Главной причиной разрыва между Гитлером и Сталиным стала невозможность договориться о долговременном разделе Центрально-Восточной Европы между Германией и Россией, так как устремления обеих держав были империалистическими как никогда. И дело было не в идеологических различиях между двумя самыми радикальными формами тоталитаризма. Поэтому претензии немецкого диктатора на то, что он возглавляет крестовый поход против коммунизма, никого не убедили. Жестокое обращение захватчиков с населением на оккупированных территориях Советского Союза исключало какую-либо возможность взаимодействия с антикоммунистически и антирусски настроенными украинцами и белорусами. Лаже литовцы, латыши и эстонцы, надеявшиеся на свое освобождение благодаря вторжению немцев и пытавшиеся формировать временные национальные правительства, были абсолютно разочарованы. Над ними была поставлена администрация так называемой Ostland, которая обращалась с ними настолько жестоко, пытаясь мобилизовать все их ресурсы в интересах оккупантов, что было организовано активное и пассивное подпольное сопротивление и созданы тайные комитеты, боровшиеся за освобождение.

Как и везде, это сопротивление стимулировала твердая вера в то, что Гитлер не может выиграть войну, так как его надежды на победу над Советским Союзом в еще одной «молниеносной войне» рухнули и так как в том же решающем 1941 г. США присоединились к союзникам. Даже еще до официального вступления в войну после Пёрл-Харбора Америка сотрудничала при подготовке «лучшего будущего для мира… после окончательного разгрома нацистской тирании», как было заявлено в Атлантической хартии, которую президент Рузвельт вместе с британским премьер-министром Уинстоном Черчиллем подписал 14 августа 1941 г.

Для народов Центрально-Восточной Европы, которые все к этому времени были порабощены нацистами, эта совместная декларация была призывом, аналогичным программе построения мира Вильсона после Первой мировой войны. Менее конкретная, чем Четырнадцать пунктов, Атлантическая хартия, однако, включала торжественное обещание, что «суверенные права и самоуправление» будут «возвращены тем, кто был насильно их лишен». В полном согласии с этим обещанием правительства в изгнании тех союзных государств, которые Германия лишила суверенных прав и самоуправления, были приняты в Вашингтоне для подписания 1 января 1942 г. Деклараций Объединенных Наций, которые подтверждали принципы Атлантической хартии. Правительства в изгнании союзных государств Центрально-Восточной Европы в это время делали свой конструктивный вклад в общую программу построения мира путем подготовки федеративной системы. Она была основана на плане конфедерации, объявленном уже 11 ноября 1940 г. правительствами Польши и Чехословакии (последнее было реорганизовано в Лондоне, и Эдвард Бенеш снова занял пост президента), и на аналогичном греко-югославском договоре от 15 января 1942 г. Тесное сотрудничество обеих групп в федеральной системе, открытой и для других государств Центрально-Восточной Европы, было включено в тот проект послевоенной Организации Объединенных Наций.

Советское правительство тоже подписало Декларацию Объединенных Наций и тем самым косвенно примкнуло к Атлантической хартии, включая ее первую статью, в которой подписавшиеся стороны обещали «не стремиться к расширению, территориальному или иному». Но, согласно советскому толкованию, это обязательство не относилось к такому «расширению», которое Советский Союз уже получил до составления Атлантической хартии в годы сотрудничества с нацистской Германией. Притязания на Восточную Польшу, три Прибалтийские республики и части Финляндии и Румынии поэтому оставались. Более того, советское правительство было явно против любой федерации или конфедерации западных соседей Советского Союза и практически заставило правительство Чехословакии прекратить свои переговоры с правительством Польши по этому вопросу. Более чем правительства Греции и Югославии в изгнании, правительство Польши считалось недостаточно «дружеским» по отношению к России, потому что оно не было готово уступить ее территориальным притязаниям.

Но так как Великобритания и особенно Соединенные Штаты тоже все еще колебались в признании этих притязаний, нужно было найти другой предлог для официального разрыва отношений с этим правительством. Этот первый удар России по единству союзников, нанесенный 25 апреля 1945 г., был мотивирован тем, что польское правительство потребовало провести расследование Международного Красного Креста убийства тысяч польских офицеров, взятых в плен русскими в 1939 г., исчезновение которых советское правительство не могло объяснить на протяжении уже почти двух лет и тела которых были обнаружены в массовом захоронении в лесу под Смоленском. СССР счел само требование беспристрастного расследования «вероломным ударом Советскому Союзу», давлением, оказываемым «на пару с Гитлером», с целью «вырвать территориальные уступки» у советских республик.

После разрыва отношений с законным правительством Польши, которое 6 июля того же 1943 г. лишилось в авиакатастрофе премьер-министра и главнокомандующего генерала Сикорского, Советская Россия открыто противопоставила этому правительству небольшую группу польских коммунистов, которые продолжали работать в Москве как Союз польских патриотов. Был установлен контакт с некоторыми коммунистами на оккупированной территории Польши, чтобы разделить в этой стране, как и в Югославии, движение Сопротивления. В случае Польши было особенно очевидно, что, когда Красная армия в своем победоносном наступлении после Сталинграда достигнет территории этого союзного государства, освободители вместо восстановления суверенитета и самоуправления просто сменят оккупацию с немецкой на русскую, сделают невозможным возвращение национального правительства и навяжут населению власть коммунистов.

Две другие великие державы – Великобритания и Америка не были в неведении об этой опасности, являвшейся вызовом принципам Атлантической хартии. Но их непосредственной целью была, разумеется, победа в войне – поистине мировом конфликте, в котором судьба Польши (изначальный вопрос) давно уже перестала иметь решающее значение. А продолжение сотрудничества с Россией было жизненно важным. Более того, западные демократии пребывали в двойном заблуждении. Они вовремя не поняли, что политика России в отношении Польши была лишь частью общей модели, которая будет применена ко всем странам Центрально-Восточной Европы независимо от того, являются они союзниками или нет. А что касается Польши, то они полагали, что Советский Союз можно умиротворить уступками и сохранить независимость даже этой страны, если признать его требования территориальных изменений. Эти изменения не казались неразумными западным политикам, которые имели поверхностное представление о проблемах Польши, так как Россия теперь претендовала не на границу Риббентропа от 1939 г., а на границу Керзона от 1920 г., которая была чуть больше в пользу Польши и которую ложно истолковали как решение, принятое союзниками на Парижской конференции в отношении восточной границы Польши. Поэтому, хотя англосаксонские державы, и особенно Соединенные Штаты, хотели отложить решение всех проблем с границами до окончания войны, Сталин на Тегеранской конференции в конце ноября 1943 г. убедил Рузвельта и Черчилля в том, что о польско-советской границе нужно договариваться немедленно ввиду скорого вступления Красной армии на спорную территорию, о которой идет речь. Он получил тайное согласие двух других лидеров-союзников на границу по линии Керзона.

Фактически, когда в своем стремительном наступлении русские заняли восточную половину довоенной Польши, какой она была в 1939 г., они быстро ликвидировали силы национальной польской армии, которые вышли из подполья и сотрудничали в борьбе с немцами. Затем они стали обращаться с этой территорией как с неотъемлемой частью Советского Союза. Западные союзники теперь убедили преемника Сикорского на посту премьер-министра Польши Станислава Миколайчика поехать в Москву. Черчилль оказывал на него особенно сильное давление, чтобы тот принял требования России, которые, однако, были вовсе не только территориальными. После пересечения линии Керзона русские преобразовали Союз польских патриотов в Польский комитет национального освобождения, который вместе с так называемым Национальным советом под председательством коммунистического агента Болеслава Берута был учрежден в Люблине – первом крупном освобожденном городе на территории, которую Советский Союз признал польской. Там 22 июля 1944 г. эти русские марионетки издали манифест о взятии власти в стране в свои руки. Поэтому и с представителями этого комитета, а не только с русскими Миколайчику пришлось по приезде в Москву вести переговоры несколько дней спустя, в ходе которых было выдвинуто требование создания нового правительства Польши с большим участием коммунистов.

В таких условиях не были учтены заслуги поляков в Варшавском восстании (с 1 августа по 2 октября). Когда в октябре после варшавской трагедии Миколайчик вернулся в Москву, давление на него стало таким сильным, что он был готов уступить. Однако ему не удалось уговорить президента и большинство в правительстве в эмиграции, и он ушел в отставку с поста премьер-министра, а 29 ноября на этом посту его сменил бывший руководитель подполья социалист Томаш Арцишевский. И в то время как Советский Союз 1 января 1945 г. признал Люблинский комитет Временным правительством Польши, которое вскоре было учреждено в Варшаве, Великобритания и Соединенные Штаты перестали поддерживать законные власти Польши в эмиграции, хотя официально они все еще признавали их.

Однако тем временем стало очевидно, что русские хотят контролировать не только Польшу. Отложив свое дальнейшее наступление на фронте в Польше, они еще быстрее стали наступать в направлении стран Дунайского бассейна и Балканского полуострова – регион, против вторжения в который западных союзников, тщетно надеявшихся получить некоторую долю влияния в Центрально-Восточной Европе вместе с русскими, они всегда выступали. Сначала Красная армия завоевала Румынию, которая сдалась 23 августа, а два дня спустя объявила войну Германии после свержения режима Антонеску королем Михаем. Болгария хотела сдаться западным союзникам, но 5 сентября Советский Союз объявил войну этой стране, которая избежала разрыва отношений с ним в свое время, и путем такого фиктивного конфликта завоевал Болгарию и навязал ей условия капитуляции после вступления той в состояние войны, продлившееся всего четыре дня.

За Румынией и Болгарией немедленно последовало наступление русских в Югославию, Венгрию и Закарпатскую Украину (последняя была частью довоенной Чехословакии). В первой из этих стран контроль русских было особенно просто установить, так как соглашение Тито с Шубашичем, заключенное в августе, уже открыло дорогу коммунистическому лидеру, который практически игнорировал короля и помог русским войти в Белград в середине сентября. Решение короля Петра II, принятое в последний момент в конце 1944 г., уволить премьер-министра Шубашича было просто оставлено без внимания. В Венгрии регент адмирал Хорти, который 15 октября пытался спасти страну путем капитуляции перед союзниками, был свергнут приверженцами альянса с нацистами. Но прежде чем Будапешт был в конце концов взят русскими в феврале 1945 г., новое правительство, созданное под эгидой СССР в Дебрецене, приняло условия перемирия Советского Союза 29 января и объявило войну Германии. Последней из стран Центрально-Восточной Европы от немцев была полностью освобождена Чехословакия. Но хотя Советский Союз в 1943 г. в договоре с правительством Чехословакии в эмиграции обещал восстановить границы страны, существовавшие до Мюнхенского договора, было решено аннексировать Закарпатье.

Такова была ситуация в Центрально-Восточной Европе, когда 4-11 февраля 1945 г. в Ялте (Крым) состоялась еще одна конференция «Большой тройки», которая оказалась настоящей мирной конференцией после Второй мировой войны, исход которой к этому времени был уже практически предрешен, по крайней мере в Европе. За несколько недель до Ялтинской конференции последнее отчаянное контрнаступление немцев на Западе создало обманчивое впечатление, что их способность к сопротивлению еще значительна. Неверная военная информация о ситуации на Дальнем Востоке привела к убежденности в том, что для поражения Японии в войне, которая может продлиться еще долгое время, крайне необходимо сотрудничество с Россией. Это было главной причиной того, почему Черчилль и Рузвельт сочли необходимым сделать еще ряд уступок Сталину. Сталин тоже делал уступки, но был непреклонен в отношении основных вопросов в Центрально-Восточной Европе и тайных решений, касавшихся Китая.

Одной из уступок Сталина было обещание всестороннего сотрудничества в создании Организации Объединенных Наций. Он также согласился с ограничением числа голосов Советских Республик на ее Ассамблее тремя голосами вместо шестнадцати. В добавление к СССР как единому целому на конференции в Сан-Франциско было обещано и реально дано право голоса Белоруссии (БССР) и Украине (УССР). Выбор этих двух республик был тесно связан с привилегией самостоятельности в решении вопросов внешней политики и обороны, гарантированной им в соответствии с поправкой к Советской конституции от 2 февраля 1944 г., которая сделала возможной такую уступку отдельным республикам Союза под общим руководством центральной власти. В обоих случаях Украина и Белоруссия были так выделены, потому что особенно пострадали от нацистской оккупации и внесли особый вклад в исход войны. Эти аргументы были полностью оправданны. После Российской (РСФСР) они были самыми многонаселенными и (за исключением Казахстана – КазССР) большими советскими республиками. С культурной точки зрения они были выше развиты, чем любая из других советских республик, за исключением трех Прибалтийских, аннексия которых после изгнания из них немцев была негласно признана в мирном урегулировании. Но привилегии, данные на самом деле не белорусскому и украинскому народам, а навязанным им коммунистическим лидерам, могли, в свою очередь, служить аргументом в пользу того, что включение в состав Советского Союза совместимо с высокой степенью самоуправления, чтобы оправдать дальнейшие аннексии в Центрально-Восточной Европе.

Фактически во всех странах этого региона распространился страх того, что следующим шагом будет их принудительное включение в Советский Союз, до бесконечности увеличивающее число советских республик. То, что притязания России (СССР) ни в конце войны, ни в последующие годы не пошли дальше того, что она уже получила, было встречено с некоторым облегчением и упростило принятие решений Ялты даже в их российской интерпретации.

Легче всего было принять и даже приветствовать, несмотря на первоначальные сомнения со стороны президента Рузвельта, было ту часть ялтинских решений, которая была озаглавлена как Декларация об освобожденной Европе. Но, цитируя Атлантическую хартию, «Большая тройка» объявила, что в любой стране, «где, по их мнению, того требуют условия», они будут «совместно помогать» ее народу устанавливать внутри ее мир, формировать «переходные правительственные власти, широко представляющие все демократические силы» и проводить свободные выборы. Такое вмешательство во внутренние проблемы любого государства, даже союзника, поставленного на тот же уровень, что и «бывшие сателлиты оси», было оставлено на усмотрение трех подписавших Ялтинский договор сторон, включая, разумеется, тоталитарный Советский Союз, который таким образом получил право определять, каковы «демократические силы» в освобожденных странах. И хотя планируемые вмешательства должны были быть «совместной ответственностью» трех держав, легко было предвидеть, что на практике все будет зависеть от того, какая из них освободила своими войсками данную страну.

В противоположность Западной Европе, освобожденной англосаксонскими державами, почти вся Центрально-Восточная Европа была занята Красной армией и поэтому была во власти Советского Союза без каких-либо гарантий для западных союзников, что с ними действительно будут советоваться и им будет позволено оказывать их долю обещанной «помощи». Эта опасность стала очевидной уже в Ялте в двух конкретных случаях, которые казались особенно неотложными, когда внутренние проблемы союзных государств, вообще не представленных на конференции, были решены «Большой тройкой» именно так, как хотел Советский Союз, который контролировал оба этих государства.

Случай Польши подробно обсуждался, но вопрос о ее восточной границе, поднятый первым, был далеко не внутренней проблемой. Это был спор между Польшей и Советским Союзом, который в отсутствие Польши был решен в пользу Советского Союза – принимающей стороны конференции. Президент Рузвельт хотел спасти по крайней мере город Львов и нефтяные месторождения в этом районе для Польши. Его апелляция к щедрости Сталина была тщетна. Линия Керзона в интерпретации русских была установлена как восточная граница Польши сразу же, в то время как «значительная» компенсация, которую должна была получить еще раз разделенная страна от Германии, осталась неопределенной и должна была «ожидать решения мирной конференции».

Более сложным и поэтому подверженным противоречивым толкованиям было решение в отношении правительства Польши. Ее президент и законное правительство – союзник во время войны, все еще признаваемый всеми державами, за исключением России (СССР), даже не упоминались. «Временное правительство, в настоящее время функционирующее в Польше», то есть бывший Люблинский комитет, поддерживаемый Советским Союзом, должен был быть «реорганизован на широкой демократической основе». На самом деле это не было формирование совершенного нового правительства, как того хотели англосаксонские державы, а просто расширение контролируемой коммунистами группы без какого-либо указания на то, сколько «демократических лидеров из самой Польши и из-за рубежа» должно быть в нее включено. Их выбор был предоставлен не польскому народу, а комиссии, состоявшей из господина Молотова и послов США и Великобритании в Советском Союзе, которые должны были «консультировать» в Москве некоторых выбранных ими польских лидеров, но опять негласно исключая законные власти республики. «Реорганизованное» временное правительство дало обещание провести «свободные и неограниченные выборы», однако без указания фиксированной даты или гарантий контроля, и вскоре после формирования оно было признано Америкой и Великобританией, не ставшими ждать результатов выборов.

Не «восстановив», а уничтожив таким образом суверенные права союзной Польши, Ялтинская конференция без долгих обсуждений сделала практически то же самое с Югославией. Она начала с «рекомендаций маршалу Тито и доктору Шубашичу» без каких-либо ссылок на короля и правительство в эмиграции сформировать новое правительство, основанное на их договоре. И в этом случае была выдвинута идея расширить контролируемые коммунистами органы власти (в Югославии это Антифашистское вече национального освобождения), включив в него членов последнего парламента. Было добавлено, что законодательные акты этого веча должны быть ратифицированы Исполнительным вечем, но как и когда должны были проходить выборы этого веча, осталось нерешенным.

В Югославии Тито был уже так силен, что король Петр II передал свою власть регентству, предвидя упразднение монархии коммунистом-диктатором, власть которого – а Шубашич был лишь номинальным главой – была к этому времени признана повсеместно и даже представлена на конференции в Сан-Франциско. Но на этой конференции, начавшейся 23 апреля и вскоре после безоговорочной капитуляции Германии 7 мая создавшей Организацию Объединенных Наций, Польша – первое государство, оказавшее сопротивление Гитлеру и поэтому ставшее центром, вокруг которого постепенно образовалась ООН, – вообще не была на ней представлена. Ялтинское соглашение, отвергнутое правительством Польши в изгнании, просто не сработало с самого начала.

До смерти президента Рузвельта 12 апреля стало уже очевидно, к его разочарованию, что Советский Союз иным образом трактует ялтинский «компромисс», как сам президент назвал этот договор в своем докладе конгрессу. Он не дожил до объявления Молотова, прозвучавшего в самом начале конференции в Сан-Франциско, о том, что польские руководители подполья, приглашенные на переговоры о формировании нового правительства, были арестованы русскими и отвезены в Москву не для консультаций, а на судебное разбирательство. Несмотря на негодование, вызванное сначала этим заявлением, Гарри Хопкинс месяц спустя был послан к Сталину, и русский список польских демократических деятелей, который был вынесен на слушания комиссии Молотова, был утвержден Америкой и Великобританией; добавлен был лишь господин Миколайчик, который вопреки отношению правительства в изгнании принял приглашение комиссии. Во время суда над шестнадцатью руководителями польского подполья, которые получили тюремные сроки в награду за организованное ими сопротивление нацистам, шестнадцать членов Временного правительства, созданного и финансируемого Советами, согласились на участие пяти поляков-демократов в Правительстве национального единства. Один из них отказался, а Миколайчик стал вторым вице-премьером. 5 июля 1945 г. Америка и Великобритания согласились с этим решением и перестали признавать законное правительство Польши.

Четыре недели спустя на Потсдамской конференции «Большой тройки» было объявлено, что это правительство больше не существует. После заслушивания представителей власти, установленной в Варшаве, было решено, что восточная часть Германии до линии Одер-Нейсе не будет частью советской зоны оккупации, а будет находиться «под управлением Польского государства». Так как одновременно было санкционировано перемещение немецкого населения этих территорий на запад, это решение можно было истолковать только как разграничение территориальной компенсации Польши на севере и западе, обещанной в Ялте. Однако опять была сделана оговорка, что новая германо-польская граница будет окончательно установлена при мирном урегулировании. В то время как аннексия Россией части Восточной Пруссии вместе с Кёнигсбергом была сразу же одобрена другими великими державами.

Потребовалось много времени, прежде чем Запад понял, что новая Польша, гораздо меньшая, чем до войны, несмотря на бывшие немецкие территории, полученные ею по решению Потсдамской конференции, вместе почти со всеми другими странами Центрально-Восточной Европы осталась за разделительной линией, которую сам господин Черчилль, отчасти ответственный за такое решение, назвал «железным занавесом», хотя увидеть, что происходит за этой линией, было очень легко.

Последними совместными действиями западных держав и СССР была кропотливая разработка мирных договоров с сателлитами Гитлера – все они, за исключением Италии, находились в Центрально-Восточной Европе, – которая завершилась между 25 апреля и 15 октября на еще одной Парижской мирной конференции, очень отличавшейся от конференции 1919 г. На этот раз самый важный мирный договор – опять с Германией – был отложен на неопределенное время, как и мирный договор с Японией ввиду явной невозможности договориться с СССР относительно будущего главных врагов в войне. Также отложено было заключение мира с Австрией, которой во время войны было обещано, что с ней будут обращаться как с освобожденной жертвой первой агрессии Гитлера, и которая после победы осталась, как и Германия, разделенной на четыре зоны оккупации; при этом раздел Вены был еще более сложным, чем Берлина, так как русские хотели удержать и эту страну, действительно тесно связанную с Центрально-Восточной Европой, под своим контролем даже после подписания в конечном счете договора с новым австрийским правительством, которому по-настоящему свободные выборы придали поистине демократический характер.

Среди оставшихся договоров – единственных, которые в таких условиях могли быть подписаны в Париже 10 февраля 1947 г., – договор с Италией сильно сократил территорию этого государства, понесшего поражение во Второй мировой войне, в пользу Югославии, которой пришлось уступить большинству требований Италии после их общей победы в Первой мировой войне. Теперь не только Фиуме (Риека) – тогдашний главный предмет споров, но и весь полуостров Истрия, Зара (Задар) в Далмации на юге и большая часть Венеции-Джулии (провинция Гориция) на севере были переданы Югославии Тито. Этот шаг получил большую поддержку Советского Союза. Преимущественно итальянский город Триест, на который тоже претендовала Югославия, стал «свободной территорией». Однако организовать это оказалось труднее, чем после Первой мировой войны вольный город Данциг.

За исключением итало-югославской границы, территориальное урегулирование в Дунайском и Балканском регионах в большой степени было возвратом к границам, установленным в 1919–1920 гг. по мирным договорам и подвергавшимся сильной критике. И снова Венгрия потеряла то, что Гитлер возвратил ей в 1939–1940 гг. за счет Чехословакии и Румынии. Но Чехословакия не получила обратно Закарпатье, которое она официально уступила Советскому Союзу 29 июня 1945 г., а Румыния вернула себе всю Трансильванию, но не территории, отошедшие Советскому Союзу и Болгарии. Договор с Финляндией был даже еще жестче, чем в 1940 г. Теперь она также отдала Советскому Союзу свой доступ к Северному Ледовитому океану в Петсамо. Ей пришлось заплатить своему могущественному соседу ту же самую огромную сумму репараций – 300 миллионов долларов, – которая была стребована с Румынии и Венгрии.

Договор с Финляндией не обещал ей вывод оккупационных войск, потому что эта страна после заключения перемирия с Советским Союзом 19 сентября 1944 г. не была оккупирована Красной армией. И несмотря на экономические положения договора, которые делали Финляндию сильно зависимой от России, ей пришлось пережить гораздо меньше политического вмешательства, чем любой другой стране Центрально-Восточной Европы, и было позволено снова радоваться демократической форме правления, однако придерживаясь при этом очень осторожной линии поведения в области отношений с другими странами. Такое уважение суверенитета и самоуправления Финляндии по сравнению с другими странами, по крайней мере на тот момент, можно объяснить тем, что, как и в прошлом, главным направлением экспансии России был не Скандинавский регион, с которым Финляндия оставалась связанной теснее, чем с Центрально-Восточной Европой, а центр и юг Европы.

На юге, по крайней мере до берегов Средиземного моря, снова, как и в прошлом, эти устремления столкнулись с решительным сопротивлением Великобритании, а теперь и США тоже. И это объясняет не только то, почему Россия не решалась настойчиво выдвигать свои традиционные притязания на Черноморские проливы, которые Турция была полна решимости защищать при поддержке Запада, но и ситуацию в Греции, которая, как и Финляндия на севере, оставалась совершенно свободной от российского и коммунистического господства. Освобожденные британскими войсками греки в 1946 г. тоже смогли провести свободные выборы под наблюдением западных держав. Эти выборы продемонстрировали большинство правых и народное голосование за возвращение короля Георга II, преемником которого после его смерти в 1947 г. стал его брат Павел. После неудачи захвата власти силой коммунистическое меньшинство в Греции продолжило партизанскую войну, особенно в северных приграничных регионах. Это отсрочило начало столь необходимого послевоенного восстановления страны, потому что партизанам помогали соседние государства, находившиеся под контролем коммунистов.

С самого начала наступления Красной армией вся Центрально-Восточная Европа между Финляндией и Грецией действительно находилась под контролем коммунистов. Так было не только в Прибалтийских государствах, которые, как и Белоруссия и Украина, снова считались советскими республиками, но и в оставшихся семи странах, которым должна была быть возвращена независимость. Судьба бывших союзников – Польши, Чехословакии и Югославии, бывших врагов – Венгрии, Румынии и Болгарии, а также Албании, завоеванной Италией накануне войны, была удивительно похожа. Одно из немногих различий в их ситуациях было следствием того, что под предлогом защиты линий связи с советскими зонами оккупации в Германии и Австрии немалые силы Красной армии должны были на неопределенный срок оставаться в Польше, Венгрии и Румынии, которые в ином случае должны были быть выведены через 90 дней после вступления в силу мирных договоров.

Были также различия и в сроках советизации, которая во всех этих странах постепенно происходила по распоряжению Москвы; обещание консультироваться или действовать совместно с западными державами было нарушено везде сразу же после Ялтинской конференции. Так как проведенные сравнительно свободные выборы, как в Чехословакии и Венгрии, не дали коммунистам необходимого большинства, выборы в Польше, полному контролю над которой в СССР придавалось особое значение, как и в былые времена, были отложены до 19 января 1947 г. Затем они были подготовлены и проведены под таким давлением, что единственная значимая оппозиционная партия – Крестьянская – получила незначительное число мест в сейме и могла быть полностью исключена из правительства. Ее руководитель, Миколайчик, решил бежать из страны осенью того же года. Годом позже социалисты были вынуждены слиться с коммунистами, и 7 ноября 1949 г. Польша лишилась последней видимости независимости, когда «по просьбе» коммуниста-президента Берута советский маршал Константин Рокоссовский стал главнокомандующим польской армией, министром обороны и реальным хозяином в стране.

В таких условиях оказалось чрезвычайно важно, что Польша одна из всех стран за «железным занавесом» продолжала иметь свое свободное и законное правительство в изгнании, которое признавали некоторые государства, включая Ватикан. Из Лондона оно поддерживало связь с поляками по всему миру.

Король Румынии Михай, которого первым русские заставили назначить коммунистическое правительство и который 31 декабря 1947 г. был вынужден отречься от престола, – в то время, когда разгул террора ликвидировал всю демократическую оппозицию, – тоже отправился в эмиграцию, как и король Югославии Петр II. В Болгарии сразу же после оккупации страны Красной армией начались массовые казни, кульминацией которых стала смерть крестьянского лидера Петкова в 1947 г. Годом раньше монархия была упразднена, хотя у короля Бориса III, умершего во время войны (вероятно, он стал жертвой нацистов), остался малолетний сын Симеон II. Так же легко была установлена коммунистическая диктатура партизанского командира Энвера Ходжи в Албании.

Аналогичную «народную демократию», как везде называли эти режимы, навязать Венгрии можно было только постепенно. Традиция королевской власти, существовавшая здесь более 900 лет, была упразднена сразу же. Но сначала в парламенте получила большинство истинно демократическая партия мелких землевладельцев, так что потребовалось самое безжалостное давление, сопровождаемое обычными арестами и судами, пока их лидер Ференц Надь не был вынужден эмигрировать. На посту премьера его сменил коммунист Матьяш Ракоши, власть которого стала известна репрессиями и судом над кардиналом Миндсенти, приговоренным к пожизненному заключению 8 февраля 1949 г., что стало символом сопротивления католической церкви коммунистической тирании.

Те, которые надеялись на то, что Чехословакия с ее непрерываемой демократической традицией и приверженностью пророссийской политике останется относительно свободной, лишились своих иллюзий, когда 25 февраля 1948 г. и эту страну поработил коммунистический государственный переворот. Президент Бенеш, который возвратился из эмиграции сразу же после освобождения, ускорить которое американские войска, уже приближавшиеся к Праге с запада, не были допущены, теперь был вынужден уйти в отставку, как и после Мюнхена. Вскоре после этого он умер, и на смену ему пришел коммунист Клемент Готвальд. Ян Масарик, сын основателя республики и ближайший сподвижник Бенеша, до последнего момента находившийся на посту министра иностранных дел, был то ли убит, то ли совершил самоубийство.

Советский Союз продолжал противиться любым федеративным объединениям среди своих сателлитов даже после установления над ними полного контроля коммунистов. Им было позволено заключать только двухсторонние договоры в дополнение к договорам о тесных связях и сотрудничестве, которые каждый из них должен был заключить с Москвой. Однако их политика координировалась под неусыпным контролем и Советского Союза, и коммунистической партии посредством создания в сентябре 1947 г. Информационного бюро коммунистических и рабочих партий (Коминформ), занявшего место знаменитого Коминтерна (Коммунистического интернационала), который официально был распущен в 1943 г. Но на следующий, 1948 г. тем не менее произошел неожиданный раскол во внешне сплоченном лагере российских сателлитов в Центрально-Восточной Европе. Тито решил воспротивиться вмешательству России и контролю Коминформа и сделать Югославию независимой.

Этот местный диктатор, который выдвинулся как орудие в руках России и власть которого была особенно жестока с самого начала (свидетельством чего является казнь генерала Михайловича и суд над архиепископом Степинацем – примасом Хорватии), оставался, тем не менее, коммунистом, который делал вид, что является более верным последователем учения Ленина, чем Сталин. Поэтому заблуждением была вера в то, что западные демократии смогут найти в Тито надежного союзника, а свободолюбивые народы Югославии получат настоящую свободу в своих странах.