ГЛАВА 10

Температура у Маши поднялась к пяти утра. И когда она закричала, Зина в полусне вскочила с кровати, не понимая, что происходит. Резкий крик оборвался хрипом, который перешел в стон. А затем и стон смолк — Маша потеряла сознание. Тут уж Зина перепугалась не на шутку.

Тело подруги полыхало жаром. Зина всунула под руку ей термометр — на градуснике почти сразу появилось 42. Крестовская запаниковала.

Как у каждого врача, у нее был дома минимальный набор лекарств. Быстро, дрожащими пальцами Зина открыла ампулы, набрала раствор в шприц. Конечно, его следовало продезинфицировать, но времени не было. Лекарство было необходимо вводить немедленно, счет шел на минуты. И Зина пренебрегла общепринятыми правилами. В конце концов с температурой 42 это уже не имело значения.

Она очень нервничала, пока набирала раствор в шприц, поэтому несколько ампул раздавила. Осколки стекла поранили ее пальцы, но Зина не замечала порезов. Ее страшно беспокоило состояние подруги. Температура 42 была смертельно опасной. И Зина в ужасе предполагала самые плохие последствия. Если температура не упадет, есть риск не довести Машу до больницы.

Она сделала укол. Маша все не приходила в сознание. Зина сбегала на кухню, развела воду с уксусом и смочила в ней носовой платок, положила подруге на лоб. Пусть хоть так… Оставалось только ждать действия лекарства.

В коридоре послышался шум. Соседи зашевелились, просыпаясь на работу. Стали слышны хлопанье дверей, стук, голоса. Квартира наполнялась привычными звуками. Но Зине было не до обычной жизни. Ей было страшно. Ее мучили плохие предчувствия. С появлением Маши они только увеличились. И Зина никак не могла их побороть.

Сидя возле подруги и ожидая, когда лекарство подействует и Маша придет в себя, Крестовская думала обо всем, что произошло за последние дни. И о том, что рассказ Маши вызывал у нее серьезные сомнения.

Дело в том, что Зина не верила в пропажу жениха. Она не имела ввиду, что Маша в чем-то лгала, обманывала, пыталась хитрить. Нет. Маша была доброй, наивной и чистой душой. Она могла не понять, что с ней поступили подло. Маша чем-то была похожа на слабого бездомного котенка, которого ударили, а он не мог дать сдачи. Но Зина знала подлость в лицо, могла классифицировать и степень, и вид. А потому была твердо уверена, что жених просто бросил Машу, струсил, сбежал, можно как угодно назвать. А Маша, добрая душа, так до сих пор и не поняла, что с ней поступили подло.

Мужчинам свойственно пропадать. Иногда они исчезают просто так, без всяких причин. Почему? И сами не понимают этого. Происходит подмена понятий. Если уличного котенка свойственно жалеть, и не каждый способен обидеть беззащитное существо, то пинок в душу женщины никак не рассматривается как жестокость и подлость. А ведь иногда такое вот исчезновение может причинить вред больший, чем физический удар.

Трусость — это оружие подлецов, направленное в сторону всегда более сильного противника. Трус считает себя защищенным и уверенным, ведь в его руках всегда есть такое решение — внезапный уход. А потому оружие становится мучительно разрушительным, причиняя вред больший, чем пуля в висок. Пуля убивает тело, а внезапный уход — душу. А что более мучительно и страшно: не жить вообще или жить без души? А потому Зина страдала, глядя на беззащитную подругу, уже стоящую одной ногой там, где все счастливо и ровно, нет ни ухабов, ни бурь, ни печалей, ни радостей, потому что вообще ничего нет.

Маша застонала, дернула рукой, словно пытаясь перевернуться. Но для поворота на другой бок у нее не было сил. Вздохнула, приоткрыла глаза. Лекарство подействовало. Зине хотелось плакать от счастья. Подруга пришла в сознание.

— Больно… — Маша провела языком по запекшимся губам, — грудь болит… голова…

— Лежи тихонько, — Зина смочила высохший платок и снова положила ей на лоб, — ты больна. Все будет хорошо. Постарайся заснуть. Ты поправишься.

Через некоторое время она снова измерила температуру — на градуснике было 39,6. Зина вздохнула с облечением. Если температура стала падать, это хороший признак. Кризис почти миновал. Сильный молодой организм возьмет свое. Зина очень хотела, чтобы ее догадки относительно жениха Маши Игнатенко оказались неправдой. Но горький жизненный опыт подсказывал другое. Она знала по себе, что предстоит пережить подруге. И ей было мучительно ее жаль.

Посидеть с больной согласилась тетя Валя, и Зина ушла на работу со спокойным сердцем. К 9 утра температура у Маши упала еще больше и стабильно держалась на 38,2. Это было уже не опасно. Зина сделала еще один укол и оставила таблетки, которые тетя Валя должна была дать Маше после полудня. Подруга спокойно спала. Румянец стал возвращать-ся на ее лицо, и выглядела она уже не так страшно, как ночью.

День обещал быть коротким и легким. У Зины было всего две лабораторки, и она к ним особо не готовилась, потому что студенты должны были продолжить выполнять данное раньше задание. Задерживаться на работе Зина не собиралась, намереваясь поскорее вернуться домой. Ее беспокоило состояние Маши. Крестовская была уверена в том, что ее болезнь — результат долгих походов под ледяным февральским дождем. Все-таки февраль — не май. Промокнуть опасно. Зимняя влага, в одесскую зиму висящая в воздухе, самая опасная. Она проникает во все слизистые оболочки, при сильном переохлаждении становится причиной болезни. А в зимние месяцы, когда вместо снега — слякоть, в воздухе постоянно висит вода, сплошной стеной. К этому уже привыкли все жители Одессы.

Плюс инфекция, которую Маша могла подцепить где угодно. Вот и получился результат — жуткая болезнь, которая могла закончиться самым печальным образом.

Думая обо всем этом, Зина вышла из института около 2-х часов дня, чтобы купить перекусить пирожок. Отличные пирожки с повидлом и с горохом продавались неподалеку от корпусов мединститута. Как врач, Зина понимала, что должна была бы избегать купленных на улице пирожков. Но ей было на это плевать. Ее жизненный опыт, особенно циничная работа в морге подсказали ей простое правило: еда должна быть не здоровой, а счастливой. Приносить радость. А сколько же радости было от горячего пирожка — зажаренной трубочки, с другой стороны которой выдавливалась ароматная капля повидла! Восторг от такого обеда Зина не поменяла бы ни на что другое.

Однако возле института ее ждал сюрприз. Это был взъерошенный Михаил, похожий на нахохлившегося воробья. Втянув голову в воротник пальто, ссутулившись, он нервно расхаживал по переулку, мрачным видом распугивая редких прохожих.

— Наконец-то! Уже час жду! — буркнул Михаил, метнувшись к Зине с такой скоростью, что она даже немного перепугалась.

— Какого черта ты тут делаешь? — разозлилась она — перерыв был коротким, и ей очень хотелось пирожков.

— Есть новости… Понятно, от кого, — Мишка покосился на нее с таким видом заговорщика, что Зине немедленно захотелось его треснуть по лбу, чтобы выбить из него эту дурь! Дурь мальчишки, уверенного, что он играет в детские шпионские игры, и не понимающего, что на самом деле он варится в котле, в аду.

Но треснуть его Зина не могла. А потому быстро пошла по переулку, вниз, вынудив Мишку следовать за собой.

— Куда? — не понял тот.

— За пирожками! — фыркнула она. — И чтобы не терять на тебя время! По дороге и расскажешь.

К счастью, очереди не было. От пирожков Мишка категорически отказался. Зина надкусила любимое лакомство, почувствовала вкус вишневого повидла. Настроение ее улучшилось, и она скомандовала:

— Говори!

— Мне прислал записку Бершадов, — зашептал Михаил, по-дурацки косясь по сторонам.

— Что там? — нахмурилась Зина.

— Он нашел рыбака, сбежавшего из Затоки. Друга убитого. Он здесь, в Одессе, снимает комнату, один. А семья его неизвестно где. Написал адрес. Предлагает встретиться и поговорить.

— Странно это, — Зина продолжала хмуриться, — живет один в Одессе? А семья тогда где? Они выехали вроде с вещами. Куда он их спрятал?

— Ну, не знаю, — Мишка безразлично пожал плечами, — может, в селе каком-нибудь живут. А он на заработках в Одессе.

— Ладно, разберемся. Когда идем?

— Бершадов велел, чтобы я шел один.

— Что? — Зина не поверила своим ушам. — Что значит один? Как это?

— Он приказал категорически. Иначе, мол, никак. Строгий приказ.

— Я не понимаю… Почему без меня? Мы вроде вместе расследуем. Что за детские игры? — рассердилась Зина.

— Я не знаю. Может, решил, что вы будете заняты в это время.

— В какое время? Он и время указал?

— Ну да, сегодня в четыре часа дня.

— Какой адрес?

— На Бугаевке. Бугаевская улица, 15.

— Я не знаю такой улицы, — нахмурилась Зина, — впрочем, я плохо знаю Бугаевку. Это самый гиблый район Одессы, дыра. Зачем Бершадов отправляет тебя в такое место?

— Я не знаю, — Михаил и сам ничего не понимал. — Вообще-то это выглядит логично. Там жилье дешевле, чем в городе. Комнату легче снять.

— Ладно, — Зине наскучил этот крайне неприятный и непонятный разговор, — тогда иди. Но вечером сразу зайдешь ко мне. Соборная площадь. В семь я буду тебя ждать.

Распрощавшись с Мишкой, Зина заспешила в институт, так и не поняв, что происходит. В расследовании Михаил был абсолютно бесполезен, только мешал ей. Зачем Бершадов вообще навязал ей напарника? На кой этот Михаил ему сдался? Толку ведь от него никакого! Блестящих аналитических способностей Зина тоже в нем не заметила. Что же тогда? А теперь он представил его великим сыщиком! Дает ему отдельное поручение. Как будто это нельзя было поручить ей, Зине! Да что ей трущобы Бугаевки, если она на Слободке проработала несколько лет! Она прекрасно умеет постоять за себя! И не в таких ситуациях в жизни бывала, как посещение Бугаевских трущоб! Зина была раздражена до предела.

В четыре она уже была дома. Маше стало лучше, температура упала до 37,6. От еды она отказывалась категорически, и Зина была с ней вполне солидарна. После такого подъема температуры лучше вообще не есть. Еда способна сейчас причинить только вред.

Сама же Зина не находила себе места. Она металась по комнате, неспособная самой себе объяснить нервное состояние. Затем не выдержала. Попросив тетю Валю еще немного присмотреть за Машей, пока ее не будет, Крестовская выбежала из дома и помчалась к остановке трамвая. Поступить иначе она не могла.

На Бугаевку из центра города путь был не близкий. Ехать пришлось с двумя пересадками. И когда Зина наконец-то оказалась в нужном месте, уже успело стемнеть.

Как только Зина оказалась на Бугаевке, она почувствовала вонь. Здесь стоял самый отвратительный запах в городе. Бугаевка всегда считалась промышленными трущобами, здесь находились предприятия, которым не по карману было расположиться ближе к центру, а также те, работа которых была связана с отвратительным запахом — к примеру, бойни, кожевенные мастерские, цех по переработке мясных отходов… Оттого в воздухе стоял отвратительный запах гнили, забивающий ноздри, словно липкая вата. И от этого Зину сразу стало тошнить.

Улица шла под уклон. По обеим сторонам находились одноэтажные покосившиеся домики, выглядевшие гораздо беднее, чем в остальных районах или предместьях Одессы. Некоторые, как крестьянские хижины, были покрыты камышом.

Потом улица сделала небольшой поворот, и пошли двухэтажные дома. Это были здания, построенные позже. Их строили для рабочих окрестных фабрик — чтобы те получали жилье и не стремились уехать из Одессы, а значит, бросить производство.

Дома были построены тесно, впритык один к другому, и Зина с трудом нашла 15 номер — многоквартирный дом, ничем не отличавшийся от остальных.

Какая из квартир? Зина не помнила, чтобы Михаил говорил об этом. Она вошла во двор, где висели веревки с бельем, их подпирали деревянные палки. Зина вошла в первый же подъезд. Внутри было тихо. Пахло кошачьей мочой и мышами. Она вдруг подумала, что здесь наверняка живут метровые крысы. На какое-то мгновение ей стало страшно, но выхода не было. И она двинулась вперед: нужно было осмотреть все подъезды.

По скрипучей лестнице Зина стала подниматься на второй этаж. И вот как раз там… Дверь квартиры справа была приоткрыта. Не долго думая, она зашла.

Квартира выглядела так, словно в ней никто не жил. Прихожая была абсолютно голой и пустой, в ней даже не поклеили обоев — стены были кое-как заляпаны серой штукатуркой. Крестовская быстро прошла короткую прихожую и вошла в комнату. И замерла…

Посреди пустой комнаты на стуле сидел Михаил. Руки и ноги его связали простой бельевой веревкой, руки — за спиной, ноги — примотали к ножкам стула. Но самым страшным было не это. С первого же взгляда, едва только Зина вошла в комнату, она сразу поняла, что Михаил мертв.

Ему перерезали горло. Голова опустилась на грудь, а под стулом натекла страшная лужа крови. Зина бросилась к нему. Судя по температуре тела, Мишка был мертв часа два, не меньше. Очевидно, квартира эта стала для него ловушкой. Его заманили сюда, чтобы убить.

Бесполезный, наивный, с копной растрепанных светлых волос, мечтающий стать великим сыщиком и одновременно актером, он был большим ребенком, живущим в мире собственных иллюзий. Ребенком, так и не познавшим взрослую жизнь со всей ее беспощадной жестокостью. Кому могла понадобиться его смерть? Беспечный, смешной мальчишка, привыкший доверять людям и бороться со злом. Кому он помешал?

От бессилья, острого ощущения беспомощности и горя Зине захотелось кричать.

Преодолевая себя, она быстро принялась осматривать тело. Судя по отметинам на руках, Мишку связали при жизни. Привязали к стулу. Возможно, требовали в чем-то признаться. На теле не было других ран, кроме страшной раны на горле. Это означало, что его не пытали. Почему? Недостаток времени или он сказал все, что хотели от него услышать?

Времени подумать над этим не было. И вдруг Крестовская услышала стон из соседней комнаты. Она бросилась туда.

В небольшой комнатушке на полу, на матрасе, лежал молодой мужчина. У него были вырезаны глаза. Никогда в жизни Зина не видела такого страшного зрелища. Вместо глаз на его лице зияли две пугающие впадины, два кровавых проема. Ужас, который Крестовская испытала, перевесил жалость. Это было так страшно, что в первый момент она перестала понимать, где находится. Ее охватила какая-то животная паника…

Но потом это ощущение прошло. Зина бросилась к умирающему. Несмотря на эти жуткие раны, он был все еще жив.

— Помогите… — неожиданно внятно прошептал умирающий. Сейчас больше всего на свете Зина сожалела, что не взяла с собой сумку с лекарствами, и у нее под рукой не было ничего, чтобы снять болевой шок.

— Я помогу, — ответила она, в ужасе кусая губы.

Наклонившись над мужчиной, Зина разглядела, что на его груди тоже были ужасные раны. Рваные, широкие, расположенные так странно, что казалось, будто его тело терзали огромные когти. Рубашка на груди, заскорузлая от крови, была разорвана вместе с кожей. Это означало, что рвали его грудь через одежду, с какой-то неимоверной физической силой. Зина содрогнулась.

— Кто это сделал? — Она попыталась приподнять голову мужчины. Было понятно, что смерть уже близко, ему осталось жить несколько секунд.

— Кто это сделал? Кто на вас напал? Скажите, кто это сделал?!.. — повторила она в отчаянии погромче, надеясь услышать хоть что-то.

— Птицы… Они повсюду… птицы… — заплетающимся языком еле слышно прошептал мужчина. — Птицы… Они напали… Их много… все больше и больше… Берегитесь…

— Какие птицы? Кто они? — едва не закричала Зина.

— Черные… птицы… Мыс Черных сов…

Тело мужчины изогнулось дугой, на губах выступила кровавая пена. Началась агония. Его колотили страшные судороги. Смотреть на это было страшно. Агония длилась недолго — с последним рывком тело застыло, вытянувшись в струну, а потом осело вниз. Мужчина был мертв. Его страдания закончились.

Зину бил озноб. Пытаясь прийти в себя, она принялась осматривать все вокруг, стараясь запомнить мельчайшие детали. В этой квартире, где не было никакой мебели, которая выглядела так, как будто тут давно никто не жил, почему-то было проведено электричество — и в большой комнате, и в этой с потолка на шнуре свешивалась лампочка, дающая тусклый свет.

Зина снова посмотрела на мертвого мужчину — одежда на нем была обычной: серые брюки, рубашка с длинным рукавом. Серые носки. Ботинок не было. Она решила заглянуть в карманы его брюк — может, там найдутся документы.

В первом кармане ничего не было. А вот во втором… Во втором кармане были птичьи перья — перья совы. Точь-в-точь, как в том месте, где нашли повешенного рыбака.