Глава 19
Оказавшись на тросе — на жалкую сотню километров ближе к центру Геи и в целой сотне длинных километров от ее основания, все трое почувствовали заметное облегчение. Гравитация понизилась от четверти жэ до одной пятой. Рюкзак Сирокко потерял в весе два килограмма, а тело — аж два с половиной.
— Отсюда сто километров до места, где трос смыкается с крышей, — заметила Сирокко. — Я бы сказала, что наклон здесь градусов тридцать пять. Пока что все будет проще простого.
Но Джин был настроен более скептически.
— А я бы сказал — больше сорока. Ближе к сорока пяти. И будет все круче и круче. Если доберемся до крыши — по-моему, натянет градусов на шестьдесят.
— Но при такой гравитации…
— Зря ты плюешь на сорок градусов, — перебила ее Габи. Зеленая, но радостная, она все еще сидела на земле. Незадолго до этого, проблевавшись, Габи заметила, что нет и не может быть ничего хуже сидения в пузыре. — На Земле я немало полазала с телескопом на горбу. Тебе-то будет ничего, а вот нам — не очень.
— Она права, — согласился Джин. — Я потерял в весе. А низкая гравитация нагоняет вялость.
— Ну вы, мать вашу, и пораженцы!
Джин покачал головой.
— Напрасно ты думаешь, что у нас будет преимущество пять к одному. Не забывай, что масса рюкзака почти равна твоей собственной. Надо быть осторожнее.
— Черт возьми! Мы собираемся приступить к самому длинному восхождению, на какое когда-либо отваживался человек! И что я слышу от будущих героев? Радостное пение? Нет! Ничего, кроме старческого брюзжания.
— Если так нужно петь песни, — хмуро заметила Габи, — лучше петь их сейчас. Потом уже не захочется.
«Ну что ж, — подумала Сирокко, — попробуем». Сознавая, что весь поход будет нелегким, она все-таки чувствовала, что круче всего придется, когда они доберутся до крыши. По ее прикидке — суток через пять.
Путники оказались в мглистом лесу. Деревья из мутного стекла нависали над ними, фильтруя скудный свет сумеречной зоны и придавая всему окружающему бронзовый оттенок. Конические тени казались совершенно непроницаемыми, и все как одна указывали на восток — в вечную ночь. Над головой висел и занавес из розовых и оранжевых, сине-зеленых и золотых, будто вырезанных из целлофана листьев — роскошный и вычурный закат летним вечером.
Земля под ногами едва заметно вибрировала. Сирокко представила себе огромные массы воздуха, бегущие по тросу к ступице, и пожелала, чтобы всю эту неимоверную силищу можно было как-то употребить.
Подъем оказался несложным. Земля была гладкая и плотная — словно специально утрамбованная. Форма ландшафта обусловливалась переплетением жил под тонким слоем почвы. Земля горбилась длинными гребнями, которые через несколько сотен метров заметно уклонялись в сторону — к покатым бокам троса.
Между жил, где слой почвы был поглубже, растительность просто буйствовала. Тогда путники решили применить нехитрую тактику: следовали по гребню жилы, пока та не начинала уходить вбок, под трос, а затем через неглубокую лощину перебирались на соседнюю с южной стороны жилу. Дальше полкилометра спокойно шли по новому гребню, затем опять перебирались на следующий.
По дну каждой лощины бежал ручеек. Узенькие струйки неслись так весело, что прорыли себе канавки до самого материала жил. Сирокко прикинула, что все они должны падать с троса где-то на юго-западе.
Изобильная Гея и на тросе была верна себе. Большинство деревьев гнулись под тяжестью фруктов и всяких мелких зверьков. Среди них Сирокко сразу опознала ленивое существо вроде кролика — очень даже съедобное и никогда не спешащее улизнуть от охотника.
Под конец второго часа подъема Сирокко поняла правоту Джина и Габи. Причем поняла очень резко — когда икру свело судорогой, и будущей рекордсменке по горным восхождениям пришлось улечься на землю.
— В-в! М-м! Молчите уж, гады!
Габи ухмыльнулась. Сирокко она, конечно, сочувствовала, но собой тоже была довольна.
— У-y, чертов склон. Вроде бы так легко подниматься. И поклажа не особо тянет. Так ведь, собака, такой крутой, что всю дорогу идешь на цыпочках!
Джин присел рядом спиной к склону. Сквозь разрыв в деревьях им виден был клочок Гипериона — издевательски яркий и заманчивый.
— С поклажей тоже будут заморочки, — сказал Джин. — Мне только что носом землю рыть не приходится.
— А у меня хребет болит, — тоже пожаловалась Габи.
— И у меня, — жалобно отозвалась Сирокко. Теперь, когда она помассировала ногу, боль уходила. Но, судя по всему, ненадолго.
— Склон чертовски коварен, — продолжил Джин. — Может, нам лучше идти на всех четырех. Мы сильно перегружаем отдельные мышцы ног. Надо равномерней распределить нагрузку.
— Он дело говорит. К тому же так мы наберем хорошую форму для вертикального отрезка. Там основная нагрузка придется на руки.
— Вы оба дело говорите, — сказала Сирокко. — Я слишком гнала. Теперь будем чаще останавливаться. Джин, ты не вынешь у меня из рюкзака аптечку?
В аптечке имелись различные лекарства от насморка и простуды, пузырьки с дезинфицирующим составом, бинты, запас средства для местной анестезии, которое Кельвин использовал при абортах — и даже коробочка ягод, обладавших психостимулирующим действием. Сирокко уже их пробовала. Фенамин, да и только. Лежала там и написанная Кельвином памятка на предмет первой помощи, где описывалась куча всевозможных процедур — от излечивания расквашенного носа до ампутации ноги. А еще там была круглая баночка с лиловым бальзамом, которую Менестрель дал ей «от дорожных болей». Закатав штанину, Сирокко натерла бальзамом икру, от души надеясь, что титанидское средство помогает и людям.
— Готова? — Джин уже поднялся и поправлял свой рюкзак.
— Вроде да. Ты поведешь. Не гони так, как я. Если для меня будет слишком быстро, я скажу. Через двадцать минут ложимся и десять отдыхаем.
— Есть, командир.
Через пятнадцать минут от боли уже корчился Джин. С воем сорвав мокасин, он принялся растирать босую ногу.
Сирокко обрадовалась возможности передохнуть. Растянувшись на земле, она полезла в карман за банкой бальзама, а затем перекатилась на спину и передала банку сидящему выше по склону Джину. Из-за пухлого рюкзака спина ее располагалась почти вертикально, а ноги свисали вниз. Развалившаяся рядом Габи даже не позаботилась перевернуться.
— Пятнадцать минут идем и пятнадцать отдыхаем.
— Как скажешь, гражданин начальник, — вздохнула Габи. — За тебя в огонь и в воду. Пусть хоть живьем кожу сдирают. Буду тут мудохаться, пока не сотру руки и ноги в кровавые огрызки. Лишь одного прошу. Когда отдам Богу душу, напишите на могильной плите, что я пала смертью храбрых. А, ч-черт! Ладно, лягни меня, когда будем трогаться. — Она громко захрапела, и Сирокко расхохоталась. Габи подозрительно приоткрыла один глаз — и тоже расхохоталась.
— А как насчет «здесь покоится астронавтка»? — предложила Сирокко.
— «Она выполнила свой долг», — подключился Джин.
— Нет, честно, — засопела Габи. — Неужто нет больше в этой жизни романтики? Поведай кому-нибудь свою эпитафию — и что получаешь в ответ? Дурацкие шутки!
Следующая судорога прихватила Сирокко как раз на следующем привале. Вернее — судороги, так как теперь свело обе ноги. Смешного было уже совсем мало.
— Вот что, Рокки, — сказала Габи, нерешительно трогая подругу за плечо. — Нет смысла так гробиться. Давай отдохнем часок.
— Но ведь смех один! — с трудом прохрипела Сирокко. — Я даже запыхаться не успела. И теперь целый час задницу просиживать? — Тут она с подозрением покосилась на Габи. — А какого это черта у тебя судорог нет?
— А я тут вообще отдыхаю, — с кристально честным лицом призналась Габи. — Привязала веревку к той самой заднице, которую ты не хочешь просиживать, и преспокойно за тобой волокусь.
Сирокко, пусть слабо, но не могла не рассмеяться.
— Я просто должна привыкнуть, — заявила она. — Рано или поздно, но форму я наберу. От судорог еще никто не загибался.
— Нет. Не могу видеть, как ты мучаешься.
— А что, если десять минут идти и двадцать лежать? — предложил Джин. — Пока не почувствуем, что способны на большее?
— Нет. Пойдем по пятнадцать минут — или пока кто-то не свалится, что все равно выйдет раньше. Потом ровно столько же отдыхаем — или меньше, если почувствуем, что готовы. И в таком духе восемь часов… — Она взглянула на часы. — А теперь уже пять с небольшим. Потом разбиваем лагерь.
Габи вздохнула.
— Веди, Рокки. Это ты умеешь.
Прогулка превратилась в кошмар. Сирокко больше всех страдала от судорог, хотя теперь они прихватывали и Габи.
Титанидский бальзам помогал, но расходовать его приходилось экономно. У каждого было по аптечке, и запас мази у Сирокко уже подходил к концу. Надеясь, что после нескольких первых дней похода потребность в бальзаме отпадет, она хотела сберечь хотя бы баночку для восхождения внутри спицы. В конце концов, боль была не так уж нестерпима. Сперва, когда прихватывало, трудно было не завопить, но потом понемногу отпускало.
Под конец седьмого часа Сирокко смилостивилась, слегка раздраженная собственным упрямством. Ведь все выходит так, будто она пытается доказать правоту Билла! Намеренно заставляет себя быть жесткой, намеренно гонит себя к пределам собственной стойкости — и даже чуть дальше!
Лагерь путники разбили на дне лощины — набрали хвороста для костра, но не потрудились установить палатки. Воздух и без того был жаркий и спертый, но все же костер сделался желанным просветом во все сгущающемся сумраке. Удобно усевшись в кружок, они разделись до цветастого шелкового белья.
— Капитан наш — вылитая павлиниха, — заметил Джин, отхлебывая из бурдюка.
— Очень усталая павлиниха, — вздохнула Сирокко.
— Как думаешь, Рокки, сколько мы прошли? — спросила Габи.
— Сложно сказать. Километров пятнадцать?
— Я бы согласился, — кивнул Джин. — На паре гребней я посчитал шаги и вывел среднее. Дальше оставалось считать только гребни.
— Мысли великих умов схожи, — сказала Сирокко. — Пятнадцать сегодня, двадцать завтра. Через пять дней будем у крыши. — Потянувшись, она принялась разглядывать изменчивый полог листвы над головой.
— Габи, тебе водить. Залезь-ка в рюкзак и нашарь нам какого-нибудь корма. Я бы сейчас целую титаниду сожрала.
Никаких двадцати километров на следующий день не вышло. Не вышло даже десяти.
Проснулись они со страшно больными ногами. Поначалу Сирокко даже сомневалась, что удастся согнуть колени. Как глубокие старцы, ковыляли они на своих многострадальных ногах, пока готовили завтрак и сворачивали лагерь. Потом заставили себя проделать комплекс зарядки.
— Умом-то я понимаю, что этот гад стал на какие-то граммы полегче, — простонала Габи, закидывая за спину рюкзак. — Ведь я оттуда две порции съела.
— Не знаю, как твой, а мой точно двадцать кило набрал, — отозвался Джин.
— Скотство. Вот скотство. И еще раз скотство. Ну что вылупились, павианы? Шагом марш! Хотите жить в веках?
— Жить? Разве это жизнь?
Вторая ночь наступила через пять часов после первой. Так постановила Сирокко.
— Нижайшие поклоны тебе, о Державная Владычица Времени, — выдохнула Габи, растягиваясь на своем спальном мешке. — Еще немного — и установим новый рекорд. Даешь двухчасовой день!
Джин с тяжкими стонами опустился рядом.
— Ты вот что, Рокки. Когда запалишь костер, я, пожалуй, не откажусь откушать штук пять филе из тех мясных растений. И потише тут. Посудой не греми, коленями не щелкай. У меня от твоих коленей скоро нервный тик будет. Короче, не мешай отдыхать.
Уперев руки в бока, Сирокко окинула спутников огненным взором.
— Так вот, значит, вы как? Ну ладно. У меня для вас интересная новость. Я тут старшая по званию. Забыли?
— Джин, она что-то сказала?
— Вот эта длинная? Ни звука не слышал.
Сирокко ковыляла по округе, пока не набрала хвороста для костра. Присесть, чтобы его разложить, оказалось еще сложнее — настолько сложнее, что Сирокко сомневалась в успехе операции. Ведь ей предстояло согнуть свои бедные ноги под тем углом, какой они упорно принимать не желали.
Но со временем мясные растения все-таки начали потрескивать в масле, а Джин и Габи повернули свои носы навстречу божественным ароматам.
Сил у Сирокко оставалось только на то, чтобы закидать угли землей и развернуть спальный мешок. Изготовившись было в него залезть, она вырубилась.
Третий день оказался не хуже второго — в том же смысле, в каком чикагский пожар был не хуже землетрясения в Сан-Франциско.
Почти за восемь часов они одолели десять километров по становящемуся все круче и круче подъему. В конце Габи заметила, что уже не чувствует себя дряхлой старухой. Теперь ей, заявила она, уже не восемьдесят лет, а всего лишь семьдесят пять.
Назрела необходимость в новой тактике подъема. Ходьба по крутому косогору, даже на четвереньках, становилась все более затруднительной. Ноги без конца проскальзывали — и путники плюхались на животы, раскидывая руки по сторонам, чтобы не сползти вниз.
Джин предложил, чтобы они по очереди брали один конец веревки, заползали как можно выше и привязывали веревку к дереву, чтобы двое оставшихся внизу могли легко по ней взобраться. Ведущий при этом минут десять работал бы на полную, а двое остальных отдыхали. Затем ведущий отдыхал бы два срока. Попробовали. Выходило по 300 метров за каждый заход.
Разглядывая ручей поблизости от их третьего лагеря, Сирокко решила было искупаться, но тут же передумала. Есть хотелось куда сильнее. Джин, изрядно поворчав, все-таки встал на очередную вахту у жаровни.
Сирокко так взбодрилась, что даже успела просмотреть свою поклажу и прикинуть, сколько осталось провизии, — прежде чем опять провалиться в глубокий сон.
На четвертый день они одолели двадцать километров за десять часов, а под конец того же дня Джин решил приударить за Сирокко.
Лагерь путники разбили в том месте, где речушка, вдоль которой они следовали, разошлась так, что в ней даже появилась возможность искупаться. Без всяких задних мыслей сбросив с себя всю одежду, Сирокко с наслаждением окунулась в чистую воду. Мыло, конечно, не помешало бы — но для мытья вполне годился и превосходный песок со дна. Вскоре к капитану присоединились Габи и Джин. А затем Габи по поручению Сирокко отправилась поискать свежих фруктов. Полотенец у них не имелось — так что Сирокко голой присела к костру. Тут-то ее Джин и прихватил.
Рассыпая по сторонам горящий хворост, Сирокко подскочила и оторвала его ладони от своих грудей.
— Эй, прекрати! — Наконец, ей удалось вырваться.
А Джин ничуть не смутился.
— Рокки, можно подумать, что мы никогда друг друга не трогали.
— Что? Ну, все равно не люблю, когда меня исподтишка лапают. Держи свои грабли подальше.
Он явно рассвирепел.
— Вот, значит, как? А что мне, по-твоему, делать, когда вокруг да около две голые бабы слоняются?
Сирокко потянулась за одеждой.
— Не знала, что ты от одного вида голой женщины голову теряешь. Теперь буду иметь в виду.
— А чего ты злишься?
— Ничего я не злюсь. Нам еще какое-то время придется жить бок о бок, так что не дело друг на друга злиться. — Управляясь с застежками своей рубахи, Сирокко опасливо поглядывала на Джина. А когда стала поправлять костер, старалась все время оставаться к нему лицом.
— Нет, ты озлилась. А я ничего такого и не подумал.
— Не лапай меня — и дело с концом.
— Я бы завалил тебя розами и коробками конфет, но это малость непрактично.
Сирокко улыбнулась и немного успокоилась. Сейчас он снова напоминал прежнего Джина — и глаза его уже не сверкали так хищно, как считанные мгновения назад.
— Послушай, Джин. Мы и на корабле идеальную пару не составляли — сам знаешь. А здесь… Я устала, проголодалась и по-прежнему чистой себя не чувствую. Короче, если что-то прорежется, я дам тебе знать.
— Что ж, по крайней мере честно.
Оба молчали, пока Сирокко подбрасывала в костер веток, в то же время внимательно следя, чтобы он не расползся шире того выступа породы, на котором они его развели.
— А ты… у тебя с Габи что-то есть?
Сирокко покраснела, отчаянно надеясь, что в свете костра это незаметно.
— Не твое дело.
— Я всегда знал, что в душе она лесбиянка, — кивая, заметил Джин. — Но не думал, что и ты тоже.
Переведя дыхание, Сирокко с прищуром взглянула на собеседника. В мечущихся тенях трудно было что-то разобрать на его заросшем светлой бородой лице.
— Ты специально меня подкалываешь? Я же сказала — тебя это не касается.
— Не питай ты к ней слабости, просто сказала бы «нет».
«Да что со мной такое? — подумала Сирокко. — Почему по коже мурашки бегают?» В отношениях с людьми Джин всегда руководствовался собственной твердолобой логикой. Фанатизм его был тщательно подавлен и социально приемлем — иначе его нипочем не выбрали бы членом экспедиции к Сатурну. Он всегда радостно портил отношения, искренне удивляясь, отчего это люди обижаются в ответ на его бестактность. В общем-то — не столь уж редкий тип личности. Такое поведение было вполне управляемо — с учетом, разумеется, психологических особенностей — и расценивалось всего-навсего как легкая эксцентричность.
Так почему же теперь, когда он на нее смотрит, ей так не по себе?
— Ладно. Пожалуй, чтобы ты не изводил Габи, стоит кое-что тебе разъяснить. Она в меня влюбилась. Должно быть, это как-то связано с той изоляцией. Ведь я оказалась первой, кого она увидела, — и у нее мигом развилась навязчивая идея. Думаю, со временем она от нее избавится — ведь никакой существенной гомосексуальности за ней раньше не наблюдалось. Как, впрочем, и гетеросексуальности.
— Она скрывала, — предположил Джин.
— Какой нынче год? 1950-й? Удивляешь ты меня, Джин. Да и что можно скрыть от тестов НАСА? Да, у нее был гомосексуальный опыт, не сомневайся. И у меня. И у тебя, кстати. Я читала твое досье. Хочешь, скажу, сколько тебе тогда было лет?
— Я тогда совсем щенком был. Но суть в том, что я чуял это за ней, когда мы трахались. Ноль эмоций, врубаешься? Держу пари, что когда вы с ней за это дело беретесь, все по-другому.
— Мы не… — Сирокко осеклась, недоумевая, как же она позволила так далеко себя завести.
— Разговор окончен. Я не желаю это обсуждать. Да и Габи уже возвращается.
Подойдя к костру, Габи швырнула Сирокко под бок целую сетку фруктов. Потом присела на корточки и внимательно посмотрела на своих спутников. На Джина, на Сирокко, снова на Джина. Затем встала и оделась.
— У меня правда уши горят — или мне только кажется?
Ни Джин, ни Сирокко ей не ответили, и Габи вздохнула.
— Опять двадцать пять. Кажется, я почти готова согласиться с теми, кто говорит, что от мужчин в космосе толку меньше, чем вреда.
Пятый день окончательно завел их в ночь. Теперь оставался только призрачный свет от дневных областей, что кривились по обе стороны. Немного — но все же достаточно.
Склон стал заметно круче, а слой почвы на нем — тоньше. Часто путники шли прямо по теплым обнаженным жилам, где, кстати, и ноги не так соскальзывали. Теперь они стали привязываться друг к другу веревками, и всегда следили, чтобы двое висели, пока один карабкается.
Растительная жизнь Геи не сдавалась даже здесь. Мощные деревья пускали вдоль троса свои корни, меньшие побеги которых упорно вгрызались и цеплялись за малейшие неровности. Неимоверные усилия борьбы за жизнь в столь неприветливом окружении лишали деревья всякой привлекательности. Изможденные и одинокие, со светящимися полупрозрачными стволами, они скупо развешивали свою листву, подобную какой-то мимолетной, призрачной пелене. Корнями их кое-где можно было пользоваться как лесенками.
К концу того дня они уже проделали семьдесят километров по прямой и стали пятидесятью километрами ближе к ступице. Деревья здесь росли достаточно жидко, и путники смогли различить, что находятся выше уровня крыши, углубляясь в коническое устье расположенной над Реей спицы. Оглянувшись назад, они могли увидеть простирающийся внизу Гиперион. Впечатление создавалось такое, будто они летят на воздушном змее, чудовищной леской привязанном к каменному кулаку под названием Место Ветров.
Утром шестого дня путники увидели блеск стеклянного замка. Сирокко и Габи сидели в сплетении древесных корней, пока Джин тянул веревку к подножию странного строения.
— Возможно, это то самое и есть, — сказала Сирокко.
— В смысле, вестибюль с лифтами? — фыркнула Габи. — Тогда я лучше бы прокатилась на «американских горах» из картона.
Строение несколько походило на итальянский горный городок, миллионы лет назад возведенный из сахарной ваты и наполовину оплывший. Купола и балконы, арки и контрфорсы, зубчатые стены и идущие уступами крыши — все это громоздилось на выдающемся вперед уступе, стекая с него подобно подтаявшему на вафельной пластинке мороженому. Высокие башни торчали вверх под всевозможными углами — будто карандаши в стаканчике. По форме каждая башня смахивала на веретено. По углам искрились сугробы — не то снега, не то голубоватой сахарной пудры.
— По-моему, Рокки, тут один каркас.
— Сама вижу. И вообще, дай пофантазировать, ага?
Замок вел беззвучную битву с вьющимися белыми побегами. Сначала показалось, что наступило перемирие — тем более, что замок понес смертельный урон. Но стоило Сирокко и Габи присоединиться к Джину, как они услышали сухой шелест побегов — будто сама смерть шуршала своей черной мантией.
— Похоже на испанский мох, — заметила Габи, вырывая целую пригоршню спутанной массы.
— Только крупнее.
Габи пожала плечами.
— Если Гее удается сочетать крупные размеры с экономичностью, почему бы и нет.
— Тут дверь, — крикнул им Джин. — Хотите войти?
— Еще бы.
От края уступа до стены замка было пять метров ровного пространства. А невдалеке от путников виднелась округлая арка — чуть выше макушки Сирокко.
— Ой, мамочка! — выдохнула Габи, прислоняясь к стене. — До того отвыкла ходить по ровной земле, что голова закружилась. Просто забыла, как это делается.
Сирокко зажгла лампаду и вслед за Джином прошла через арку в стеклянную комнату.
— Лучше держаться друг друга, — сказала она.
Для осторожности были, казалось, веские причины. Хотя ни одна поверхность не была полностью отражательной, место это очень во многом напоминало карнавальные дома зеркал. Путники видели сквозь все стены — а там такие же стеклянные стены вели дальше в точно такие же комнаты.
— А как мы потом отсюда выберемся? — спросила Габи.
Сирокко указала на пол.
— По нашим шагам.
— Ах да. Как же я сама не догадалась. — Нагнувшись, Габи рассмотрела тонкую пыль, устилавшую пол. Попадались там и кусочки покрупнее.
— Матовое стекло, — заключила она. — Смотрите, не поскользнитесь.
Джин покачал головой.
— Сперва я тоже так решил. Но это не стекло. Стены тонкие, как у мыльного пузыря, и очень непрочные. — Выбрав одну из стен, он осторожно надавил на нее ладонью. С негромким звяканьем стена лопнула. Джин успел поймать один из кусочков, что неторопливо поплыли к земле, и легко раздавил его в кулаке.
— Интересно, сколько стен потребуется разбить, прежде чем на нас рухнет потолок? — спросила Габи, указывая на комнату этажом выше.
— Да уже немало. Сейчас это место — лабиринт, хотя изначально таковым не задумывалось. Мы прошли через несколько стен просто потому, что они уж были кем-то разбиты. А на самом деле это просто горка из кубиков, где нет ни входов ни выходов.
Габи и Сирокко переглянулись.
— Вроде той постройки, что мы видели под тросом, — сказала Сирокко. Потом описала ту постройку Джину.
— Но кто строит дома без дверей? — поинтересовалась Габи.
— Камерный наутилус, — ответил Джин.
— Еще раз?
— Наутилус. Он делает себе раковину по спирали. Когда раковина становится слишком мала, он движется дальше и запечатывает ту камеру, что осталась позади. В поперечном разрезе очень мило смотрится. И очень похоже на то строение, которое вы увидели, — маленькие камеры снизу, большие сверху.
Сирокко задумчиво нахмурилась.
— Но здесь-то все комнаты примерно одного размера.
Джин отрицательно покачал головой.
— Разница невелика. Эта комната чуть выше вон той. Где-нибудь непременно найдутся комнаты еще меньше. Похоже, эти твари строят вбок.
Существа, выстроившие стеклянный замок, представились Сирокко чем-то наподобие морских кораллов. Перерастая свои дома, колония их бросала и прямо на них и отстраивалась. Местами замок возвышался на десять с лишним этажей. Прочность конструкции придавали не тонкие как ткань стены, а ребра стеклянных кубов. Они смахивали на прозрачные люцитовые брусья в руку толщиной, очень крепкие и твердые. Даже если разбились бы все стены замка, контур его все равно остался бы на месте, подобно стальным перекрытиям небоскреба.
— Кто бы эту штуку ни построил, он не последний ею пользовался, — предположила Габи. — Сюда кто-то вселился и наделал кучу модификаций. Если, конечно, строители не были много сложнее, чем нам кажется. Но так или иначе, все давно отсюда свалили.
Сирокко велела себе не расстраиваться, но что было толку? Разочарование — как ни крути. Они по-прежнему были далеко от вершины, и дело шло к тому, что весь путь предстояло проделать своим ходом.
— Ты только не злись.
— Что такое? — Сирокко медленно просыпалась. «Не может быть, чтобы прошло восемь часов», — подумалось ей.
Да и откуда ему знать? Часы-то у нее.
— Не смотри ты на них. — Сказано было тем же ровным тоном, но Сирокко вдруг замерла, так и не донеся руку до лица. Она увидела красноватое от гаснущего костра лицо Джина. Он склонялся над ней.
— Что… в чем дело, Джин? Что-нибудь случилось?
— Ты только не злись. Я хотел по-хорошему, но ведь не годится, чтобы она смотрела. Да? Ведь так?
— Габи? — Сирокко было привстала, но Джин показал ей нож. И тут Сирокко с кристальной четкостью подметила сразу несколько деталей явившейся ей картины: Джин голый; Габи, тоже голая, лежит ничком и, похоже, не дышит; у Джина стоит член. А еще — руки у него в крови. Все чувства Сирокко обострились до предела. Она чувствовала жаркое дыхание насильника, запах крови и смрад ненависти.
— Ты не злись, — рассудительно повторил Джин. — Я этого не хотел. Ты сама меня вынудила.
— Я только сказала…
— Ну вот, ты злишься. Я же вижу. — Он вздохнул, словно досадуя на несправедливость судьбы, и показал Сирокко второй нож — принадлежащий Габи. — Если ты хорошенько подумаешь, то себя же во всем и обвинишь. Из чего я, по-твоему, сделан? Ты же баба. Разве твоя мамочка учила тебя быть такой эгоисткой? А? Что, учила?
Сирокко лихорадочно попыталась придумать безопасный ответ, но Джину он, очевидно, и не требовался. Нагибаясь еще ниже, он приставил ей нож под самый подбородок. Сирокко вздрогнула — острие вонзилось в мягкую плоть. Нож казался еще холодней глаз насильника.
— Не понимаю, зачем тебе это нужно.
Джин заколебался. Второй нож, уже тянувшийся куда-то к ее животу, похоже, застыл в воздухе. Сирокко его, впрочем, не видела. Проведя языком по пересохшим губам, она подумала, что лучше бы все-таки его видеть.
— Хороший вопрос. Я всегда его себе задавал… да и какой мужчина этого не делает? — Тут Джин стал искать в глазах Сирокко понимание, а не найдя, разочарованно надул губы.
— A-а, что толку? Баба она и есть баба.
— Рискни. — Нож снова двигался. Сирокко почувствовала, как он подбирается к промежности. На лбу у нее выступил холодный пот. — Тебе совсем ни к чему на такое идти. Убери нож — я и так дам тебе все, что пожелаешь.
— Да-да. — Нож ходил взад-вперед, будто укоряющий материнский палец. — Ищи дурака. Знаю я ваши бабские штучки.
— Клянусь. Пойми, так нельзя.
— Очень даже можно. Я прикончил Габи, а этого ты мне не простишь. Паскудное дельце. Как ни крути. Вы, бабы, без конца нас обламываете. Нам всегда охота, а вы вечно — нет и нет.
Джин оскалился, но затем на лице его воцарилось прежнее спокойствие. Сирокко предпочла бы оскал.
— Я просто ставлю все на свои места. Когда вы, ребята, бросили меня одного во тьме, я решил, что отныне буду делать что захочу. Я завел в Рее друзей. Вам они по вкусу не придутся. И капитан отныне — я. Как, между прочим, и должно было быть с самого начала. Будешь делать, что я скажу. И без глупостей.
Чувствуя, как острие ножа распарывает ей штаны, Сирокко затаила дыхание. Понятия не имея, что собирается предпринять Джин, она стала прикидывать, что лучше — сделаться глупой и мертвой или живой и изувеченной. Но когда со штанами было покончено, Джин перестал резать внизу. Внимание Сирокко переключилось на нож под подбородком.
Джин вошел в нее. Она отвернулась в сторону, но кончик ножа неотступно следовал за подбородком. Боль жгла ее — но это было неважно. А важно было то, что щека Габи слегка дергалась, рука ее медленно подползала к валявшемуся в пыли топорику, а полуоткрытый глаз поблескивал.
Снова повернув лицо к Джину, Сирокко без труда вложила в голос нотки отчаянного страха.
— Не надо! Пожалуйста, не надо. Я еще не готова. Ведь ты меня убьешь!
— Когда мне нужно, тогда ты и готова. — Джин наклонил голову, и Сирокко отважилась бросить взгляд на Габи. Похоже, та поняла. Глаз закрылся.
Все происходило где-то далеко-далеко. Тела у нее не было — и зверскую боль тоже испытывал кто-то другой. Важно было только острие ножа под подбородком. И еще — что Джин никак не мог кончить и уже начал уставать.
«Но чем для него станет эта неудача? — задумалась Сирокко. — Вот именно. Значит, он не может ее стерпеть. Стало быть, должен наступить момент, когда его внимание ослабнет. Но только придется хорошенько удостовериться, что такой момент наступил».
Сирокко начала подстраиваться под его ритм. Ничего отвратительнее ей в жизни делать не доводилось.
— Ага, — сонно ухмыльнулся Джин. — Вот правда и выходит наружу.
— Помолчи лучше.
— Дошло наконец? Видишь, как приятнее, когда не артачишься?
Кажется ей — или нож и впрямь уже не так сильно упирается в шею? Может, Джин чуть осадил? Сирокко долго смаковала эту мысль, стараясь не обмануться, и наконец решила, что так оно и есть. Чувства ее неимоверно обострились. Давление чуть ослабло — и показалось, что громадная тяжесть ушла.
Ему придется закрыть глаза. Ведь они всегда закрывают глаза.
Он и вправду их закрыл, но почти тут же открыл снова. Сирокко едва не дернулась! Проверяет, гнида. Но ничего подозрительного не приметил. Вообще-то актрисой Сирокко всегда была паршивой, но страх придал ей вдохновения.
Наконец, спина его выгнулась. Глаза закрылись. Нож перестал давить.
Но все пошло наперекосяк.
Сирокко отбила его руку в одну сторону, дернула голову в другую — нож чиркнул по щеке. Потом она ударила его по шее, вроде бы куда надо, но Джин успел увернуться. Сирокко лягалась, корчилась, вскользь получила ножом по лопатке. Наконец, вскочила…
…Но побежать не смогла. Ноги ее не касались земли те мучительные мгновения, пока она ожидала смертельного укуса ножа.
Удара не последовало — и Сирокко все-таки смогла толкнуться пальцами ног, чтобы снова взлететь в воздух — в сторону от насильника. Обернувшись прямо в полете, Сирокко поняла, что ее пинок оказался куда сильней, чем она ожидала. Джин после него набрал приличную высоту — и только теперь приземлялся. Габи тоже парила в воздухе. Безумные дозы адреналина и низкая гравитация творили с землянами черт знает что.
Дальше погоня, что разворачивалась чуть ли не целую вечность, скорость набирала стремительно.
Вряд ли Джин знает, решила Сирокко, что Габи у него за спиной. Не стал бы он так беспечно ее преследовать, обернись он хоть раз на лицо ее подруги.
Лагерь они разбили на центральной площади замка — на ровной площадке, которую строители почему-то никак не подразделили. От костра до первого ряда комнат было двадцать метров. Врезаясь в первую стену, Сирокко только еще набирала ускорение. Дальше она продолжила в том же духе — и пробила добрый десяток стен, прежде чем ухватиться за одну из балок. Поворот на девяносто градусов — и она уже, отчаянно кувыркаясь, летит вверх. Промахнув три этажа, Сирокко на миг зависла в пространстве. Слушая грохот проламывающегося следом Джина, она так и не сумела разобрать его маневр.
Потом, упершись обеими ногами в балку, Сирокко оттолкнулась снова. Она летела вверх, а вместе с ней поднималось целое облако крутящихся стеклянных осколков. Все происходило медленно — будто во сне. Еще один толчок — и полет вбок. Пролетев три стены, Сирокко остановилась. Рванулась влево, потом на этаж вверх и еще через две стены.
Наконец, она остановилась и, съежившись на балке, стала прислушиваться.
Вдалеке слышалось звяканье бьющегося стекла. Было очень темно. Сирокко оказалась в середине поделенного на клетки лабиринта, что простирался до бесконечности во всех направлениях — вверх, вниз и на четыре стороны. Беглянка понятия не имела, где она теперь, но этого не знал и Джин — а ничего другого ей пока и не требовалось.
Звон усилился, и слева от себя Сирокко увидела плывущего вверх Джина. Она нырнула вправо и вниз, двумя этажами ниже ухватилась за балку и еще добавила вправо. Наконец, упершись босыми ногами в очередную балку, остановилась. Вокруг медленно оседало битое стекло.
Сирокко, наверное, и не узнала бы, что Джин подобрался так близко, не опереди его стеклянный душ. Он крался по балкам, но вес его оказался слишком велик для одной неразбитой рамы, которая к тому же подпирала собой руины, образованные пролетом Сирокко. Рама не выдержала, и стекло полетело вниз снежными хлопьями. Сирокко мигом слетела с балки, толкнулась от нее ногой — и ухнула к земле.
Приземление вышло не в меру жесткое. Одурев от боли, Сирокко смотрела, как рядом спокойно опускается на ноги Джин. Точно так же следовало бы опуститься и ей, не будь она такой дурой и считай этажи. Последнее, что она помнила — как он стоит над ней и как по голове ему попадает топориком Габи, — а потом сознание ускользнуло, и тьма накрыла ее с головой.
Очнулась Сирокко внезапно, с диким воплем — чего с ней никогда раньше не случалось. Она не знала, где она сейчас, но точно знала, что только что побывала в брюхе громадной твари — и не одна. Там был и Джин. Сидел и спокойно объяснял, почему он решил ее изнасиловать.
И изнасиловал. Сирокко прервала вопль.
Она уже вовсе не в стеклянном замке. А на поясе у нее — веревка. Земля впереди покато идет вниз. Далеко-далеко чуть серебрится темное море Реи.
Габи оказалась неподалеку, но была страшно занята. На поясе у нее крепились две веревки. Одна шла вверх к тому же дереву, к которому была примотана Сирокко. Другая, туго натянутая, уходила во тьму. В засохшей крови на лице Габи виднелись канавки слез. Она как раз собралась перерезать вторую веревку ножом.
— Эй, Габи! Там, случайно, не Джин пришвартован?
— Ага. Только ему пора в плавание. Как ты?
— Уже лучше. Габи, вытащи его, ладно?
Удивленно раскрыв рот, Габи взглянула на подругу.
— Мне веревку жалко, — пояснила Сирокко.
Физиономия Джина казалась сплошным кровоподтеком. Один глаз так распух, что закрылся наглухо, а от другого осталась лишь щель. Нос был сломан. Во рту не хватало трех передних зубов.
— Больно же он ушибся, — заметила Сирокко.
— Я бы еще кое-чего подрисовала.
— Возьми у него в рюкзаке бинт и перевяжи ему ухо. Видишь, еще кровит?
Габи готова была взбунтоваться, но Сирокко одним твердым взглядом усмирила подругу.
— Я не намерена его казнить. Даже не предлагай.
Ухо Джина порядочно пострадало от полета брошенного Габи топорика. Получилось это, впрочем, нечаянно. На самом деле Габи хотела всадить топорик Джину в висок, но коварное оружие, крутанувшись не так, как надо, нанесло насильнику скользящий удар, от которого он всего-навсего потерял сознание. Джин стонал, пока Габи его перевязывала.
Сирокко взялась перебирать его рюкзак, вынимая оттуда все, что могло им пригодиться. Продукты и оружие забрала себе, а все остальное скинула вниз.
— Если мы оставим его в живых, он опять за нами полезет. Сама знаешь.
— Как пить дать. И мне это совсем ни к чему. Поэтому он отправится вслед за свои барахлом.
— Тогда какого черта ты…
— С парашютом. Развяжи ему копыта.
Габи стала прилаживать стропы к его промежности. Джин снова застонал, и Сирокко отвернулась. Не хотелось ей смотреть на ту кровавую кляксу, которую Габи сделала из его физиономии.
— Он думал, что убил меня, — говорила тем временем Габи, покрепче затягивая узлы. — Хотел убить, да не вышло. Я успела отвернуть голову.
— И как рана?
— Не очень глубокая. Но кровила зверски. Я была только оглушена — и просто удача, что не смогла броситься за ним сразу после… после того, как… — Тут у Габи потекло из носа, и она утерлась тыльной стороной ладони. — А потом я вырубилась. И следующее, что помню, — как он склоняется над тобой.
— Ты очень кстати очнулась. А то я обделалась, от него удирая. Спасибо, что опять спасла мою задницу.
Габи мрачно на нее взглянула, и Сирокко тут же пожалела, что ляпнула про задницу. Похоже, Габи возлагала на себя личную ответственность за случившееся. Тяжко, наверное, подумала Сирокко, лежать и смотреть, как твою любимую насилуют.
— Почему ты оставляешь его жить?
Взглянув на Джина, Сирокко вынуждена была подавить в себе вспышку бешеной ярости, пока снова не взяла себя в руки.
— Я… ну, сама знаешь, он же раньше таким не был.
— Совсем не уверена. В душе он всегда был козлом — а то как бы иначе на такое пошел?
— Все мы в душе не ангелы небесные. Но мы это подавляем, а он больше не мог. Он разговаривал со мной как мальчишка, которому больно — там была именно боль, а не злоба — и, думаю, именно потому, что сам он этого не хотел. После аварии с ним что-то такое случилось — как и со мной. И с тобой.
— Но мы не пытались никого прикончить. Впрочем, ладно, сбросим его с парашютом. Тут я согласна. Но его яйца пусть здесь останутся. — Габи взвесила в руке нож, но Сирокко отрицательно покачала головой.
— Нет. Мне он никогда особенно не нравился, но все-таки мы были вместе. Джин был неплохим членом команды, а теперь он свихнулся, и… — Сирокко хотела сказать, что тут отчасти ее вина. Что Джин бы не спятил, сохрани она корабль. Но так ничего из себя и не выдавила.
— Я даю ему шанс ради того Джина, которым он был прежде. Кстати, он сказал, что у него где-то там есть друзья. Возможно, он просто бредил, а если нет, то может, они его и подберут. Развяжи ему руки.
Габи подчинилась — и тогда Сирокко, сжав зубы, столкнула Джина ногой. Заскользив вниз, он, похоже, начал понимать, что происходит. Парашют волочился следом. С диким воплем Джин скрылся за изгибом троса.
Ни Габи, ни Сирокко так и не увидели, раскрылся ли парашют.
Потом две женщины долго-долго сидели молча. Сирокко страшилась заговорить. У нее было сильное подозрение, что она как начнет реветь, так и не остановится. Пустая трата времени. Требовалось срочно залечивать раны и продолжать подъем.
С головой у Габи ничего страшного не случилось. Не помешали бы, конечно, несколько швов, но у них в распоряжении имелся только дезинфицирующий состав и бинт. Шрам на лбу обещал стать просто героическим.
Не менее героические шрамы ожидали и Сирокко после ее столкновения с полом стеклянного замка. Один от левого уха до подбородка, другой на спине. Порезы эти, впрочем, особенно ее не беспокоили.
Перевязав друг друга, они заново упаковали рюкзаки. Потом Сирокко окинула взглядом длинную полосу троса, которую еще оставалось пройти до спицы.
— Пожалуй, стоит вернуться в замок и передохнуть, прежде чем опять пустимся во все тяжкие, — сказала она. — Пару дней. Надо силенок набраться.
Габи подняла глаза.
— Да, ясное дело. Но дальше будет полегче. Пока я вас сюда тащила, наткнулась на лестницу.
