Сабина нашла Милли новую работу спустя две недели после ее побега из дома Вачани. Биней успокаивал Милли, говоря, что бывшие работодатели ни за что не смогут их найти, ведь про него никто ничего не знал – ни кто он такой, ни где работает, ни где живет, да и какова была его роль в побеге. Они поженились через неделю после того, как Милли устроилась на новое место работы на шоссе Маунт Мэри, которое находилось в десяти минутах ходьбы от ее нового дома – джопри, располагавшихся между фешенебельным оте лем Тадж Лэндз Энд и набережной района Бандра. Милли нужно было работать в семиэтажном здании под названием Си Крест, и не предполагалось, что она будет там ночевать. Каждый день Милли рано вставала, где-то в шесть утра, и уходила готовить завтрак семье из четырех человек – мужу с женой и их детям. Хозяин уходил на работу в семь тридцать и забирал детей с собой, чтобы по дороге в офис отвезти их в школу. Еще час Милли занималась уборкой, чисткой или глажкой; нередко у нее было сразу несколько поручений. К восьми тридцати она обычно заканчивала свою работу. Биней, который работал по вечерам на Пали Хилл, в ресторане, еще спал, когда она возвращалась с работы.

Безусловно, она думала о своем доме в деревне, но никогда при разговоре не называла его гхар, только гаон; джопри в Бандре теперь стали ее единственным домом. Трущобы пересекали три узкие дороги; чтобы описать их ширину, достаточно было представить человека среднего роста, лежащего на них поперек. Милли ничего даже не приходилось себе представлять: она неоднократно видела пьяных мужчин, которые так лежали и перегораживали собой путь.

Дома – скорее комнаты для каждой семьи – располагались вдоль этих дорог и были плотно прижаты друг к другу. Размеры этих комнат были самыми разными, точно так же как и количество проживающих в них людей – в некоторых комнатах жило по двенадцать человек. Стены были сделаны из кирпича, и большинство из них покрыты краской: у кого-то стены были ярко-синие, у кого-то розовые или зеленые, у некоторых просто побелены. Такая плотность застройки – комнаты были не только по бокам, но еще и примыкали друг к другу сзади – привела к тому, что ко входу вели еще более узкие дорожки, по которым невозможно было пройти сразу двоим. В сезон муссонов эти паутино образные тропинки полностью затапливало водой.

Неудивительно, что это происходило. С западной стороны трущобы почти вплотную граничили с морем. Единственное, что разделяло их, это узкая дорога из камней, глины и кирпичей, которая уже растрескивалась от времени и разваливалась на части, но люди все еще продолжали по ней ходить. Один из ее отрезков был постоянно затоплен. Тут же, с другой стороны, уже шли задние части трущобных построек. Во время отлива, дорожка возвышалась над водой где-то на четыре-пять футов, а во время приливов ее высота сокращалось вдвое. За три месяца муссонов дорога, которая также выполняла функцию дамбы, полностью уходила под воду и те дома, что находились с ней рядом, постоянно затапливало. Когда дожди лили слишком сильно, все комнаты в трущобах были как минимум подтоплены, и полиция с пожарными эвакуировала жителей. Дом Милли и Бинея был с восточной стороны, рядом с городской набережной, поэтому их не особо беспокоили ежегодные наводнения, но если дожди были сильными, то тогда уже и им приходилось несладко.

Сбоку от каждой дорожки были сделаны стоки, по одному или по два, и в них выливали различные отбросы или выбрасывали бытовые отходы. Во время муссонов стоки заполнялись до краев водой и превращали дороги в грязное месиво из сточных вод. Получившаяся жидкость молочного цвета, в которой плавали небольшие островки отходов, напоминала густую кровь, бегущую по венам неизвестного животного. Вода прибывала, и эти потоки грязи заливали пол даже в тех жилищах, которые находились уровнем выше. Такое положение дел не устраивало жителей, и они проявили природную находчивость, похожую на ту, что подсказывает им добавлять специи к блюду. Кто-то додумался оградить себя от воды мешками с цементом, разложив у входной двери. Основная мысль была не в том, чтобы цемент, как губка, впитывал влагу и не давал ей вытекать, высушивая пространство, а в том, чтобы вода не проникла внутрь комнат через щели в двери. Мешков с цементом было недостаточно, чтобы впитать весь объем воды, что скапливалась на дорогах во время муссонных дождей. Они хорошо и быстро впитывали влагу и лежали на протяжении всего сезона ливней и даже иногда оставались лежать так круглый год, словно дельфины, греющие свои серые спины на солнце. Через три-четыре месяца после окончания сезона муссонов мешки затвердевали и превращались в огромные валуны. Мешков было так много, что, лежа на земле в ряд, они образовывали будто нитку бус, не законченных любителем рукоделия, которые навсегда остались валяться где-нибудь внутри шкатулки. Некоторые считали, что песок бы лучше подошел для этих целей, и советовали всем использовать его вместо цемента. Но они, видимо, не понимали, что песок хоть и намокает, но не удерживает влагу.

Туалеты были общими. Всего было девять кабинок, которые стояли поодаль друг от друга: пять мужских и четыре женских. Предназначены они были где-то для тысячи двухсот человек и находились в северной части трущоб, граничащей с черными прибрежными камнями. Женские туалеты были построены из кирпича и закрывались на ржавые металлические двери, которые нужно было привязывать веревкой к скрученному в кольцо железному гвоздю, прибитому к стене. Для изготовления крыши самым привычным материалом в трущобах были не кирпичи или бетон, а нечто из досок, стеблей бамбука, пластика и проволоки. Черные листы пластика делали крышу водонепроницаемой. Ни в одной кабинке не было ни окна, ни вентиляции – только дырка в стене размером с почтовую открытку. Так как к ним не было проведено электричество, эти дырки служили днем источником света, однако это не сильно помогало, и некоторые женщины шутили, что в такой темноте и не поймешь, что перед тобой: притаившаяся крыса или не спущенное дерьмо. Последний вариант был крайне характерным, поскольку туалеты (собственно, как и все трущобы) не были подсоединены к водопроводу. В ход шли кружки, канистры или бутылки с водой, которые большинство приносило с собой не для того, чтобы смыть испражнения, а чтобы помыться.

В джопри не было водопровода, и его жители частенько полушутя говорили, что ценят воду больше золота: сосед Милли и Бинея заявлял, что самым большим достижением его сына должен стать дом с круглосуточным доступом к воде. «Водопровод важнее бриллиантов», – говорил он. В его желании была своя логика. В каждом доме была целая орда контейнеров различных размеров и форм: банки, ведра, бочки, канистры, кувшины, пустые пластиковые бутылки различного литража, – все они занимали значительную площадь в и без того тесных комнатах. Оставлять воду на улице было опасно – кража воды не была редкостью. В разных частях города муниципалитет по фиксированным часам открывал специальные краны с чистой водой. Жителям трущоб приходилось стоять в очереди, чтобы набрать себе воды и отнести домой. Если кто-то не успевал прийти в это время, то у него не было воды все последующие двадцать четыре часа. Очередь к одному из кранов была очень длинной, и в ней царили напряжение и злоба: это был единственный кран, который близко располагался к трущобам. Воду подавали только в строго определенные часы, поэтому крайне важно было находиться в этом месте вовремя и занять хорошее место в очереди, иначе могло получиться так, что кран закроют до того, как ты до него дойдешь. В результате, количество контейнеров строго контролировалось, причем не со стороны властей, а самими жителями.

Милли всегда была ответственной за воду – еще в деревне, будучи ребенком, она бегала за ней. Вот и в Бандре это стало ее обязанностью не потому, что это была женская или детская работа, а из-за того, что по вечерам она была свободна, в то время как Биней, наоборот, работал в эти часы в ресторане. Милли работала уже в двух местах, оба были неподалеку. Вторая работа начиналась с девяти утра до полудня, что было очень удобно, так как оставшееся время Милли была свободна.

Вода им доставалась бесплатно, а вот электричество нет, и вовсе не потому, что им регулярно приходили счета за электроэнергию. Дело в том, что в трущобах электричество было проведено незаконно – оно существовало только благодаря подсоединению к линиям электропередач. Все жители скидывались на то, чтобы глава трущоб ежемесячно платил человеку, который подключал их к общей линии. В случае джопри, где жила Милли, мужчина, ворующий электричество, еще и владел несколькими комнатами, которые он сдавал в аренду. Милли и Биней платили за свое жилье по три тысячи рупий в месяц и дополнительно за кабельное телевидение и электричество.

Помимо телевизора, который стоял на деревянном сундуке, в их комнате десять на четырнадцать футов были кровать, вереница контейнеров для воды, печь на одну конфорку, работающая от газового баллона, и дешевый металлический альмирах, закрывающийся на ключ. Из посуды у них было две тарелки, кастрюля и тава, которую хранили на полу рядом с печью. Для удобства в процессе готовки Милли сидела на чаупай. Также они прибили друг напротив друга два гвоздя и привязали к ним веревку, чтобы сушить на ней вещи. Под потолком висела лампочка без абажура. К стене рядом с телевизором было прикреплено заламинированное изображение Христа: над его головой виднелся нимб с расходящимися в разные стороны лучами, он сам был в белом облачении, которое расходилось на груди, обнажая его священное красное сердце, а пряди каштановых волос спадали на плечи. Он чем-то напоминал Салман Хана. Милли купила этот портрет рядом с церковью Святой Марии у одного из продавцов, который торговал не только свечами в форме ладоней, ног и рук, которые выглядели как залитые воском ампутированные конечности, но и другими религиозными предметами: книгами с молитвами, постерами, картинками, спичками, ладаном, обычными свечами, маслом и святой водой.

Спустя время Милли и Биней приобрели и другую домашнюю утварь: настольный вентилятор, вторую кровать из дерева и кокосового волокна, которую вертикально прислонили к стене и опускали только перед сном, две глубокие металлические тарелки, две больших банки – одну для риса, другую для дала. Вопрос приобретения той или иной вещи рассматривался с трех сторон: хватало ли для новой вещи места в комнате, хватало ли им на нее денег и нужна ли она вообще; последний аспект практически всегда проигрывал.