До конца октября они встретились всего однажды. На сей раз отряд Витантонио, пересекавший горный хребет с юга на север, нашел приют в лагере партизан, с которыми шла Джованна. Друзья остановились только передохнуть и пополнить запасы провизии, так что Витантонио с Джованной опять не смогли поговорить. Они еле успели обняться и спросить друг у друга, как дела. Витантонио не удалось задать ни одного из мучивших его вопросов. Нужно было отвести капитана Кларка на север провинции Терамо, а это еще несколько дней пути, в лесах у Асколи им предстояло встретиться с заброшенными на север агентами союзников, задачей которых было проводить капитана в долину реки По, еще дальше от «линии Густава».

– Что мы ищем? – спросил Витантонио у американца в тот день, когда они только отправлялись в путь.

– Химическое оружие.

Кларк говорил по-итальянски со всеми членами отряда, а по-английски – только с лейтенантом Донованом. Он был сыном эмигранта с острова Липари и вырос в Итальянском Гарлеме, самом итальянском районе Манхэттена. Он в совершенстве владел языком родителей и потому идеально подходил для возложенной на него миссии: идти по следу химического оружия, которое немцы, возможно, эвакуировали из Фоджи в конце сентября перед отступлением, прежде чем взорвать самый мощный химический завод в Италии – фабрику доктора Сарони. Если эти бомбы существовали, они должны были пока храниться где-то к северу от линии, делившей Италию надвое, и Кларку предстояло выяснить, на каком из возможных немецких складов, указанных разведчиками союзников, они могли находиться. На аэродромах юга Италии эту жизненно важную информацию ждали бомбардировщики Пятнадцатой воздушной армии США.

– Завод доктора Сарони в Фодже был одним из лучших в мире, там производилось больше трехсот тонн химических продуктов в месяц. Фосген – хлорокись углерода и особенно иприт – горчичный газ. Великолепное производство! – заключил Кларк.

В конце первого дня пути они спали мало, укрывшись в небольшой пещере, и Витантонио начал раскаиваться, что согласился сопровождать американца в его миссии. Тот не переставая и с упоением говорил о химическом оружии. В ту ночь Витантонио снова противно было его слушать.

– Один-единственный снаряд с горчичным газом может уложить сотни людей, а проходит всего ничего времени – и от него не остается и следа. Мы могли бы истребить целую немецкую дивизию без единого выстрела, не уничтожив ни одного орудия, а через несколько часов подойти и завладеть их вооружением – целым и невредимым. Представляешь?

Витантонио ненавидел химическое оружие. Свернувшись в углу крохотной пещеры и слушая капитана, он начинал чувствовать к нему такое же отвращение, как к любым вероломным способам ведения войны. Мать рассказывала, какую панику вызывал горчичный газ у его отца в окопах австрийского фронта; она говорила, что Вито Оронцо возвращался к этой теме в каждом письме, со страхом описывая тоску, что охватывала солдат при виде искаженных ужасом лиц погибших, найденных в траншеях после обстрела газовыми снарядами. Он понял, что впервые думает о Вито Оронцо Пальмизано как об отце. И презрение, которое Витантонио питал к американскому капитану-зазнайке, воспевавшему чудесные свойства столь варварского оружия, превратилось в ненависть.

– Представляешь? – повторил американец с восторгом. – Мы могли бы даже захватить танки! Не рискуя жизнью ни единого американца!

Витантонио представлял, и его тошнило от этой картины. Он вышел и сменил в карауле Примо Карнеру.

– Этот сукин сын ненормальный! – сказал он вместо приветствия, дойдя до поста доброго великана.

Примо посмотрел на него с недоумением и пошел спать, удивляясь, что его сменили на час раньше положенного.

За линией фронта операция пошла лучше, чем они ожидали. Кларк и бывшие на севере лазутчики обнаружили фабрику, подошли к ней вплотную, увидели подъезжающие и отъезжающие грузовики, опознали использующиеся там химические продукты и изготавливающееся из них оружие и передали координаты в Лондон, чтобы их сообщили генеральному командованию союзнической армии на юге Италии. Через неделю, 10 ноября, агенты проводили американца обратно в окрестности Асколи, где его дожидался отряд Витантонио, чтобы вместе вернуться на юг. Едва миновали Боско-Мартезе, удача отвернулась от них.

На окраине Монторио-аль-Вомано их ждал связной, которому на вид не было и восемнадцати. Остальные партизаны разбились на мелкие группы и рассеялись по лесу, спасаясь от немецких рейдов. Вместе со связным друзья пришли к большому заброшенному дому, уже послужившему им пристанищем по пути на север, и решили для начала окружить его и с расстояния понаблюдать в бинокли, чтобы избежать неожиданностей. Витантонио заметил на стене надписи, восхваляющие короля и Бадольо, которые читались, однако, с трудом – кто-то пытался закрасить их побелкой. Чуть выше на той же стене гораздо более четкими буквами было написано: «Смерть Бадольо и королю-предателю. Да здравствует Муссолини». Сидя в укрытии и с биноклем в руке, Витантонио испытал нехорошее предчувствие, которое подтвердилось, когда к дому подъехали бронированный автомобиль и два немецких мотоцикла.

Горы кишели немцами. Партизаны бегом бросились вглубь леса и перешли на быстрый шаг, лишь почувствовав себя в безопасности. Но не прошло и получаса, как они снова услышали голоса и снова побежали в чащу. Кларк отстал, а увидев приближающийся немецкий патруль, словно окаменел.

Витантонио заметил панику американца и вернулся на несколько шагов – как раз когда немцы крикнули тому Halt! Он увидел, как Кларка поставили на колени и ударили прикладом в живот, поскольку тот не отвечал на вопросы, заданные на смеси немецкого и итальянского. Витантонио подполз ближе и услышал крики:

– Schnell!.. Schnell!.. Svelti!.. Svelti!..

Кларка, заложившего руки за голову, подталкивали в сторону дома. Американец дрожал и, казалось, был готов вот-вот потерять сознание. Витантонио следовал за ним на некотором расстоянии, пока немцы не остановились перекурить. Тогда он прицелился в закуривающего и уложил его выстрелом в спину. Другой растерялся и не сразу отреагировал. Когда немец наконец схватился за оружие, Витантонио снова выстрелил, попав ему прямо в голову. Затем выскочил, подбежал к Кларку и за руку поволок в горы; там они встретили Примо Карнеру и Учителя, которые спускались на их поиски.

Друзья изменили маршрут. Углубившись в горы, они удалились от немецких патрулей, наводнивших окрестности Боско-Мартезе, и вернулись в Майеллу на четыре дня позже, чем предполагали. Они обнаружили, что к лагерю присоединились сотни дезертиров из итальянской армии и десятки англичан, американцев, новозеландцев и хорватов из лагерей военнопленных, брошенных после подписания перемирия. Также на месте их ждали новые приказы.

– Мы должны отвести американца в Бари. Надо успеть до тридцатого ноября, – сообщил Англичанин своим людям. – Выступаем завтра же.

Утром разразилась гроза, дороги размыло, и друзья на весь день задержались в лагере. На следующий день дождь не утих, и Витантонио был в отчаянии. Теперь, узнав, что путь их лежит в Бари, он надеялся улучить момент и разыскать там Донату, которую не видел с того дня, как узнал, что она его мать.

На третий день к полудню показалось, что небо проясняется. Витантонио стоял на краю лагеря, прислонившись к стволу гигантского дуба и устремив невидящий взгляд на долину, пытаясь представить себе Фоджу, Гаргано и – еще дальше, за горизонтом, – Бари. Он услышал, что кто-то обращается к нему:

– Скучаешь?

Витантонио обернулся и увидел наблюдавшего за ним командира бригады «Майелла».

– Не знаю, правильное ли это слово. Я ушел из дома больше трех лет назад и думал, что уже привык. Но остались неоконченные разговоры… Непросто родиться заново, – ответил он.

Собеседник протянул руку:

– Этторе Тройло.

– Витантонио Конвер… Вернее, Витантонио Пальмизано.

– Ты забыл, как тебя зовут?

– Это долгая история…

Когда он закончил рассказ, небо снова затянуло. Молния осветила ближайшие горы, словно подожгла их.

– Страшно, – сказал Витантонио; он смотрел теперь не на долину, а на Майеллу.

Вдалеке между горными вершинами среди туч показался небольшой просвет. То был крохотный лоскуток голубого неба, по контрасту с которым вновь надвигавшаяся гроза казалась еще темнее. Панорама была тревожной – Витантонио еще никогда не видел такого черного неба. Вдруг стало темно, как ночью. Новая молния очертила самые дальние хребты, и почти сразу же еще одна, ближе, осветила их самих. Витантонио успел заметить, как на лице Этторе слегка дрогнула жилка, раскат грома застал его врасплох.

– Если бы не просвет голубого неба и не вон те солнечные лучи, по сравнению с которыми тучи выглядят еще чернее, это был бы обычный ненастный вечер. Но из-за этого просвета, говорящего, что где-то вдали небо ясное, надвигающаяся буря кажется еще ужаснее, – произнес командир.

– Я бы никогда так не подумал.

Витантонио снова посмотрел на грозовые облака и решил, что командир партизан прав. Когда гроза подошла, она уже не страшна, она накрывает тебя, но ты не видишь ее и не имеешь о ней четкого представления, а когда издалека смотришь, как буря угрожающе, всей массой надвигается, она пугает и от страха сводит живот.

Он подумал, что, быть может, именно этот просвет, надежда, что наступит более благодатное и мирное время, держит его в необычном напряжении – впервые за долгие три года изгнанничества в Матере. С тех пор как он твердо уверовал, что скоро для Италии наступят лучшие времена, он больше скучал по матери и Джованне и гораздо больше боялся за них.

Беседу прервал Англичанин.

– Постарайся выспаться, – приказал он Витантонио, пожав руку командиру партизан. – Завтра на рассвете выступаем при любой погоде.

Они вышли из лагеря затемно; ночь была пронзительно холодной и звездной. Проводниками служили несколько партизан – уроженцев местных гор, которые помогли без приключений спуститься по тайным и довольно удобным тропам. Через двенадцать часов, уже к вечеру, взорам Витантонио и его спутников открылась река Сангро.

– Подождем, пока стемнеет и за вами придут, чтобы переправить на ту сторону, – сообщил им глава партизан-проводников.

Прибывшие ночью перевозчики принесли хорошие вести:

– Англичане на том берегу реки.