далеко ехать. Она там комнату снимает, в частном доме, — с ноткой раздражения сказала Крестовская — бессмысленый разговор с Сашей начал ее напрягать.
— Зина, я не знаю, что между вами произошло, да и знать не хочу, — Цимарис не сводил с нее проницательных глаз, — но я считаю, что ты должна поехать со мной. Это твоя подруга, и она в беде.
— Ты преувеличиваешь, — мотнула головой Зина.
— Нет, не преувеличиваю. Я слышал ее голос, — настаивал он. — Она явно была на грани нервного срыва. И потом… в половине второго ночи люди просто так не звонят. Нелегко решиться в такое время на подобный звонок.
— В половине второго ночи? — насторожилась Зина.
— Именно. Поэтому я к тебе и пришел. Я считаю, мы должны поехать к ней сегодня вечером и все выяснить. И вдвоем — ты же должна понять, что будет очень неоднозначно выглядеть, если я вдруг явлюсь к ней один.
— Что за детский сад! — фыркнула Крестовская.
— Скажу тебе честно — Маша меня не интересует. Да и я ей не нужен. Но мы друзья. Мы учились вместе, а это накладывает отпечаток на всю жизнь. Ты должна поехать со мной, если, конечно, тебе не безразлична жизнь твоей подруги.
— Жизнь… — Зина вдруг вздрогнула, словно в этом душном коридоре, жарко натопленном лучами яркого весеннего солнца, появился какой-то ледяной призрак и дохнул на нее своим зловонным дыханием. — Почему ты так сказал?
— Я не знаю, — пожал плечами Цимарис. — Просто чувствую, что Машке плохо. Может быть, ей нужна помощь. Нельзя ее бросить вот так, одну.
— Ладно, — Зина больше не колебалась, — у меня еще две пары, и пропустить их я никак не могу. Приходи сюда к шести часам вечера. Соберемся и поедем. Но учти: путь не близкий.
— Спасибо тебе! — Саша с чувством пожал ее руку и, окрыленный, умчался по коридору. В нем было еще неистребимо это наивное, полудетское — всем помогать. Сама же Зина больше не чувствовала себя такой благородной защитницей, готовой броситься по первому зову. Она вообще ничего не чувствовала, кроме острой тревоги, которую вызвали в ней слова Саши. И с которой она с трудом смогла довести занятия до конца.
Когда они сели в трамвай на конечной остановке, уже стемнело. Крестовская пыталась вспомнить, сколько она не видела Машу — неделю, две? Как только та переехала, связь с ней прервалась. Зина вернулась в свою прежнюю жизнь.
Значит, за это время с Машей произошло что-то очень серьезное — настолько серьезное, что был этот ночной звонок.
Они вышли на глухом перекрестке. Вокруг была уже сплошная темнота. Вся Фонтанская дорога вдаль, подальше от города, представляла собой сплошные ухабы и колдобины. Застроена она была одноэтажными покосившимися домишками, как в глухом селе. Несмотря на поздний час, в утлых, старых хибарах, которые лепились по обе стороны от разбитой дороги, света почти не было. От мрачности и ощущения какого-то холода не спасал даже солоноватый запах моря, густо разлитый в воздухе. Зине подумалось, что это очень неприятное место. Ей захотелось домой и больше не думать ни о чем.
С трудом они нашли нужный дом. Где-то глухо, с надрывом, лаяла собака. Этот лай длинным, вибрирующим звуком разливался в воздухе, создавая особенно неприятную ноту.
Вот и калитка. Зина узнала ее по белым пятнам краски, кое-где оставшимся на заборе. Все вокруг выглядело заброшенным.
— Глухое место, — поморщился Саша, с тревогой осматриваясь вокруг, — почему она поселилась здесь?
— Ну здесь ведь дешевле, чем в городе, — ответила Зина. — И ей посоветовали.
— Кто?
— Хороший вопрос! — от проницательности Саши Зина поневоле улыбнулась. — И я спрашивала ее об этом. Но там вышла очень темная и совершенно непонятная история.
Убедившись, что на воротах действительно написана цифра 69, Зина подергала калитку. Заперто. Крестовская ударила по хлипкой древесине кулаком. Грохот прозвучал достаточно убедительно. Но единственным ответом был только усилившийся собачий лай.
— Ты бы помягче, — заволновался Саша, но Зина, не слушая его, еще сильней загрохотала кулаком.
За калиткой послышалась какая-то возня, словно кто-то сновал туда-сюда. Громыхнули какие-то то ли тазы, то ли ведра, стукнули двери. Еще звук — словно уронили что-то тяжелое.
— Определенно там есть люди, — сказал Цимарис.
Зину охватило острое чувство тревоги. Она принялась громыхать кулаком изо всех сил и кричать:
— Эй! Откройте!
В этот раз ее, похоже, услышали. Калитка распахнулась, и на пороге возникла хозяйка дома, Юна. Но выглядела она как-то странно. Волосы были взъерошены, а руки — мокрые, и на них виднелись следы мыльной пены.
— Что надо? — неприязненно спросила она с еще более резким прибалтийским акцентом. Зине подумалось, что акцент усилился из-за ее нервозности.
— Мы хотим жиличку вашу видеть, Марию, — решительно выступил вперед Саша.
— Поздно уже. Утром приходите, — женщина попыталась захлопнуть дверь.
— Ну уж нет! — Цимарис выставил ногу, мешая ей это сделать. — Мы сейчас войдем!
— Не пускаю я в дом посторонних… — снова попыталась противостоять Юна, но тут из-за Саши выступила Зина.
— Я не посторонняя. Вы меня прекрасно помните, я ее подруга. Я с ней была, когда комнату осматривала.
— А он кто? — неприязненно отозвалась женщина.
— Мой муж, — Зина решительно шагнула вперед, Саша двинулся за ней. Хозяйке не оставалось ничего другого, как последовать за ними.
Когда они вошли во двор, Зина сразу поняла, за каким занятием они застали Юну — та стирала. На табуретке стояло жестяное корыто со следами мыльной пены. А на бельевой веревке, протянутой между деревьями, раскачивалась свежевыстиранная белая простыня, с которой еще капала вода. В воздухе был остро разлит запах стирального мыла и, похоже, хлорки.
Это показалось Зине странным. Кто затевает стирку на ночь глядя? Логичнее стирать во дворе утром, когда светло, а не вот так, в полной темноте. Темнота во дворе действительно казалась полной. Двор освещал лишь свет из окон и из коридора двухэтажного каменного дома. К тому же простыня была одна. Ничего другого на веревке не было. Что за странная стирка? Плюс этот запах хлорки… Запах, сразу воскрешающий в памяти какую-то больницу. Зина принюхалась. Точно хлорка. И несло этой хлоркой из корыта, в котором стирали простыню. Что за странная идея — полоскать белье с хлоркой? Зачем проводить такую тщательную дезинфекцию? Это было совершенно непонятно.
— Проведу, — буркнула хозяйка, идя по дорожке вперед. Ей явно не понравился интерес, с которым Зина присматривалась к выстиранной простыне.
Они пошли за Юной. Окна одноэтажной пристройки были темны.
— Она, вообще, дома? — засомневался Саша.
— Дома, — глянула на него Юна, — утром как вернулась, расстроенная, так больше никуда и не выходила. Я ее вечером и не видела. Спит, наверное.
Зина с Сашей переглянулись. Обоим резануло слух слово «расстроенная». Зина постучалась в дверь:
— Маша, открой! Это свои.
За дверью была полная тишина, не слышалось ни звука.
— Маша, открывай! Это я, Зина! — она застучала сильнее. Снова ничего. Маша никак не реагировала на стук.
— Да не заперто здесь. Вы что, не видите? — неприязненно буркнула Юна и толкнула дверь, которая действительно оказалась открытой.
Внутри было темно. Хозяйка щелкнула выключателем, освещая небольшую прихожую. Затем ступила вперед в комнату. Зина с Сашей двигались следом за нею.
Вспыхнул яркий свет. Картина, которую Крестовская потом увидела, врезалась в память ее до конца жизни.
В комнате был абсолютный порядок. Сразу бросился в глаза чистый, свежевымытый, еще влажный пол. В воздухе витал запах хлорки.
Маша лежала на кровати на животе. Она была абсолютно обнаженной. Голова была повернута к стене. Одна рука свешивалась с кровати. В этой руке был зажат стеклянный пузырек. Второй пузырек, пустой, лежал на полу, совсем рядом с кроватью.
Закричав, Зина бросилась к подруге. Та была мертва. Глаза ее были широко открыты. В них застыло какое-то детское удивление. Казалось, Маша задает какой-то важный вопрос, и смерть прервала ее в тот самый момент, когда она почти получила ответ.
Тело Маши было холодным. В воздухе витал слабый трупный запах. Судя по всему, она была мертва уже несколько часов.
Зина прикоснулась к телу — оно было закостенелым. По всем признакам, Маша умерла еще утром и пролежала до вечера несколько часов.
И тут в глаза Зины бросился странный факт: Маша лежала на голом матрасе, без простыни. В памяти тут же всплыло белое мокрое пятно, раскачивающееся на ветру. Зина резко обратилась к хозяйке:
— Зачем вы постирали простыню? Это ведь ее простыня?
— Она сама меня попросила, — Юна пожала плечами и поджала губы, — утром. А руки у меня дошли только вечером.
— А где другая простыня?
— Откуда я знаю? — Юна снова передернула плечами. — В шкафу, может? Я думала, она сама постелит.
— Господи… — Саша стоял белый как мел. — Что же это… Господи… Отчего она умерла?
— Покончила с собой, — неожиданно резко повернулась к нему Юна. — Наглоталась снотворного, видите? Вон, пузырек в руке!
— Разве у нее было снотворное, откуда? — удивилась Зина.
— Я покупала. Она меня просила. Доставала по своим каналам, — все так же резко сказала Юна. — Она все время пила на ночь люминал.
Люминал… Зину передернуло от знакомого слова.
— И долго она пила снотворное? — спросил Саша.
— Да как у меня поселилась, так и стала покупать, — уже спокойно ответила Юна. — Две недели, наверное.
Зине отметила про себя абсолютное, ничем не прошибаемое спокойствие квартирной хозяйки. Обнаружив в своем доме мертвое тело, та была спокойна — ну прямо как лед! Ни слезы, ни волнения, ни дрожи в голосе… Она даже не изменилась в лице! В этом было что-то странное.
Страшное подозрение зашевелилось в голове Зины. Может быть, ледяное спокойствие этой Юны объясняется тем, что она уже видела тело? Раньше них?
— Надо милицию позвать, — вдруг заявила квартирная хозяйка. — Тут у соседей есть телефон. Я пойду позвоню. Вы никуда пока не уходите.
— Мы побудем с ней, — кивнул Саша.
Спокойная, даже величавая в этом страшном спокойствии, Юна удалилась.
— Давай поищем записку, — обернулся к Зине Саша, — где-то она должна быть.
— Ты думаешь? — горько вздохнула она.
Но, тем не менее, стала искать. Свои вещи Маша держала в абсолютном порядке, поэтому все было разложено по полочкам. Личных вещей у нее было очень мало, поэтому большинство полок в шкафах были пустыми. Записки нигде не было.
Они даже заглянули под кровать и за кровать — никаких следов. Ничего не обнаружив, Зина принялась осматривать тело.
В горле были следы рвотных масс, но незначительные, недостаточные для того, чтобы ими захлебнуться. Судя по всему, рвотные массы появились почти сразу перед наступлением смерти. Этот признак как раз и указывал на отравление снотворным. Если доза была велика, то до появления рвоты могло остановиться сердце.
Тело было абсолютно чистым. Зина тщательно исследовала каждый сантиметр: ни ран, ни порезов, ни синяков, абсолютно ничего. Ни следов уколов или каких-либо других ссадин, которые могли бы натолкнуть на мысль, что смерть является насильственной. Судя по первичным признакам осмотра, Маша действительно покончила с собой.
— Я не могу найти ничего подозрительного, — Зина была в полном отчаянии, — все выглядит так, словно она действительно наглоталась снотворного! Ни одного признака, что ее убили! Ну просто ничего нет!
— А я не понимаю, где ее одежда, — задумчиво произнес Саша, — почему она спала голой? Ведь сейчас же не жара! В комнате довольно холодно. Почему же она разделась догола?
— Сексуального насилия над ней совершено не было, я смотрела, — как бы не слыша его, говорила Зина, — судя по признакам, перед смертью у нее не было секса.
— Где же вещи? — продолжал свое Цимарис.
Переглянувшись, они начали искать вещи. Но их нигде не было. Плюс пол… Это откровенно смущало Зину. Кое-где виднелись лужицы воды. Судя по всем признакам, пол вымыли недавно. Но зачем? Зачем?
Прошло несколько часов, пока комната не заполнилась людьми. Пожилой следователь равнодушно осмотрел тело и принялся писать протокол.
— Где ее вещи? — Зина решительно подошла к Юне, которая тоже находилась в комнате. — Где ее одежда?
— Отдала мне для стирки, — равнодушно ответила та, — еще утром.
— Почему она спала голой?
— Откуда мне знать? — Юна бросила на нее презрительный взгляд. — Может, повредилась головой! Самоубийцы перед смертью совершают самые ненормальные поступки. Откуда мне знать, какой бред был у нее в голове?
— К ней приходили кто-нибудь — утром или вчера в течение дня?
— Никто не приходил. Да она и сама почти никуда не выходила. Вчера днем вышла в магазин, принесла продукты. И все. А сегодня утром ушла рано, часов в восемь. Куда она ходила, не знаю, но вернулась скоро, через полчаса, очень расстроенная. Отдала мне одежду и простыню, сказала постирать. Больше я ее не видела.
— И к ней никто не приходил?
— Абсолютно никто.
— Может, в руках у нее были какие-то вещи? Коробки, пакеты? С чем она вышла утром из дома?
— Ничего у нее не было. Только маленькая сумочка, с которой она обычно ходила. С ней ушла, с ней и пришла.
— А зачем вы помыли пол?
— Я всегда мою в этот день.
— Но вы мыли пол вечером!
— Ничего подобного. Я мыла пол в восемь утра, когда она ушла.
— Но пол не высох до вечера, а с восьми утра это невозможно! Вы мыли пол вечером, зачем?
— Пол не высох потому, что в комнате холодно, сыро. Вот и не высох, — Юна продолжала смотреть на нее с откровенным презрением, от которого Зине было просто не по себе.
— Если в комнате было сыро и холодно, то почему она разделась догола? — не отступала она.
— Спросите сумасшедшую! — Юна впервые проявила некие признаки раздражения.
— Она не была сумасшедшей! — возмутилась Зина.
— Вы просто не знаете! — парировала хозяйка. — В последние дни она вела себя очень странно. Глотала горстями снотворное и часто вслух разговаривала сама с собой, я слышала, слышала! С головой у нее было не все в порядке. Поэтому и покончила с собой.
Пожилой следователь усадил Зину на стул перед собой и дал подписать протокол. Прочитав его, Крестовская возмутилась:
— Как вы можете писать, что это самоубийство, если нет предсмертной записки?
— Судя по показаниям квартирной хозяйки… У нее были личные причины. Кажется, какие-то проблемы с женихом.
— Но записки нет!
— Не все пишут предсмертные записки. Уж поверьте моему опыту.
— Вашему опыту? И вас ничего не смущает здесь? — негодовала Зина.
— А что должно меня смущать? — не понял следователь.
— Мокрый пол! Отсутствие одежды на теле! Выстиранная простыня! Запах хлорки! — перечисляла Зина на повышенных тонах.
— А что в этом такого необычного, я вас не понимаю? — недоуменно смотрел на нее следователь.
— Не узнав правды о своем женихе, Маша не могла покончить с собой! — решительно заявила Крестовская.
— А если она все узнала, а вы просто не знаете? Когда вы видели ее в последний раз?
— Недели две назад… — голос Зины упал.
— Вот видите! Значит, вы были ей не такой уж и близкой подругой, — парировал следователь, — за две недели могло произойти что угодно. Она могла узнать что-то плохое про своего жениха. Это и было причиной.
Тело Маши упаковали в брезентовый мешок. Горечь, обида, отчаяние, слезы поражения душили Зину со страшной силой. Но она взяла себя в руки.
— Я сейчас поеду в морг, — повернулась она к Саше, — попробую добиться, чтобы Цапко прямо сейчас произвел вскрытие. Думаю, многое прояснится.
Попрощаться с ними Юна не вышла. После отъезда милиционеров хозяйка заперлась у себя в доме.
