Книга: Лугару
Назад: ГЛАВА 1
Дальше: ГЛАВА 3


ГЛАВА 2

Ночное дежурство началось непривычно рано — около шести вечера, когда, заступив на несколько часов раньше срока, Зинаида Крестовская переступила порог своего рабочего кабинета.
Честно сказать, называть это место рабочим кабинетом было преувеличением. Небольшая клетушка в так называемом «предбаннике», нечто вроде ординаторской. Узкая комната с тремя рабочими столами для врачей и крошечным окном, выходящим прямиком на бетонный забор.
Сюда не допускались санитары — у них было свое, отдельное помещение. Кроме столов здесь находилась узкая больничная кушетка, на которой можно было прилечь во время ночного дежурства.
Ширмой была огорожена тумбочка с примусом, на котором можно было подогреть чайник или что-нибудь приготовить. Немудреная посуда — сковородка, две кастрюли разного размера, тарелки с вилками — хранилась в тумбочке.
Штатных патологоанатомов было трое. Главный — Борис Рафаилович Кац, который практически заведовал всем моргом, Зина и еще один врач, который настолько редко появлялся на своем рабочем месте, что стол его сиял девственной чистотой.
Впрочем, все — и она, и Кац, и санитары — знали, что он усилено ищет работу, каждый день бегает по всем больницам города в надежде сменить страшный и отвратительный морг на более положительное и престижное место. Проработав всего три месяца, молодой врач не выдержал нагрузки — не столько физической, сколько психологической, и попросту сломался, что происходило сплошь и рядом. И пока степень его деградации не стала зашкаливать до черного цинизма или физического разложения в виде хронического алкоголизма, чем страдали в большинстве своем и врачи, и санитары, он решил сбежать с корабля, который довольно уверенно держался на плаву. Как шутил Кац, пациенты приходят и уходят, а морг будет всегда.
Потому молодой врач мог считать себя чем-то вроде хорька, а вовсе не крысой, бегущей с тонущего корабля. Хотя по мнению Зины, больше он напоминал обычную дрессированную обезьянку, которой вполне подходило бы выступать в цирке.
Что касается ее самой, то с первых же месяцев пребывания на этой работе она заразилась крайней степенью черного цинизма, искренне сдружилась с Кацем, чувствуя в нем родственную душу отщепенца — такого же, как она, — и стала чувствовать себя настолько комфортно, что порой побаивалась саму себя.
Ее «пациенты» были абсолютно безобидны и совершенно согласны со всем. У них больше не было ни любовных драм, ни политических проблем, ни денежных трудностей, ни противоречий с обществом, ни алчности, ни обид, ни тщеславия… Да ничего у них не было! Но, тем не менее, они умели говорить. В своем ледяном молчании они говорили четко и по существу дела, рассказывая, что именно с ними произошло, открывая такие детали, в которых никому и никогда не признались бы при жизни.
А самое главное, они ничего от нее не хотели — ни денег, ни внимания, ни работы на заморскую разведку… Ничего, кроме самой суровой откровенности в свете белых ламп, где без масок и без шелухи представала вся правда о жестокой жизни — в точности такой, как она была.
Поэтому, сразу почувствовав себя комфортно и спокойно, Зина очень быстро стала правой рукой Каца и во многом разгрузила тяжелую работу переполненного морга, над реформированием отделов которого городское начальство работало каждый год.
Но если бы кто-нибудь ее спросил, что она считает самым отвратительным, невыносимая и психологически тяжелым в работе, Зина, не задумываясь, сказала бы только одно: заполнение бумажек — срочных формуляров и сводок, бесконечное количество бумажной документации… Ворох бумаг… Если сбросить их из самолета, думала Зина, они покрыли бы с верхом весь невысокий морг…
Советская власть отличалась страшным бюрократизмом. На каждое действие требовалась заполненная форменная бумажка с печатью и подписями. Причем бумажки эти следовало заполнять правильно, иначе могло влететь всем.
Иногда бывали такие дни, когда Зина с легкостью проводила 2–3 вскрытия, что отнимало у нее 1,5–2 часа в целом. Зато весь остаток дня, все шесть, а то и семь часов она тратила на заполнение бумажек, которые писала за всех сразу.
Вдруг оказалось, что с заполнением официальных бумажек Зина справляется лучше всех. Она была грамотна, у нее был хороший почерк, за ее плечами была служба в детской поликлинике, где требовалось заполнять карточки. А потому постепенно бумажный поток перекочевал полностью в руки Крестовской, став ее не проходящей головной болью, которая иногда так сильно действовала на нервы, что Зина бежала на вскрытие, чтобы в сугубо медицинских действиях найти отдушину.
И вот в этот день она пришла на службу раньше, чтобы снова засесть за рабочий стол, который в бумажном море напоминал затонувший корабль под бесконечным количеством справок, документов, формуляров, завалившим даже верхушку настольной лампы! И все эти бумажки нужно было заполнить срочно, желательно — до утра. Тут требовались усидчивость, терпение и внимательность — качества, которые и так необходимы хорошему врачу, но в бюрократической бумажной системе советского государства были доведены до абсолютного абсурда.
В первые месяцы, когда выяснилось, что с бумажками Зина справляется хорошо, она попыталась подключить к этой нелепой работе главного патологоанатома и своего шефа — Бориса Рафаиловича Каца. Но очень скоро поняла, что из этой затеи ничего не выйдет. А потому просто махнула рукой.
В молодости он был блестящим хирургом и гордостью выпуска медицинского института. Его ждало блестящее будущее в любой из городских больниц.
Очень скоро Кац получил назначение в кардиологическую больницу — одну из лучших городских клиник города. Он проводил сложнейшие операции на сердце. Долгие годы опыта и практики сыграли свою роль — слава хирурга Каца загремела по всей Одессе. Несколько раз Бориса даже возили в Киев, где он оперировал заболевших членов руководства УССР.
Благодаря своему таланту и успешности операций он избегал «чисток», в которые время от времени попадал из-за своей национальности. Кроме того, не лишними оказывались и документы о его «пролетарском» происхождении, которые ему сфабриковал один из благодарных высокопоставленных пациентов, спасенных Кацем.
Так шло до поры до времени — до того момента, пока к его дому не подъехал черный автомобиль, куда ровно в три часа ночи, прямо в полосатой пижаме, знаменитый хирург и был усажен.
Известие о том, что Кац арестован, повергло одних в ужас, а другим подарило несказанную радость. Как стало известно впоследствии, причиной ареста стал элементарный донос, написанный кем-то из коллег. Каца продержали в застенках полгода.
За эти полгода жена его, русская по национальности, родом из села в Одесской области, в городском управлении НКВД написала отказ от супруга и подала на развод. Стала любовницей высокопоставленного НКВДиста, с его помощью переписала на себя квартиру бывшего мужа и заявила, что все золото, подаренное супругом, забрали при обыске. Впрочем, это не мешало ей красоваться в самых модных ресторанах на Дерибасовской в бриллиантовом гарнитуре, который — и все это знали! — был презентован ей бывшим супругом.
Так бесславно и страшно канул бы в Лету знаменитый одесский хирург, — к несчастью своему, еврей, в документах которого уже появилась — пока карандашом — буква «Р», что означало «расстрел», если б в дело не вмешался все тот же один из его высокопоставленных киевских пациентов.
Узнав, что произошло, он нажал на серьезные кнопки. Настолько серьезные, что из дела Каца стерли карандашную букву «Р», а самого его выпустили из тюрьмы. Как был — в полосатой пижаме и в тапочках на босу ногу — в феврале.
В квартире Бориса Рафаиловича проживала бывшая супруга со своим любовником, и его не пустили даже на порог. Через закрытую дверь бывшая любимая женщина крикнула, что выбросила на помойку все его вещи, и чтобы он навсегда забыл этот адрес. Кац был интеллигентом во многих поколениях и не умел сражаться, а тем более вступать в дискуссию с уроженкой села.
Кровавыми буквами в памяти Бориса Рафаиловича всплыли предостережения его матери, умолявшей не жениться на этой гойке. «Холоймес не в том, шо она гойка, — воздев руки горе, вещала мадам Кац, — а в том, шо она село! У нее тухес вместо усех внутренних органов! Село — это ж диагноз, оно всегда проявляется в поступках!» Но тогда молодой и влюбленный Боря не послушал мать.
Впрочем, что было — то прошло. Каца приютил его друг по университету — очень хороший человек, и, между прочим, этнический украинец по национальности. Он буквально вернул Бориса к жизни и даже выхлопотал для него работу.
Но работа эта была весьма своеобразной. После ареста Кац больше не мог претендовать на работу в больнице. Это было абсолютно невозможно, никакой главрач не стал бы так рисковать. Оставалось только одно место, где он мог устроиться по своей медицинской специальности, — морг. Кац переквалифицировался в патологоанатомы настолько блестяще, что вскоре стал главным специалистом. Его талант, направленный в другое русло, дал такие же блестящие плоды. Не было ни одного сложного случая, с которым бы Кац не справился. Он даже в чем-то полюбил свою новую работу. Но не до конца.
С каждым годом осознание того, что блестящий хирург, спасавший людские жизни, режет трупы в городском морге, давило на него все страшней и страшней. Кац стал пить. Все чаще и чаще он запирался в своем кабинете — кроме клетушки-ординаторской, ему был положен еще один кабинет. И выходил оттуда далеко за полночь с красными глазами, трясущимися руками, распространяя вокруг себя запах дорогого коньяка.
Зинаида сильно переживала за своего шефа, а впоследствии — друга. Несмотря на наносной профессиональный цинизм, Кац был хорошим человеком — добрым, мягким, с открытой душой. Он был интересным собеседником, его умные выводы Зинаида часто вспоминала в самых разных ситуациях своей жизни. И ей было печально наблюдать гложущую его боль.
Кац никогда не напивался пьяным, такого она не видела ни разу. Но от постоянного употребления алкоголя у него появилось дрожание в руках и случались перебои с памятью. Рассеянное внимание еще не мешало в его работе, так как слишком большой опыт часто делал выводы за него. Но вот для заполнения документов это было совершенно невозможно, ведь стоило ошибиться в одной цифре или букве, и всех могли бы ждать очень серьезные неприятности.
И Зинаида полностью освободила шефа от такой обязанности, с болью в сердце понимая, что алкоголь для него — единственная отдушина, позволяющая не сойти с ума. Страшная, но необходимая анестезия, помогающая переносить реальность…
Крестовская успешно расправлялась с очередной стопкой формуляров, как в кабинет вошел ее шеф. На удивление, он был абсолютно трезв, несмотря на вечерний час.
— Всё пишем? Лучше б уж роман написала, — улыбнулся он.
— Ага, роман! — засмеялась Зина. — Тут у нас такой роман — любой сочинитель закачается! Шли бы вы домой, Борис Рафаилович. Вы же со вчерашнего утра тут. Вечер обещает быть спокойным. Справлюсь и без вас как-нибудь.
— Вот с этим я к тебе и пришел, — лукаво улыбнулся Кац. — Хочу кое-что на тебя сбросить. Вернее, кое-кого… Или теперь все же — кое-что… Кто заявится буквально через час.
— И кого же? — Зинаида обернулась к шефу.
— Красотку Аду!
— Борис Рафаилович! — нахмурилась Крестовская. — Вы…
— Не пил, не пил! — засмеялся Кац, замахав руками, как ветряная мельница. Он присел на угол стоящего напротив стола. — Посчастливилось вам, мадам Крестовская.
— Мадемуазель, — машинально поправила Зинаида и прикусила губу, вдруг вспомнив, что к разведенным женщинам действительно принято обращаться «мадам».
— Не цепляйтесь к словам, товарищ! — засмеялся Кац. — Так вот… О чем это я… Ах да! О красотке Аде. Выпал тебе сегодня счастливый случай. Доведется познакомиться с представителем самого знаменитого семейства в Одессе — семейства Барг!
— Барг? Никогда не слышала о таких, — удивилась Зинаида.
— Ну как же! Семейство самых знаменитых одесских ювелиров. В свое время один из них подделал знаменитые подвески Фаберже.
— Яйцо Фаберже, — снова машинально поправила Зинаида.
— Про яйцо Фаберже все и так знают, — махнул рукой доктор. — А я говорю про знаменитые бриллиантовые подвески, которые были проданы в Париже, причем так, что обнаружить подделку смогли только через пять лет после продажи, настолько искусно была сделана стеклянная копия. И что у тебя за манера цепляться к словам! — вдруг очнулся он.
— Подвески! — не отвечая на вопрос, хмыкнула Крестовская. — Прямо «Три мушкетера»! Никогда не слышала про такое.
— Темная советская девица! Что с тебя взять… — комично развел руками Кац. — А между тем это дело ох как гремело по всей империи! Такая реклама была ювелирному дому Баргов!
— И что было этому рекламщику?
— Ну как что — царская каторга на острове Сахалин. Впрочем, жилось ему там неплохо. Ювелира в своем доме поселил сам начальник тюрьмы, а Барг за это переплавлял золотые изделия и заново огранял камни, отобранные у заключенных и полученные в результате контрабанды, чем тайком промышлял этот самый тюремный начальник. Ведь хороший ювелир всегда в цене. Так что на Сахалине Барг питался исключительно белыми булками и красной икрой!
— Ничего себе каторга! Тоже хочу на такую! — улыбнулась Зинаида.
— Отбыв срок, представитель семейства вернулся в Одессу, к своим многочисленным сыновьям, — продолжал доктор.
— Понятно. И чем занимаются эти Барги сейчас?
— Ну, ювелирное дело они не оставили. Но разные представители семьи Барг и занимаются разным. Среди них есть красный командир времен гражданской войны, есть те, кто уехал в Париж, в Канаду. Есть учителя, циркачи. А сегодня к тебе придет самый младший представитель семейства, Виктор Барг. Он не нарушил семейной традиции и работает ювелиром на ювелирном заводе. А придет он затем, чтобы мы взяли на одну ночь в холодильник красотку Аду — между прочим, его двоюродную тетю. Она двоюродная сестра его матери.
— А вот с этого момента поподробнее, — заинтересовалась Зинаида.
Впрочем, ничего нового в этом не было. Тайком от всех властей можно было взять тело на сохранение в холодильник — конечно, за солидную плату. Было очень тяжело держать тело умершего человека дома, пока шла подготовка к похоронам. Особенно тяжело — в жару. Официально это было запрещено. Но по знакомству или за деньги можно было нарушить правило.
В услуге этой не было ничего страшного — наоборот, она была полезна, если в доме умершего были маленькие дети. И Зинаида всегда недоумевала, почему с такой глупостью создано запретное правило. А потому всегда шла навстречу. В этом была и обратная сторона — получалось хорошо зарабатывать.
— Причина смерти, возраст? Свидетельство о смерти есть? — деловито задавала привычные вопросы она.
— Есть. Коронарный тромбоз. Возраст 65 лет.
— Ей бы еще жить и жить, — вздохнула Зинаида. — А почему красотка Ада?
— Ах, в молодости я был в нее безумно влюблен! — воскликнул Кац. — Для меня она была самой красивой девушкой на свете. Барги мои друзья. Мы дружили с самого детства. Сейчас в Одессе остались только два брата — Леонид и Аркадий. Мать Виктора была дочерью Леонида. А красотка Ада — дочь Аркадия. Таким образом, какая-то там тетя. Я путаюсь в их родстве. Мои родители дружили с обоими братьями. Ада… Ах, Ада… Она славилась своей красотой. Она была на пять лет меня старше, а потому не воспринимала всерьез, считала щенком. Боже, как я страдал! — вздохнул искренне Кац. — Я три раза делал ей предложение. И три раза она отвечала отказом. Красотка Ада… Она вышла замуж за офицера, потом его убили. Ада вышла во второй раз — за нэпмана. Тот повесился, оставив ее с кучей долгов. Потом Ада связалась с артистом оперетты, он стал ее третьим мужем. Но он бросил ее, сбежав с молоденькой девчонкой. В общем, трижды Ада была замужем, и всегда несчастливо. Детей у нее не было. Как и у меня, — тут Кац снова вздохнул. — И я вот думаю, как по-глупому мы оба потратили свою жизнь. Может, мы как раз и были предназначены друг другу… Судьба… И вот теперь она умерла, — Борис Рафаилович печально закончил свой рассказ.
— Мне очень жаль, — Зинаида потупила глаза.
— Поэтому я и бегу, — очнулся доктор. — Не хочу видеть ее труп. Ведь надо осмотреть, нет ли разложения… Ну, ты знаешь. Я хочу сохранить в своей памяти красивую, стройную, юную Аду — в алом платье, с развевающимися на ветру черными волосами, безумно прекрасную, веселую и радующуюся жизни, когда она думала, что все у нее впереди…
— Вы прямо поэт! — улыбнулась Крестовская.
— Приходится, — вздохнул Кац. — В общем, примешь нашего ювелира и возьмешь у него деньги. Дружба дружбой, а табачок — врозь.
— Да уж как всегда! — усмехнулась Зинаида.
— А я улетел на крыльях былой любви.
— Аду поминать? — строго спросила она.
— Не будь ханжой! — воскликнул доктор. — Ада всегда любила жизнь. Веселье, вино, красивых мужчин и хороший коньяк…
— И потому в 65 лет едет к нам, — в тон ему добавила Зинаида.
— У каждого свой срок. Кто знает, когда наш пробьет, кто знает… — И на этой философской ноте Кац удалился, оставив ее наедине с формулярами.
Стемнело. В морге было удивительно тихо. С Крестовской оставались два дежурных санитара. Один — студент, который все время спал, а второй — подрабатывающий пенсионер лет 70-ти. Он был тихий, непьющий и необычайно религиозный. В комнате санитаров горел свет, и Зинаида знала, что старик сидит там и читает молитвы.
Она вышла в темный двор покурить. Курить Зина начала, устроившись на работу в морг. В первое время ее страшно мучили запахи. Чтобы притупить обоняние, она закурила свою первую папиросу, а дальше как-то пошло… Курение вошло в привычку, и Зинаида не собиралась от него отказываться. А через время запахи прекратились совсем.
На улице было ветрено. Поверх стены забора было видно, как колышутся ветки деревьев. Спичка никак не хотела зажигаться на ветру.
— Вам помочь? — Рядом с ее лицом ярко вспыхнул огонек пламени, и Зинаида увидела высокого темноволосого мужчину, который держал немецкую трофейную зажигалку, явно оставшуюся со времен Первой мировой войны.

 

Назад: ГЛАВА 1
Дальше: ГЛАВА 3