XIX. ТРАКТОМ УЛЯСУТАЙ — УРГА (ДА-ХУРЭ)

Весна 1921 года, находясь во всей полноте изобилия и зелени, сменилась изумрудом в лучах солнца, когда добрые кони несли нас через широкую степь, расположенную на юге от Улясутая. Степь поблёскивала кое-где зелёно-голубой бездной небольших озёр, полных водоплавающими птицами, оглашаясь пронзительным криком журавлей и лебедей или с шумом падающих в камыши гусей, турпанов и уток. Шума голосов мелких птичек не хватало в степи, не хватало прелестных и звучных мелодий, здесь господствовал какой-то дикий фальшивый оркестр болотных птиц, которые, несмотря на свою величину, дрожат и умолкают перед королём птиц — орлом и кровожадным ястребом.

Часто высовывались из нор жирные сурки, сидели беспечно на задних лапах, делая перед нами утренний туалет. Менее доверчивы были серые куропатки или белые (высокогорные) куропатки, так как встревоженные цокотом конских копыт, они поднимались невысоко вверх и, плавно планируя, падали где-то далеко в травы.

Спокойно пасущиеся палевые антилопы, дзерены, при виде людей поднимали свои прекрасные грациозные головки, изучая нас какое-то мгновение взглядом чудесных чёрных глаз. Но затем мчались наперерез степью, перебегая нам, согласно своего обычая, дорогу, чтобы снова издалека наблюдать исчезающие силуэты всадников.

После нескольких часов езды мы повернули на восток. Тогда изменился окружающий нас ландшафт. Мы находились среди гор, вершины которых были покрыты травой; из кустарников здесь росла только карагана. Благодаря отличным монгольским коням, наше путешествие протекало удачно и относительно удобно. На уртонах нам ставили отдельные юрты, среди них — княжескую юрту для есаула Безродных.

Ландшафт быстро менялся. Дорога вилась то глубокими ярами, то вершинами высоких гор. Всё чаще были видны леса. На склонах, покрытых густой травой, паслись тысячи овец, среди которых нередко виднелись группки аргали. Юрты монголов, втиснутые в уединённые, закрытые от ветра ущелья, выдавали своё присутствие узкими полосами дыма. Наконец, наш караван пересёк заснеженный перевал Децехангин (3030 м), откуда глубоким яром ручья, питаемого тающими снегами, мы спустились в долину реки Тэр-хет. Окрестность здесь была плодородной и густонаселённой. Многочисленные озёра кишели водоплавающей птицей, среди которых наибольшее внимание привлекала к себе жёлтая утка «лама», священная птица, гнездящаяся среди скальных расщелин.

Переправа через реку Тэр-хет рисовалась нам в красках не очень приятных, потому что в Монголии нет мостов, и реки, главным образом, пересекаются вплавь. К счастью, мы наткнулись на место переправы, расположенное на караванном тракте и обслуживаемое паромом, т. е. двумя лодками, вытесанными из ствола дерева, на которых лежали доски, связанные крепкими арканами. Переправа по быстрым рекам, например, Тэр-хету, Селенге, Орхону или Толе, не является лёгкой, тем более, что движущей паром силой становятся вёсла перевозчика. Порой, снесённый течением паром, нужно было тянуть верёвками к месту, подходящему для разгрузки. В этот раз, однако, удачно мы переправили вьюки на пароме, а кони плыли рядом с нами. После переправы мы оказались в широкой долине, обрамлённой с севера и юга горами. Теперь наступил период, в котором у меня появилась возможность изучения жизни и обычаев монголов.

Жильём для них являются юрты, устроенные, похоже, как и юрты сойотов, только более зажиточные. Монголы не соблюдают чистоты, и поэтому трудно отыскать её в их жилищах. Монголы никогда не моют тела и посуды. Свою одежду они не стирают, но носят так долго, пока она совсем не истреплется. Весной держат монголы в юртах маленьких ягнят и телят, сберегая их от холода и волков. Следовательно, легко себе вообразить, какая душная атмосфера царит в юрте. Главной едой монголов является мясо, молоко и листовой чай, приправленный солью, талханом и маслом. С кипячёного молока монголки собирают сметану (урюм), которую они сушат и сохраняют, как лакомство для гостей; делают они также сушёный творог (хурук) и сыр (тарак). Мясо едят полусырым, а самым большим их деликатесом считается сурок, испечённый в собственном жире.

Птицу и рыбу монголы-халхасы не едят.

Кухонная посуда изготавливается, главным образом, из меди или латуни, часто красиво украшена серебром. Для приготовления мяса и чая монголы используют железные котлы, которые ставят на камнях, сжигая под ними аргал-кизяк, т. е. сушёный навоз.

Прекрасный пол имеет в Монголии бытовые условия значительно более лёгкие, чем у других номадов. По правде говоря, женщины чаще всего выполняют домашнюю работу, но их социальное положение настолько хорошее, что они не являются невольницами своих мужей. Родители с радостью приветствуют появление дочери, потому что та принесёт им в будущем много пользы.

Одежда монгольских девушек очень скромна. Носят они обычно тэрлики, подобные мужским, перевязывая их шёлковым поясом bös. Волосы они собирают в косы, вплетая в них шёлковые шнурки и серебряные монеты. Половая жизнь в Монголии начинается очень рано, на 12–14 году жизни. Много девушек занимается проституцией, помогая таким образом своей семье и собирая себе приданое.

Молодой человек, собирающийся жениться, должен сделать подарки семье своей избранницы, количество и ценность которых зависит от красоты девушки.

Шумные свадьбы происходят в присутствии лам и приглашённых соседей.

Свадебному торжеству придают блеск игры, скачки коней или излюбленные соревнования в стрельбе из луков. При этой возможности напиваются монголы допьяна аракой — водкой, сделанной из молока, а порой китайской водкой ханшин, перегоняемой из гаоляна, и действующей пагубно на организм и нервную систему.

Замужние женщины отличаются от девушек своей оригинальной причёской. Они скрепляют волосы на затылке, за ушами, в форме веера, смазывая их для жёсткости клеем или скрепляя серебряными пряжками. В передней части головы волосы укладывают накрест и сильно обвязывают их красной лентой. Концы волос заплетают в косы, которые вкладывают в серебряные или шёлковые мешочки, опущенные на грудь.

На голове замужние монголки носят серебряные чепцы, густо украшенные кораллами и бирюзой. На чепец же надевают высокие остроконечные монгольские шляпы, обрамлённые мехом соболя. В ушах они носят длинные серёжки в виде цепочки или красивые кусочки полированной яшмы.

Платья замужних женщин имеют вид домашних халатов: они сшиты внизу, но имеют разрез от колен до шеи, скреплённый с помощью серебряных или позолоченных пуговиц. Рукава имеют выпуклость на плечах, концы же рукавов обшиты мехом или шкуркой ягнёнка, защищая таким образом руки от холода. На руках носят серебряные или медные браслеты, а на пальцах широкие перстни.

Монголки имеют пристрастие к нарядам и драгоценностям.

Пожилые женщины снимают с себя серебряные украшения только тогда, когда, принимая религиозные обеты, отдаются молитвам.

Спартанское воспитание монголов начинается уже с самых молодых лет. В путешествиях по Монголии я несколько раз был свидетелем появления на свет монгольского младенца, которого тотчас же после рождения купают, в зависимости от обычая, существующего в данной местности, в молоке или бараньем бульоне. Затем кладут новорождённого на сухой верблюжий навоз и заворачивают в шкурку ягнёнка, которая заменяет пелёнки.

Двухлетние малыши уже ползают по юрте, невзирая на температуру. Неоднократно я видел летом и зимой нагих детей, бегающих по соседству с юртой.

Монголы отличаются большим гостеприимством. В их юрты можно приезжать в любое время дня и ночи, исключая только те случаи, когда двери юрты закрыты и привязаны под острым углом к колышку, вбитому перед дверями. Самовольно отворяя такую юрту, можно подвергнуть себя большим неприятностям. Способ приёма гостей не отличается от сойотских традиций, с той только разницей, что вместо «Менде» говорится «Сайн байну». Выбивание пепла из трубки ударами её о таган является самым большим оскорблением домашнего очага, и беда тому, кто позволил себе подобную бестактность в среде многочисленной монгольской семьи. Похоже, это происходит ещё со времён первобытного языческого культа азиатских народов, шаманизма, когда самым большим проклятьем были слова: «Пусть потухнет твой огонь».

В настоящее время шаманизм сохранился в своей первобытной форме среди народов северной Азии, как и в таёжных Саянах.

В Монголии шаманизм проявляется в северной части, вдоль массива Танну-ола.

Шаман приносит духам жертвы путём бросания им пищи, а также окропления огня молоком или водой. Они поклоняются небу, земле, луне и солнцу — вообще всей природе, полной добрых и злых духов. Жертвы, так называемые тайлганы, шаманы приносят несколько раз в году.

Шаманами могут быть как женщины, так и мужчины, отмеченные благосклонностью высших сил, позволяющих им общаться с духами, которые могут заклинать, просить о помощи для верующих или просто прогонять из юрты.

Многократно встречался я с убеждением, что шаманы не имеют специальных мест для совершения молитв, однако видел шаманские часовни в окрестностях Убса-нур и Хатхыла.

Многочисленные овоо в горах, вероятно, являются давними шаманскими алтарями, на которых совершались кровавые жертвоприношения.

В настоящее время достаточно часто встречаются деревья турге, на которых шаманы подвешивают лоскуты или конскую шерсть, желая таким способом снискать защиту добрых духов для своих верующих.

Однажды я был свидетелем прорицаний, имеющих целью изучение причины массовой гибели овец у одного богатого монгола. Шаман, наряженный перьями и шкурками разных зверей и пресмыкающихся (онгоны), сидел у костра и, ударяя в бубен, тянул какую-то удивительную мелодию, переходящую в вой. В какое-то мгновение он отбросил бубен и начал бегать вприпрыжку по юрте. Заглядывал под находящиеся в юрте предметы, наконец, остановился посреди юрты и начал рвать волосы на голове и царапать лицо ногтями. Выглядел он при этом страшно: облитый кровью, с безумным взглядом. Всхлипывания, похожие на детский плач, вырывались из его груди. Затем он бросился на землю, лихорадочно вздрагивая мышцами. Внезапно вскочил он с ужасным криком и, схватив нож, выбежал на подворье. Там, набросившись на барана, он распорол ему одним движением брюхо и, несмотря на сопротивление несчастного существа, вырвал у него сердце. По колебаниям этого сердца должен был предсказатель сделать вывод о причине болезни и найти действенное средство. К сожалению, спустя несколько часов я уже опять был в дороге и не узнал о результате этих хлопот.

Во время нахождения в Улясутае, я познакомился с тибетским придворным врачом святейшего хутухты Богдо-хана в Да-хурэ, который в настоящий момент пребывал при дворе Джалханцы-гегена. Это был специалист в области желудочных заболеваний. Желая проверить его врачебные познания, направились мы к нему с коллегой, который вследствие огнестрельного ранения страдал болезнью мочевого пузыря. Для усложнения диагноза он жаловался врачу на грудь и голову, однако тибетец после изучения пульса и артериального давления за ушами больного, определил характер недомогания с очень высокой точностью. Затем он пространно объяснял нам научную сторону лечения тибетских школ и демонстрировал умение владения своими мышцами. Для проверки он употребил из нескольких тарелок зёрна бобов, пшеницы, проса и гвоздей разной величины, после чего выделял из желудка требуемые продукт (предварительно тибетец подвергся обстоятельной проверке). Это не было мистификацией, потому что сопровождающий нас хорунжий делал фотографические снимки.

Тибетскими лекарствами являются порошки из высушенных и измельчённых растений, собираемых в горах, недоступных ущельях и песчаных дюнах.

Наиболее ценным и наиболее известным лекарством является корень женьшеня, отвар из которого обладает просто чудесными свойствами.

Китайцы пожилого возраста, счастливые обладатели молодых жён, покупают женьшень как омолаживающее средство, платя за корень колоссальные суммы.

В дальнейшей дороге, проезжая долиной реки Тэр-хет, вскоре добрались мы до степи, наполненной движущимися песками. Перебравшись вплавь через речку Ханын-гол, мы оказались в Дзун-модо, где были вынуждены оставить табун наших измученных коней на попечении двоих солдат.

Дорога вилась среди гор и лесов. По берегам быстрых водных потоков, текущих в Хайртузам или Орхон, стояли юрты и паслись стада коней и коров, и изредка только — сарлыков.

Монголы в этих краях зажиточны, потому что занимаются вывозом овечьей и верблюжьей шерсти в Калган и Тенсин. В горах или ручьях добывают они золото и дорогие камни, главным образом, аметисты.

В дороге присоединился к нам старый лама, направляющийся в Дзаин-Шаби; я быстро с ним подружился.

— Смотри, — сказал старец, — эта земля, по которой мы сейчас едем, эти степи и горы, взирали много лет назад на доблестные отряды самого величайшего владыки мира — Чингис-хана. Видишь здесь у Орхона эти чёрные стены? Здесь стояла в древности столица Монгольского государства — Каракорум. Здесь на развалинах прежней столицы Уйгуров могущественный сын Чингис-хана построил прекрасную резиденцию, здесь владыки завоёванных земель били челом перед монгольскими ханами, присягая на верность. Здесь умерла мать могущественного Хорезм-шаха Ала-эд-дина Мохаммеда, здесь закончил свою жизнь излучающий славу основатель города, любимейший сын Великого Монгола, Оготай (Угедей), здесь после смерти хана Гуйюка, могущественный покоритель Запада, Бату-хан, посадил на трон внука Чингиса — хана Мангу (Мунгке), брат которого, Хубилай, основал вновь на востоке столицу Хан-балык (Пекин).

По этим, теперь заросшим, камням проходили, как сновидения, пленники разных народов. На этих холмах стояли лагерем самые прославленные монгольские воины, которые своим мечом завоёвывали необъятные пространства. Теперь европейцы ищут могилу Чингиса, но не найдёт её никто, так как пространство между Хэнтэем и Хангаем, где он похоронен, очень велико.

— Взгляни на этот монастырь, — сказал лама на следующий день, когда мы, повернув от Каракорума, ехали на север, то есть к Эрдэни-Дзу. — Героический Абатай-хан привёз это святилище из Тибета почти четыреста лет назад. То есть это самый старый монастырь «жёлтой веры» в Монголии. Проехав такой кусок монгольской земли, увидел ты, наверное, немало развалин городов и монастырей. Нам, ламаистам, вера запрещает раскапывать эти руины, но нередко находят здесь китайцы разные вещи, которые они потом продают за большие деньги. И всё же это реликвии минувшего прошлого диких, как вы их называете, монголов.

С удивлением смотрел я на изборождённое морщинами и обожжённое степными вихрями лицо ламы, глаза которого покрылись тенью грусти и раздумья. Не предполагал я, что этот скромный, на первый взгляд, духовный, так хорошо знает историю Монголии. Немного погодя лама продолжил:

— Знаешь ли ты, каким образом европейцы грабят наши старые летописи? Подкупают молодых лам, жаждущих богатства, а те похищают разные ценные вещи из монастырских библиотек, не зная, что продают душу своей страны. Прежде такого не бывало.

Я знал многих монгольских патриотов, в их числе — сайта Улясутая, князя Чултун-Бейле (расстрелянного на основании фальшивого доноса Доможирова есаулом Безродных), но первый раз разговаривал я с человеком, так горячо любящим традиции своей страны.