Тщеславие человеческое многообразно, можно превозноситься очень разными вещами, даже… своими грехами. Некоторые говорят о своих прегрешениях так возвышенно и красиво, что получается просто песня. Невольно заслушаешься, так это высоко и так глубоко… Но потом опомнишься: «Стоп. А вообще о чем идет речь?»

Такой «оратор» может и преувеличить свои грехи; он дополняет свою исповедь подробностями, но у священника все равно остается ощущение, что это не покаяние, а какой-то роман. И сама жизнь этого человека, которая открывается через исповедь, и дальнейшее общение с ним показывают, что его рассказ рождается не из глубокого покаянного движения сердца, а из самолюбования: «Я – исключительно плохой, самый плохой из людей, удивительно плохой, уникально…» Надо человека смирить и сказать ему: «Нет, ты не самый плохой, ты такой же плохой, как и все остальные, как я, например…»

Почему мы вообще говорим, что христианин должен считать себя хуже всех? Не потому, что он на самом деле хуже всех, а потому, что каждый из нас призван заниматься только самим собой. Есть, без сомнения, некая формальная шкала, соотносясь с которой можно сказать: этот человек не грабил, не убивал, не проливал кровь младенцев, никого живьем в землю не закапывал, не предавал, подлостей не совершал – ну как считать его хуже тех, кто все это делал? Никак, конечно. Но когда человек говорит о себе «я хуже всех», это означает не то, что он самый плохой человек на земле, а то, что он только себя знает, только свои грехи может исповедовать как достоверно ему известные и только за них будет нести ответственность.

Расстояние, которое пролегает между мной и Богом, определяет моя злая воля. Мне есть дело до этого расстояния – оно может меня убить. А чужие грехи, сколько бы их ни было, – нет. Я концентрируюсь на том, чтобы изменить свою жизнь, сократить это расстояние, устраняя греховную преграду. И только поэтому я – хуже всех. А не так, как люди, которые на исповеди говорят об этом с гордостью и тщеславием… Вот и приходится такому сказать: «Нет, это ты хватил лишнего, ты еще не пришел в такую меру, чтобы быть хуже всех».

У английского христианского писателя Клайва Льюиса в его небольшом произведении «Баламут предлагает тост» есть замечательное рассуждение беса Баламута, произнесенное им в речи на балу бесов-искусителей. Баламут говорит, что раньше были и святые великие, и грешники великие, а сейчас – оторви да брось: ни настоящих праведников нет, ни настоящих злодеев…

Почему из великих грешников получались великие святые? Способность человека грешить безудержно и страшно подчас бывает связана с тем, что у него великая душа, но она обращена не в ту сторону, не к свету, а к тьме, пытаясь таким образом насытиться. Но когда такая душа разворачивается к свету, случаются потрясающие изменения. Такие, какие произошли с разбойником на кресте, Марией Египетской, преподобным Нифонтом Кипрским, Варваром-разбойником, преподобным Моисеем Мурином. Эти люди, которые не то что дошли до края, а пали, кажется, в самую бездну греха, достигли ее дна, совершали злодеяния, потом вдруг оказались способны на удивительное восхождение. Поэтому говорить о себе как о великом грешнике тоже, наверное, не стоит – не смиренно это…