16 дней

Я не верю в призраков, как бабушка, которая каждое утро на рассвете стояла на коленях в зале предков с дымящейся палочкой благовоний в руках и подношениями в виде апельсинов и рисовой водки. Я всегда считал, что глупо напрасно тратить фрукты и хорошее пойло на мертвецов. На тех, кто молчалив, кто давно уже мёртв.

Но его дух преследует меня.

Брат приходит ко мне во снах. В одном и том же кошмаре, который я вижу каждый раз, закрывая глаза. «Ночь, которая изменила всё» крутится на повторе. Голос брата громыхает и жалит, ничуть не изменившись за годы смерти.

– Не делай этого, Дэй. Ты не такой. – Он всегда настигает меня, вцепляется в край толстовки. Пытается остановить. – Ты хороший человек.

А потом появляется кровь.

Очень много крови. На моих руках. На его теле. Она льётся, хлещет абсолютно невероятным образом. Как в старых мультфильмах, которые мы смотрели в детстве, где красная волна плещет фонтаном. Я пытаюсь остановить её, держу брата за руку. Тепло его последнего вздоха закручивается в зимнем небе подобно вопросу. Неправильный знак. Жизнь должна завершаться иначе. Твёрдой точкой. Не так…

Я просыпаюсь, сердце дико стучит, а грудную клетку сдавливает болью. На старом белом кафеле нет ни капли крови. Лишь нарисованные мной линии, ровные и угольно-чёрные. Линии, которые я день за днём стираю, размазывая пальцами.

Сажусь, смаргивая остатки кошмара.

Ничего не изменилось. Шрам по-прежнему на месте. Брат мёртв. Я заперт в ловушке Хак Нама, а на стене осталось шестнадцать линий, намекающих, что скоро – ох, как скоро – время моё выйдет.

В глубине души мне не верится, что пацан придёт. Прислонившись к стене, я стою напротив борделя Лонгвея и нервно барабаню пальцами, отсчитывая секунды. Йетиподобный громила-охранник заслоняет вход, следя за мной сквозь щёлочки глаз.

Пытаюсь его игнорировать, сосредоточенно рассматривая бумажные фонарики, висящие над входом. Их алое свечение сливается с драконом, вырезанным на двери. Символ Братства: зверь цвета судьбы и крови, нарисованный на стене каждого здания в Хак Нам. Напоминание, что всё здесь принадлежит им. И все.

Минуты всё тянутся, и я начинаю подозревать, что пацан оказался слишком умён. Должно быть, унюхал опасность. Пальцы мои отбивают дробь быстрее праздничных барабанов, когда Цзин, наконец, выскакивает из теней.

Возможно, всему виной дрожащий свет фонарей. Или остатки кошмара, ещё застилающие глаза. Как бы то ни было, лицо мальчишки поражает меня. Тревожное, с резкими чертами. Идеальный коктейль волнения и жестокости.

Прямо как у брата.

– Что-то не так? – Цзин ступает в одинокое пятно света, и наваждение пропадает. Сходство с братом растворяется, сминается, как калька. Передо мной стоит простой уличный мальчишка. Взгляд его тяжёлый и недоверчивый. Руки крепко скрещены на груди.

– Нет, ничего. – Я сглатываю воспоминания (сижу на стабильной диете насильственной амнезии) и отлепляюсь от стены. – Идём. Не стоит опаздывать.

Охранник-йети отходит в сторону, и дверь в логово дракона распахивается, пропуская нас. Клубы опиумного дыма – сладкого, землистого, терпкого и удушливого – плывут по коридору мимо запертых дверей.

Я задерживаю дыхание и скидываю обувь, добавляя её к ровному ряду тапочек и кожаных туфель на мраморном крыльце. Цзин замирает у меня за спиной, рот его кривится, когда пацан опускает взгляд на свои ботинки.

– Ничего с ними не случится. В ином случае я куплю тебе новые за свой счёт. – Обещания легко срываются с губ, лишь бы заставить пацана пошевеливаться. Мы и так почти опоздали, нельзя, чтобы Лонгвей что-то заподозрил. – По размеру.

Наконец-то мальчишка разувается. Мы идём по коридору в сторону салона.

Здесь дым становится гуще. Вокруг ковра расставлены длинные диваны, которые сейчас занимают лучшие бизнесмены Сенг Нгои. Костюмы их мяты, невидимая опиумная тяжесть придавливает руки к полу. Уверен, место это не настолько шикарно, каким пытается выставить его Лонгвей. Всё здесь отдаёт позёрством, кажется выцветшим. Один уголок ковра истрепался. Обивка диванов покрылась пятнами от дыма. На алых с золотом гобеленах полно дыр. До той ночи, которая изменила всё, я бы назвал это место дырой. После двух лет гигантских крыс и заляпанных дерьмом улиц бордель похож на императорский дворец.

Один из мужчин бросает на нас быстрый изучающий взгляд. На нём шёлковый халат с вышитым красной нитью большим драконом, обвивающим рукав. Челюсть его украшает неровный багровый шрам. Животик слегка выступает – брюхлый и мягкий от долгих лет раздавания приказов.

Лонгвей, главарь Братства, бог ножей и игл, правитель этого маленького ада.

– Значит, вот какого мальчишку ты нашёл для этой работы? – Голос наркобарона похож на лай сторожевой собаки. Хриплый. Рычащий. – Выглядит не очень.

Я бросаю взгляд на пацана. Костлявый, одни глазищи, ссутуленные плечи и скрещенные на груди руки. Осматривает опиумный притон. Кровавый свет бордельных ламп очерчивает лицо Цзина, и становится заметно, как часто ему приходится голодать. Кажется, мальчишку может снести ветром.

Живот сводит спазмом, но я стараюсь не обращать внимания. Мне некогда сомневаться и гадать. Или он, или прямая дорога на плаху.

– Он лучший, – уверяю наркобарона. – Даю вам слово.

– Не стоит. – Усмешка Лонгвея напоминает оскал дракона, хищный и острый. Очерченный золотыми коронками зубов. – Твоя жизнь – лучшая гарантия.

Жжение в животе превращается в жар. Но затем я думаю о ботинках, стоящих в коридоре. Вспоминаю мертвенную свирепость в глазах пацана.

Со мной ничего не случится.

Логвей кивком указывает на дальний угол комнаты. За плечом его появляется мужчина в опрятном чёрном костюме и с сумкой белого порошка, спрессованного в форме кирпича. Лонгвей берёт брикет и взвешивает его в руке.

– Знаешь, где находится ночной рынок, мальчик?

– Во Внешнем городе? – Цзину удаётся избавиться от дрожи в голосе, но его выдают плечи.

– Да. В Сенг Нгои. – Он морщится от использованного пацаном названия. – Отнеси пакет в последнюю палатку на западном углу. Там будет старик, торгующий нефритовыми статуэтками. Передай ему пакет, забери плату и возвращайся сюда. Мои люди проследят за тем, что сделка состоялась. Твой напарник останется здесь, пока не вернёшься. Если не явишься, его ждёт долгая и приятная встреча с моим ножом.

Пацан бледнеет. Я вновь принимаюсь барабанить пальцами. Они отбивают бешеное стаккато, пока я наблюдаю, как Цзин засовывает свёрток под тунику и бежит к двери.

– Присаживайся. – Золотые зубы Лонгвея вновь обнажаются в оскале, когда он указывает на пустой диван.

Я делаю глубокий вздох и плюхаюсь на продавленные подушки.

Пора приниматься за работу.

Вылазки во Внешний город опасны. В Город-крепость полиция не лезет, она сторожит снаружи. Выжидает. Немало бродяжек попало в тюрьму из-за подобных наркосделок.

Но сейчас я спокойно бегу по широким чистым улицам. Полиции нет. Лишь мерцающие неоновые вывески, гладкий блеск машин и тёмное, дождливое небо над головой. До ночного рынка я добираюсь вся промокшая до нитки. С одежды и волос течёт вода, единственное, что остаётся сухим, – это свёрток. Он плотно прижат к повязкам на груди и прикрыт рубашкой.

Чем скорее я с этим разделаюсь, тем скорее вернусь в бордель. Смогу заглянуть в накрашенные лица в поисках единственного важного мне человека.

Старик, продающий статуэтки, старается не пялиться, когда я подбегаю к его палатке. Он увлечённо полирует длинный ряд крошечных фигурок животных.

– Клади сюда, – шепчет торговец и подталкивает ногой корзину. Практически незаметная, она стоит под прилавком с товаром.

Я осматриваюсь. Здесь, в дальнем краю рынка, покупателей мало. У соседней палатки стоит молодая пара и разглядывает украшения, пока продавец подсчитывает что-то на калькуляторе. Рука парня покоится на плечах девушки. Они смеются. Вместе. Такой странный, счастливый звук. Напоминающий, сколь многого я лишена.

Просовываю руку под тунику и кладу свёрток на дно старой потрёпанной корзины. Я стою близко к прилавку, достаточно близко, чтобы успеть схватить свёрток, если понадобится.

– Где ответная посылка? – спрашиваю я.

Торговец нефритом впервые поднимает взгляд, и я понимаю, как жалко, должно быть, выгляжу со стороны: тонкая, как бамбук, промокшая и заляпанная грязью. Мне не место здесь, рядом с этими счастливыми, смеющимися людьми, с жалкими, но дорогущими статуэтками и шарфами.

– Скажи своему… другу… что у нас небольшая задержка. Заплачу через несколько дней. Передай, что я отправлю своего человека.

Я не двигаюсь. Сделка должна проходить иначе. Мне должны передать плату… деньги… за товар. Если не заберу их, не выполню задание. Провалю – и Дэй умрёт.

Последняя мысль пронзает меня. Острая, как рыболовный крючок. С чего вдруг я беспокоюсь о Дэе? Я борюсь не ради него. Если Дэй напорется на нож, сам будет виноват. Он знал, во что ввязывается, переступая порог борделя Лонгвея.

Упорно повторяю себе эти слова, но не могу избавиться от мерзкого ощущения. Ответственность за жизнь Дэя давит на грудь.

– Ты кажешься умным мальчиком, – улыбается торговец, щеголяя кривыми жёлтыми зубами. – Уверен, твой друг всё поймёт. Он и я, мы давно работаем вместе. Моему слову можно верить.

Он прав. Я умна. Достаточно, чтобы чтить правила. Достаточно, чтобы выжить в Городе-крепости.

Никому не доверяй. Второе правило вспыхивает в голове, предостерегающее и яркое, как полицейские огни. Возможно, старик говорит правду, но я не готова возвращаться в бордель Лонгвея с пустыми руками.

– Мой друг поймёт? – спрашиваю я. Этой уловке я научилась на улицах Города: притворяйся дурачком, и тебя не будут принимать во внимание. Не будут ожидать подвоха.

– О, да. – Улыбка старика становится шире. – Он знает, где меня искать. Разве нет?

– Вроде бы, да…

Выждав подходящего момента, я делаю выпад. Слепо бросаюсь под стол. От торопливого, неловкого движения корзина переворачивается; свёрток выскальзывает из неё. Тянусь за ним, но руку мою перехватывают пальцы торговца. Он плюётся ругательствами, пытаясь вытащить меня из-под стола. Держит старик крепко, пальцы его так сильно впиваются в запястье, что на глаза накатывают слёзы.

Под туникой у меня спрятан нож, до которого легко дотянуться. Хватаю его и целюсь лезвием в руку торговца.

Он ужасно кричит. Отшатывается. Красная, густая кровь хлещет во все стороны. Я хватаю свёрток и делаю то, что умею лучше всего. Бегу.

Пацан ушёл, и с тех пор Лонгвей практически не обращает на меня внимания. Развалившись в кресле, он делает долгие затяжки из тонкой трубки. Опиумный дым вырывается в воздух подобно чернилам, призрачным кольцом повисая вокруг его головы. Слежу за дымом и стараюсь выглядеть безразличным, хотя сам отчаянно перебираю мысли. Краем глаза я вижу охранника, он весь в чёрном, горой высится в коридоре.

Того, что мне нужно, в этой комнате нет. Впрочем, я и не ожидал, что оно будет здесь. Мало кто стал бы хранить ценные вещи прямо посреди опиумного притона.

Из комнаты ведут четыре проёма. Широкие и арочные, выходящие в длинные коридоры. Четыре пути. Взгляд мой мечется между ними, пытаясь уловить в тенях хоть проблеск, возможную зацепку.

Но даже зацепки не помогут, если я не найду способ выбраться с этого дивана.

Смотрю на Лонгвея. Глаза его закрыты, лицо расслаблено, словно у кота, нежащегося на солнышке.

– Мне надо отлить. – Стараюсь, чтобы голос звучал ровно, сухо.

Он не отвечает. Даже не открывает глаз. Но он слышит, я замечаю это по поджатым, изогнувшимся губам.

– У вас есть туалет? – спрашиваю уже громче.

Глаза Лонгвея остаются закрыты. Ощущаю себя мальчишкой, который не особо нежно тыкает палкой спящего дракона. Глупо так подставляться, но число оставшихся дней пылает у меня в мозгу. Шестнадцать.

Обдумываю, сглатываю и делаю ещё один тычок:

– Хоть что-нибудь? Банка?

– Терпи, – рычит он.

– Не могу, – огрызаюсь я.

Один глаз приоткрывается. Тёмный, испещрённый сеточкой крошечных сосудов.

– Для бродяжки ты ужасно требователен. – Слова его сливаются воедино. – И хорошо одет.

Грудь сжимается, будто пустая банка из-под колы в жадных руках. Пытаюсь дышать глубоко и медленно – как учил мой репетитор английского, когда я паниковал из-за уроков, – но в воздухе слишком много дыма.

Я никогда не утверждал, что бродяга. Люди сами вешали на меня этот ярлык. Я не возражал, лучше так, чем пытаться объяснить правду. Кто я. Что сотворил. Факты, которые мгновенно изменят отношение Лонгвея ко мне.

– Неплохо справляюсь, – пожимаю плечами я.

Если он и разочарован ответом, то этого не показывает. Он снова закрывает глаз и взмахом руки подзывает ближайшего мужчину в чёрном.

– Фанг тебя проводит.

Фанг, угрюмый мужик с мерзкой красной татуировкой на лице, кажется, поручению не рад. Он зыркает на меня и шаркает в сторону западного коридора, держа меня на расстоянии вытянутой руки. Я иду медленно, подмечая как можно больше деталей. Все двери в коридоре закрыты, заперты снаружи. На них висят таблички с написанными красной краской именами. Иероглифы тускнеют в алом свете фонарей, висящих над головой. Иногда, под определённым углом, имена становятся совсем невидимы.

– Вот. – Фанг толкает плечом дверь, которая едва ли шире моей грудной клетки, а за ней открывается тёмной затхлое пространство. – Шевели задницей.

Я не трачу времени зря в грязном закутке. Благодаря этому рискованному предприятию удалось узнать: того, что я ищу, в этом коридоре нет. Только комнаты девочек и гнилая комнатушка с трубой канализации.

Глубоко спрятав руки в карманы толстовки, я следом за Фангом возвращаюсь в главный зал. Больше в туалет отпроситься на получится. Придётся искать другой способ осмотреться. Изобразить искренний интерес к Братству. Как-то отвлечь внимание.

От мыслей о дальнейшем плане действий меня отрывают голоса, резкие, схлестнувшиеся, как фехтовальные мечи. Они такие громкие, что даже Фанг останавливается, в сомнении замирает в конце коридора. Я стою у него за спиной, прислушиваюсь.

– К ней никто больше не приходит, да? – спрашивает мужчина. Что-то в его голосе кажется мне знакомым, заставляет нервничать. Странный рубленый акцент, словно нож кромсает печень. Похоже на то, как говорит моя мама. От звуков его голоса меня внезапно охватывает тоска по дому.

Зато голос Лонгвея узнать легко.

– Конечно, не приходит. Ты выкупил всё её время, а я человек слова. Я полагал, ты знаешь это, Осаму.

Волоски у меня на руках встают дыбом. Этот голос. Это имя… Осаму. Да, я знаю его. Знаю, как он пьянеет с пары бутылок саке и заговаривает женщин сладкими речами на приёмах в посольствах. Я прекрасно помню его лицо.

Он, скорее всего, не вспомнит меня – давно я не бывал на приёмах и даже в посольствах, – но рисковать нельзя. Не сейчас. Я вытаскиваю руки из карманов и натягиваю на голову капюшон на случай, если Фанг решит, что мы можем прервать разговор.

– Если я узнаю, что ты меня обманываешь… – рычит политик. – Если узнаю, что у неё бывают другие, я…

– На твоём месте, я бы хорошенько подумал, прежде чем угрожать, Осаму. – Голос Лонгвея непоколебим. – Возможно, у тебя есть власть в Сенг Нгои, но здесь моя территория. Мои правила. И здесь твоя политическая неприкосновенность может идти в задницу.

– Ты не настолько недосягаем, как думаешь, – громыхает Осаму.

Нет, не настолько. Но только если я найду то, что ищу, и всё сделаю правильно.

Сердце сжимается в груди, подскакивает к горлу. Столько разных людей, столько чиновников шли на всё, лишь бы не позволить огромной сети соглядатаев Лонгвея, узнать о «важном дне». Они выискивали и искореняли крыс с помощью детекторов лжи и двойных агентов. Хранили детали операции со всей секретностью, и единственная их лазейка – я.

И вот сейчас Осаму распаляется, спорит с Лонгвеем, грозя всё разоблачить.

Но ведь Осаму не знает… правда? Он зарубежный посол, не интересующийся в политике Сенг Нгои. Должно быть, я просто неправильно понял его слова. Заметил между строк собственные страхи.

– Рад, что мы понимаем друг друга, – смеётся Лонгвей. – Ты заскочил просто поболтать или планировал воспользоваться случаем?

– Я как раз собирался зайти к ней, но, боюсь, не принёс букет. Женщины, у которой я обычно покупаю цветы, сегодня не было. Придётся поискать другого торговца.

Наркобарон продолжает хохотать, смех его набирает обороты, словно лавина.

– Осаму, цветы не нужны, чтобы тебя здесь ублажили. Мне достаточно денег.

– Я и не думал, что такой человек, как ты, сможет понять подобные тонкости, – без тени страха заявляет Осаму. – Я за цветами. Скоро вернусь.

Задерживаю дыхание и прислушиваюсь, но ловлю только звук удаляющихся шагов. Осаму ушёл. Отлично.

Когда Фанг проводит меня в зал, все клиенты лежат на диванах, спокойные и обдолбанные, словно ничего и не было. Зато Лонгвей не расслаблен, его обычно ленивые глаза сейчас выпученные и взволнованные.

– Можешь поверить? – Кажется, он ни к кому конкретно не обращается, но взглядом быстро находит меня. – Угрожает мне! Из-за такой ерунды, как эта девчонка? Помешавшийся придурок! Таскает ей цветы и подарки, как настоящей возлюбленной. Даже заплатил на целый месяц вперёд со всеми дополнительными услугами, чтобы я поселил её в единственную комнату с окном.

Окно. Мысли цепляются за это слово. Если есть окно, значит, имеется и другой способ попасть внутрь.

Блеск недовольства покидает глаза Лонгвея. Он сосредоточенно смотрит на меня, и я вдруг понимаю, что так и не снял капюшон.

– Сколько тебе лет, парень?

В первое мгновение хочется солгать, но это будет излишне. Даже хуже – глупо.

– Восемнадцать.

– И ты до сих пор не присоединился к одной из разношёрстных шаек, наивно считающих себя настоящими бандитами? Всех парней твоего возраста они давно расхватали. Если только ты не ждал настоящего приглашения…

Несложно догадаться, на что он намекает – на приглашение стать членом Братства. Официально вступить в ряды убийц, воров и наркоманов. Систематизировать преступления. Если бы жизнь моя была совершенно иной, я бы ухватился за это предложение. Если бы я жил впроголодь, сражаясь за каждый новый день, как Цзин или Куэн, то уже кричал бы «да». Умолял взять меня.

Но Лонгвей не предлагает. А даже если бы предлагал, я бы не согласился. Конечно, присоединиться к Братству – верный способ завоевать его доверие, но если я сделаю это сейчас – пройду сложную, жестокую церемонию вступления, – меня раскроют. Покрошат на маленькие кусочки и только потом убьют. Моё прикрытие не выдержит, если Лонгвей присмотрится внимательней.

Сейчас это неоправданный риск.

– Предпочитаю быть одиночкой. Меньше проблем, – легко отвечаю я, потому что это истинная правда.

– А как же другой мальчишка? Цзин?

Чёрт. Старик не лыком шит! Мне удаётся сохранить безразличное выражение лица.

– Вы сказали, для дела нужны двое, вот нас и двое. Он просто попался под руку.

– Но это ты повстречаешься с ножом, если мальчишка не принесёт мне необходимое… Ты просто попадёшь под руку.

Его последние слова повисают в воздухе, словно приманка, умоляя меня поймать крючок, биться, сопротивляться.

Опускаю взгляд на свои ноги. Пальцы напоминают мне пресноводных угрей в аквариумах рыбных ресторанов, живых, но так плотно набитых в маленький ящик, что становится непонятно, как они ещё двигаются.

Я смотрю на пальцы и думаю об окне. О моём следующем шаге в этом сложной игре, цена которой свобода.

– Парень вернулся, – раздаётся голос охранника из главного коридора.

– Неужели? – Лонгвей откидывается в кресле, вновь принимая позу сонного царя зверей. – Что ж, посмотрим, правильно ли ты сделал, доверившись этому мальчишке.

Доверившись. Слово забавно гудит в голове, как после похмелья. Да, кажется, именно это мне и пришлось сделать. Довериться пацану. Поверить, что он придёт. Что спасёт меня от ножа Лонгвея. Сейчас посмотрим, правильно ли я поступил.

И хотя на мне плотная и даже слишком тёплая толстовка, тело всё равно охватывает дрожь.

В борделе Лонгвея гораздо теплей, чем в брезентовой палатке. Но меня всё равно трясёт. Кровь торговца исчезла с мох рук, смылась струями ливня. Но его крики всё ещё звучат в ушах. Становятся громче с каждым шагом. Приспешник Лонгвея не отстаёт от меня ни на шаг, бежит следом с самого рынка.

Я прижимаю брикет с наркотиками к груди, точь-в-точь как Чма, когда ночи выдаются слишком холодные. Трепет, дрожь, крики. Коридор всё тянется и тянется. За дверью следует новая дверь, и новая, и новая. Но, в конце концов, мы достигаем цели: кресла Лонгвея. Главарь Братства открывает налитые кровью глаза. Косится на свёрток в моих руках. На мой провал.

Дэй сидит на самом краешке дивана. Пропала его уверенная, нахальная маска, которой парень щеголял в переулке рядом с моим убежищем. Лицо приобрело зеленоватый отлив, пятнами охватывающий кожу, словно мох. Дэй выглядит так же болезненно, как ощущаю себя я.

Мне не стоит переживать о нём. Некогда, нельзя. Но вес ответственности за его жизнь продолжает давить на плечи. Стискивает рёбра и лёгкие. Напоминает, что у меня ещё есть сердце.

Пусть я могу пырнуть человека ножом, но умереть – не позволю. Не по моей вине.

– Какие-то проблемы? – рычит Лонгвей.

Во рту у меня сухо, как в пустыне. Связать слова в предложение удаётся не с первой попытки:

– Я… я н-не смог завершить обмен, г-господин. Я нашёл мужчину, который торгует нефритовыми статуэтками, и доставил посылку. Всё, как вы сказали.

– И? – Его вопрос суров. Холодит кровь. Приходится собрать всю храбрость, чтобы продолжить рассказ.

– Он не захотел отдавать мне деньги. Сказал, что заплатит позже, что вы всё поймёте.

– И ты ему не поверил?

Я качаю головой. Но вдруг торговец нефритом действительно один из близких друзей Лонгвея? Слегка подгнившая половинка апельсина, которую я съела перед тем, как прийти сюда, пытается выбраться из желудка. Цитрусовая и почти переваренная.

Лонгвей указывает на брикет в моих мокрых руках:

– Значит, ты забрал свёрток? Вот так просто?

– Торговец попытался схватить меня, но я воткнул нож ему в руку. А потом убежал.

Дэй втягивает воздух сквозь зубы. Громкий, резкий звук. Он дёргает левой ногой, топая пяткой по полу, отстукивая нервный ритм. Такой же, как биение моего сердца.

– Это правда? – Лонгвей спрашивает не меня, его тёмные глаза обращаются в другую сторону. Куда-то позади.

Мужчина в чёрном – моя временная тень – пожимает плечами.

– Старикашка верещал, как резаная свинья.

От безудержного смеха главарь Братства трясётся всем телом. Красный дракон на его рукаве подрагивает, будто собирается разразиться пламенем. Лонгвей смеётся, и я понимаю, что истории о нём правдивы. Все до единой.

Когда смех затихает, оказывается, что комната погрузилась в полнейшую тишину. Девушка перестала тренькать на каком-то струнном инструменте. Нога Дэя перестала топать, опустившись на ковёр.

– Хотел бы я это видеть. – Лонгвей вытирает уголки глаз. – Дай сюда свёрток.

Я на максимально вытянутых руках передаю ему брикет. Лонгвей принимает его и почти минуту придирчиво разглядывает.

– Всё на месте, – говорит он. – Не удивлён, что такое случилось. Это был новый клиент. Он и другим принёс немало проблем.

Сдавленное дыхание вырывается из лёгких. Я кидаю взгляд на Дэя в надежде, что парень тоже порадуется. Или хотя бы станет не таким зелёным.

– Значит, это была проверка? – Голос Дэя холоден, но нога вновь принимается стучать по полу. Быстрее, чем прежде.

– Своего рода. – Лонгвей равнодушно пожимает плечами. – Я ищу хороших уличных мальчишек. Посыльных, которым можно доверять, не так-то легко найти. Но ты сегодня показал себя. Как тебе предложение стать моим личным посыльным для более… тонкой работы? Плачу хорошо. И ты, и твой друг будете получать свою долю. Ему придётся сидеть здесь, пока ты ходишь на дело. В качестве страховки, сами понимаете.

Странно, почти жутко, что Лонгвей считает, будто оставлять в залог человека – хорошее решение в этом городе. Считает, что мы здесь способны доверять друг другу. Интересно, он так же поступает с другими парнями или смотрит своими острыми, как скальпель, чёрными глазами мне в самую душу, вычленяя главную слабость? Жажду защищать.

Я молчу. Первое правило обжигает икры. Мне хочется только одного – бежать. Дальше, как можно дальше от этого места, полного вонючего дыма, грязных денег и страха.

Резкий хлопок разрезает тишину – это схлестнулись длинные пальцы Лонгвея.

– Ещё вина! Больше света! – бросает он через плечо.

Я уже собираюсь отказать ему, когда в комнату входит женщина. Нет. Не женщина. Девушка в женских одеждах. Лицо её густо покрыто макияжем, как у той девушки в переулке. От одного её вида – узкое красное платье, поднос, идеально лежащий в руках – горло сдавливает, не позволяя ответить. Я вспоминаю, зачем пришла сюда.

Эта девушка. Я знаю её. Она из нашей провинции. С фермы в четырёх ли к западу от нашей. Её звали… зовут Инь Ю. Помню, что видела её в фургоне, который увёз Мэй Йи. Их забрали в один день.

– Любишь девочек? – смеётся Лонгвей, когда его бокал вновь наполняется вином. Пахнет отвратительно. Алкоголем и сочными спелыми сливами. – У меня здесь их много. Если, конечно, готов платить.

Я качаю головой. Девушка – Инь Ю – уходит. Шёлковое платье вспыхивает алым, прежде чем она вновь растворяется в тени.

Если Инь Ю здесь, возможно, и Мэй Йи тоже? Крошечная зацепка. Даже не зацепка вовсе. Но сейчас это всё, что у меня есть.

Нужно принять предложение Лонгвея. Продолжить поиски.

– Да, – говорю я, разжимая пересохшие губы, понимая, что не смогу забрать слово обратно. – Я буду вашим посыльным, если Дэй согласен.

Если он готов каждый раз рисковать жизнью, пока я выбираюсь на дело. Готов довериться мне.

– Я согласен.

Оказывается, он готов.

Лонгвей даже не улыбается. Он делает большой глоток вина. Часть жидкости проливается ему на руку. Капли его, тёмно красные потёки, напоминают мне о крови торговца нефритом.

– Возвращайтесь завтра на закате. Для вас есть другая работа. Плату мои люди отдадут вам на выходе, – продолжает он, делая взмах свободной рукой. Знак, что нам пора уходить.

Мы идём за человеком Лонгвея к выходу, где он передаёт нам оранжевый конверт, плотно напиханный деньгами. Мы минуем коридор с множеством запертых дверей. И я не могу избавиться от мысли: вдруг сестра сейчас за одной из них? Ждёт.

В моей комнате есть окно. Странный проём, единственный во всём здании. Участок из шести шлакоблочных кирпичей, явно забытых строителями, закрытый стеклом и кусками металлических прутьев. Оно прячется за яркой алой занавеской, закрывающей мне вид наружу. Впрочем, там и смотреть не на что. За окном даже не переулок – просто проём между двумя зданиями, в который забираются только уличные мальчишки и кошки. Призрачный свет горящих на улице фонарей здесь почти неразличим… его хватает только чтобы разглядеть сваленный в кучи мусор.

Отвратительный вид – серость и гниль. Не понимаю, почему Синь так его любила. По утрам, когда у нас ещё не было клиентов, она приходила, садилась ко мне на кровать, отодвигала занавеску и подолгу смотрела через решётку. И взгляд её был такой остекленевший, что я каждый раз задавалась вопросом: действительно ли Синь видит картину за окном.

После двух дней одиночества, когда стены начинают давить, лишая воздуха, я отодвигаю занавеску и выглядываю в окно. На заплесневелые шлакоблочные стены, смятые обёртки и осколки бутылок из-под спиртного. Я окидываю взглядом эту картину и пытаюсь увидеть в ней то, что видела Синь.

За стеклом что-то движется. Я почти ничего не могу разглядеть, только отражение решётки да моего собственного лица. Может, просто показалось?

Но тут стекло дребезжит. Раскрытая ладонь, белая и пугающая, поглощает пространство, где только что было моё лицо.

Сердце моё грохочет не хуже стекла. Я моргаю, снова и снова, но рука никуда не исчезает. Вот она – пять пальцев и узор на ладони, как паутина. Линии глубокие и запутанные, с лёгким налётом грязи.

Я как раз раздумываю, что же делать – стоит ли просто задёрнуть занавеску или звать Маму-сан, – когда раздаётся голос, слишком глубокий, чтобы тонкое стекло стало ему преградой.

– Привет.

Облизываю губы, пытаясь придумать, что сказать в ответ:

– Кто… кто ты?

Рука исчезает, и окно вновь затягивает тьма. А потом появляется лицо. Поначалу это лишь тонкие линии, скопления света и тени, сплетающиеся, закручивающиеся в силуэт человека за окном. Но вскоре глаза мои привыкают к тусклому отсвету фонарей.

Парень за окном молод. Я вижу, как сильны его руки, даже под тёплой кофтой с капюшоном. На месте живота нет заметной выпуклости. Он выглядит, как подобает настоящему мужчине: активным и собранным. Не разжиревший от сладостей, не разморённый опиумным дымом.

А его глаза… ясные, как небо над горами. Они пристально смотрят на меня, заглядывая внутрь.

– Ты… ты одна из девочек Лонгвея, – наконец, заявляет он.

Я киваю. Знаю, что парень видит меня. В комнате горит столько бумажных фонариков, что не увидеть просто невозможно.

Он молчит. Не отводит пронзительного взгляда, от которого в животе рождается неизвестный мне ранее трепет.

Я не знаю, что сказать или спросить. Голова пуста. Я слышу только, как течёт вода, звонкое кап-кап-кап, означающее, что сверху, с небес, льёт дождь.

Не стоило вообще ничего спрашивать. Если бы я была хорошей девочкой – примерной девочкой, – если бы знала, как будет лучше, я бы задёрнула занавеску. Навсегда бы забыла о парне за окном, отвернулась и смотрела бы на фальшивые звёзды. Ждала бы, когда придёт посол с новым букетом цветов.

Но этот дождь. Грязь. Его глаза. Трепет в животе. Ощущения такие старые, забытые и одновременно новые. Они удерживают меня у окна, заставляют обхватить пальцами решётку.

– Как твоё имя? – наконец, спрашивает парень.

Моё имя. Мэй Йи. Его выбрала мама. Помню, как она рассказывала мне об этом. Она стояла на улице, и прохладный вечерний ветерок играл с её волосами. Лицо мамы было обращено к заходящему солнцу, залито золотом. Было странно видеть её в таком ярком свете. В доме, на кухне, где мама проводила большую часть времени, всегда царила полутьма.

Мы стояли под навесом желтеющих листьев дерева гинкго, похожих на маленькие веера, и смотрели, как горы погружаются в лиловые сумерки, становясь резкими, словно хребет спящего дракона.

– Это так красиво, – сказала мама, – совсем как ты.

Я почувствовала, как щёки мои запылали, становясь цвета слегка недоспелых слив.

– Я знала, что ты вырастешь настоящей красавицей, ещё когда впервые взяла тебя на руки. – Голос мамы дрогнул, будто она была готова расплакаться. – Ты подарила мне новую и яркую жизнь. Поэтому я выбрала тебе это имя. Мэй Йи.

Мэй Йи. Живительная красота.

Мне не хочется называть парню своё имя. Слишком многие уже украли его, использовали совсем не так, как должны. Невозможно понять, как на самом деле хрупко твоё имя, пока оно не становится оружием, не срывается с губ проклятием.

– А твоё? – спрашиваю я через стекло.

Он не обращает на мой вопрос внимания.

– Каково тебе там, внутри?

Я оглядываюсь на комнату. Ничего нового. Эту же обстановку я вижу день изо дня. Кровать. Умывальник и оловянный ночной горшок. Алая драпировка на стенах и бумажные фонарики. Книжная полка со статуэткой золотого кота. Радужный ряд шёлковых платьев. Увядающие фиолетовые цветы. Поникшие лепестки, засохшие листья – единственное, что когда-либо меняется здесь.

Даже когда дверь не заперта, мне некуда пойти. Лишь наш коридор и комнаты других девочек. Иногда я выхожу в главный зал, если посол желает поддерживать беседу во время курения. Чаще всего он не желает.

Мой маленький мир.

– А каково тебе снаружи? – отвечаю вопросом на вопрос.

Кажется, будто нам друг от друга нужны только ответы.

– Холодно. Мокро, – говорит парень.

Капли дождя подобно хрустальным божьим коровкам собираются на кончике его носа. Я вдруг понимаю, что не могу оторвать взгляда, смотрю, как они блестят и переливаются в тусклом уличном свете. Не помню, когда в последний раз ощущала капли дождя на коже.

– Твоя очередь. – Парень кивает, и капли срываются с носа, мерцающие вспышки серебряного света. Словно падающие звёзды.

– Тепло. Дымно.

– А ещё?

– Твоя очередь, – напоминаю я.

– Что ты хочешь знать?

А что я хочу знать? Почему я вообще здесь, сижу, отчаянно прижимаясь лицом к решётке? Почему пытаю себя вкусом жизни, к которой никогда больше не вернусь? Лучше отстраниться, отпустить занавеску.

Но этот парень… на меня никто ещё так не смотрел. От его взгляда щёки мои вновь становятся цвета почти спелых слив. То, что раньше было лёгким трепетом в животе, превращается в настоящий пожар.

Что я хочу знать? Чего бы хотелось Синь? Свобода. Жизнь без стен. Я вспоминаю Цзин Линь, высовывающуюся из окна, как она жаждала, так сильно жаждала познать тайны звёзд. Наблюдала, собирая их и сохраняя для себя. Сейчас я прислоняюсь к окну, ощущая такой же порыв, ту же жажду и тяжёлые грозовые тучи в груди.

– Что-нибудь, – отвечаю я парню. – Всё.

– Много… – Он хмурится и скрещивает руки на груди. На мгновение мне становится страшно, что наша игра окончена. Что сейчас он исчезнет в переулке под песню осколков стекла и пустых жестянок. – Может, устроим обмен?

– Обмен?

– Ага. Меняю свою информацию на твою.

– На мою?

– На данные о борделе. Ты… видишься с ними? С Лонгвеем и остальными членами Братства?

– Иногда.

Во рту сухо, как в пустыне – так же было, когда Жнецы заткнули мне рот хлопковым платком, увозя нас в город в кромешной тьме фургона. То, что начиналось, как простая игра, становится опасным. Рассказывать о Братстве, делиться тем, что мне известно… это может плохо кончиться.

– Никогда не покупай креветки в ларьке господина Лау. Они у него тухлые. Верный способ отравиться. В последний раз, когда я купил у него креветки, я не мог ничего в себя впихнуть ещё дня три.

– Ч-что? – Язык всё ещё плохо шевелится от сухости, будто его завязали в узел.

– Наш обмен. Не забыла? – напоминает мне парень. – Ты отвечаешь, я отвечаю.

– Ох…

Что-нибудь. Всё. Тухлые креветки от господина Лау. Не то, чего я ожидала, но хоть что-то. Не знала, что по-соседству вообще есть ларёк с креветками.

– Они проводят встречи здесь, да?

Вопрос парня так быстр и настойчив, что мне сразу не верится, будто он случайно появился в моём окне. Все наши слова, все секунды молчания вели к этому: парню что-то здесь нужно. Но сам он не может это достать.

И мне интересно, что именно ему нужно. Чего он может так отчаянно желать в этом мире опиумного дыма и замков? В глазах парня блеск, который напоминает мне об огне Синь. Но как она смотрела наружу, он заглядывает внутрь.

Раздаётся тихий звон металла о металл. За спиной. Я едва успеваю сложить два плюс два. Задёргиваю штору и ныряю в кровать.

Цветы – первое, что я вижу. Дюжина белых хризантем врывается в дверь, а следом за ними входит посол. Он крупный мужчина, и от шагов его сотрясается вся комната. Когда он скидывает пальто, я ощущаю аромат дождя, но не вижу ни единой капли. Должно быть, он был под зонтом.

Пульс мой бешено бьётся, когда посол подходит к кровати. В руках его что-то есть: блестящая золотистая коробка, перевязанная лентой. Он кладёт её мне на колени.

– Я принёс тебе шоколад. – Его голос спокоен. Размерен. Само его звучание напоминает, насколько взволнована я сама.

Я улыбаюсь и благодарю его. Медленно развязываю ленту. Но думать могу только об окне за спиной. Интересно, парень ещё там, ждёт? Меня не покидает жар его взгляда, и я молю богов, чтобы щёки не пылали.

В коробке нет ни одной одинаковой конфеты – все они странной незнакомой мне формы, не привычные круги или квадраты.

– Ракушки, – поясняет посол, замечая моё замешательство. – Из них достают моллюсков и устриц.

– Ракушки. – Я обвожу пальцем край одной из них. – С моря?

– Да.

Вэнь Кей любила рассказывать о море. Могла говорить о нём часами. О приливах и отливах, зависящих от размера луны. О том, как оно рычит в ветреные дни, словно разъярённая кошка. Как воды его горят огнём в лучах рассвета. Мне никак не удавалось представить, что в мире есть столько воды. Синь рассказывала, что там, на дне, есть даже горы – она узнала это в школе. Мы её не верили.

– Вы были у моря?

– Много раз, – улыбается он. – Я вырос на острове и везде мог попасть только по воде.

А я понимаю, что ни за что не смогу представить столько воды в одном месте, пока не увижу собственными глазами.

– Может быть, когда-нибудь вы возьмёте меня с собой к морю?

Улыбка исчезает с губ посла.

– Это не лучшая идея.

Обычно я не настаиваю – я скромна и сдержана, как он любит, следую нашим негласным правилам, – но после встречи у окна сердце переполнено чувствами и колотится, как безумное.

– Почему?

– Ты моя принцесса. А здесь твоя башня из слоновой кости. Тебя необходимо защищать. Люди снаружи… они не поймут нас. Будет лучше, если ты останешься здесь.

Но стены борделя сложены из шлакоблока. Не из слоновой кости.

Я тоже не уверена, что понимаю нас.

Но я не настолько храбра, чтобы сказать об этом послу.

Мы начинаем наш ритуал. Наш танец. К концу его щёки мои горят. На этот раз вместо того чтобы рассматривать звёзды, я смотрю на окно, на алую занавеску. Думаю о ночи за ней. О пристальном взгляде тёмных глаз парня.

Может быть, не мусор и шлакоблок соседних стен так притягивали Синь, а возможности? Знание, что вселенная состоит не только из опиумных паров и мерзких потных мужчин. Снаружи есть настоящий мир, с ларьками с креветками и тайнами звёзд. Место, где идёт дождь, где есть симпатичные парни с грязными ладонями. Место, где море тянется до самого горизонта.