ГЛАВА 4
Когда громко и отчетливо захлопнулась входная дверь — как бы отрезав самый большой ужас, который мог бы случиться в их жизни, — Зина заперла на ключ ординаторскую. Затем силой усадила Каца на стул, достала припрятанный под столом коньяк Барга и стаканы и плеснула в них две щедрые порции. Свою выпила залпом.
Некоторое время в комнате держалось молчание — долгое, тягучее, но в то же время такое содержательное и объемное, каким бывает не каждый разговор.
Крестовская не выдержала первой.
— Похоже, он знает, кто это сделал… Вам так не показалось?
— Знает, — кивнул Кац, — или хотя бы догадывается. Несмотря на то что его удивили волчьи зубы. Этого он точно не ожидал.
— Интересно почему… — задумалась Зина.
— Я вас умоляю! Чует мое сердце — лучше нам не знать этого! — искренне воскликнул Кац.
Но Зина не унималась.
— Почему это не сделали их специалисты? Ну, я в смысле вскрытия… У них же достаточно своих экспертов. Почему привезли сюда, нам? Да еще вас подняли с постели? — недоумевала она.
— Очевидно, ему было нужно независимое исследование, — пояснил Борис Рафаилович. От коньяка он явно расслабился и охотно поддерживал разговор. — Он не дурак, этот Асмолов, ему нужно было получить квалифицированное обследование. Скажу без ложной скромности: заслужил я уже здесь репутацию, пусть даже вот так… В морге.
— Точно — заслужили! — согласилась Зина, пытаясь хоть так отвлечь шефа от мрачных мыслей.
— Талант не пропьешь! — горько усмехнулся Кац, наливая вторую порцию коньяка и залпом проглатывая ее.
— Но кто его убил — человек или волк? — Зина никак не могла успокоиться, настолько странным казалось ей все происходящее. Весь этот абсурд не укладывался в ее голове — какой волк в центре Одессы в 1937 году? Из зоопарка сбежал или из цирка? Но в цирке волки не выступают, кажется… Или выступают?.. Господи, что за глупость, какие волки? Что здесь, тайга? Но ведь следы зубов она видела своими глазами! Они с Кацем даже специально сравнивали их по таблице. И это были зубы волка! Волк прокусил артерию, и человек истек кровью… Мистика какая-то…
— Не знаю… — задумчиво произнес Кац, и по его глазам Зина поняла, что шеф думает о том же, о чем она. — Человек, скорее… Откуда в наших краях взяться настоящим волкам? Человек. Но какой же странный способ убийства! Никогда не слышал ни о чем подобном — нанести раны на шее зубами животного. Хорошо бы анализ кислот провести! Но нет — так нет…
— А вы уже вскрывали когда-нибудь такой труп? — поинтересовалась Крестовская.
— Нет, что ты, — покачал головой Кац, — я бы запомнил. Когда я еще был хирургом, мне неоднократно приходилось зашивать собачьи укусы, спасать детей да и взрослых иногда. Но с укусами волков дела иметь не приходилось, нет.
— Странно все это… — не могла угомониться Зина.
— Так, — вдруг воскликнул Борис Рафаилович, — ты лучше и не думай! В такие дебри попасть можно, что и жизнь потеряешь, и ничего не поймешь.
— А все-таки интересно почему…
— Нет! — Кац снова перебил ее, стукнув при этом ладонью по столу. — Как там у нас говорят: давай больше не будем говорить за это! Нам надо забыть! Забыть. Как этот сказал: зачем нам оно? Это их проблемы. Не хочу больше… Хватит. И так столько терял за свою жизнь. Так что давай за все забудем. Уже не помню. И ты — забудь, — улыбнулся горько он.
Зине было понятно состояние Каца. Она вполне могла оправдать его страх. Оправдать — но не поступать так же. Она прекрасно знала, что никогда не забудет странных событий этой ночи. Они уже отложились в ее памяти. А самое главное — она и не хотела их забывать…
Конец дежурства выдался напряженным. Завезли несколько трупов из городских больниц, плюс как они их называли, бесхозников — бесхозные, неопознанные тела умерших на улицах. Таких было пять.
К завершению дежурства, когда в холодильниках почти не оставалось мест, они вышли перекурить во двор. Зина все-таки решилась поговорить с Кацем. На землю бирюзовой дымкой опускались сумерки.
На них было приятно смотреть даже отсюда, из этого страшного места.
Странно, подумала Зина, в этом мире живут люди, для которых наступает спокойный вечер. И в нем нет ни гнилых трупов, ни страшных, связанных с ними забот…
— Интересно все-таки, куда они денут труп? — спросила она, когда Кац, почти докурив папиросу до конца, находился в благообразном, расслабленном состоянии, которое периодически нисходило на него, а она умела такие моменты видеть.
— Ты о чем? — удивленно обернулся он.
— Да все о том же… О трупе с волчьими зубами. Точнее, со следами волчьих зубов. Куда они денут труп?
— Все не можешь угомониться? — Борис Рафаилович нахмурился.
— Не могу. И вы не можете. Такое не выходит из головы.
— Закопают. Где-нибудь. Припрячут. Привыкли, — резко, словно стреляя словами, ответил Кац.
— А как они скроют причину смерти? Выстрелят в грудную клетку из самодельного оружия — мол, в схватке пристрелили бандиты?
— Зина, послушай меня очень внимательно… — Кац посмотрел на нее тяжело. — Я не знаю, что там произошло на самом деле… Да и знать не хочу, если честно. Но больше ни одного слова о том, что произошло ночью! Иначе ты накличешь беду. Ты не понимаешь, что делаешь!
— Борис Рафаилович, да я же ничего не делаю! — воскликнула Зина. — Мне просто очень интересно, почему НКВДшники так засуетились и прячут этот странный труп. Меня детали заинтересовали.
— Да, тебя заинтересовали детали. Любопытство, — Кац осуждающе смотрел на нее. — Но тебе и в голову не пришло, что из-за твоего любопытства другие люди могут лишиться жизни! Неужели ты до сих пор не поняла? Мы все под угрозой! Ты, я, наши санитары, которые были ночью. Нам всем выписан приговор! А твое любопытство — детонатор! И он рванет рано или поздно. Если этот труп так прячут, значит, знают почему…
— Вы хотите сказать, что они сами его и убили? Что этот НКВДшник знает, кто его убил и почему? — Зина широко распахнула глаза, обдумывая новую мысль.
— Все! Хватит! — воскликнул Кац. — Еще полслова… И мы серьезно поссоримся! — Он выглядел не на шутку рассерженным. — Я не желаю слышать ни единого слова об этом ночном трупе, об НКВД и обо всем подробном! Если ты еще раз ляпнешь что-нибудь подобное — пеняй на себя!
— Чего вы боитесь? — Зине было больно от малодушия Каца. — Любопытство — естественное человеческое качество. Неужели они уже забрали это право у вас — право быть человеком?
— Да, забрали, — выдохнув, Борис Рафаилович выдержал ее взгляд. — И у тебя заберут. Когда захочешь выжить. А иначе…
— Но я не хочу все время жить в страхе! — резко ответила Зина.
— А у тебя нет никакого выбора. Ты уже живешь здесь, — невесело усмехнулся Кац. — Что бы ты ни делала, куда бы ни совала свой любопытный нос — у тебя есть палка о двух концах. На одном конце — стремление выжить. На другом — твоя смерть. И если ты думаешь, что эта смерть будет легкой, быстрой, красивой и заслуженной, ты глубоко ошибаешься! Все это будет далеко не так.
— А какая смерть была у человека, укушенного волком? — не выдержала она.
— Ужасная! — бросил Борис Рафаилович и, втянув голову в плечи, быстро вошел в здание, давая понять, что разговор окончен. Зина грустно посмотрела ему вслед.
Кац не сказал ничего существенного, но в то же время сказал многое! Значит, смерть была ужасной. От укуса волка? Или не совсем так?
Глубоко погрузившись в свои мысли, Зина отправилась завершать дежурство и собираться домой.
В коридоре коммуналки было тихо. Бесконечный коридор, который никогда не заканчивался. В детстве ей казалось, что он тянется через весь город. Откуда только взялась эта фантазия? Зина и сама не могла этого понять.
Позже, став взрослой, она осознала, что не так уж далеко ушла от истины. Плотная сеть коммунальных квартир, словно сплошное кольцо, окутывала весь город. И все эти бесконечные коммуналки плавно сливались в одну страшную иллюзию общей жизни, на самом деле вызывавшую просто катастрофические последствия. Потому что человеческая жизнь быть общей не может. Не бывает жизни одной на всех…
Уставшая до потери пульса, еле держась на ногах, Зина вставила ключ в замок и, открыв дверь, погрузилась в эту бесконечность длинного коридора. Она была настолько измучена, что темнота и расстояние даже подействовали на нее успокаивающе, убивая абсолютно все мысли, даже мысль о еде. Она устала настолько, что ни о чем, абсолютно ни о чем не могла думать. До тошноты. Так бывало достаточно часто, особенно в последнее время.
Стараясь не шуметь, Зина пошла к своей комнате, минуя кухню. Все, чего ей хотелось, это холодной воды и спать. А потому она вздрогнула, как от удара, когда прямо перед ней выросла соседка тетя Валя, как всегда, упиравшаяся руками в свои необъятные бока и заслонявшая весь коридор.
— Зинуля… Ты так не чухай, бо пятки тебе черт зашкваривает… — начала она. — Ты за то послушай, шо я тебе скажу…
— Тетя Валя, я устала очень. Давайте поговорим завтра, — простонала Зина.
— Э, дорогуша, за такое — нет! Не тот фасон. И ты ушами под меня не хлопай. Две минуты за поговорить выдержишь. Тем более, це ж не до меня, а до тебя такой шмарный хмырь приходил.
— Кто приходил? — насторожилась Зина.
— Шмарный хмырь, — еще раз смачно произнесла тетя Валя. — Дочула? Смурной. Рожа скользкая, шо дунайка с Привоза. В глазелки-то так и шасть, так и шасть!
— Кто приходил? Ко мне? — сдалась Зина.
— Записку до тебя оставил. — Тетя Валя торжественно достала из-за пазухи бумажку. — Грамотей. Только вот рожа кислая. Дай-то Бог, не жених он тебе! От таких женихов — тикать не перетикать! О, глянь!
Она протянула листок, вырванный из тетрадки. Только взглянув на него, Зина удивилась — похоже, человек, который его сворачивал, очень сильно нервничал, подсознательно думая о большой секретности. Явная нервозность писавшего… Какой-то комок… Обычно люди не сворачивают таким образом свои послания.
Так Зина думала, пока не развернула листок, и тогда она убедилась в своих подозрениях. Буквы были прыгающие, неровные. Оборванные. Они словно скакали между строчек. Такую записку мог писать человек в очень сильном душевном волнении, в спешке. В общем, пока все было плохо.
Зина стала читать: «Зинаида, у меня есть некоторые бумаги Андрея. Я хотел бы показать их тебе и поговорить о вещах, которые следует рассказать лично. Буду очень благодарен, если ты придешь ко мне домой, как только получишь эту записку, в любое время! Это очень важно. Мой адрес: Старопортофранковская улица, угол Тираспольской… Ты знаешь… Я жду тебя! Еще раз повторю: это очень важно! Мне нужно посоветоваться с тобой — о бумагах Андрея и не только. Евгений Засядько».
Евгений… Он подписался фамилией своей матери, чтобы подчеркнуть свое пролетарское происхождение. Так он подписывался, когда Крестовскую выгнали с кафедры. Настоящая же фамилия Евгения была Замлынский. И на дверях его кабинета в мединституте красовалась позолоченная табличка «Профессор Е. К. Замлынский». Почему же сейчас он подписался так?
Задумавшись, Зина застыла с письмом в руке. И даже не заметила, как беспардонная тетя Валя выхватила его из ее рук.
— То це про бумаги Андрея… Отого твого жениха, шо тебя перед свадьбой бросил? Оно тебе надо? Пойдешь?
— Тетя Валя! — Зина с возмущением вырвала записку из рук соседки. — Это же мне письмо!
— А шо такое? Подумаешь! Я тебе завсегда заме-сто матери! Ну прочитала… И шо? Так я манерам не обучена, по-французски не расшаркиваюсь. Или ты завсегда так жить будешь, на французский манер? Так пора бы бросить эти котильоны! А за писульку так скажу тебе: на ночь глядя никуда не ходи! Недоброе он задумал. Плохой это человек.
— Что? — замерла Зина, пораженная странной интуицией тети Вали.
— То! Не ходи по ночам.
— Да я и не собиралась. Устала очень. Завтра с утра пойду, — отмахнулась она.
— А вот я бы и за завтра не шла! — перебила ее тетя Валя. — Едкий хмырь, и глаза недобрые… Ты бы видела, как по двери твоей комнаты шарил! А шо, ее нету, говорит? А я там подожду. Как будто я впущу его, а? Ну хмырь, одним словом. За такое я записку взяла, а он все глазами шасть да шасть. Недоброе задумал. Хорошо, шо не жених твой.
— Какой жених, тетя Валя! — искренне рассмеялась Зина. — Вы что!
— А почему же ж нет? Все до переду! Только этот хмырь тебе в женихи не подходит. Держись от него подальше.
И, гордо окинув ее взглядом полной победительницы, тетя Валя удалилась в свою комнату, величественная, как фрегат, готовый выстоять перед любой грозой.
Бумаги Андрея… Он давно ушел в прошлое, и Зину больше не интересовало ничего, что было связано с ним. Она не раз говорила это и себе, и Евгению. Почему же он пришел с этим к ней?
Зина попыталась вспомнить, когда видела Евгения в последний раз, и поняла, что это было достаточно давно. В общем, встречаться им было незачем.
Она всегда помнила, что именно Евгений предложил ей эту работу в морге. Тогда, пытаясь уговорить ее, он обещал, что одновременно она сможет преподавать на кафедре педиатрии по своей специальности.
Боже, как же наивна Зина была тогда! Как свято верила, что жизнь ее начнет изменяться к лучшему, и однажды она вернется на университетскую кафедру, и все будет очень хорошо… Зина даже не смогла сдержать усмешки: господи, детские мечты! Евгений не сказал, а интуиция не подсказала: не существует преподавателей из морга. Никто не позволит преподавать на кафедре врачу, который занимается такой работой. И если педиатр вполне может научиться делать вскрытие, особенно при катастрофической нехватке кадров, то работник морга ни за что не сможет преподавать на кафедре. Это была жестокая правда.
В общем, Евгений не выполнил своего обещания — Крестовскую не пригласили читать лекции. Поняв это, она попыталась сунуться на кафедру сама. Ее появление вызвало настоящий шок.
— А где вы работаете?.. — Пожилая заведующая кафедрой смотрела на Зину с таким ужасом, словно вместе с собой она притащила труп из холодильника. — Где? Повторите. ГДЕ-ГДЕ?
Это был приговор — такое выражение лица и отвращение в каждом слове, взгляде, вздохе… Кроме того, из разговора с завкафедрой Зина поняла, что Евгений даже не упоминал о ней…
Было ясно, что никто не позволит ей читать лекции по педиатрии. Таким не позволяли читать. Морг был местом отверженных. И такой вот отверженной была она.
Когда Зина все поняла, то даже не попыталась встретиться с Евгением. Зачем? Постепенно — от отчаяния, по необходимости, из любопытства — она все больше и больше погружалась в свою работу, вдохновленная примером Каца, который умел совершать чудеса — разглядеть и понять то, чего вообще нельзя было разглядеть.
На смену отчаянию пришел интерес, а потом и увлечение. Мечта преподавать осталась в прошлом. И вот теперь, держа в руках записку Евгения, Зина вспомнила весь тот путь, который уже прошла.
Странная записка… Почему он обратился именно к ней? И почему только сейчас? Столько времени у него находились бумаги Андрея, а он решил показать их ей только теперь?
Получалась странная нестыковка… Думая об этом, Зина удивлялась все больше и больше. Сон сняло как рукой.
Наконец она не выдержала. Вскочила, переоделась, выпила воды и вышла из дома. Ноги сами понесли ее к Тираспольской. На улице было темно, зажигались уличные фонари.
Евгений жил в высоком четырехэтажном доме на оживленном перекрестке. Место было достаточно шумным. Несмотря на вечер, на улице было много людей и машин. Зина остановилась, пропуская автомобили и поневоле осматривая прохожих, вальяжно, неторопливо расхаживающих по улице. Несколько машин стояли у тротуара.
Из подъезда вышла девочка лет 12-ти с большой черной мохнатой собакой. Та подозрительно покосилась на Зинаиду и гавкнула, похоже, для проформы, чем для острастки, во всяком случае без агрессии и злости, но, тем не менее строго, как по ее, собачьим меркам.
— Вы в этот подъезд? — Девочка доброжелательно посмотрела на Зину.
— Мне в шестнадцатую квартиру, но здесь нет номеров… — запинаясь, ответила она.
— Шестнадцатая — это сюда. Тогда я не буду закрывать дверь, а то вы без ключа не войдете, — все так же доброжелательно сказала девочка. — Мы парадную всегда запираем на ключ, — пояснила она Зине доверительно и придержала дверь, пока та входила в темную парадную, где не было даже тусклой лампочки.
Взбираться Зине пришлось на четвертый этаж. Евгений жил не в коммуналке, а в отдельной квартире. На двери был только один звонок и позолоченная табличка «Профессор Е. К. Замлынский». Было сразу понятно, что Евгений безмерно гордился собой.
Зина нажала кнопку звонка, услышала дребезжание. Но… Ничего не произошло — ответом была полная тишина.
Где же Евгений? Ведь он сам просил прийти в любое время, даже поздним вечером. И вот теперь его нет дома. Зина чертыхнулась: сама виновата. Она ведь знала, что ему доверять нельзя. Притоптывая нервно, Крестовская еще раз нажала кнопку звонка, понимая уже, что это бессмысленно.
— Вы Зинаида? — Внезапно открылась соседняя дверь, и оттуда выглянула щуплая старуха лет восьмидесяти, одетая в теплый байковый халат, несмотря на жаркий июнь.
— Да, — с удивлением обернулась Зина.
— Так Евгений Кириллович просил вам записку передать! Сказал, что придет женщина, Зинаида. Вы с его работы, да? За документами? Ну так вот!
Старуха протянула Зине записку, сложенную точно так, как та, что Евгений оставил у нее дома. Почерк был еще более непонятным. Пытаясь разобрать слова, Зина одну и ту же фразу перечитывала по нескольку раз.
Наконец она поняла: «Прошу прощения, мне понадобилось срочно уехать. Очень прошу прийти завтра в 12 часов дня. Это безотлагательно и важно».
Отчаяние захлестнуло Зину. Ей вдруг показалось, что Евгений играет в какую-то странную игру, которую она не может разгадать.
— А где же сам Евгений Кириллович? — повернулась она к старухе.
— Уехал! Уехал буквально полчаса назад. К нему зашли двое мужчин, потом, спустя минут десять, они все вышли из квартиры и ушли. Я из окна видела, что они в машину сели. А когда выходили, вот он и отдал записку.
— Как эти мужчины выглядели? В форме? — спросила Зина.
— Не-не, — махнула рукой соседка. — Не в форме. Такие себе: брюки, рубашки. А, у одного сандалии на босу ногу были! А лиц я их и не видела, не вглядывалась. А зачем это мне? — искренне произнесла она.
