Габсбурги так и не признали свое поражение на выборах в Венгрии после Матвея (Матьяша) Корвина. Они не только сразу же вновь захватили утраченные австрийские территории, но и были полны решимости осуществить свой давний план объединения Венгрии и, возможно, Чехии с Австрией. Их соперничество с Ягеллонами, которые заполучили оба королевства, поэтому стало еще острее, чем когда бы то ни было и впервые привело к установлению дружественных отношений между Австрией и Россией – восточным врагом польско-литовской династии. Переговоры между Веной и Москвой, начавшиеся при императоре Фридрихе III в 80-х гг. параллельно с переговорами Ивана III с другими противниками Казимира, включая Матвея Корвина, теперь продолжились в расчете окружить государство Ягеллонов. В то же время существовала опасность того, что энергия и непостоянство нового императора Максимилиана I создадут внутренние трудности для Владислава Венгерского с помощью сторонников Габсбургов в этой стране, которые хоть и были немногочисленны, но принадлежали к некоторым из самых могущественных семей.

Ягеллоны отреагировали тайным обсуждением возможностей сотрудничества троих братьев, которые правили Польшей, Литвой, Чехией и Венгрией, также включая своих двоих младших братьев: Фридриха, возглавлявшего польскую церковную иерархию в качестве примаса-архиепископа Гнезно, епископа Кракова и, наконец, также кардинала, и Сигизмунда, который рос при дворе в Буде. Когда после совещаний Яна I Альбрехта и Александра на польско-литовской границе они все встретились в 1496 г. в Левоче (Венгрия), к ним присоединился и их зять Фридрих Бранденбургский. Супружеские отношения Ягеллонов с некоторыми второстепенными немецкими династиями оказались особенно ценными в то время, когда Тевтонский орден после смерти Великого магистра, оказавшегося верным Польше и принявшего участие в военном походе 1497 г., выбрал его преемником одного из князей империи – Фридриха Саксонского, который отказался дать вассальную присягу польскому королю согласно договору 1466 г.

Это напряжение в отношениях с тевтонскими рыцарями было проблемой, которая в высшей степени осложняла конец правления Яна I Альбрехта. Пользовавшийся любовью мелкопоместного дворянства, привилегии которого он расширил в сейме в 1493 и 1496 гг. за счет горожан и крестьян, после своего поражения в Молдавии он во многом утратил свой авторитет, который итальянский эмигрант – гуманист Филипп Каллимах Буонаккорси посоветовал ему укреплять по образцу эпохи Возрождения. Такие советы оказались совершенно неосуществимыми в Польше, но в области политических отношений, казалось, открылись огромные возможности, когда в 1500 г. в Буде был заключен союз между братьями Ягеллонами и двумя западными державами – Францией и Венецией.

Якобы направленный против турок, этот договор был ответом на русско-немецкое окружение Центрально-Восточной Европы. Он включил королевства Ягеллонов в общеевропейскую государственную систему и, по-видимому, гарантировал столь ценимую помощь в борьбе против Габсбургов, а также – косвенно – против Тевтонского ордена, который империя продолжала защищать. Однако случилось так, что на следующий год Ян I Альбрехт неожиданно умер в тот самый момент, когда он готовил энергичную акцию против рыцарей-крестоносцев и планировал жениться на французской принцессе. Ее сестра стала женой короля Венгрии и Чехии Владислава II, но слабость правления этого короля была еще одной причиной, помимо вторжения русских в Великое княжество Литовское Александра, по которой большие надежды в начале века не осуществились.

В таких условиях давление Габсбургов усилилось в Буде, где в 1505 г. сейм решил больше никогда не выбирать королем чужестранца. Александр, который с 1501 г. также был королем Польши, не добился успеха в урегулировании проблемы с Пруссией, и его борьба с верховной властью (верховенством) сенатских родов завершилась компромиссом в 1505 г. Это была знаменитая конституция Nihil Novi (лат. ничего нового), которая утвердила законодательную власть обеих палат Сейма и обещала, что «ничего нового» не будет предписано указами без их совместного согласия. Но в то время как в Венгрии и Чехии стареющий Владислав II продолжал свою политику умиротворения на протяжении еще одного десятилетия, в 1514 г. неотъемлемые привилегии венгерской знати были закреплены в Tripartitum Штефана Фербёчи, по стопам Александра, умершего в 1506 г., в Литве и Польше пошел его младший брат Сигизмунд, который занял позицию лидера во всей Центрально-Восточной Европе до самой своей смерти в 1548 г.

Человек, обладавший утонченностью и культурой, которые он приобрел при дворе в Буде и отточил на правительственной должности в качестве вице-короля Владислава в Силезии, он также стремился мирными методами решать серьезные проблемы, с которыми ему приходилось сталкиваться. Он пытался установить продолжительный мир не только в своих отношениях с Западом, но и на Востоке после неудачной попытки вернуть литовские утраченные территории в первой войне с Василием III – сыном и наследником Ивана III. Однако продолжилось взаимодействие Москвы и Вены в борьбе против двоих тесно связанных друг с другом оставшихся братьев Ягеллонов. В это же время Максимилиан I поддержал нового Великого магистра Тевтонского ордена – еще одного князя империи Альбрехта Бранденбургского из рода Гогенцоллернов. Он был выбран в 1510 г. после Фридриха Саксонского и, хотя он был племянником короля Польши, решил любыми способами пересмотреть положения Торуньского договора. А Василий III, ободренный восстанием в Литве, которое возглавил князь Михаил Глинский – исключительный случай ввиду верности огромного большинства даже среди православного русского населения, – готовил еще одну агрессию вместе с этим честолюбивым эмигрантом татарского происхождения.

В войне, которую Москва начала в 1512 г., нарушив «вечный» мир, заключенный в 1508 г., главное наступление было направлено на Смоленск. Когда две первые осады этого стратегически важного русского города закончились неудачей, Василий убедил посланника Максимилиана I заключить в Москве договор, который, выйдя за рамки намерений императора, обязал его присоединиться к борьбе против Сигизмунда I. Так как Альбрехт Прусский тоже был готов действовать после провала продолжительных переговоров, а крымские татары представляли собой постоянную угрозу на южной границе, положение Польши и Литвы действительно стало критическим после падения Смоленска в 1514 г. Воспользовавшись возможностью выдвинуть свои притязания и надавить с их помощью на Венгрию и Богемию, император планировал провести собор на территории Германии, на котором Сигизмунд и Владислав практически уступили бы по всем спорным вопросам.

Но лишь несколькими неделями позднее в том же году большая победа в Орше, которой добились литовцы под командованием князя Константина Острожского – самого могущественного православного русского магната при поддержке польских войск, совершенно изменила ситуацию. Приветствуемая даже в далеком Риме как решающая победа западного мира, эта битва не вернула Смоленск, утраченный почти на век, а заставила императора принять решение в пользу того, что с Ягеллонами следует добиваться взаимопонимания, и переговоры начались на соборе, который открылся в Пожони (Прессбурге, с 1919 г. Братислава) в Венгрии (с 1919 г. столица Словакии), где Сигизмунд с польскими и литовскими советниками присоединился к королю Венгрии и Чехии.

Этот собор 1515 г. можно назвать первым Венским конгрессом, состоявшимся за 300 лет до знаменитого I Венского конгресса, потому что он был закрыт в столице Австрии после того, как Максимилиман I встретил своих гостей у границы. Последствия этой встречи были первостепенной важности для истории Центрально-Восточной Европы. Три монарха, все выдающиеся гуманисты, понравились друг другу после личного знакомства. Император пообещал больше не поддерживать ни великого князя Московского против Литвы, ни Великого магистра в Пруссии против Польши, а действовать как дружественный посредник, посоветовав Альбрехту отдать дань уважения королю и Василию III, чтобы остановить его агрессию. За эти уступки, сделанные Сигизмунду I, Максимилиан, разумеется, ожидал какую-то компенсацию в отношении своего престолонаследия в Венгрии и Чехии. Но такой договор, который гарантировал бы такое право на престол Габсбургам после угасания старшей ветви Ягеллонов, не был подписан в Вене. Была только отпразднована двойная свадьба. Единственный сын Владислава II Людовик женился на внучке императора Марии, а сам Максимилиан – per procuram на дочери Владислава Анне, выступив в роли жениха вместо одного из своих внуков Карла или Фердинанда.

Эти брачные союзы, конечно, усилили влияние Габсбургов и увеличили шансы на их престолонаследие в обоих королевствах, но в 1515 г. было невозможно предвидеть, какая династия угаснет первой. Владислав умер в следующем году, а Фердинанд Австрийский, который в конце концов женился на его дочери, вскоре начал сколачивать прогабсбургскую партию среди венгерских магнатов. Но прежде чем судьба Венгрии и Чехии была решена, Сигизмунд I, как наставник своего племянника, получил возможность сыграть довольно важную роль в выборах императора в 1519 г. после смерти Максимилиана I.

Польша не хотела снова отталкивать Габсбургов и надеялась, что Карл V продолжит политику, которой обещал следовать его дед на Венском конгрессе в 1515 г., поэтому, хотя и не был решен прусский вопрос и не был заключен мир с Москвой при посредничестве Габсбургов, польские посланники на Выборный сейм в Аугсбурге, действуя совместно с представителями короля Чехии, сумели не встать на сторону французского кандидата Франциска I. Новый император, чьи главные интересы были на Западе, ни разу не выступил против Ягеллонов и продолжал отправлять делегации в Москву с предложениями заключить мир, которые представлял знаменитый Сигизмунд фон Герберштейн. Но, как и неудачные папские интервенции, продиктованные иллюзорными надеждами склонить Москву к религиозному союзу, эти дипломатические акции так и не добились конкретных результатов и едва ли способствовали заключению перемирия в 1522 г., которое не возвратило ей территории, захваченные у Литвы. Более того, Польше в 1519 г. пришлось принять решение в пользу начала войны с Великим магистром, который не только отказывался отдавать дань уважения, но и строил заговоры со всеми ее соседями в расчете на одновременную агрессию. Когда эта война оказалась безрезультатной, здесь тоже пришлось подписать в 1521 г. договор о коротком перемирии. Договорились, что снова Габсбурги вместе с королем Венгрии и Чехии Людовиком (Лайошем) II выступят как посредники. Но на самом деле, как и в прошлом, они благосклонно относились к Тевтонскому ордену, и Фердинанд лишь ждал изменения ситуации в Венгрии, чтобы выдвинуть давние притязания своей династии. Такое изменение, придавшее еще больше значения Венским решениям от 1515 г., произошло в 1526 г., которому предшествовал в 1525 г. совершенно неожиданный поворот событий в прусском вопросе.

По сравнению с Ягеллонами и Габсбургами, двумя главными соперниками в Центрально-Восточной Европе в начале XVI в., династия Гогенцоллернов имела довольно ограниченные возможности действовать в этом регионе. Да, они правили в Бранденбургской марке около 100 лет. Но эта изначально славянская территория теперь была почти полностью германизирована, за исключением маленькой группы лужицких сербов на границе между Бранденбургом и Саксонией. Планы обретения польской короны для представителя Гогенцоллернов вскоре после их воцарения в Берлине рухнули, и как выборщиков их интересовали главным образом проблемы Германии. И именно в далекой Франконии рядом со швабской колыбелью этого рода младшая ветвь Гогенцоллернов правила крошечным маркграфством Ансбах.

Однако это был именно тот представитель этой боковой ветви, который в качестве Великого магистра Тевтонского ордена перевел свою активность в Пруссию и возродил давний конфликт ордена с Польшей. Постепенно ему пришлось осознать, что ни папа, ни император не хотят или не способны оказывать какую-то большую, чем моральную, поддержку разваливающейся общине когда-то могущественных рыцарей-крестоносцев, и, прежде чем истекло перемирие 1521 г., Альбрехт Гогенцоллерн принял решение полностью развернуть на 180 градусов свою политику, тем самым раскрыв свои истинные личные и династические амбиции. Полностью сознавая, какой прогресс совершило лютеранство в Пруссии, он сам присоединился к новой вере, распустил орден и сделал его прусские земли светским маркграфством. Разумеется, ему нужен был защитник от притязаний тех, кто еще оставался членом ордена в Германии, где был выбран другой Великий магистр, а еще больше – от возмущения Рима, которое разделял Карл V. Такую защиту он мог найти только в Польше. Поэтому он теперь был готов признать границу, установленную в 1466 г., и сюзеренитет короля, признанный, в свою очередь, как наследный титул маркграфа Прусского.

Решение, которое пришлось принять Сигизмунду I, было очень непростым. Будучи ярым католиком, который недавно подавил лютеранское восстание в Гданьске, он был глубоко потрясен отступничеством Альбрехта. Но с другой стороны, это было уникальной возможностью наконец избавиться от традиционно враждебного ордена и обрубить все узы между той частью Пруссии, которая не была напрямую подчинена власти короля Польши, и любой иностранной державой. Когда Альбрехт принял условие, по которому маркграфство должно передаваться по наследству только по Ансбахской линии Гогенцоллернов и должно быть возвращено польской короне после смерти потомков мужского пола его самого и его троих братьев, было достигнуто соглашение. 15 апреля 1525 г. на рыночной площади Кракова маркграф дал вассальную присягу королю, что он отказывался делать, будучи Великим магистром.

Воцарение Гогенцоллернов в Восточной Пруссии оказалось чрезвычайно опасным для Польши. Ее собственная провинция Королевская Пруссия – ранее Польское Поморье – теперь находилась между владениями двух ветвей одной и той же честолюбивой немецкой династии. Вскоре стало очевидно, что электоральная ветвь в Бранденбурге теперь будет считать своей главной целью получение наследных прав в Маркграфской Пруссии, что было бы первым шагом в направлении создания новой великой державы за счет Польши и других средств для осуществления проникновения Германии глубоко в Центрально-Восточную Европу.

Такое развитие событий в будущем было трудно предвидеть в то время, когда внимание Сигизмунда I и его советников, желавших избежать ожесточенных конфликтов, отвлекали другие безотлагательные проблемы. Сравнительно легко прошло включение в состав королевства той части Мазовии с Варшавой, где боковая ветвь старой династии Пястов правила, как вассалы короны, до смерти своего последнего представителя в 1526 г. Региональная автономия, которая на определенное время должна была быть гарантирована этой чисто польской земле, не представляла опасности единству королевства. Но в тот же год вторжение в Венгрию Сулеймана I Кануни, которого так давно боялись, потрясло до основания государственную систему Ягеллонов.

Нападения ожидали по крайней мере с 1521 г., когда турки завоевали Белград – ворота в Венгрию. Сами венгры разделились на сторонников Габсбургов, которые напрасно рассчитывали на помощь Австрии против мусульман, и национальную партию, выступавшую против немецкого влияния и решительной борьбы против превосходящих сил султана, в которой, как они предвидели, венгры останутся в одиночестве. Это и случилось на самом деле в критический момент летом 1526 г., когда их армия при помощи немногочисленных польских добровольцев была разгромлена в Мохачском сражении 29 августа. Подобно своему дяде в Варне, молодой король Людовик II расстался с жизнью при обороне христианского мира. Старшая ветвь Ягеллонов исчезла вместе с ним.

Это поражение имело далекоидущие последствия для всей Центрально-Восточной Европы. Фердинанд I Австрийский, поддерживаемый авторитетом своего брата Карла V, который годом раньше разгромил западного противника Габсбургов, короля Франции Франциска I в сражении у Павии, сразу же ухватился за возможность понять наконец давний замысел своей династии – получить короны и Чехии, и Венгрии. Король Польши Сигизмунд I не видел возможности оспаривать право наследования у своего племянника. Его единственный сын Сигизмунд-Август был несовершеннолетним. Этого сына родила Сигизмунду I в 1520 г. его жена-итальянка Бона Сфорца, на которой он женился в 1518 г. и которая была решительно настроена против Габсбургов. Стареющий король едва мог сам управлять еще двумя странами. На Востоке угроза для него исходила от Москвы и татар, и он не добился успеха со своим планом союза с Францией. Таким образом, единственный гипотетический соперник практически покинул арену, оставив на ней Фердинанда, который был первым единогласно избранным королем в Чехии, а несколькими месяцами позже – и в Венгрии; в последней, однако, – лишь предводителем аристократии прогабсбургской партии. Оппозиция, в которую входила большая часть мелкопоместного дворянства, уже избрала урожденного венгра несколькими неделями раньше. Им был Янош Запольяи (Ян Заполья) – могущественный князь и воевода из Трансильвании.

Сторонники Запольяи первыми поняли, что правление Габсбургов в Венгрии и Чехии означает конец национальной независимости и прав сословий, мощное проникновение всего немецкого и главенство королевской власти. Критикуемые за свою слабость короли династии Ягеллонов никогда не представляли собой такой опасности, и замена их на Фердинанда – событие, которое иногда считают точкой отсчета правления будущих Дунайских Габсбургов, положило конец сотрудничеству обоих средневековых королевств с польско-литовской федерацией в свободной Центрально-Восточной Европе.

В случае Венгрии битва при Мохаче оказалась даже еще большей катастрофой. Из-за двойных выборов, которые последовали за поражением в войне с внешним врагом, прежде чем эта война закончилась, страна вступила в продолжительную гражданскую войну. Запольяи, сестра которого была первой женой Сигизмунда I, надеялся на помощь короля Польши и действительно пользовался большой симпатией у поляков. Но Ягеллон, который не выступал против Габсбургов даже в своих собственных интересах, был еще меньше склонен воевать с ними ради Запольяи. Он ограничился посредничеством, которое не имело шансов на успех, и дал национальному королю Венгрии убежище на Польской земле в критический момент его борьбы. Отношения Польши с Габсбургами, естественно, ухудшились, особенно когда она отказалась встать на их сторону в войне против Сулеймана I Кануни Великолепного.

Такая война неизбежно развернулась, так как султан, желавший сам управлять поверженной Венгрией, не был готов терпеть превосходство Габсбургов в этой стране. В 1529 г. турки в первый раз осадили Вену. Им пришлось отступить, но они продолжили поддерживать Запольяи, который, не найдя другого союзника, обратился к традиционному врагу Венгрии. В таких условиях Сигизмунду I пришлось соблюдать еще более строгий нейтралитет. Он полностью сознавал, что сотрудничество Запольяи с турками в конечном счете приведет к их господству на большей части территории Венгрии – господству, которое для Польши будет даже еще опаснее, чем власть Габсбургов по другую сторону Карпат. Однако в это же время он стремился избежать открытого конфликта с Османской империей, которая в любое время могла натравить на Польшу и Литву своего татарского вассала – крымского хана.

Даже при этом татарские соседи на юго-востоке постоянно доставляли неприятности, а некоторые из их неоднократных вторжений были реальной угрозой нормальному развитию Украины, как начиная с XVI в. назывались русские пограничные земли Великого княжества Литовского. Через эти слабо защищенные южные провинции Литовского государства татарские набеги часто проникали далеко в русские провинции Польши, которые к тому же страдали от неурегулированных отношений с Молдавией. Будучи польскими вассалами в прошлом, молдавские князья, которым все больше и больше угрожали турки, контролировавшие Валахию, теперь претендовали на сравнительно небольшой пограничный район в Карпатских горах, который стал источником бесконечных трений между двумя государствами. Победа Польши в 1531 г. не внесла коренных перемен в эту напряженную ситуацию точно так же, как успешное сопротивление австрийской армии турецкому нажиму на австро-венгерской границе в следующем году практически не повлияло на хаос и анархию, царившие на юге Польши. Поэтому было естественно, что Сигизмунд I продолжил осторожную внешнюю политику и попытки обеспечить более эффективную защиту своей собственной страны.

То, что, возможно, иногда кажется политикой умиротворения, становится понятным, если в добавление к растущей опасности на всех фронтах, включая русский, на котором Литва могла лишь заключать короткие перемирия, рассмотреть внутренние проблемы федерации Ягеллонов. В обеих ее составных частях изучались структурные (конституциональные) реформы, которые дали бы общему правителю необходимые финансовые средства для организации постоянной обороны границ. С расчетом на укрепление положения династии Сигизмунд I по предложению королевы устроил так, чтобы его сына выбрали великим князем Литвы, а затем и королем Польши еще при своей жизни. Но когда в 1530 г. эти действия привели к коронации Сигизмунда-Августа, которому тогда было 10 лет, его отец все еще был далек от улаживания всех проблем, вызванных растущей силой Польского сейма и соперничеством нескольких ведущих аристократических семейств в Литве.

Росту власти Османской империи и давлению, которое она оказывала на Европу в целом до конца XVII в., всегда способствовало отсутствие единства среди христианских государств. При власти Сулеймана I Кануни Великолепного, когда опасность, угрожавшая Европе с совершенно покоренного Балканского полуострова, была самой большой, и христианская Реформация, и враждебные отношения между династиями Габсбургов и Валуа сделали совершенно невозможным создание общего фронта всего христианского мира. Эти события на Западе также сильно повлияли на ситуацию в Центрально-Восточной Европе. Дипломатия короля Франции Франциска I, который в 1536 г. заключил официальный союз с султаном, поддерживала всех противников Габсбургов в Дунайском регионе, но оказалась неспособной помочь им в их борьбе за свободу и с немецким, и с турецким господством.

В 1538 г. в Венгрии были предприняты решительные усилия положить конец губительной гражданской войне и найти компромиссное решение. Еще один успех турок в соседней Молдавии, которая в том году оказалась под властью Османской империи, как и Валахия, был серьезным предупреждением. Советники Яна Запольяи, включая хорватских и итальянских дипломатов, знавших о турецкой опасности по долгому опыту, теперь после многих колебаний пришли к убеждению, что предпочтительнее достичь соглашения с Фердинандом I. Они обсуждали договор в Надьвараде (Гроссвардейне), по которому Венгрия временно была разделена между двумя королями-соперниками, но который предусматривал объединение страны под властью Габсбургов в случае смерти его оппонента бездетным. Но на следующий год Запольяи женился на Изабелле – дочери короля Польши, и, когда у него родился сын Ян Сигизмунд, он попытался пересмотреть этот договор. После его смерти в 1540 г. среди венгров снова возникла сильная партия противников непопулярного в стране Фердинанда, которая поддержала притязания вдовы Запольяи в пользу ее малолетнего сына.

Разумеется, это была отличная возможность для турецкого вторжения. Сделав вид, что собирается защищать права Яна Сигизмунда, Сулейман снова вторгся в Венгрию. В 1541 г. он захватил Буду, где на протяжении почти полутора веков воцарился турецкий паша. Вскоре стало очевидно, что с этого момента эта несчастная страна будет разделена не на две, а на три части: центральную – самую большую, находящуюся под непосредственной властью Османской империи, пограничный регион вдоль северной и западной границ, оккупированный австрийской армией, и полунезависимую Трансильванию, оставшуюся семье Запольяи (Заполья).

Фердинанд I тщетно пытался изгнать турок, но так как он был занят решением проблем в Германии, где он поддерживал своего брата Карла V в борьбе с протестантскими князьями, то в 1547 г. ему пришлось в заключить мир с Сулейманом I, которому он даже пообещал ежегодно платить дань из своей части Венгрии. Габсбургам казалось гораздо проще действовать против Запольяи в расчете на то, что смогут добавить по крайней мере Трансильванию к своей малой толике, доставшейся после раздела Венгрии. Однако здесь они также встретили противодействие Польши, потому что Сигизмунд I, а после его смерти в 1548 г. его сын и наследник Сигизмунд-Август хотели защитить Изабеллу и ее ребенка. Как и все венгерские патриоты, Сигизмунд I считал Трансильванию ядром независимой Венгрии, так как даже туркам оказалось трудно проникнуть в этот обособленный горный регион.

Переговоры с Фердинандом I, однако, были возобновлены все тем же дипломатом – монахом-францисканцем Дьёрдем Мартинуцци, который способствовал подготовке договора 1538 г. Теперь, 14 лет спустя, обсуждался в чем-то похожий план. Король Венгрии из династии Габсбургов снова должен был стать преемником Запольяи, в том числе и Трансильвания должна была отойти ему при условии, что он обеспечит защиту страны от турок и выделит компенсацию Яну Сигизмунду и его амбициозной матери в Силезии. Но Габсбурги были не способны и не желали выполнять эти условия. Более того, они не доверяли своим оппонентам до такой степени, что Мартинуцци был убит по приказу одного из австрийских военачальников.

Так любой договор стал невозможен, и Трансильвания стала совершенно отдельным политическим образованием сначала под властью Яна Сигизмунда Запольяи, а после его смерти в 1571 г. – другой венгерской аристократической семьи – Баториев. Эти трансильванские князья, как и их преемники в следующем веке, все горели желанием готовить освобождение Венгрии и от немцев, и от турок. Но им едва удалось заполучить несколько приграничных округов собственно Венгрии и пришлось довольствоваться созданием в границах своего княжества, особенно в его столице Коложваре, центра национальной жизни, где в атмосфере необычной религиозной терпимости различные протестантские и даже антитринитарские группы, которые также были в оппозиции католикам-Габсбургам, нашли для себя возможность развиваться.

Структура автономной Трансильвании была основана на взаимодействии трех официально признанных «наций», из которых две – собственно венгры и шеклеры в юго-восточной части страны – были этническими мадьярами, в то время как третья была сформирована многочисленными немцами, называемыми саксонцами, особенно в городах. Однако большинство населения было валахами и состояло главным образом из крестьян, не имевших никаких политических прав. Они на самом деле были частью народа, называемого сейчас румынами, у которого были свои княжества в Валахии и Молдавии, но не было большой заинтересованности в объединении с ними, так как этими восточными соседними странами еще более жестко управляли турки.

Да, время от времени в Молдавии появлялись князья, которые пытались освободиться от власти османов. Как и в предыдущем веке, некоторые из них предпочитали признать над собой главенство Польши, и во времена Сигизмунда-Августа случались вмешательства поляков в дела Молдавии. Однако происходили они главным образом не по инициативе короля, так как подобно своему отцу он старался избегать открытого конфликта с Османской империей, а по планам отдельных магнатов, которые иногда действовали в согласии с Габсбургами.

В этом отдаленном регионе Габсбурги использовали некоторых своих сторонников в Польше, потому что разделенная Венгрия не могла, разумеется, возобновить свои прежние попытки взять Дунайские княжества под свое влияние. Но и Фердинанд I – император Священной Римской империи после отречения Карла V в 1556 г., а после смерти Фердинанда в 1564 г. его преемник Максимилиан II продолжали противостоять Сулейману I Кануни Великолепному в Венгрии, всегда стремясь взять под свой контроль всю ее территорию. Однако война 1566 г. закончилась потерей важной крепости Сигетвар, осада которой стала знаменитой благодаря героической обороне города графом Миклошем Зриньи (Николаем Зринским – предводителем венгров хорватского происхождения, которого оба народа считают своим национальным героем) и смерти султана как раз накануне захвата Сигетвара.

Даже ослабление власти турок после исчезновения последнего из прервавшегося рода великих султанов – ничем не примечательного сына Сулеймана Селима II почти не повлияло на ситуацию в Венгрии. Только союз христианских государств, о котором постоянно твердил Святой престол римских пап, мог бы освободить территории, завоеванные османами. Тем не менее единственная совместная акция, осуществленная во второй половине XVI в., была ограничена морем; это была знаменитая победа в морской битве при Лепанто в 1571 г. К концу века при императоре Рудольфе II Габсбурги в одиночку предприняли военный поход с целью отвоевать Венгрию. Но после первых успехов имперских войск и победы турок в битве при Кересиге в 1596 г. продолжительная война закончилась подписанием Ситваторокского договора в 1606 г. И хотя этот договор ознаменовал конец османского нашествия и верховной власти, он не изменил границу, а оставил большую часть территорий страны в руках турок.

Эти действия австрийцев не были согласованы с одновременными действиями самого выдающегося князя Валахии Михая Храброго, который в это же самое время пытался освободить народы Румынии от турецкого господства и объединить их в национальное государство. Так как он хотел присоединить и Трансильванию, которую Габсбурги надеялись вернуть себе, ему также пришлось воевать и против войск Австрии. Именно в бою с ними он был убит в 1601 г. после столкновения с Польшей в Молдавии, где местная династия при поддержке родственных им польских кланов ограничила влияние турок, но лишь временно.

Власть турок была, разумеется, особенно жестока там, где осуществлялась напрямую и где не было независимой национальной власти, способной защитить покоренные народы. Верно, что во времена величия Османской империи ее власть была эффективна и в целом даже терпима. Но после веков свободы и культурного развития христианское население Центральной Венгрии постигла судьба, аналогичная той, которая на гораздо больший период лишила все балканские народы какого-либо достойного существования и активной исторической роли, когда всеми их ресурсами пользовались иностранные правители, а их самых многообещающих детей мужского пола турки забирали в янычары для службы султану.

Положение Венгрии, находящейся на окраине Османской империи, было даже еще хуже в плане непосредственных последствий почти непрекращающейся войны. Опустошение, которое несла война, не достигло балканских территорий, которые теперь находились в самом центре империи. Но к Южной Венгрии, которая была уже сильно разрушена частыми вторжениями турок, случавшимися еще до начала самого ее завоевания, прибавилась еще целая полоса вдоль разделительной линии между двумя частями собственно Венгрии, которая была теперь сильно разорена. Этот район служил защитой от Габсбургов, а налоги приходилось платить и туркам, и местным венгерским властям.

Какое-то самоуправление сохранилось в центральной части Венгрии, особенно в больших «крестьянских городах», в которых беспомощные люди объединялись для обретения чуть большей безопасности и сносных условий жизни. Но самым прискорбным было временное исчезновение всех старых центров национальной культуры, включая саму Буду, которая была сильно разрушена, а на месте сожженных дворцов турки построили казармы для турецких войск или мечети. И этот центр страны был полностью отрезан и от Трансильвании, и от северных и западных земель Венгрии и Хорватии, которые хоть и не попали под власть турок, но оказались под контролем австрийских военных властей.

В то самое время, когда свободная территория Центрально-Восточной Европы так сильно сократилась в результате османского завоевания, иностранное проникновение и давление осуществлялись также и с Запада. Продвижение вперед Габсбургов, олицетворявших западный мир, разумеется, отличалось от вторжения азиатской державы, чуждой по религии и культуре, которая, уничтожив свободу и независимость в Юго-Восточной Европе, начала делать то же самое на большей части Дунайского региона. Но то, что осталось от этого региона, тоже не могло свободно развиваться на основе национальных традиций. Правление Габсбургов хотя и было гораздо менее деспотичным и жестоким, чем власть султана, постепенно сводило на нет права государств. Немецкая Австрия была территориальной основой, а имперская корона Германии – символом тенденции к германизации и централизации вокруг иностранного источника власти. Было бы анахронизмом отождествлять режим Габсбургов, особенно в век императора Карла V, он же король Испании Карл I, против которого были многие немцы, так как он был иностранцем, с каким-то немецким национализмом в современном смысле этого слова или видеть в космополитическом императорском дворе центр немецкой жизни. Но в восточной части тех территорий, которые Карл V с помощью своего брата Фердинанда пытался слить с империей, немецкий элемент был главной объединяющей силой и самой сильной поддержкой власти Габсбургов. И этот элемент быстро развивался в направлении более или менее просвещенного абсолютизма.

В век, который последовал за выборами после Мохачской битвы, следует четко различать два королевства, полученные Габсбургами, – Чехию и Венгрию. Что касается последней, то в ней они реально имели власть на весьма малой ее части, которая была в таком шатком положении из-за постоянной войны или угрозы войны, что их власть едва ли можно было считать реальной проверкой правления Габсбургов в Венгрии. Но даже те венгры, которые определенно предпочитали эту власть османскому игу, вскоре поняли, что здесь они тоже находятся под властью иностранцев, которые считали Северную и Западную Венгрию лишь частью чужой территории, пригодной лишь для того, чтобы служить оборонительным рубежом для империи.

Эта оборона была настолько неадекватной, что лишь подставляла эту «свободную» часть искусственно и произвольно разделенной страны опустошительным набегам турок. Уже при Фердинанде I и Максимилиане II, а еще больше при Рудольфе II (1576–1612) венгры жаловались, что германские императоры, называвшие себя их королями, в высшей степени пренебрегали венгерскими интересами. Они действительно защищали интересы католицизма и веру, приверженцами которой оставалось большинство венгров. Но те из венгров, которые стали кальвинистами во время Реформации и были совершенно свободны в Трансильвании, подвергались преследованиям при режиме Габсбургов, который отождествлялся с Контрреформацией в такой степени и таким образом, что это наносило вред католической церкви, так как дело освобождения Венгрии казалось тесно связанным с защитой религиозной свободы для кальвинистов. Протест сейма в 1604 г. имел в этом отношении большое значение.

Сеймы, которыми венгры так гордились, все больше и больше теряли свое значение, потому что король, который в это время был германским императором, не обращал практически никакого внимания на дискуссии в организации, которая в любом случае могла представлять лишь небольшую часть исторической территории Венгрии. Не имея возможности собираться в оккупированной турками Буде, сеймы обычно заседали в Пожони (Пресбурге, с 1919 г. Братислава), которая практически была столицей «свободной» Венгрии. Но даже в этом городе, который в прошлом был важным культурным центром с университетом, основанным в великолепный период, период правления Матвея Корвина, эта культурная деятельность могла едва развиваться, так как турецкая граница находилась теперь так близко. Все это было тем более прискорбно, что освобождения от турок другой, основной части Венгрии можно было добиться лишь под руководством Габсбургов, если их часть страны считать основой для проведения военных операций. Также было очевидно, что условия, созданные на этой узкой полосе при Габсбургах, тогда распространятся на всю Венгрию.

В Чехии свободное и единогласное избрание Фердинанда I в 1526 г. не привело к началу ни гражданской войны, ни иностранного вторжения. Поэтому королевство осталось неразделенным, мир в нем не был потревожен почти на протяжении 100 лет, а власть Габсбургов хорошо упрочилась. Однако немедленно возникла спорная проблема. Это было типично для напряженных отношений между королем и сословиями. Король, как супруг Анны, сестры последнего правителя Чехии из рода Ягеллонов, настаивал на своих наследных правах, тогда как сословия считали королевский пост выборным, как и большинство венгров, и находились в гораздо лучшем положении, чем венгры, чтобы защищать устройство своего королевства. Фердинанду I удалось добиться признания своих наследных прав на не принадлежащих Чехии землях короны святого Вацлава в Моравии, Силезии и Лужице, где немецкое население играло более важную роль, чем в собственно Чехии. Здесь, в центре страны, оппозиция была гораздо сильнее, но в 1547 г. Пражский сейм был вынужден признать толкование Фердинандом того, что его супруга была признана сословиями наследницей. По этому же случаю сейму также пришлось принять ограничивающие его власть новые законы, отдав практически в руки одного короля назначение чиновников и судей.

Еще более опасным для автономии Чехии было создание Фердинандом I центральных органов управления для всех владений Габсбургов. Эти новые органы – Тайный совет и Военный совет – находились, разумеется, в Вене, в то время как Чехия сохранила лишь своих собственных канцлеров в Праге и свои собственные суды.

Еще больше, чем в Венгрии, эти ограничения политических прав были связаны с религиозными проблемами века Реформации. В Чехии гуситское движение было еще живо благодаря «Чешским (Богемским, Моравским) братьям» – хорошо организованной религиозной группе. И в то время как в XV в. антипапское движение в Чехии было также еще и антинемецким, теперь, несмотря на национальные различия, там возникло сочувствие немецкому лютеранству, которое способствовало распространению Реформации в новом королевстве Фердинанда. Так как он вместе со своим братом, императором Карлом V, был главным защитником католичества, в Чехии, как и в Венгрии, дело политической свободы и дело религиозной свободы были тесно связаны друг с другом. Более того, ввиду того, что так называемая Шмалькальденская война против протестантских князей в Германии велась вблизи границ Чехии, она имела там серьезные последствия, так как сословия, симпатизировавшие Шмалькальденскому союзу, выступали против любого участия армии Чехии в войне против этого союза и даже сформировали аналогичный союз в Чехии. Это движение распалось. Немецкие протестанты потерпели поражение в битве при Мюльберге в 1547 г., так что война не дошла до Чехии. Но после своей победы Фердинанд I ухватился за возможность совершить ответные действия, направленные против городов, которые ранее были столь могущественными. Некоторые предводители знати также были наказаны, а «Чешские братья» – изгнаны.

Лишь небольшое их число осталось в Чехии, где они находились под сильным давлением с целью вернуть их в католическую веру. Последние остатки утраквистов присоединились к лютеранам, и «компактаты», которые когда-то примирили это умеренное крыло гуситского движения с Римом, полностью утратили свое значение и в конечном счете были отозваны по просьбе сословий. В Чехии практически не было религиозного преследования при Фердинанде I, а еще меньше – при Максимилиане II, который был признан королем еще при жизни своего отца. Этот второй Габсбург, который правил в Чехии, проявил там, как и в Германии, некоторое сочувствие протестантскому движению и в 1575 г. даже разрешил собранию представителей сословий составить проект совместного признания новых конфессий. Но этот проект никого не удовлетворил, и религиозная ситуация в стране была уже очень напряженной, когда на следующий год Рудольф II стал преемником своего отца и тоже был принят как будущий король еще до его смерти.

Вскоре Рудольф сделал Прагу местом своей постоянной резиденции и благодаря его глубоким интеллектуальным интересам смог бы снова сделать столицу Чехии важным культурным центром, если бы не усиливающаяся душевная болезнь, которая заставила его пренебрегать всеми общественными делами не только в Чехии, но и империи и других владениях Габсбургов. В последовавшем конфликте со своим братом Матвеем Рудольф получил поддержку собрания представителей сословий Чехии, за что ему пришлось заплатить гарантией свободы вероисповедания в «Грамоте Величества» от 1609 г. Но так как два года спустя он был свергнут Матвеем (Матьяшем), то запутанная ситуация в Чехии быстро привела к восстанию, с которого началась Тридцатилетняя война.

Несмотря на все свои проблемы в Венгрии и Чехии, Габсбурги в XVI в. не только были полны решимости удержать обе короны, но и планировали завладеть третьей – короной Польши. Такой успех дал бы этой немецкой династии в добавление к имперской короне власть над всей Центрально-Восточной Европой. Несколько раз это чуть было не случилось. Ожидания Габсбургов основывались на том факте, что последний Ягеллон в Польше и Литве Сигизмунд-Август не имел детей, хотя трижды женился. А так как и его первая, и последняя жены были сестрами Фердинанда I, ситуация была похожа на ту, которая перед Мохачской битвой дала хороший шанс представителю Габсбургов стать наследником старшей ветви той же династии Ягеллонов в Чехии и Венгрии. В Польше Габсбурги тоже пытались создать группу своих сторонников, особенно среди церковных иерархов и аристократов, и их отношения с некоторыми ведущими литовскими магнатами призваны были служить той же цели, хотя альтернатива оставить Великое княжество Литовское русскому царю и заявить права только на Польшу тоже рассматривалась.

Если, несмотря ни на что, австрийские кандидаты провалились на всех трех выборах, которые состоялись после смерти Сигизмунда-Августа в 1572 г., это случилось по двум в равной степени важным причинам. Сам последний Ягеллон испытывал сильную неприязнь к империалистической политике своих родственников Габсбургов и их дипломатическим интригам при своем дворе и противодействовал их планам даже с еще большим дипломатическим талантом, и у него были свои собственные идеи относительно своих возможных преемников. С другой стороны, огромное большинство поляков собиралось отвергнуть любого немецкого кандидата на престол. Это особенно касалось Габсбургов с их тенденцией к абсолютизму, который представлял собой угрозу государственному устройству Польши, полностью развившемуся в эпоху Возрождения и Реформации.

Хотя Возрождение и было типично западным движением, в XV в. оно распространилось уже по всей Центрально-Восточной Европе, а самыми первыми его форпостами были Прага и Буда. Оба этих города, в свою очередь, влияли на Краков, откуда тенденции того, что вполне можно назвать пре-Возрождением, проникли до литовских и русских земель федерации Ягеллонов. В XVI в. этот процесс был ограничен исключительно этой федерацией, где культура Возрождения, находившаяся на пике своего расцвета, могла успешно развивать свое восточное крыло. В Венгрии она была обречена ввиду османского завоевания, и даже в более удачливой Чехии упадок национальной культуры под чужеземной властью плохо сказался на ее развитии. В обеих странах движение Реформации теперь было гораздо привлекательнее для тех, кто искал новый стимул для своей борьбы за национальное выживание.

В Польше, где XVI в. тоже был золотым веком национальной цивилизации в тесной связи с Западом, процветание Возрождения теперь было неотделимо от современного ему религиозного кризиса. Это в равной степени справедливо для сравнительно краткого периода преобладания протестантизма в интеллектуальной жизни этой страны и для реставрации католицизма в последней половине этого века. Ведь в Польше, в которой вместо Контрреформации, навязанной иностранным влиянием, возрождался католицизм из собственных источников, в результате возникла тесная связь католицизма и стремления к национальной независимости, подготовленная последним поколением Возрождения и приведшая к особой барочной культуре Польши в XVII в. Весь этот процесс остановился, разумеется, на восточной границе федерации Ягеллонов, но внутри своих границ он способствовал спонтанному ополячиванию правящих классов и в Литве, и на русских землях, где интерес к гуманизму и дискуссиям того времени создал тесную культурную общность с поляками. Отсюда и отзвуки всех этих событий в конституционных спорах, которые формировали политическую структуру федерации.

Во всех этих отношениях правление Сигизмунда I было периодом подготовки к решающим успехам, достигнутым при его сыне. Под властью старого короля влияние Реформации было довольно ограниченным. Лютеранство вскоре должно было появиться в западных провинциях по соседству с Германией, особенно в городах и Польской Пруссии, но оно никогда не было особенно привлекательным для польского населения. Сигизмунд I, однако, был встревожен и пытался остановить это продвижение посредством суровых, но редко исполняемых указов, которые не могли уменьшить интерес к церковной реформе. Этот интерес был вызван, как и в других странах, реальными злоупотреблениями в церкви, путешествиями и учебой в иных странах, распространением протестантской литературы, а также к концу его правления – первыми контактами с реформаторами ненемецкого происхождения, включая даже антитринитариев, которые появились в Польше. Так как этот интерес разделял и молодой Сигизмунд-Август, все сторонники Реформации с нетерпением ожидали его восшествия на престол.

Тем временем культура Возрождения наконец сформировалась при его отце – покровителе архитектуры и литературы, какими были и его самые знаменитые доверенные лица, и жена-итальянка Бона Сфорца, которая привезла в Польшу много выдающихся итальянцев, а также политические идеи страны своего происхождения. Поистине символичным было восстановление старого королевского замка на холме Вавель в Кракове, начавшееся до приезда королевы, в результате которого появился один из красивейших памятников эпохи Возрождения в восточной части Европы. Но это же культурное направление также отражено и в собрании государственных документов, писем и отчетов, которые охватывают все время правления Сигизмунда I. Это собрание документов называется Acta Tomiciana по имени Петра Томицкого – епископа Краковского и вице-канцлера, который олицетворял польский гуманизм в самых лучших его проявлениях. В нем также содержатся произведения ведущих писателей того времени, пользовавшихся великолепной латынью эпохи Возрождения, которые часто оказывались польскими дипломатами при дворах западных стран.

В этом отношении семья Ласких выделялась особой разносторонностью. В следующем поколении из нее вышел вождь польского протестантизма. Сыграв важную роль в английской Реформации, Johannes a Lasco, как его звали за границей, вернулся в Польшу, когда при Сигизмунде-Августе казалось возможным создание национальной церкви, отделенной от Рима. С начала царствования нового правителя в 1548 г. действительно шли публичные дискуссии и в сеймах, и в синодах различного уровня. В добавление к давним спорам между духовенством и знатью по вопросам церковной десятины и церковной юрисдикции эти дискуссии поднимали самые деликатные догматические вопросы, вызывавшие разногласия. В 1550 г. молодой король встал на сторону иерархов, чтобы добиться их поддержки в признании его брака с литовской аристократкой Барбарой Радзи-вилл. Однако вскоре после своей коронации она умерла, и Сигизмунд-Август никогда не был всерьез склонен останавливать протестантское движение силой. Напротив, даже в Риме он был готов поддержать по крайней мере более умеренные притязания религиозных реформаторов в отношении использования родного языка в богослужениях и сосуда для причащения для мирян, равно как и отмену целибата для духовенства.

Такая программа была также выдвинута одним из самых талантливых писателей того времени Станиславом Ожеховским – священником, женившимся, несмотря на протест его епископа. И хотя впоследствии он стал пламенным защитником католицизма, другие представители быстро развивающейся национальной литературы, такие как известный политический писатель Анджей Фрич-Моджевский или Миколай Рей, которые первыми с поразительным успехом использовали польский язык, оставались тесно связанными с религиозными тенденциями, которые к середине века привлекали к себе самые выдающиеся умы страны.

Однако среди сторонников Реформации существовало огромное разнообразие учений и мнений, из-за которого – раз уж им всем было разрешено свободно развиваться – была невозможна победа какой-нибудь одной из новых конфессий. В Великой Польше, где у лютеранства было много приверженцев, конкурирующая протестантская церковь была основана «Чешскими братьями». Изгнанные из Чехии, где они казнили после разгрома таборитов, обосновались в Лешно под защитой влиятельной семьи Лещинских. Эта община симпатизировала реформированной церкви, которая была организована кальвинистами в тесном контакте со Швейцарией и которая была господствующей в Малой Польше, а также в Литве, где Радзивиллы, стоявшие во главе всего Великого княжества, были ее главными покровителями. В то время как эти группы протестантов имели различия в учении в отношении причастия, даже более радикальные ереси, подвергавшие нападкам учение о Святой Троице и иногда ведущие к экстремальному рационализму, распространялись блестящими мыслителями – эмигрантами из Италии, включая двух Сочини, но их также развивали и некоторые поляки – отсюда и название «Польские братья». Они, по-видимому, стремились возродить арианство раннего христианства и одновременно находились под влиянием современных им коммунистических тенденций, которые пришли, в частности, от моравских анабаптистов.

Ортодоксальные протестанты были полны решимости выдворить этих экстремистов, и в ходе непрекращающихся споров среди быстро растущего числа сект они поняли необходимость согласования и принятия общего вероисповедания, чтобы противостоять объединенному фронту упрочившейся католической церкви. Когда Ян Лаский вернулся в Польшу в 1556 г., через год после заключения соглашения между «Чешскими братьями» и кальвинистами, он поддержал последних. Но он также рассматривал возможность принятия всеми более умеренного аугсбургского вероисповедания, которое, похоже, имело самые высокие шансы и пользовалось поддержкой сильного вассала Польши – герцога Альбрехта Прусского, а Кёнигсберг и недавно основанный в нем университет выступали в роли важного центра его пропаганды. Но Лаский умер в 1560 г., прежде чем было достигнуто какое-либо соглашение. Лишь 10 лет спустя представители всех трех протестантских конфессий собрались на Синод в Сандомире. И хотя они не смогли прийти к соглашению по реформированной швейцарской конфессии из-за оппозиции лютеран, они, по крайней мере, заключили официальный союз.

Такое сотрудничество было необходимо, во-первых, поскольку с 1565 г. раскол между протестантами и антитринитариями, движение которых вскоре обрело свой центр в Ракове, наконец закончился и, во-вторых, потому, что почти в тот же год католицизм снова начал набирать силу. На Сейме 1562–1563 гг. протестанты провели в жизнь решение о том, что ни один приговор церковного суда не будет приведен в исполнение государственными властями. Но после Трентского собора, декреты которого были приняты королем, когда они были представлены ему в 1564 г. папским нунцием, начался стихийный возврат в католическую церковь, главным образом посредством индивидуальных переходов в нее представителей ранее ведущих протестантских семей. Помимо нунциев, которые теперь постоянно жили в Польше, первые иезуиты, приехавшие сюда, во многом способствовали этой перемене, а католические иерархи продемонстрировали новое рвение под руководством кардинала Станислава Хосиуса.

В таких условиях некатолики хотели иметь конституционную гарантию того, что религиозная свобода в Польше сохранится. В конечном счете они получили ее за год до смерти короля, когда во время междуцарствия на Варшавской конфедерации в 1573 г. было решено поддерживать постоянный «мир среди тех, кто расходится во взглядах по религиозным вопросам». Эта хартия пошла дальше, чем любой другой «религиозный мир» в Европе XVI в., потому что она охватывала все конфессии, даже тех радикалов, которых протестанты хотели бы изгнать.

Сигизмунд-Август сделал решающий вклад и в создание такой атмосферы терпимости, и в сохранение католической традиции в Польше, потому что он отвергал все предложения положить конец своему долгому, несчастливому и бездетному браку с Екатериной Австрийской и развестись с ней. Более того, подобно своему отцу, он оказался просвещенным покровителем гуманизма Возрождения, который в Польше оказал более долговременное влияние, чем Реформация, и продлился до конца века. Интерес к литературе, проявляемый королем, собравшим великолепную библиотеку, вдохновлял всех писателей того замечательного поколения, включая первого великого поэта, писавшего на родном языке, Яна Кохановского. И именно на службе у последнего Ягеллона величайший польский государственный деятель эпохи Возрождения Ян Замойский, бывший ректор университета в Падуе, в котором получали образование многие польские юристы, готовился совершить свои выдающиеся достижения во время правления следующих монархов.

Распространение западной культуры в ее типичном выражении в эпохи Ренессанса, протестантской Реформации и католической Реставрации до самых дальних границ Центрально-Восточной Европы было сильно ускорено Люблинским сеймом в 1569 г., который сделал польско-литовский союз тесно связанной федерацией и определил ее структуру на более чем 200 лет. С другой стороны, Люблинская уния была подготовлена и стала возможной благодаря постепенному проникновению западной культуры вглубь литовских и русских земель Великого княжества – процесс, который начался еще в XV в., но развивался главным образом с начала XVI в.

В 1501 г., на пороге нового века, когда избрание Александра, великого князя Литовского, на трон Польши возродило союз обоих государств на личном уровне после девяти лет перерыва, в городе Мельнике были подписаны новые хартии унии, в которых говорилось, что в будущем всегда будут происходить общие выборы общего правителя и что «общие советы» будут гарантировать тесное сотрудничество в области законодательства. Но династия Ягеллонов, обычно благоволившая такому союзу в целом, выступила против идеи общих выборов, которые, как им казалось, ставили под вопрос их наследные права на Великое княжество. В 1505 г., когда законодательная власть Польского сейма была определенно подтверждена, Литовский сейм с подачи короля отказался ратифицировать давно ждавший этого Мельникский договор. Так что решение вопроса о федеральном устройстве осталось в подвешенном состоянии более чем на 60 лет.

В этот переходный период, однако, казалось совершенно ясно, что уния основана не столько на юридических формулировках, сколько на реальной общности, которая связывала воедино части королевства Ягеллонов. В области международных отношений эта общность была продиктована, во-первых, постоянной опасностью, исходившей от вторжений татар, угрожавших юго-восточным пограничным землям и Великого княжества Литовского, и королевства Польского. Более того, хотя только Великое княжество, особенно его белорусские и украинские провинции, оказалось открыто для агрессивной политики Москвы, было очевидно, что этой растущей опасности можно противостоять только с помощью Польши. Просьбы Литвы о такой помощи – и военной, и финансовой – всегда получали полную поддержку королей. Сами поляки стали все больше понимать, что помогать сопротивлению Литвы – в интересах их собственной безопасности. Так, когда сроки перемирия, которое в 1522 г. положило конец второй войне Сигизмунда I с русскими, истекли в 1533 г. со смертью Василия III Московского и когда литовцы воспользовались малолетством Ивана IV, чтобы возвратить себе обширные утраченные территории, польские вспомогательные войска снова способствовали достижению ограниченных успехов в этой третьей войне.

При Сигизмунде-Августе ситуация сильно осложнилась. Иван IV, которого прозвали Грозным, теперь возмужал и в 1547 г. был коронован как царь. После своих побед на Востоке, которые привели к завоеванию Казани и Астрахани, вместо того чтобы сосредоточиться на борьбе с крымскими татарами, где сотрудничество с Литвой было бы вполне естественным, он решил направить свою экспансию на запад на двух фронтах с расчетом окружить Великое княжество Литовское. Еще до того, как в 1562 г. возобновилась война на старой белорусской границе, царь вторгся в Ливонию, которая попросилась под защиту Сигизмунда-Августа, и теперь угрожал Литве с севера. Когда в 1563 г. Иван IV взял Полоцк, потеря этой крепости, почти такой же важной, как и Смоленск, была серьезным предупреждением даже для Польши. Литовцы теперь даже больше, чем раньше, стремились укрепить союз с королевством.

Но польско-литовские переговоры, которые, несмотря на множество перерывов и колебаний, продиктованных изменяющейся политической и военной обстановкой, продолжали поглощать время сеймов в обеих странах в течение шести лет перед Люблинской унией, также были естественным результатом растущей ассимиляции королевства и Великого княжества посредством польского посредничества и поэтому способствовали не только развитию общего образа жизни, но и стихийному ополячиванию самых влиятельных высших слоев общества.

Довольно необычно, что ополяченная аристократия, возглавляемая родом Радзивиллов, по крайней мере, благосклонно относилась к более тесным политическим узам с Польшей и защищала автономию Литвы, потому что боялась потерять исключительную власть в Великом княжестве, если на него будет оказывать свое влияние более демократичное устройство Польши. По этой самой причине мелкопоместное дворянство Литвы требовало более тесных контактов с их «польскими братьями», особенно после 1562 г. Как и поляки, они были за слияние обоих сеймов в один общий парламент по польскому образцу без привилегий для магнатов и с преобладанием свободно избранных депутатов в нижнюю палату. Как и в 1501 г., эта идея объединялась с идеей общих выборов. На этот раз король, находившийся под впечатлением от внешней опасности и терявший надежду оставить каких-либо потомков, не чинил этому препятствий по династическим причинам и присоединился к сторонникам унии в обеих странах.

В Польше приверженцы унии были одновременно и приверженцами программы реформ, которые под скромным лозунгом «приведения в исполнение законов» хотели улучшить управление и судебную систему и получить столь необходимые финансовые средства для постоянной защиты границ путем возвращения короне королевских земель, обещанных самым влиятельным семьям. Эта программа была, по крайней мере частично, реализована на так называемом исполнительном сейме в 1563–1564 гг., тогда как в это же самое время еще более значимая реформа подготовила Великое княжество Литовское к окончательному союзу с Польшей.

Подготовленная земельной реформой, которая сильно улучшила экономические условия, в соединении с новым кодексом законов Литвы, который отличался во многих отношениях, эта реформа 1564–1566 гг. явилась в большой степени принятием польского государственного устройства, включая ее привилегии для всего мелкопоместного дворянства и учреждение в провинциях сеймов как основы для самоуправления и парламентского правления. Последние юридические ограничения, дискриминирующие греко-православную веру, по такому случаю были отменены. Когда, наконец, оба сейма были созваны на совместную сессию в Люблине у польско-литовской границы, между ними едва ли были какие-то юридические различия.

Однако на практике противодействие нескольких влиятельных семей Великого княжества Литовского, которые особенно враждебно отнеслись к постоянному слиянию двух сеймов, оказалось таким сильным, что обсуждение длилось почти шесть месяцев и в начале марта было даже прервано из-за выхода из него литовских лидеров. В конце концов они уступили под двойным нажимом. Во-первых, король решил, что в королевство будет включена не только маленькая, всегда спорная провинция Подлясье, но и вся южная часть Великого княжества; провинция Волынь и Украина с Киевом будут переданы Польше с гарантиями местной автономии, включая использование русского языка как официального и равные права для православных. Сигизмунд-Август хотел главным образом, чтобы поляки участвовали в защите протяженной восточной границы. Его решение также соответствовало желаниям большинства населения, которое теперь присоединилось к русским провинциям самой Польши.

В то же время огромное большинство литовцев тоже оказывало сильное давление на лидеров оппозиции. В конечном счете все они, за исключением одного из Радзивиллов, вернулись в Люблин. Там под руководством члена семьи Ходкевич 1 июля они подписали хартии унии, которые были одобрены королем через несколько дней и оставались в основном без изменений до раздела содружества в конце XVIII в.

Согласно этому договору, королевство Польша и Великое княжество Литовское теперь слились в одну «общую республику», и оба народа были провозглашены единой нацией под властью одного правителя, который всегда должен избираться совместно; в республике будет действовать один сейм, в котором будут собираться польские и литовские сенаторы и депутаты. Однако в то же время Великое княжество Литовское сохраняло не только свое традиционное название, но и собственную армию, казну и свод законов, имея отдельный от Польши управленческий аппарат, так что любой литовский чиновник соответствовал такому же польскому. Такой дуализм иногда создавал серьезные трудности в практике управления, но в целом это был взвешенный компромисс между притязаниями некоторых польских радикалов, которые хотели полного объединения, и узким сепаратизмом некоторых литовских магнатов.

Люблинский сейм, который не прерывался до 12 августа, также определил положение двух меньших частей федерации. Так называемая Королевская Пруссия, то есть Польское Поморье, теперь разделенная на три провинции, стала неотъемлемой частью королевства, представленной в общем сейме. Однако особые привилегии города Гданьска (до 1945 г. носил название Данциг) вызвали некоторые разногласия, которые даже посланная туда на следующий год комиссия не смогла разрешить.

Весь вопрос был частью гораздо большей проблемы Dominium maris Baltici (лат. господство на Балтийском море), равно как и вопрос о Ливонии. И хотя полное владение этой страной еще не было урегулировано при Сигизмунде-Августе, в Люблине было решено, что Ливония, наделенная большой автономией, будет принадлежать как общее владение и Литве – ее непосредственной соседке – и Польше. Это решение соответствовало желаниям ливонцев, которые хотели, чтобы их защищали оба государства Ягеллонов.

Успех сейма 1569 г. был большой личной победой короля, который принимал активное участие в обсуждениях. В Люблине он также принял вассальную присягу от князя Молдавии и нового герцога Пруссии Альбрехта Фридриха, который годом раньше стал наследником своего отца Альбрехта. Ему суждено было стать последним представителем прусской ветви Гогенцоллернов, но их бранденбургские кузены уже получили право наследования, и это был еще один вопрос, который связан с равновесием сил в Балтийском регионе.