Пристав переживал странную смесь любопытства и разочарования. Впервые оказавшись на сцене, он посматривал вокруг себя и в пустой зрительный зал.

Сколько раз, сидя в кресле, Левицкий смеялся, грустил, радовался и даже разок всплакнул, испытывая эмоции, которым нет места в серости жизни. Он не жалел аплодисментов актерам, а когда бывал без жены, подносил актрисам корзины цветов. Но сейчас, оказавшись по другую сторону рампы, увидев изнанку театра, голые стены, ободранные и немытые, веревки и штанги, на которых крепились подвесные декорации, и клееные рамы самих декораций, потертые доски сцены с множеством шляпок вбитых гвоздей, вдруг ощутил, что его нагло обманывали. Не лучше шулера, который сдает карту, которую хочет. Не потому, что в пьесах все фальшь. А потому, что его заставляли плакать над бутафорской смертью или любовью. Из зала они казались настоящими. Со сцены открылись враньем.

Открытие раздражало. Как любое исчезновение иллюзий. Как будто он сам позволял делать из себя дурака. Пожалуй, теперь в театр не скоро пойдет. Левицким окончательно овладело дурное настроение. На лице у него застыла презрительная мина, с которой он прошелся по сцене.

– Ну и что устроили за представление, Георгий Александрович?

Вопрос обращен был к владельцу и создателю «Аквариума» Александрову, который с растерянным видом ходил кругами по сцене.

Хозяин 1-го полицейского участка и хозяин театра давно знали друг друга. Знали как облупленных. Левицкому был обеспечен бесплатный вход на любое представление, хоть в саду, хоть в каменном театре. За что Александров получил поблажки за мелкие проступки и шалости, без которых коммерческое дело в России не устоит. А частный театр тем более. Левицкий, сам будучи «из простых», с уважением относился к тому, чего Александров добился трудом и талантом, не воруя и не живя на казенные деньги. Придя в Петербург из деревни, начав кухонным мальчишкой в ресторане на Невском, Александров умом и усердием сколотил состояние. Но главное, для развлечений публики открыл один за другим театры «Ливадия», «Аркадия» и, наконец, «Аквариум», его гордость.

Так же хорошо Левицкий знал про хитрость и увертливость Александрова. Без которой такое огромное театральное дело не удержать. Ему палец в рот не клади, откусит по самый локоть. Вот уж точно кем Александров не был, так это любителем глупых розыгрышей. Просто так, ради «пошутить», бить тревогу и вызывать полицию не стал бы. Не того стержня человек.

Глядя в рубленое крестьянское лицо Александрова, в его цепкие хитрые глаза, пристав наверняка знал, что хозяин «Аквариума» пребывает в глухом неведении о том, что тут случилось.

– В толк не возьму, Евгений Илларионович, – проговорил Александров, прекратив кружения в котором не было никакого смысла.

– Оперетку решили с нами разыграть? Навроде «Парижаночки-сорванца» или «Альфреда-паши в Париже»? – припомнил Левицкий любимые спектакли, которым аплодировал не раз.

– Глупость какая-то, сейчас будем разбираться. Кому следует получить по шее, тот получит.

– Глупость не глупость, а напрасный вызов полиции. За это знаешь что полагается? – Пристав оглянулся на старшего помощника, штабс-капитана Турчановича, ища его поддержки, но тот, прижимая к груди папку для протокола, отчаянно зевал.

Александров прекрасно знал, что за такой проступок не полагается ничего страшнее взыскания, но сделал вид, что напуган и опечален.

– Не могло же оно взять и исчезнуть! – раздраженно проговорил он.

– Это уж вам, театральным, видней. Сейчас будем все тут обыскивать, а если надо, и доски от пола отдирать. Так, Турчанович?

Старший помощник ответил невнятным сопением, желая как можно скорее отправиться в участок. И так ясно: обознались. Ошибка вышла. Театр, одним словом.

– Пощади, Евгений Илларионович! – жалобно и покорно бормотал Александров. – У нас театр полон репортеров перед великим событием. Молю: пощади. Давай уж без шума, тихонечко.

– Тихонечко в таком деле нельзя. Куда труп дели?

Вопрос ставил в тупик.

Менее часа назад в дирекцию влетел Икоткин с перекошенным лицом и стал орать, что на сцене «ведьма мертвая стоит». Ужас его был натуральным, а запаха не было вовсе. Откуда быть запаху, когда Икоткин уж два года как не касался спиртного. Александров, не разобравшись и не проверив, телефонировал в участок Левицкому, просил прибыть срочно. Но незаметно. Чтобы представители газет случайно не заметили полицию и не сунули нос куда не следует. До прибытия пристава Александров запретил даже близко подходить к сцене и приказал запереть двери. Когда же полиция вошла на сцену, оказалось, что на ней нет ничего. Буквально. Не то что мертвой ведьмы, но хоть каких-то следов преступления: крови, частей тела, волос или рваной одежды. Из дружеских чувств Левицкий обошел каждый угол. Не нашел ничего, только заработал стойкое недоверие к театру.

– А где это бездельник, этот Икоткин? – спросил Александров, обернувшись к юноше в строгом черном костюме. – Платоша, ну-ка позови сюда шута горохового. Пусть самолично господину приставу пояснит, куда дел мертвую… тело, – придержал он за зубами слово «ведьма», чтобы окончательно не выглядеть дураком.

– Простите, Георгий Александрович, никак невозможно, – отвечал строгий юноша.

– Это как так? Набедокурил, а как отвечать – в кусты? Зови немедленно!

– Икоткин лежит мертвецки пьяным.

– Икоткин? Пьян?! – не веря своим ушам, проговорил Александров, что вызвало у пристава презрительную усмешку: «Ох уж эти театральные, строят из себя невинность». – Да как же он… Он же и пива не пьет…

– Как вы с господином Левицким прибыли на сцену, сразу отправился за ним, подумал, что Икоткин понадобится, – четко отвечал юноша, вызвав у пристава светлое чувство: «И в театре есть умные головы». – Нашел на летней веранде ресторана. Уже без чувств. Официант сказал, что Икоткин влетел на кухню, схватил графинчик водки и залпом опорожнил. После чего сделал три шага и упал, пробормотав: «Ведьма». Повара это слышали. Его подняли и отнесли на задний двор. Если господин пристав желает его допросить, то потребуется ждать не менее трех-четырех часов, пока придет в чувства. Или больше. Икоткин непьющий, организм не выдержал удара водки.

Вслух хвалить юношу Левицкий не стал, еще не хватало, но про себя отметил: какой толковый малый растет под крылом старика Александрова. Надо бы с ним завести приятельские отношения. С прицелом на ближайшее будущее, так сказать.

После такого доклада Александрову ничего не осталось, как только развести руками.

– Ну, Евгений Илларионович, хочешь – казни, хочешь – милуй, а вот такая незадача получилась. Твоя воля, прости нас, что голову тебе заморочили…

Признание вины смягчает не только суд. Скроив для порядка строжайшую мину, Левицкий заложил руки за спину.

– Даже не знаю, как поступить, Георгий Александрович… Обдумать требуется.

Намек был пойман на лету.

– А вот это верно, верно, – заторопился Александров. – Милости просим в наш ресторан, как раз поздний завтрак сейчас. У нас, конечно, не «Славянский базар», «журавлей» не держим-с, но свои угощения имеются. Отменные, доложу тебе…

С этим Александров мягко подхватил Левицкого под локоть и повел прочь со сцены. Сопротивляться пристав не смог. Но пока еще напускал на себя строгость.

Турчанович с завистью глянул на удалявшуюся спину. Старшему помощнику пристава еще не полагался такой прием. А так хочется выкушать поздний завтрак. Всем известно: кухня в «Аквариуме» отменная. Словно угадав его мысли, юноша в строгом костюме позвал к себе в кабинет. У него, конечно, не ресторан, но закуска под хороший коньяк найдется. Чему Турчанович обрадовался искренне.

Что же до мертвой ведьмы, то был подписан молчаливый уговор: не было ее, и дело с концом. Показалось. Померещилось. С кем не бывает. Хоть и с трезвых глаз.