В «Пале-Рояль» она вернулась под утро. Ничего странного в этом не было. Мадемуазель Горже не могла отказать гостю, который пожелал продолжить с ней веселье в более интимной обстановке. Для буфета заработала изрядно, «ночной» гонорар имела право оставить себе. Новый покровитель обещал заезжать часто, дарить подарки и подумать над ее карьерой. Горже улыбнулась ему, взяла деньги и не поверила ни единому слову. Она слишком хорошо знала, что мужчины всегда врут. И не заслуживают ничего, кроме презрения. Конечно, тайного.

Горже уже забыла про блестящего польского графа, который наобещал с три короба, выпросил ее платье взамен трех новых, долго расспрашивал о расположении коридоров, дескать, хочет построить в Варшаве свой театр, изучает вопрос. А в свой театр пригласит Горже, она будет там главной звездой. Она не верила, но ничего не скрывала: рассказала, где Кавальери прячет сейф, и прочие мелочи. И дала ключ от входа, который был у каждой актрисы на случай особых пожеланий гостей. Граф исчез, как и прочие мужчины. После них оставались подарки, деньги и новые платья, которые были нужны, чтобы новые мужчины обещали любовь, дарили платья и деньги и в свой черед исчезали. Круговорот мужчин в жизни Горже не кончался, как не кончается петербургский дождь.

Она вошла в номер, который снимала на третьем этаже гостиницы больше года. Цена устраивала, и она ничего не хотела менять.

Шторы были задернуты. Горже не помнила, чтобы она закрывала окна, прислуга без разрешения ничего не трогала. Она не успела снять шляпку, как на диване, плохо заметном в полутьме, обнаружилось шевеление. Поднялась смутная фигура. Горже не боялась ограблений, но немного вздрогнула от неожиданности. Фигура не проявляла агрессии, напротив, сидела понурив плечи.

– Не открывай окна, не надо…

Голос оказался знакомым, Горже узнала мужчину. Этот красавчик был ее слабостью, от которой она не смогла отделаться. Ему было позволено приходить в любое время со своим ключом. Давненько не заглядывал, негодяй. Так много дел, так много молодых талантов, на нее не хватает времени.

– Что ты здесь делаешь? – спросила она, вытаскивая из лифа пачку купюр и пряча ее в шкатулку. Никаких секретов, пусть знает…

Слишком театрально он схватился за виски и стал раскачиваться.

– Катя, я погиб…

Подобных фраз от него она никогда не слышала. Обычно старый друг хвастался своими победами и творческим гением.

– Тебе отказала юная красотка, мадемуазель Брежо?

– Это ужасно, я попал в переделку, из которой нет выхода…

Быть может, француженка порадовалась бы беде мужчины, от которого видела столько горя, и прогнала бы его. Но мадемуазель Горже родилась в Самаре, из которой уехала покорять столицу, а значит, умела и пожалеть, и приласкать сердечно. Все-таки этот милый негодяй дал ей пропуск на сцену. О которой так мечтала… Она села рядышком и обняла за плечо.

– Что случилось, Миша?

Великий режиссер припал к ней на грудь, так малое дитя прячется от невзгод.

– Мне конец, нет спасения…

– Да что приключилось-то?

Вздыхая и обливаясь слезами, Вронский стал рассказывать, как его подозревают в убийстве двух барышень, что нашли повешенными в театре. А ведь он совсем не виноват, он ничего с ними не делал, только прослушал, да и все… Никаких талантов, зачем их убивать?

Горже слушала исповедь, тихонько гладила «малыша» по голове и не верила ни единому слову. Она слишком хорошо знала, как Вронский прослушивает молоденьких барышень, сама через это прошла. Мужчина создан вруном. А Вронский врун с фантазией. Что же до убийств, то Горже не замечала этих мелких фактов.

– Он найдет меня и посадит в тюрьму! – завывал режиссер.

– Кто тебя найдет, милый?

– Ванзаров… Ужасный, злобный, бессердечный человек, настоящий великий инквизитор, – говорил Вронский, не догадываясь, как близок к правде в отношении «инквизитора». – Он не поверит мне, и жизнь моя кончится на каторге, на плахе…

В фантазиях Вронский видел, как его кладут на деревянную колоду и палач рубит ему голову топором. Что-то вроде сцены из «Марии Стюарт»… Горже видела только одно: Миша напуган так, что несет полную чепуху. От него пахло не перегаром, а чем-то похожим на запах свежей травы.

– Где ты провел ночь? – спросила она, вытаскивая из его волос травинку.

– Александров сначала приютил меня у себя, а под утро выгнал… Я сидел в кустах, дрожал как заяц… Не мог больше терпеть и прибежал к тебе, как к последнему другу и оплоту утешения… Мне некуда больше идти, меня везде разыщут и поймают…

– Нельзя же прятаться у меня вечно, – сказала Горже, думая, как бы это было чудесно. – Тебе надо в театр, сегодня день великого бенефиса…

– Все пропало! – вскрикнул Вронский, зарыдал и упал лицом в ее юбку. Плечи его вздрагивали так красиво, будто он был на сцене.

Слезы мужчин не трогали Горже. Обычно это были пьяные слезы или жалобы на ведьму-жену. Она привыкла не замечать их. Слишком много сама плакала. Вронский вызывал в ней жалость, как жалко бывает котенка, свалившегося в миску. Миша слишком любил лакать «сливки», пришел час расплаты…

– Ничего, утрясется, – сказала Горже, понимая, что старый друг уже немного раздражает. Значит, и это последнее искреннее чувство потухло.

Восстав с ее колен, Вронский размазал слезы, но его не поцеловали за муки.

– Ты не знаешь самого страшного, – трагически проговорил он. – Не будет сегодня бенефиса…

– Не говори чушь…

– О, это так… Сидя в кустах, я видел, как похитили Кавальери…

Горже немного отстранилась.

– Что значит «похитили»?

– Налетели черкесы с гиканьем и стрельбой, связали по рукам и ногам так, что и пикнуть не успела, закинули в черную карету и ускакали. Теперь уж не найдут… По обычаю увезут на Кавказа и заставят выйти замуж за князя горцев… У них там гаремы, как в Турции, мне рассказывали…

Она умела отличать, когда Миша врал. Слишком давно его знала. В этой фантастической истории правда была одна: Вронский не будет бросаться бенефисом. Украли Кавальери черкесы или кровожадные дикари, не так важно. Главное – мерзкая бездарность исчезла.

Горже резко встала и потребовала, чтобы он покинул ее номер. И оставил ключ.

Пораженный такой жестокостью, Вронский еле устоял на ногах.

– Но куда же мне идти?

– Твое дело… Куда хочешь… У тебя много подруг… Прощай, – и она распахнула перед ним дверь.

Мария Стюарт, королева шотландцев, шла на плаху с гордо поднятой головой, как уверяют историки. Вронский выходил из номера не героически. Напротив, поник головой и согнул плечи. Он шел к своему концу. Он все еще надеялся на чудо…

Захлопнув за Вронским дверь, чем убила его последнюю надежду, Горже бросилась переодеваться. Как раз пригодится новое платье от польского графа…