13 дней

Следующая пара сделок проходит гладко. Во Внешнем городе мало тёмных мест, но я поняла, что здесь работает простая тактика. Не шуми. Всегда немного сутулься. Держись ближе к стенам зданий. Исполняй эти простые правила, и тебя никто не заметит. Даже полицейские, патрулирующие у ворот в Город-крепость. Стервятники с наручниками и пушками.

Я больше не видела Инь Ю. Но есть другие девушки – покрытые макияжем лица и вымученные улыбки. Всякий раз, когда кто-нибудь заходит в зал, у меня замирает сердце. Всякий раз мне кажется, что это Мэй Йи. Но стоит присмотреться поближе, и я понимаю: это лишь очередная незнакомка. Очередная не-она.

Каждый раз я ищу. Каждый раз надеюсь. Я не остановлюсь, пока не найду сестру.

Чма встречает меня у самого поворота в наш переулок. Живот полон тёплой тыквенной каши, купленной Дэем. Для меня странно, что кто-то так свободно распоряжается деньгами, но, кажется, самого Дэя это не волнует. Мы больше не поднимались на крыши. После каждого забега он отводит меня в новое место. Сегодня мы сидели напротив лавочки госпожи Пак. Наблюдали, как она разрезает тесто для рисовой лапши на тонкие длинные пряди, учит этому дочь. Мы едим в тишине и темноте, расположившись так, чтобы видеть отрывки мультфильма, мерцающего в окне дома: там кот и мышь гоняются друг за другом. Кот – ужасный охотник. Совсем не ровня моему Чма. Мышонок пробегал у него между лап, прыгал по спине. Дети в доме хихикали, указывая на экран, и жевали рисовые лепёшки. Но мне было не смешно. Я представляла, насколько голоден кот и как быстро он пропал бы в реальной жизни.

Что-то в поведении Чма заставляет меня замедлить шаг. Кот подскакивает ко мне, сердитый вой вырывается из его горла. Глаза светятся в темноте, яркие и дикие. Шерсть на загривке вздыблена.

Я оглядываюсь, но вокруг ничего нет. Лишь смятый полиэтиленовый пакет катится по улице. Он скачет мимо ряда иероглифов, торопливо нарисованных баллончиком. Свежая красная краска успела потечь, прежде чем засохла. И теперь кажется, будто стена кровоточит.

Подхожу к входу в наш переулок. Чма молниеносно кидается мне под ноги, и я едва не падаю. Он вновь подаёт голос. Но не любимое собственническое мяуё, а иные, напряженные звуки. С обнажёнными клыками и ш-ш-шипением.

Что-то случилось. Он никогда не ведёт себя так.

Я крепко сжимаю в пальцах рукоять ножа.

«Не бойся, – приказываю себе. – Ничего серьёзного. Должно быть, к нам просто заглянула огромная крыса».

Но завернув за угол, я понимаю, насколько ошибалась.

Моё убежище превратилось в руины. Брезента больше нет. Его потрёпанные синие кусочки раскиданы по всему переулку. Края лоскутов неровные, но резкие. Явно орудовали ножом.

Одеяло. Подтаявшая половинка шоколадки, которой поделился со мной Дэй. Тетрадь с иероглифами, которые я всеми силами пыталась выучить. Дырявые тапочки, украденные с какого-то крыльца. Коробок спичек. Всё пропало.

Поднимается ветер, выметая куски брезента. Меня трясёт от злости и холода. Глубоко вздохнув, вспоминаю о конверте, примотанном к груди. Я не потеряла ничего важного. У меня есть деньги и нож. И Чма.

– Отличные у тебя ботинки.

Я резко оборачиваюсь. Пальцы белеют на рукоятке ножа.

У входа в переулок стоит Куэн, закрывая своим мощным телом слабый свет, падающий с улицы. Он один, но я-то знаю, что это не так. Куэн никогда не ходит один.

Начинаю медленно, незаметно отступать.

– Они хорошо мне послужили. – Ненавижу, когда голос дрожит. Куэн косится на мою гибкую фигурку, концентрируясь на худых плечах. Не замечает, куда несут меня ноги. – Хочешь вернуть их?

Улыбка на губах бродяги ломается. Превращается в нечто уродливое.

– Ты, Цзин, настоящая заноза в заднице. С того самого дня как явился сюда Снаружи. Думаю, пришло время это исправить.

За спиной Куэна появляются тени. Сначала головы, потом торсы. Мощные тела, хоть и не такие, как у Куэна. Они блокируют выход, чтобы я точно не сбежала. Быстрые ноги – самое большое моё преимущество. Всем это известно. Куэн всё спланировал – хоть раз воспользовался мозгами.

Рука его опускается к бедру, где, уверена, спрятан нож, такой же острый и жуткий, как мой. Несомненно, он сильнее меня. Как и любой мальчишка.

Я считаю шаги, пока пячусь. Три. Пять. Восемь. С каждым моим шагом рот Куэна кривится всё сильней, показывая зубы. Жёлтые и острые. Их слишком много для одного рта.

Десять шагов. Я замираю, икры становятся твёрдыми, как камень. Боги, хоть бы я правильно подсчитала расстояние! Если подниму голову, Куэн всё поймёт.

Я пригибаюсь к земле. А потом со всей силы, которая осталась в ноющих, сведённых судорогой ногах, я прыгаю.

Я много практиковалась. Душными летними днями, когда не могла заснуть. Где находится место, за которое удобней схватиться, я знала всегда. Единственная точка на выступающей металлической крыше, за которую можно зацепиться и подтянуться. С болью в руках, но дюйм за дюймом оказаться в безопасности. Но так было, когда я видела, куда прыгать. Когда всего в футе от меня не ждал бешеный бродяга и его армия головорезов.

Но боги и духи предков, должно быть, наблюдают за мной сегодня, потому что невероятным образом руки мои находят ржавый металлический козырёк. Пальцы цепляются за край. Рывок.

Так всегда бывает, когда я бегу. Словно я больше не в своём теле. Словно его занимает яростно желающая выжить дикарка и делает то, что мне не под силу. Она может перескочить через десятифутовые проёмы и с высоты третьего этажа спрыгнуть в мусорный контейнер. Она может протиснуться через невероятно узкие, давящие щели. И это именно она сейчас затаскивает меня на крышу с помощью одних только рук.

Я слышу, как матерится Куэн, бросаясь вперёд. Тело моё содрогается. Прогибается под чужим весом. Оглянувшись, вижу Куэна, красного, как свекла, и сыплющего проклятиями, пальцы его руки сомкнулись вокруг моей правой лодыжки.

Картина столь ужасная, что я бы уже разжала руки, но дикарка крепко цепляется за крышу. Она поднимает свободную ногу и с душераздирающим хрустом опускает её на лицо Куэна. Если бы не стащенные у него ботинки, скорее всего, я не смогла бы ударом сломать нос.

Бродяга отпускает меня, взвывая от боли. Не останавливаюсь, даже чтобы посмотреть, как лицо его окрашивается кровью. Приспешники Куэна близко, пока они застыли от животных воплей своего лидера, но долго это не продлится. «А ещё они, – напоминает мне дикарка, – тоже умеют лазить по крышам».

Я забираюсь на наклонный лист ребристого металла. Карабкаюсь так быстро, как только могу. Почему-то этот участок не связан с другими крышами. Одинокий, всеми забытый кусочек. Островок металла в море шлакоблочных стен. Я забралась повыше, но всё ещё в ловушке.

– Фзять иго! – выдавливает Куэн, справляясь с кровью и разбитым носом. – Под’майте уже иго, чёг’т побег’и!

Жестяной лист подо мной содрогается, когда первый мальчишка начинает карабкаться наверх. Он мельче остальных, пожалуй, даже ещё более крошечный, чем я. Ходячий скелет. Кто-то из крупных парней подсадил его, чтобы можно было забраться на крышу.

Я стою ближе к краю, где смогу отгородиться от них. Отогнать быстрыми ударами ножа. Я смотрю на мальчишку, размахивая лезвием. Он замирает, всё ещё опираясь ногами о плечи другого члена своей стаи.

– Бон! Пошевеливай задницей! – поторапливает его кто-то из парней.

Бон. Имя мне знакомо. Присматриваюсь и понимаю, что помню своего преследователя. Когда мы виделись в последний раз, он был ещё совсем мальчишкой. Ребёнком. Лет семи-восьми. Костлявым, только лишившимся родителей. Попрошайничал на углу дома, умоляя подать немного риса. Мальчик выглядел таким жалким, что я поделилась с ним слегка подавленным мангостаном, стащенным из зала предков.

Он почти не изменился. Всё так же костляв. Слишком недоедает, чтобы глаза сияли, а рёбра не торчали. Лицо осталось прежним – испуганное, грязное.

Но теперь он часть банды Куэна. Теперь он опасен.

Теперь я должна не делиться с ним крадеными фруктами, а колоть ножом, если мальчишка подберётся слишком близко. Я не хочу этого. Я хочу, чтобы он отцепился от края крыши. Чтобы спрыгнул на землю и ушёл отсюда.

Твёрдо смотрю на него и качаю головой. Не делай этого. Не делай.

На мгновение кажется, что беззвучная молитва работает. Бон повисает на костлявых руках с огромными суставами. Словно собираясь упасть. Но приспешники продолжают кричать. Их ужасные вопли сливаются в хор. Угроза, бесстрашие стаи. Бон прислушивается к ним, облизывает губы и начинает подтягиваться.

Мне придётся воспользоваться ножом. Убить мальчишку, которого когда-то пыталась спасти. Мне так жаль, так страшно. Но дикарка не ждёт. Она сжимает нож и отводит руку назад. Она готова бороться.

И тут раздаётся грохот, такой громкий – такой оглушительный, – что я едва не роняю нож.

Стая отступает одним слаженным движением. Бон продолжает цепляться за край крыши, лицо его белеет от страха. Только Куэн не двигается. Он продолжает сжимать окровавленный, сломанный нос.

Я смотрю в сторону, откуда раздался пробирающий до костей звук. На улице стоит Дэй, рука его поднята, и все видят зажатый в ней револьвер. Дуло его направлено в сторону переулка. Банда Куэна отступает к стенам, затаптывая жалкие остатки моего убежища.

– У меня на каждого найдётся пуля, несмотря на то, что одну я уже истратил. – Он смотрит прямо на Куэна. – Думаю, будет лучше, если вы уйдёте. Быстро.

– Эдо ни двоего ума дег’о, – сквозь слёзы яростно рычит вожак стаи. – Он укд’ал у медя…

– Моего, Куэн, – заявляет Дэй, прерывая бродягу. Он резок и холоден, как лезвие бритвы. – Поверь, я пристрелю тебя, если сейчас же отсюда не свалишь.

Куэн ускользает прочь. Локоть его поднят, вонзается в воздух, как сломанное крыло. Рука пытается остановить кровь. Его приспешники обходят Дэя по широкой дуге, прежде чем исчезнуть на улице. Бон покидает переулок последним, бросается прочь молниеносно, как стрекоза.

Моя рука с ножом дрожит, преследуемая пониманием, что могло бы произойти, если бы Дэй не пришёл. Я так счастлива, что не пришлось ранить Бона. Но радость быстро проходит. Куэн ещё не закончил со мной. А город достаточно мал, чтобы мы обязательно встретились вновь. Очень скоро.

Дэй стоит и смотрит в сторону улицы. Крепко цепляется за пистолет – костяшки болезненно белеют. Его руки тоже дрожат.

– Ты в порядке?

Только после его вопроса я осознаю, что всё ещё сижу на краю скатного металлического листа. Медленно слезаю на землю. Двигаю руками и ногами, проверяя, не болит ли что-нибудь. На ладони пульсирует болезненная красная линия. Должно быть, порезалась о металлический край.

– В порядке. – Я вытираю кровь о тунику. Очередное кровавое пятно. Очередной шрам.

Дэй выходит в центр подворотни. Тычет ногой в кусок изодранного брезента. Горло сдавливает, когда я вижу пистолет, он здесь, в руке Дэя.

– Что ты здесь делаешь? Следил за мной?

– Просто решил проверить, как ты тут. – Дэй поднимает взгляд. Глаза у него тёмные, как дёготь. После случившегося в них вихрится адреналин. Виднеется нечто похожее на страх и… печаль?

– И кто из нас теперь заботливый? – Я прячу нож обратно под повязки, скрещиваю руки. – Я и сам неплохо справлялся!

– Неужели? – Дэй кидает взгляд на одинокий островок крыши. Лицо его сейчас кажется почти ранимым. Потрясённым. – План был хорош. Но я сомневаюсь, что ты смог бы продержаться долго.

Я сглатываю, когда он засовывает револьвер за пояс джинсов. Оружие исчезает. Воплощение опасности и силы, погребённое под слоями ткани и джинсы. Никогда бы не догадалась, что Дэй прячет под толстовкой. На этих улицах имеется немало пушек, но они никогда не оказываются в руках бродяжек. Пистолеты дорого стоят. Их невозможно украсть. Прерогатива нажимать на курок принадлежит членам Братства.

Но Дэй не из Братства. Ведь так?

Нет… Нет, головорезы Братства не станут сожалеть о потраченной пуле. Руки их не будут дрожать, как у Дэя сейчас.

– Где ты его достал? – Теперь, когда я знаю, что у Дэя есть пистолет, он даже выглядит иначе. Выше на пару дюймов.

– У старьёвщика Лама.

– Как тебе удалось пробраться мимо него и решётки?

– Я купил пистолет. За деньги.

Я прищуриваюсь. Всех денег, которые я прячу в оранжевом конверте на груди, не хватит, чтобы купить пистолет. Откуда Дэй берёт деньги?

Парень понимает, что я ему не верю:

– Я давно уже занимаюсь нарко-забегами, Цзин. Много лет копил деньги.

Но что-то в его словах не так. Что-то не сходится. Пистолет, хорошая еда. Одежда без дыр. У Дэя не может быть столько денег, если он просто подрабатывает нарко-посыльным. Если он говорит правду.

Вопросы вертятся на языке, готовые впиться в ложь Дэя. Разорвать её, разоблачить. Вытравить правду из этих раскосых лисьих глаз. Я открываю рот…

И молчу. Вопросы остаются на языке. Я думаю о пистолете за поясом джинсов Дэя. О пистолете, из которого он выстрелил, чтобы спасти меня. Тыквенная каша, ещё тёплая, приятной тяжестью лежит в животе. Напоминанием, что я уже несколько дней не голодаю.

Возможно, Дэй не рассказывает всю правда. Но он даёт мне все причины себе доверять.

Делаю глубокий вдох. Повязки туго врезаются в растущую грудь. Девичий признак, который приходится скрывать.

В Городе-крепости у всех есть секреты. Да, мне хочется знать правду, но найти сестру хочется больше. Нельзя рисковать единственным способом попасть в бордель Лонгвея. Не так.

Я шумно выдыхаю. Дыхание превращается в пар, облачком повисает между нами.

– Ты всё это время носил с собой пистолет?

– Не хотел, чтобы люди об этом знали. Но, кажется, теперь всё пошло прахом. – Дэй вздыхает и запускает руку в волосы. Они такие чёрные, что отливают синевой. Руки его до сих пор дрожат. – Ни разу ещё из него не стрелял.

– Полагаю, я могу считать себя особенным, – бормочу я, пиная одинокий кусок брезента. Он плюхается на землю, как умирающая рыба.

Парень смеряет меня странным взглядом. Синий лоскут брезента облизывает носок его ботинка. Дэй пинает его обратно ко мне.

– А они постарались на славу, ничего не оставили, да? Тебе лучше пойти ко мне.

– Нет, – автоматически отзываюсь я.

С той самой ночи, когда Мэй Йи сорвали с нашей бамбуковой циновки и увезли, я спала одна. Слишком многое может случиться, пока ты спишь. Пока ты мёртв для этого мира.

– Не глупи, Цзин, – качает головой Дэй. – Ты же заметил, как Куэн на тебя смотрит – он ещё будет искать тебя.

Дэй прав. Такие бандиты, как Куэн, поступают именно так. Он не забрал у меня брезент, не стал снова использовать. Куэн уничтожил его. Отнял кусочек необходимого для выживания щита. А теперь ещё я смогла уйти из его лап и изуродовала «прекрасное» личико…

Чма протискивается у меня между ногами. Его пушистый хвост дёргается вперёд-назад, как стрелки на фальшивых дорогих наручных часах, которые продают уличные торговцы.

– У нас с Лонгвеем неплохо идут дела, – продолжает Дэй. – Меня совсем не порадует, если тебя покрошат на кусочки где-нибудь в подворотне.

– Я сам могу о себе позаботиться. – Я наклоняюсь и подхватываю на руки кота. Порезанная рука пульсирует, касаясь меха Чма. У меня даже простыни нет, чтобы перевязать рану.

– Упрямый, да? – Он не издевается, просто констатирует факт. – И что предлагаешь сказать Лонгвею, когда мы в следующий раз встретимся? Что мальчишку зарезали, потому что он был слишком горд и не желал спать в безопасном месте?

Он прав. Я слишком гордая. Слишком гордая, слишком уставшая и замёрзшая. Я не смогу спастись в одиночку. Не в этот раз. Мне придётся пойти в убежище Дэя. Если хочу пережить эту ночь, придётся довериться ему. Позволить защитить меня.

Я испускаю очередной вздох, превратившийся в пар.

– Ладно. Я пойду с тобой.

Крепче прижимаю кота к груди. Когда я обнимаю его, то не так дрожу. Кажется, Чма это понимает, потому что даже не пытается вырваться из рук. Он неподвижно лежит на плече, пока я иду следом за Дэем в неведомый уголок города.

Пистолет у меня за поясом весит целую тонну. Руки в карманах трясутся, словно напуганный сиреной щенок. Дрожат и горят от мощи горячего металла.

Я ношу с собой пистолет уже два года, но сегодня впервые нажал на курок. Выстрелил впервые после той ночи, которая изменила всё. Но у меня не было выбора. Я должен был достать пистолет. Сделать выстрел, который взорвал воздух и в один момент оголил все мои нервы.

Мои эмоции напоминают сейчас кучу переваренной рисовой лапши. Также растекаются повсюду. Ни в какую не желают собираться воедино. Именно их я виню в сиюминутном решении привести Цзина к себе.

Конечно, если бы я следовал своим старым правилам, то не сунулся бы и спасать его. Прошёл бы мимо, опустив голову. Позволил бы природе взять своё, как случилось, когда Куэн избивал Ли.

Но как Цзин сам заметил, он особенный. Он нужен мне.

Все вопросы читаются на лице пацана, когда мы подходим к воротам. Конечно же, он считал, что я тоже бродяжка, неплохо выживающий благодаря наркосделкам и чистой удаче. Прекрасная маска, которую я разбиваю на кусочки, доставая запачканные маслом ключи из кармана.

Ворота в дом, где я живу, абсолютно идентичны подавляющей части других ворот в городе. Решётчатые, примостившиеся между ресторанчиком с морепродуктами, набитым дымящими посетителями, и тускло освещённой лавочкой лапшичника. Сначала я отпираю ворота, потом дверь за ними.

– Это… это твой дом? – Мальчишка моргает.

Дом. От этого слова на меня накатывает боль. Толкаю дверь, и она со скрипом распахивается. Лестничная площадка за ней никогда ещё не казалась мне такой уродливой. Стены влажные, крошащиеся, словно песочный замок, который держится на последнем издыхании. Несколько лет назад кто-то решил выкрасить их в зелёный, но краска облупилась, сохранились только жалкие заплатки. Даже они гниют и слазят, будто змея сбрасывает отмершую кожу.

Нет, не дом. И домом никогда не станет.

– Я просто остановился здесь ненадолго, – отвечаю, поднимаясь по крутой узкой лестнице.

Цзин молчаливо идёт следом, но я чувствую, что он хочет спросить. Комната, пистолет, деньги на одежду… всё это не укладывается в голове. Впрочем, и не должно; моё уравнение не из лёгких.

Возможно, привести его сюда было ошибкой. Цэнг мне за это голову бы оторвал. Это «утечка», «компромат», – сказал бы он. Но Цэнг – тот ещё говнюк, а я не готов был оставить мальчишку одного в том переулке. Не в такую ночь, когда стая волчат Куэна кружит по-соседству, выжидая, когда уйдёт охотник с пистолетом.

Правила меняются.

Мы поднимаемся на тринадцать этажей и останавливаемся у следующей двери. Я отпираю её и пропускаю вперёд пацана. Пытаюсь увидеть своё логово глазами Цзина. Одинокая комната, покрытая крошечной желтеющей плиткой и той же облезшей зелёной краской. Никакого убранства, ни мебели, ни еды. То, что здесь вообще кто-то живёт, доказывает куча самых необходимых вещей, сваленная в углу, и угольные отметки на дальней стене.

Цзин проходит в комнату, баюкая кота, словно маленькая девочка куклу. Он стряхивает ботинки и оглядывает пустое помещение. Его босые ноги шлёпают по полу, когда пацан подходит к окну, за которым есть небольшая терраса, и выглядывет наружу. Окно и терраса – то единственное, что я не совсем ненавижу в этой комнатушке. Порой сюда задувает свежий ветер, а ближе к полудню в окно заглядывает луч солнца, освещая плитки.

Но как и любая другая терраса в Хак Наме, она затянута металлическими прутьями. Они должны не позволять ворам проникнуть внутрь, но в самые тяжёлые дни я вижу лишь клетку, не выпускающую меня наружу.

– Получается, ты не бродяга. – Цзин оборачивается ко мне и отпускает кота. Я прямо-таки чувствую, как в носу начинает зудеть. Грёбаная аллергия.

– Я никогда не уверял обратного.

– Но если ты не работаешь на Братство или на другую банду… как тебе удаётся снимать комнату? Чем ты занимаешься?

Чем я занимаюсь? Хороший вопрос. Такое ощущение, будто я сдаю экзамен и держу занесённый карандаш над облачками с ответами. Пытаюсь выбрать лучший.

А) Не сплю по несколько дней к ряду в попытке сбежать от кошмаров.

Б) Сижу на краю крыш Города-крепости и мечтаю поймать достаточно сильный порыв ветра.

В) Никогда не снимаю толстовку, чтоб не видеть шрам на руке.

Г) Лгу прекрасной, доведённой до отчаяния девушке, чтобы спасти собственную шкуру.

Правдивы все варианты, но ни один не подходит для ответа. Так что я, слегка схитрив, добавляю в список свою полуправду:

– Сам знаешь. Я посыльный. Фрилансер. Нахожу разнообразную работёнку и либо сам её исполняю, либо нахожу других. Например, тебя.

Он снова оглядывает комнату по-кошачьи огромными глазами. Их взгляд проникает в каждую щёлочку, как ивовая метла моей бабушки, замечая каждую трещинку на маленьких плиточках. Странно ощущать, будто я что-то скрываю, хотя из моих вещей тут только пара футболок, джинсы и куртка, сложенные в углу. И, конечно же, так как это единственное место, где он совсем не нужен, кот Цзина размещает свою недовольную пушистую тушку прямо на куче одежды. Я теперь несколько месяцев буду радовать мир чихом и соплями.

– Конечно, – я зыркаю на кота, – чувствуй себя как дома.

Зверь зевает – белые клыки, шершавый язык – и во всю длину растягивается на моей куртке. Цзин не обращает на него внимания. Он пялится на дальнюю стену, откуда, подобно ряду гнилых зубов, нам ухмыляются угольные отметки.

– Что означают эти линии?

Смотрю в указанную им сторону и вспоминаю, что нескольких месяцев на аллергию у меня нет. Лишь несколько дней. Тринадцать. Не самое маленькое число, но кажется мне таким, сжимаясь, словно верёвка, вокруг моей шеи. Подношу руку к горлу.

– Это… своего рода календарь.

Цзин подозрительно щурит глаза. Склоняет голову на бок на пару градусов.

– Кто ты?

Снова варианты ответов. Снова ужасные, правдивые варианты.

А) Плохой человек.

Б) Эгоистичный ублюдок.

В) Убийца.

Г) Лжец.

Д) Все вышеперечисленное.

В этом вопросе нельзя подписать свой вариант.

Я снова смотрю на пацана. С тех самых пор, как палец нажал на курок, я весь на иголках, жду, когда в его чертах проступит призрак брата. Но Цзин так и остаётся Цзином. Хотя нет, лицо его стало менее свирепым. Выражение его смягчилось, напоминая скорее не тигра, готового впиться мне в глотку, а маленького нежного ши-тцу.

Что-то в его позе кажется странным. Но я не могу понять, что именно. Возможно, виной всему яркое кровавое пятно на его рубашке. А возможно, мне просто не хочется, чтобы Цзин задавал столько вопросов. Не хочется, чтобы он осматривал меня так же, как комнату, пытаясь разложить по кусочкам и понять. Найти грязь в трещинах.

– Сан Дэй Шин, – отвечаю я. Всё вышеперечисленное.

– Сан, – повторяет он мою фамилию. Она эхом разносится по комнате, вырывается в окно, за металлические прутья.

Я иду к куче своих вещей, словно могу сбежать от затихающих звуков. Кот не двигается, лишь громким мяуканьем выражает своё веское мнение, когда я принимаюсь копаться в вещах. Где-то тут должна быть аптечка. Красная сумочка с белым крестом, набитая вещами, которыми я никогда не пользуюсь. (Когда болит душа пинцеты и лопатки не особо помогают).

– Что это? – спрашивает пацан, хлопая глазами при виде сумочки.

– Дай взглянуть на руку.

Я киваю на его кулак. Он покоится на груди Цзина, пальцы сжимаются крепко-крепко, как нераспустившийся мак. Пацан медленно протягивает мне руку. Пальцы открываются, демонстрируя мне всё ещё кровоточащий порез, протянувшийся по линии жизни. Бабушка сказала бы, что это дурное знамение.

– С рукой всё в порядке.

В порядке. Порез настолько глубок, что я удивлён, как пацан ещё может сжимать пальцы. Ему нужно наложить швы и сделать укол от столбняка, а не просто залить перекисью и обмотать бинтами.

Но больше у меня ничего нет.

Попав на порез, перекись шипит и пенится, как бешеный волк. Должно быть, это чертовски больно, но Цзин не меняется в лице. В ярком свете я вижу остальные его шрамы, покрывающие руки подобно кружеву. Часть из них белёсая и блестящая. Другие сердитые и красные. Прямо как мой.

Но Цзин, скорее всего, их не заслужил.

Я крепко заматываю рану бинтом и завязываю лохматящиеся кончики. Пацан оглядывает повязку, потом сжимает и разжимает руку. Сжимает и разжимает.

– Старайся ей не шевелить, – советую я ему.

– Да всё нормально.

Он снова сжимает руку в кулак. Крепкий орешек. Жаль, меня нельзя так легко вылечить.

– Хорошо. Что ж, уже поздно. Стоит поспать. Ложись, где понравится. Если удастся сдвинуть царя зверей с его лежбища, можешь подложить куртку под голову вместо подушки.

Я щёлкаю выключателем. Комната погружается в кромешную темноту. Больше я не вижу шрамы Цзина. И линии на стене.

– Дэй? – Шёпот пацана такой тонкий и высокий. Будто и не его вовсе.

– Что?

Он молчит, пока я пробираюсь по темноте в центр комнаты.

– Спасибо.

Рад помочь. Ответ встаёт в горле, как щупальце осьминога. Я не могу заставить себя произнести это. Потому что знаю истинную причину своей щедрости.

Этой ночью я даже не расстёгиваю толстовку, чтобы использовать её как подушку. Я просто лежу, подтянув колени к груди. Мысленно я прикидываю, где находится стена с угольными линиями. И поворачиваюсь к ней спиной.

Рука перестала болеть. Я держу её у груди, касаясь пальцами повязки – такой чистой у меня никогда ещё не было.

Сон приходит быстро, когда над головой есть крыша. Четыре стены. Я устраиваюсь в дальнем углу комнаты, повернувшись спиной к стене. Чма променял кучу одежды Дэя на моё тепло. Он лежит, свернувшись калачиком у моего сытого живота, и усыпляет мурчащей колыбельной.

Ни ножей. Ни крыс. Ни голода. Лишь покой.

И Дэй.

Парень лежит в центре комнаты. Свернулся, как змея. Спрятался в свою раковину. Его дыхание эхом отражается от стен. Напоминает – даже когда сон начинает вступать в свои права, – что я не одна.

К этому можно и привыкнуть.