Глава 7
Не успела Сирокко опомниться, как они уже уселись в кружок, и Кельвин приступил к своему рассказу.
— Вылез я рядом с той дырой, где исчезает река, — начал он. — Семь суток назад. А вас услышал на вторые сутки.
— Почему же ты не откликнулся? — спросила Сирокко.
Кельвин указал на остатки своего шлема.
— Микрофон-то тю-тю, — объяснил он, извлекая оборванный проводок. — Я мог только слушать, но не передавать. Я ждал. Ел фрукты. Убить хоть кого-то из животных я просто не смог. — Он развел руками.
— А как ты узнал, что ждать надо именно здесь? — поинтересовалась Габи.
— Да не знал я этого.
— Ладно, — сказала Сирокко. Потом шлепнула себя по бедрам и рассмеялась. — Да. Подумать только! Мы уже почти потеряли надежду еще кого-то найти — и вдруг натыкаемся на тебя. Просто не верится. Правда, Габи?
— А? Ну да, конечно. Просто класс.
— И я, ребята, очень рад вас видеть. Уже пять суток вас слушал. Так приятно слышать знакомый голос.
— А что, уже столько времени прошло?
Кельвин похлопал по приборчику у себя на запястье. У него сохранились электронные часы.
— Идут железно, — сказал он. — Вот вернемся — непременно отпишу благодарность на часовой завод.
— Отпиши ее лучше изготовителю стального браслета, — посоветовала Габи. — У моих был кожаный ремешок.
Кельвин кивнул.
— Непременно. Между прочим, они стоят больше, чем я интерном за месяц зарабатывал.
— Все равно не верится, что прошло столько времени. Мы только три раза и поспали.
— Знаю. У Билла и Август те же проблемы с оценкой времени.
Сирокко вскинула голову.
— Билл и Август живы?
— Ага. Я и их слушал. Они там, внизу. Могу показать место. У Билла рация целая, как и у вас обеих. А у Август — только приемник. Билл выбрал ориентиры и стал рассказывать, как его можно найти. Двое суток он просидел на одном месте, и Август довольно быстро его отыскала. Теперь они регулярно кличут остальных. Но Август зовет только Апрель и без конца плачет.
— Бог ты мой, — выдохнула Сирокко. — Неудивительно. А ты не знаешь, где Апрель и Джин?
— Джина я, кажется, один раз слышал. Он ревел как белуга. Наверное, тогда же его и Габи слышала.
Хорошенько поразмыслив, Сирокко нахмурилась.
— Почему же тогда Билл нас не слышал? Раз он слушал.
— Тут, должно быть, проблемы с линией прямой видимости, — объяснил Кельвин. — Утес все перекрывал. Я единственный, кто слышал обе группы, но ничего не мог поделать.
— Но значит, теперь он нас услышит, если…
— Да не волнуйся ты так. Сейчас они спят и тебя не услышат. Эти наушники — один писк комариный. Часов через пять-шесть они должны проснуться. — Он перевел взгляд с Сирокко на Габи и обратно. — Кстати, и вам, ребята, самое умное тоже будет поспать. Вы уже двадцать пять часов топаете.
На сей раз Сирокко охотно ему поверила. Она чувствовала, что только от волнения не отрубается. Но веки сами слипались. Еще чуть-чуть — и готово.
— Ну, а ты-то как, Кельвин? У тебя что же, все как по маслу?
Он удивленно приподнял брови.
— Ты о чем?
— Сам знаешь, о чем.
Кельвин замкнулся в себе.
— Это я не обсуждаю. Совсем.
Сирокко не склонна была давить. Настроение у Кельвина было самое мирное — будто он вдруг оказался с чем-то в ладах.
Габи, дико зевая, встала и потянулась.
— Я на боковую, — заявила она. — Как ты думаешь, Рокки, где бы тут прилечь?
Кельвин тоже поднялся.
— У меня уже приготовлено местечко, — сообщил он. — Тут, на дереве. Вы можете там устроиться, а я останусь здесь и послушаю Билла.
На дереве оказалось птичье гнездо, сплетенное из прутиков и лозы. Кельвин устлал его чем-то пушистым. Места хватало, но Габи решила прижаться потеснее — как они делали раньше. Сирокко задумалась, не пора ли положить этому конец, но потом решила, что пока без разницы.
— Рокки?
— Что?
— Ты смотри остерегайся его.
Пришлось вернуться с самого порога сна.
— К-кого? Кельвина?
— С ним что-то не то.
Сирокко скосила на Габи воспаленный глаз.
— Слушай, Габи. Спи-ка ты лучше. — Она потянулась и шлепнула подругу по заднице.
— Нет, ты остерегайся, — сонно пробормотала Габи.
«Хоть бы как-то отличать утро от вечера, — зевая, подумала Сирокко. — Куда как легче было бы вставать. Петуха бы какого-нибудь — или пусть бы солнечные лучи падали под другим углом».
Габи все еще спала рядом. Сирокко высвободилась из ее объятий и встала на широкой ветви дерева.
Кельвина поблизости не наблюдалось. Завтрак был на расстоянии вытянутой руки — лиловый фрукт с ананас размером. Сирокко сорвала его и съела вместе с кожурой. Потом полезла наверх.
Это оказалось проще, чем она думала. Сирокко поднималась в таком же темпе, как если бы взбиралась по веревочной лестнице. Тут стоило добрым словом помянуть и четверть g, и идеальное для лазанья дерево — куда удобнее всех тех, что она излазала лет примерно с восьми. Там, где не хватало сучков, отличные зацепки давала бугристая кора. Правда, Сирокко добавила к своей коллекции несколько новых ссадин, но такую цену она охотно готова была платить.
Впервые со своего прибытия на Фемиду она была по-настоящему счастлива. Сирокко не брала в расчет встречи с Габи и Кельвином, ибо там оказывалось слишком много эмоций на грани истерики. А сейчас ей было просто здорово.
— Черт, а ведь очень давно так не было, — пробормотала Сирокко. Мрачностью она никогда не отличалось. На борту «Мастера Кольца» выпадали славные деньки, но такой безудержной радости не было. Припоминая, когда же такое случалось в последний раз, Сирокко решила, что в тот день, когда она узнала, что после семилетних попыток наконец получает под свою команду корабль. Воспоминание вызвало улыбку; вечеринка тогда удалась на славу!
Но вскоре Сирокко отбросила в сторону все мысли и дала себе всецело слиться с движением. Она ощущала каждую свою мышцу, каждый сантиметр своей кожи. В лазании по дереву нагишом была какая-то удивительная свобода. Раньше нагота связывалась для нее с конфузом и опасностью. Теперь она ее обожала. Голыми пятками Сирокко ощущала грубую опору ствола и надежную податливость ветвей. Ей хотелось заверещать почище Тарзана.
Приближаясь к вершине, она вдруг услышала какой-то новый звук. Из-за плотной завесы желто-зеленой листвы несколькими метрами ниже нее время от времени доносился отчетливый хруст.
Двигаясь дальше все осторожнее, Сирокко опустилась на горизонтальную ветвь и бочком стала подбираться к открытому пространству.
Перед ней оказалась синевато-серая стена. Сирокко представления не имела, что бы это могло быть. Хруст снова раздался, уже громче и чуть выше. Мимо пролетел ворох обломанных веток. А потом, совершенно внезапно, перед ней возник глаз.
— Мама! — вырвалось у Сирокко, прежде чем она успела наглухо закрыть рот. Миг спустя, сама не зная как, она уже оказалась в трех метрах оттуда, подпрыгивая в такт с веткой дерева и все таращась на чудовищный таз. Влажно поблескивающий, метров полутора в поперечнике — и поразительно человеческий.
Глаз моргнул.
Тонкая мембрана сократилась сразу по всем сторонам, как диафрагма у фотоаппарата, затем, буквально в мгновение ока, снова разъехалась.
Сломя голову Сирокко ринулась вниз. Всю дорогу она дико вопила и даже не заметила, где ободрала колено. Габи уже проснулась и держала наготове увесистую бедренную кость.
— Вниз, вниз! — заорала Сирокко. — Там черт знает что. Такая тварь, что ей это дерево как зубочистка. — Последние восемь метров она пролетела и приземлилась на четыре точки. Только намылилась было вниз по склону холма, как напоролась на Кельвина.
— Ты что, не слышишь? Сваливаем отсюда! Там такое…
— Да знаю, знаю, — взялся успокаивать ее Кельвин. — Я все про него знаю, и тебе нечего бояться. Просто у меня не было времени рассказать. Вы слишком быстро уснули.
Какой-то пар Сирокко выпустила, но далеко не успокоилась. Просто жутко было скопить столько нервной энергии и не дать ей выхода. Ноги сами рвались бежать. И тогда она напустилась на Кельвина.
— Мать твою, Кельвин! Засранец, ты не нашел времени рассказать про ТАКОЕ! Ну, живо! Кто оно, и что ты про него знаешь?
— На нем мы спустимся с утеса, — сказал Кельвин. — Его зовут… — он сложил губы в трубочку и просвистел три звонкие ноты с трелью на конце —…но с нашим языком это не очень вяжется. Я зову его Свистолетом.
— Ты зовешь его Свистолетом, — тупо повторила Сирокко.
— Ну да. Он пузырь.
— Пузырь.
Кельвин как-то странно на нее взглянул, и Сирокко заскрипела зубами.
— Он больше похож на дирижабль, но он не дирижабль, потому что не имеет жесткого скелета. Сейчас я его позову, и ты сама убедишься. — Приложив два пальца к губам, он просвистел длинный и замысловатый мотив с необычными музыкальными паузами.
— Он его зовет, — сказала Сирокко.
— Слышала, — отозвалась Габи. — Как ты?
— Нормально. Только скоро, кажется, поседею.
Сверху донеслась ответная серия трелей, затем несколько минут ничего не происходило. Они ждали.
Наконец, слева в поле зрения начал вплывать Свистолет. Располагаясь в 300–400 метрах от края обрыва, он двигался параллельно ему, но даже с такого расстояния видна была только его часть. Свистолет казался твердым синевато-серым занавесом, который постепенно заслонял им обзор. Наконец, Сирокко заметила глаз. Кельвин снова засвистел — и глаз, какое-то время бесцельно покрутившись, в конце концов их нашел.
— У него слабое зрение, — пояснил Кельвин.
— Тогда лучше бы держаться от него подальше. Где-нибудь в соседнем округе.
— Этого будет недостаточно, — возразила потрясенная Габи. — Он тебя и в соседнем округе ненароком задницей заденет. Надо мотать в соседний штат.
Нос уже исчез, а Свистолет все продолжал скользить мимо. Скользить. Мимо. Все мимо и мимо. Все скользить, и скользить, и скользить. Казалось, ему конца не будет.
— Куда он собрался? — спросила Сирокко.
— Ему нужно время, чтобы остановиться, — объяснил Кельвин. — Скоро он развернется как надо.
Сирокко и Габи наконец присоединились к Кельвину на краю обрыва, не желая упустить деталей захватывающего действа.
От начала до конца пузырь по имени Свистолет составлял добрый километр. И для полного сходства с увеличенной копией германского цеппелина «Гинденбург» ему не хватало только свастики на хвосте.
Впрочем, нет, решила Сирокко. Не только. Воздушные корабли составляли ее хобби, она даже активно участвовала в проекте НАСА по сооружению одного дирижабля размером почти со Свистолета. И, тесно сотрудничая с инженерами проекта, достаточно близко познакомилась с чертежами LZ-129.
Форма была та же самая: вытянутая тупоносая сигара, суживающаяся почти до острия на корме. Внизу даже болталось что-то вроде гондолы, хотя заметно ближе к корме, чем у «Гинденбурга». Цвет был совсем не тот — и фактура поверхности тоже. Не просматривалось никакой связующей конструкции; Свистолет был гладким как старые дирижабли Гудьира. Только теперь, на свету, Сирокко заметила, что поверхность пузыря маслянистая и что поверх основного синевато-серого тона он переливается всеми цветами радуги.
А еще у «Гинденбурга» не было шерсти. А у Свистолета была — по всему поперечному брюшному гребню. Гуще она росла в середине, а ближе к краям оставалась лишь скудная синеватая поросль. Под центральным узелком, или гондолой, или как там это называлось, висел пучок нежных щупалец.
Наконец — глаза и хвостовые плавники. Заметив один боковой глаз, Сирокко решила, что должны быть еще. Вместо четырех несущих поверхностей у Свистолета были всего три — две горизонтальные и одна рулевая. Сирокко видела, как все три гнутся, пока чудовищный пузырь пытался развернуться к ним носом, одновременно убирая назад половину своей длины. Плавники были тонкими и прозрачными как крылья махового порхача О’Нейла, а гибкостью не уступали медузе.
— И ты… гм, ты с этой дулей общаешься? — спросила она у Кельвина.
— Очень даже. — Доктор радостно улыбался пузырю. Таким счастливым Сирокко его никогда не видела.
— Значит, язык выучить несложно?
Кельвин помрачнел.
— Нет, не сказал бы.
— Ты здесь уже… сколько? Семь суток?
— Я же сказал — я знаю, как с ним разговаривать. И еще кучу всякой всячины про него знаю.
— Так как же ты это узнал?
Вопрос Кельвина явно озадачил.
— Когда проснулся, я уже все знал.
— Как-как?
— Просто знал — и точка. Когда я впервые его увидел, я уже все про него знал. Когда он ко мне обратился, я понял. Просто, как дважды два.
Про себя Сирокко не сомневалась, что никакие тут не дважды два. Но Кельвин явно не жаждал дальнейших расспросов.
Добрый час ушел на то, чтобы Свистолет как следует развернулся, а затем аккуратно пододвинул свой нос к самому краю обрыва. В течение всей операции Габи и Сирокко понемногу пятились назад. Малость полегчало, когда они увидели его рот. Это оказалась метровая прорезь в двадцати метрах над передним глазом — смехотворно маленькая для существа Свистолетовых габаритов.
Немного ниже рта было еще отверстие — сфинктер — служившее одновременно клапаном для сброса избыточного давления и свистком.
Изо рта вылезло что-то твердое и продолговатое — и потянулось к земле.
— Пойдемте, — поманил их Кельвин. — Пора на борт.
Ни Габи, ни Сирокко даже в голову не приходило воспользоваться подобным транспортом. Они лишь немо вытаращились на Кельвина. Тот сначала показался раздосадованным, затем снова заулыбался.
— Понимаю, вам трудно поверить, но это правда. Я действительно знаю про него массу вещей. И уже катался. Свистолет прекрасно слушается; кроме того, ему все равно по пути. И он абсолютно безвреден. Ест только растения — да и то совсем немного. Много ему нельзя — иначе он потеряет высоту. — Кельвин поставил ногу на непомерно длинные сходни и направился ко входу.
— А что это за штука, по которой ты идешь? — поинтересовалась Габи.
— Пожалуй, ее можно назвать языком.
Габи закатилась явно фальшивым хохотом, который вскоре перешел в кашель.
— А не слишком ли это того… в смысле — этого? Мать твою, Кельвин! Ведь ты стоишь на языке этой адской махины и любезно предлагаешь мне пройти к ней в рот! И что там дальше — глотка? А на конце глотки — ну, пусть не желудок, но нечто со сходными функциями. И для тех замечательных соков, которые начнут нас там обволакивать, у тебя тоже будет наготове удобное объяснение!
— Габи, клянусь, он безвреден как…
— Нет уж, спасибо! — заверещала Габи. — Может, я и дура, но все-таки не настолько! Чтобы я сама, по доброй воле вошла в пасть вонючего монстра? Ну и козел же ты, Кельвин! Ты сам-то хоть понимаешь, о чем просишь? Меня тут недавно уже один раз жрали. И второй раз этих радостей я не хочу!
Она уже дико визжала, вся тряслась, а лицо ее побагровело. Сирокко готова была подписаться под каждым словом Габи — но лишь на уровне эмоций. И потому поставила ногу на язык. Он оказался теплым, но сухим. Обернувшись к Габи, она протянула руку.
— Идем, подружка. Я ему верю.
Габи перестала трястись и потрясенно уставилась на Сирокко.
— Ты ведь меня не бросишь?
— Конечно, нет. Ты полетишь с нами. Мы должны спуститься к Биллу и Август. Идем, где же твоя отвага?
— Так нечестно, — захныкала Габи. — Я не трусиха. Только об этом меня не проси.
— И все-таки я прошу. Единственный способ одолеть страх — это встретить его лицом к лицу. Идем.
Габи еще долго мялась. А потом расправила плечи и пошла — будто на эшафот.
— Только ради тебя, — заявила она. — Потому что я тебя люблю. Я не должна с тобой расставаться — даже если это будет значить гибель для нас обеих.
Кельвин как-то странно взглянул на Габи, но промолчал. Пройдя через рот, они оказались в узкой полупрозрачной трубке с тонким полом и совсем тонким потолком. Прогулка вышла долгая.
В середине живого корабля оказалась объемистая сумка, на которую Сирокко обратила внимание еще снаружи. Размеры этой сумки из плотного, прозрачного вещества составляли сто метров на тридцать, а на дне ее лежал слой перемолотой древесины и листьев. Компанию трем землянам там составили небольшие животные: несколько смехачей, целая коллекция более мелких видов и буквально тысячи крошечных гладкокожих существ не крупнее землеройки. Подобно всем прочим фемидским животным, зверьки эти не обратили на новых пассажиров ни малейшего внимания.
Видно было сразу во все стороны, и Сирокко заметила, что они уже успели немного отплыть от края обрыва.
— Интересно, — полюбопытствовала Сирокко, — если это не Свистолетов желудок, то что же это такое?
Кельвин смутился.
— А я и не говорил, что это не желудок. Мы как раз на пище и стоим.
Габи взвыла и рванулась было туда, откуда пришла, но Сирокко успела удержать ее за руку. Потом она опять взглянула на Кельвина.
— Ну да, — продолжил тот. — Свистолет может переваривать только с помощью этих зверьков. Он ест их, так сказать, конечный продукт. А для нас его пищеварительные соки не вреднее слабого чая.
— Слышишь, Габи? — прошептала Сирокко в самое ухо подруге. — Все будет хорошо. Не бойся, девочка, не бойся.
— С-слышу. Не сердись. Но мне все равно страшно.
— Знаю. Давай-ка, соберись с духом и выгляни. Это тебя отвлечет. — Вместе они подтащились к прозрачной стенке желудка. Это было вроде ходьбы по батуту. Весь оставшийся полет Габи провела, прижавшись к стенке лицом и ладонями, жалобно всхлипывая и неподвижно таращась в никуда. Сирокко оставила ее там и вернулась к Кельвину.
— Ты бы с ней поаккуратнее, — тихо сказала она. — То время во тьме особенно сильно на нее подействовало. — Тут она с прищуром на него взглянула. — Впрочем, я почти ничего не знаю про тебя.
— Со мной все в порядке, — отозвался Кельвин. — Я просто не желаю говорить о своей жизни до перерождения. Вот и все.
— Забавно. Габи сказала почти то же самое. А у меня все по-другому.
Кельвин пожал плечами, ясно давая понять, что ни мнение Габи, ни мнение Сирокко его не интересуют.
— Ладно. Черт с тобой. Буду благодарна, если просто расскажешь, что тебе известно. А если не хочешь говорить, как ты это узнал, то и не надо.
Кельвин подумал и кивнул.
— Быстро обучить тебя их языку не получится. Там все строится на тоне и длительности. Да и мне самому доступна лишь сокращенная версия, основанная на воспринимаемых человеческим ухом нижних тонах.
Пузыри бывают самые разные — от десятиметровых до таких, что еще крупнее Свистолета. Нередко они путешествуют косяками; кстати, и у Свистолета есть спутники, которых ты пока что не видела, потому что они оставались по другую сторону. Вот некоторые из них.
Он ткнул пальцем в сторону ловко маневрирующей стайки из шести двадцатиметровых пузырей. Напоминали они гигантских рыбин. Сирокко слышала пронзительные свистки.
— Пузыри дружелюбны и весьма разумны. Естественных врагов у них нет. Из пищи они получают водород и держат его под небольшим давлением. В качестве балласта они могут брать воду. Когда нужно подняться, сливают ее, а когда нужно спуститься, выпускают из клапана водород. Шкура у них крепкая, но если она рвется, пузырь, как правило, погибает.
Пузыри не очень маневренны. С трудом управляют плавниками и очень долго стартуют. Иногда нарываются на огонь. Если не удается увернуться, взрываются как бомбы.
— А что здесь делает столько животных? — спросила Сирокко. — Неужели все они нужны для переваривания пищи?
— Нет. Только те маленькие желтенькие. Они могут есть только то, что для них приготовит пузырь. Нигде, кроме как в его желудке, ты их не увидишь. А все остальные — вроде нас. Пассажиры-попутчики.
— Не понимаю. Пузырю-то это зачем?
— Здесь не просто симбиоз, а симбиоз в сочетании с разумным выбором и желанием сделать приятное. Раса Свистолета сотрудничает с другими расами — с титанидами, в частности. Он оказывает услуги, и ему в ответ…
— С титанидами?
Кельвин неуверенно улыбнулся и развел руками.
— Этим словом я заменяю тот свист, который использует Свистолет. Я плохо справляюсь со сложными описаниями и потому лишь туманно представляю себе титанид. Уловил я только, что они шестиногие и все поголовно женского пола. Поэтому я их титанидами и назвал. В греческой мифологии так именовались титаны-женщины. Я тут и еще кое-чему названия дал.
— Например?
— Областям, рекам и горным хребтам. Географические районы я назвал в честь титанов.
— Как? Ах да, теперь припоминаю. — Конечно же, у Кельвина бзик на мифологии. — Так кто там были эти титаны?
— Сыновья и дочери Урана и Геи. Гея возникла из Хаоса. Она дала жизнь Урану, сделала его равным себе, и они вместе произвели на свет титанов — шесть мужчин и шесть женщин. Местные дни и ночи я назвал в их честь, раз уж тут шесть дней и шесть ночей.
— Если ты всем ночам дал имена женщин, то я уж как-нибудь постараюсь придумать свои названия.
Кельвин улыбнулся.
— Нет-нет. Ничего подобного. Все достаточно произвольно. Вон там, позади, замерзший океан. Ему явно подобает быть Океаном. Так я его и назвал. Страна, над который мы сейчас летим, — это Гиперион, а та, что впереди, где горы и неправильной формы море, — это Рея. Если стоять в Гиперионе лицом к Рее, то север от тебя по левую руку, а юг — по правую. Дальше просто идешь по кругу. Большинство этих районов я, как ты понимаешь, не видел, но знаю, что они там есть. Итак, по очереди: Крий, который ты как раз видеть можешь, дальше Феба, Тефида, Тейя, Метида, Дионис, Япет, Кронос и Мнемосина. Мнемосина видна тебе по ту сторону Океана. Вон там, сзади. Она сильно смахивает на пустыню.
Сирокко мучительно пыталась уложить новые названия в голове.
— Всего мне никогда не запомнить.
— Всего и не надо. Пока что важны только Океан, Гиперион и Рея. Вообще-то здесь на самом деле не все имена титанов. Один из титанов — Фемида, и я решил, что это запутало бы дело. Ну и еще… — Застенчиво улыбаясь, он отвернулся. — Еще одного титана я просто не смог вспомнить. Тогда я взял Метиду, богиню мудрости, и Диониса.
Сирокко такие подробности мало волновали. Названия были удобны и, в своем роде, систематичны.
— Догадываюсь насчет рек. Тоже мифология?
— Ага. Я выбрал девять самых крупных рек в Гиперионе — где их, как ты сама видишь, навалом — и назвал их именами девяти муз. Вон там, на юге, соответственно, Урания, Каллиопа, Терпсихора и Эвтерпа. Полигимния течет в сумеречной зоне и впадает в Рею. А вон та на северном склоне, текущая с востока, — Мельпомена. Ближе к нам лежат Талия и Эрато, которые, похоже, образуют единую систему. А та, вдоль которой вы шли, — это приток Клио, той, что сейчас почти под нами.
Приглядевшись, Сирокко заметила вьющуюся через густой зеленый лес синюю ленточку, проследила весь ее путь до лежащего позади утеса — и раскрыла рот от удивления.
— Так вот куда девается та речушка, — пробормотала она.
А речушка, как выяснилось, дугой вылетала из отвесного склона примерно в полукилометре под ними. Метров пятьдесят она казалась твердой и блестящей, будто из металла, — пока не начинала рассеиваться. Рассеивалась же она стремительно — и земли достигала уже в виде густого тумана.
Вылетало из утеса и еще с добрый десяток водяных фонтанов — хотя и не таких близких и эффектных. Непременным спутником каждой оказывалась богатая радуга. С того места, откуда наблюдала Сирокко, радуги эти выстраивались будто крокетные воротца. Красиво было до жути. Просто дух захватывало!
— Хотела бы я получить тут концессию на торговлю видовыми открытками, — пошутила Сирокко.
Кельвин рассмеялся.
— Ага. Ты торгуешь пленкой для камер, а я продаю билеты на обзорные экскурсии. Идет?
Сирокко оглянулась на все еще примерзшую к стенке Габи.
— Реакция публики будет неоднозначной. Хотя лично мне нравится. А как называется вон та большая река? Та, куда впадают все остальные?
— Офион. Громадный змей северного ветра. Если приглядишься, то увидишь, что он вытекает из небольшого озерца в сумеречной зоне между Мнемосиной и Океаном. Это озеро должно иметь источник, и я подозреваю, что сам Офион и течет туда под землей — только мы не видим, где. А в остальном он открыто течет до самых морей и вытекает из них с другой стороны.
Сирокко проследила всю замысловатую траекторию и убедилась, что Кельвин прав.
— Думаю, географ указал бы тебе, что не может одна и та же река одновременно и впадать в море, и из него вытекать, — сказала она. — Но я понимаю, что эти правила установлены для земных рек. Ладно, назовем его круговой рекой.
— А вон там сейчас Билл и Август, — заметил Кельвин, указывая. — Примерно на полпути по Клио, где третий приток…
— Билл и Август. Мы, кажется, собирались с ними связаться. Но из-за всей этой суматохи с пузырем…
— Я воспользовался твоей рацией. Они уже проснулись и ждут нас. Если хочешь, можешь с ними поговорить.
Сирокко взяла у Габи кольцо от шлема с рацией.
— Билл, ты меня слышишь? Это Сирокко.
— А? Да-да, я тебя слышу. Как ты?
— Лучше не бывает. Лечу в желудке у пузыря. А ты как? У тебя нормально прошло? Не ранен?
— Нет, все замечательно. Знаешь, я хотел… хотел сказать тебе, что страшно рад тебя слышать.
По щеке у Сирокко поползла слеза, и она смахнула ее ладонью.
— А тебя-то как приятно слышать, Билл. Когда ты вылетел в то окно… а, черт! Ведь ты наверняка не помнишь.
—. Я очень многого не помню, — сказал Билл. — Потом нужно будет многое прояснить.
— Умираю, хочу тебя видеть. На тебе есть волосы?
— Уже по всему телу растут. Знаешь, это лучше оставить на потом. Нам нужно о многом переговорить — тебе, мне, Кельвину и…
— Габи, — отважилась Сирокко после какой-то слишком уж долгой паузы.
— Габи, — не очень уверенно повторил Билл. — Понимаешь, меня тут кое-что смущает. Но ничего, разберемся.
— У тебя правда все хорошо? — Сирокко вдруг стало зябко, и она потерла ладонями предплечья.
— Да-да. А когда ты прибудешь?
Сирокко спросила у Кельвина. Тот просвистел короткий мотивчик. Откуда-то сверху донесся другой похожий мотивчик.
— Вообще-то у пузырей нет четкого представления о времени, — сказал Кельвин. — По-моему — еще три-четыре часа.
— Ну и авиакомпания! Даже времени не узнать.
