Книга: Лугару
Назад: ГЛАВА 12
Дальше: ГЛАВА 14


ГЛАВА 13

Для избиений употребляли палки, резиновые шланги, жгуты, специально свитые из электрических проводов. Для особо жутких пыток использовали специальные табуретки с колом. Человека усаживали на нее, кол разрывал его, и несколько часов несчастный испытывал жуткие муки, пока не наступала смерть.
Мужчин били по половым органам, жгли папиросами, спичками и свечами. Часто били «бригадным способом» — когда на одного арестованного налетала «бригада» из 6–8 человек, избивала до потери сознания, затем выволакивала в коридор и снова начинала бить.
Ни один допрос в НКВД не обходился без пыток. Они специально поощрялись руководством, так как необходима была скорость признания, знаменитые «пять минут» — как выбить признание за этот срок, промежуток времени между признанием и расстрелом. Такая скорость считалась эталоном, и к ней заставляли стремится.
Поэтому пытки следователи изобретали самостоятельно. Чекисты были неплохими психологами и знали, к кому из заключенных какую пытку можно применить. Но были и общие, которые применяли ко всем. Например, «стойка» — одна из самых мучительных и жутких.
Человека втискивали в узкое отверстие в стене, где можно было только стоять. А затем лишали сна. В глаза светили мощной лампой. А если, несмотря на свет, человек начинал засыпать, изо всех сил били по железной решетке, закрывавшей отверстие пыточной камеры, или кололи, резали тело специальным шестом с заостренным лезвием на конце. После такой пытки многие сходили с ума — впадали в ступор, из которого уже не возвращались.
Были и совсем уж «экзотические» приемы — к примеру, тесный бокс с клопами или крысами. Бокс с крысами, как правило, использовали для женщин.
В 1937 году была выпущена специальная секретная инструкция для служебного пользования НКВД о том, что виды пыток не регламентируются и допускается «любая самодеятельность». Это означало, что на допросах поощряется применение пыток.
Но чекисты сталкивались тут с проблемой. Ни хозяйственный аппарат НКВД, ни тем более советская промышленность не позаботились снабдить следователей готовым пыточным инвентарем. Поэтому из положения выходили кто как. Сами мастерили и приспосабливали к делу туго скрученные жгуты из веревки или из проволоки, резиновые или кожаные плетки с грузом и без, цепи, куски шлангов, резиновые дубинки из автопокрышек.
В документах НКВД оставались красноречивые свидетельства о повсеместном распространении различных форм пыток и издевательств. Об этом писалось открыто в протоколах допросов. Так, к примеру, в особом отделе НКВД Белорусского военного округа писали так: «Арестованных заставляли стоять столбом и на одной ноге в течение суток и больше, приседать до 1700 раз с Библией на вытянутых руках, гавкать собакой и так далее». Все это сочеталось с методами психологического воздействия.
В каждую камеру подсаживалась агентура — специально обученные сотрудники НКВД, как правило, следователи или другие заключенные, которым обещали свободу. Агентура должна была уговорить заключенных сознаться в несовершенных ими преступлениях. Нередки были случаи, когда заключенные обнаруживали агента, раскрывали его и всей камерой забивали до смерти. Признаться в сотрудничестве с иностранной разведкой или в диверсиях всегда означало смертный приговор. Не редкостью были случаи, когда ради статистики по признательным показаниям следователи сами подделывали подписи арестованных под протоколами допросов. А чтобы все было чисто и гладко, заключенным, подписи которых подделывали, ломали пальцы — мол, сами они подписать не могли.
Кое-где, обычно в областных УНКВД, каждому следователю был установлен лимит — за день не менее пять признаний. И они старались изо всех сил. Остались протоколы допросов, в которых первые признательные показания появлялись после того, как заключенных избивали табуреткой, а затем душили кожаным ремнем, медленно закручивая его вокруг шеи.
В каждом отделении НКВД действовали с размахом. В результате жестоких избиений крики и стоны были слышны на улице, что могло стать достоянием масс. Это больше всего заботило НКВД — как бы «пыточная кухня» не получила широкую огласку.
Избиения и истязания настолько быстро и прочно вошли в арсенал средств НКВД, что стали своего рода привычкой. Чекисты вошли во вкус и били заключенных даже тогда, когда везли их на расстрел.
В этом невозможно было найти никакого практического смысла. Это было просто проявлением звериной злобы по отношению к уже приговоренным жертвам.
Но самой простой и самой распространенной пыткой оставалось избиение. Избивать людей могли сутками без перерыва, посменно — следователи меняли друг друга, работали не покладая рук.
Еще одним довольно распространенным в то время способом получения показаний было испытание бессонницей: заключенного могли в течение 10–20 дней лишать сна.
Были в арсенале палачей и более изощренные средства. Жертву во время допроса сажали на ножку табуретки таким образом, что при любом движении подследственного она входила в прямую кишку. Другим истязанием была «ласточка» — заключенным за спиной связывали длинным полотенцем или веревкой ноги и голову. Вытерпеть такое было невозможно, но людей в подобном положении держали часами. Изобретательность следователей-садистов подогревалась больной, изощренной фантазией, которая начинала проявляться после первых же допросов. Страшные допросы изменяли не только жертву, но и самих палачей. Следователь НКВД автоматически становился психически больным, маньяком, который и в повседневную жизнь приносил садизм.
Приходя в себя, люди говорили о страшных пытках. В тесных, переполненных камерах шепотом передавали подробности.
Возвращаясь к жизни после чудовищных издевательств и избиений, он слушал чужие рассказы, буквально впитывал в себя.
Он слушал, как людям под ногти загоняли булавки, отбивали пальцы дверьми, сажали в так называемые «салотопки» — карцеры, где поддерживали очень высокую температуру. Пытали заключенных и в бочках с холодной, буквально ледяной водой.
Свидетельств о том, что кто-либо выдерживал нечеловеческие мучения, практически не существовало. Рано или поздно сдавались все. Физическим мукам предпочитали расстрел.
В тюрьме ломали всех, даже бывших военных. Однажды к ним в камеру попал генерал. Человек большого мужества, через трое суток он сошел с ума. Когда после очередного допроса у следователя его вернули в камеру, он начал выть и лаять по-собачьи. Говорили о том, что его направили на принудительное лечение в психиатрическую больницу. Но все знали, что психиатрическая больница мало чем отличается от тюрьмы.
В камере надолго не задерживались. Иногда человек исчезал через два дня, самый долгий случай составлял неделю. Он один задержался в камере больше чем на 10 дней.
Позже, уже через две недели нечеловеческих издевательств, он узнал, что место, куда он попал, называлось пыточной тюрьмой. Сюда специально отправляли самых сложных заключенных, чтобы получить от них признание.
Однажды в камеру к ним попал бывший чекист. Его бросили на нары почти рядом, и он успел с ним сдружиться. Может, из уважения к былым заслугам, а может, потому, что когда-то он был точно таким же, как и те, кто его избивал, пытали его меньше остальных. И он всегда возвращался с допроса на своих ногах.
— Здесь никто не задержится, — говорил он, — получат признания — и отправят дальше, по этапу. Это временное место, перевалочный пункт. На самом деле впереди гораздо страшней.
— Куда отправят? Что может быть страшней? — не понял он.
— Страшней то, что вас всех даже в лагеря не отправят. Только в другое место…
— Какое? — не унимался он, несмотря на вечно преследующую его боль.
— Лагерь на шестом километре Овидиопольской дороги, — ответил чекист, — это секретное место, о нем мало кто знает. Его построили всего несколько месяцев назад. Я видел. Все знаю.
— И что там происходит, в этом лагере? — он затаил дыхание.
— Расход.
— Что это? — не понял он.
— Место, где всех стреляют. Там для этого специальные бараки построены. А потом — закопают во рву.
— Как такое может быть?
— Глупый вопрос! — хмыкнул бывший следователь. — Если построено — значит, может. Там стреляют. Всех. Но есть одна вещь… Ты мне понравился, потому могу сказать. Ты как-то отличаешься от всех. Так вот: жаль, что туда попадают одни доходяги. После допросов уже все теряют человеческий облик. А ведь на самом деле из этого лагеря очень легко сбежать.
— Сбежать? — Он не поверил своим ушам.
— Да. Там в одном месте пролом в стене есть. Со стороны одной из вышек, справа. Я знаю. Я сам его сделал. И если нас отвезут туда, вместе мы и сбежим. Я тебя выведу.
— Сбежать, может, и возможно. А дальше куда? Вокруг голая степь!
— В том-то и дело, что нет! Все думают, что голая степь, через нее не уйти, потому даже и не пытаются. А на самом деле там есть поселок! Небольшое село за озерком, через степь. Если дойти до села, можно там достать одежду и выбраться. Только знать надо, куда идти. Я тебе покажу.
— И неужели можно сбежать? — усомнился он.
— Можно. Только никто не знает.
— Зачем ты мне сказал?
— Ты стойкий. Все говорят, что ты как заколдованный… Столько перенес, а не сдался. Я сам такой… Если бежать, то вместе. Ты сильный, ну и я — тоже.
— Что ж ты к своим-то попал?
— Так уж вышло, — чекист отвернулся. — Слышал, как говорят в народе? От тюрьмы да от сумы… Выходит, справедливо это. А за справедливость не грех и пострадать.
— Вот так? Пострадать — вот так? — едва не выкрикнул он.
— Нет, конечно. Я не думал, что… В общем, это не важно. Я когда таким был, думал, что поступаю честно, по совести. Они ведь враги! Они подрывают советский строй, всем хотят зла! Они враги своего собственного народа! А теперь, когда сам стал врагом… Теперь я уже не думаю, что поступал по совести. Вообще не знал, что она у меня есть. Теперь придется как-то жить с этим. Если, конечно, придется.
И это было верно. В тюрьме никто не знал, сколько еще проживет. После допроса, когда в камеру выбрасывали разбитые, окровавленные тела, в которых часто нельзя было узнать человека, никто не знал, дотянет ли этот несчастный до рассвета, или утром из камеры вынесут уже остывший труп.
Это случалось каждой ночью, кто-то обязательно не доживал до утра.
Это было к концу первого месяца, проведенного в тюремных застенках. Однажды ночью всех в камере разбудил странный рев мотора, буквально за стеной. Это было так странно, что с мест вскочили даже те, кто всегда спал крепче остальных.
Поднялся и он. Окон в камере не было, оставалось только прислушиваться к звукам, которые так отчетливо проникали через каменную кладку. Ничего подобного раньше не было.
— Автомобили какие-то пригнали! Сволочам в форме пополнение прибыло… может, нас переведут в другую тюрьму… Или выпустят всех. Ага, размечтались. Выпустят к ядреней фене… — Камера вмиг наполнилась голосами, обсуждались самые разные варианты.
Случайно, он и сам не понял как, но он вдруг увидел, что сосед-чекист, приподнявшись на своих деревянных нарах, вдруг стал быстро-быстро креститься дрожащими руками. Лицо его стало белым как мел, а в расширенных зрачках появилось выражение ужаса.
Он тихонько отошел от остальных и присел на его нары.
— Что случилось? Тебе плохо?
— Значит, это сделают здесь…
— Что сделают?
— Тюрьма переполнена. Решили освободить.
— Ты о чем?
— Машина смерти. Ее пригнали сюда.
— Машина смерти? — у него перехватило дыхание.
— Оставь меня! Ты не понимаешь…
— Расскажи.
— Нет! — Голос чекиста буквально сорвался на истерику. Он прекратил расспрашивать, понимая, что его несчастный товарищ едва удерживается на той тонкой черте, которая отделяет разум от сплошного безумия.
На следующее утро — вернее, еще до рассвета, дверь камеры распахнулась. На пороге появился один из следователей и двое солдат, вооруженных винтовками. Следователь зачитал список из восьми фамилий. Среди них не было ни его, ни бывшего чекиста. Люди построились. Их вывели в коридор. На их лицах было нечто похожее на бодрость — любая перемена в их положении считалась плюсом. И любое движение в сторону, противоположную камере, автоматически считалось надеждой, как бы абсурдна и жалка она ни была.
Дверь захлопнулась, в камере наступила тишина. Он тихонько подсел к чекисту.
— Куда их повели, на допрос?
— Ты не понял, — тот укоризненно посмотрел на него, — в тюрьму пригнали машину смерти. Я же сказал тебе, что тюрьму решили разгрузить.
— Когда же они вернутся?
— Они не вернутся, — и отвернулся к стене, показывая, что больше не желает продолжать разговор.
Заключенные не вернулись. Через два дня повторилось то же самое. И еще через день. В камере остались четверо: он, чекист и еще двое «старожилов», избитых настолько, что ни на одном из них не было живого места. Бывшего учителя истории с содранной кожей тоже забрали.
В камере стало необычайно просторно. Воздух сразу посвежел. Но никого не радовало это иллюзорное подобие комфорта.
— Почему не забрали нас? — спросил он чекиста, когда почти все нары оказались пустыми.
— Значит, мы еще нужны. Вот ты признался, что работаешь на румынскую разведку? Нет. Так чего спрашиваешь?
— Что будет с нами?
— Я же тебе сказал. Нас отправят на шестой километр Овидиопольской дороги.
На следующую ночь после этого вновь раздался машинный рев — точно такой же, как был некоторое время назад. Но теперь его слышали только четверо. Чекист больше не крестился.
— Увезли, — выдохнул чекист, — нам повезло в этот раз. Но это не значит, что нам будет везти всегда.
— Можешь ты объяснить? — рассердился он.
— Я видел один раз это изобретение в действии. Черт знает, кто его изобрел. Его используют, когда надо казнить много заключенных за один раз — как правило, до 10 человек.
— Казнить? — замер он.
— А ты думал, их на прогулку вывезут? — огрызнулся чекист. — Казнить, конечно. Разгрузить тюрьму. А то набили…
— Что это такое, машина смерти?
— Это полностью закрытый автозак. У него мотор мощнее и резче, поэтому он ревет громче всех остальных грузовиков. Мы ведь слышали его сквозь стены. Действует по очень простому принципу. Заключенных заводят в кузов, якобы куда-то везут, и плотно закрывают бронированную дверь. Выхлопная труба выводится внутрь кузова, и, когда машина едет, выхлопные газы идут внутрь, на людей. Люди задыхаются и умирают при перевозке. Тела сразу везут в крематорий и сжигают, чтобы скрыть следы. Потом душегубку дезинфицируют и готовят к следующей партии.
— Откуда ты знаешь это?
— Ты забыл, кем я был? Однажды я сам сажал в такую машину людей.
— Где ее изобрели?
— В одном из лагерей НКВД — где же еще?
Он молчал, пытаясь осознать смысл сказанного. Но его душа отказывалась в это верить.
— Поэтому я так перепугался, когда услышал знакомый рев, — пояснил чекист, — я узнал бы его из тысячи.
— Понимаю, — кивнул он.
— А знаешь, есть один интересный момент. У наших НКВДшников эту машину — вернее, конструкцию такой машины, зачем-то купили немцы.
— Немцы? — не понял он.
— Ну да. Там же сейчас нацистская партия пришла к власти. Собираются, наверное, ужесточать порядки. Вот и купили душегубку у наших. Изобретение машины смерти… Тоже будут перевозить.
После этого разговора он не смог заснуть. Что-то разрасталось в глубине него, как снежный ком. Что-то огненное и пугающее, такое, каким бывает предчувствие.
Посреди ночи он присел на нары к чекисту и разбудил его, тряся за плечо.
— Расскажи мне про этот лагерь, на шестом километре… Где лаз?
— Зачем сейчас? Там покажу, — буркнул чекист, недовольный, что его оторвали от сна даже в таком месте.
— Сейчас. На всякий случай. Нас могут отправить по отдельности. Если я вырвусь раньше, то тебе помогу. Хотя бы вещи в селе подготовлю. А если ты первым, то ты — мне.
В конце концов чекист согласился. Сбив со стенки кусок штукатурки, он нарисовал на полу план.
Через два дня после этого чекиста принесли в бессознательном состоянии и швырнули на пол. Он бросился к человеку, уже ставшему для него другом. Лицо его было синим. А руки… Его запястья на обеих руках были разодраны до кости, и из этих жутких ран толчками вытекала густая, венозная кровь, заливая весь пол. Что они делали с ним? Было похоже, что его подвесили на что-то острое на запястьях, и он оборвался. Думать дальше было нельзя — рассудок отказывался повиноваться.
Его друг умирал. Он прекрасно понимал, что нельзя соединить разорванные вены. Неизбежна смерть. Только один раз чекист раскрыл глаза и посмотрел на него.
— Беги… — прохрипел, — беги за меня…
Вскоре чекиста не стало. Он почувствовал это.
Предчувствие поразило его, словно раскрыло какую-то странную, потаенную дверь. Теперь он мог через нее выйти.

 

Назад: ГЛАВА 12
Дальше: ГЛАВА 14