Акт II

Группа следователей переместилась из библиотеки в салон. Там их появление первой заметила Эйко и объявила громко и четко:

– Господа, внимание! А вот и наши гости из полиции. К ужину все готово, так что прошу всех к столу. Сегодня вечером предлагаем вам отведать замечательные дары нашего северного края!

Это было не пустое бахвальство – блюда, поданные на ужин, действительно оказались превосходными. Ассорти из волосатого краба, гратен с морским гребешком, лосось в сливочном масле, суп из тушеного тофу с каракатицей – лучшие деликатесы Хоккайдо. Окума и Усикоси родились и выросли в этих краях, но такое пиршество видели впервые в жизни. Они, конечно, смутно представляли, что это традиционные блюда местной кухни, однако не имели никакого понятия о том, где на Хоккайдо каждый день такое едят.

Ужин закончился, Эйко решительно поднялась со стула и направилась к стоявшему в углу салона роялю. Салон вдруг заполнили аккорды «Революционного этюда» Шопена; они словно бросали вызов разгулявшейся за окном стихии. Гости обменялись взглядами, как бы говоря друг другу: «Что-то случилось?», и разом перевели глаза туда, откуда звучала музыка.

У Шопена Эйко больше всего нравился именно этот, полный мощи и экспрессии этюд. Слушать она любила и другие вещи, любимых было много (единственно, она почему-то терпеть не могла «Песню расставания»), но когда появлялась охота самой сесть за рояль, она предпочитала или «Революционный этюд», или полонез «Героический».

Энергично ударяя по клавишам, Эйко закончила игру, и тут же за столом зазвучали восторженные возгласы и аплодисменты в знак благодарности за великолепное исполнение, которым почтили королеву гости. Интересно, удостоила ли публика такого горячего приема самого Шопена во время первого исполнения «Революционного этюда».

Слушатели хотели, чтобы Эйко сыграла еще. Под впечатлением момента и замечательного угощения следователи добавили свою скромную долю в общие аплодисменты.

Повернувшись к гостям, Эйко улыбнулась и тихо заиграла один из шопеновских ноктюрнов. Подняла голову и посмотрела в окно. Мело все сильнее, ветер завывал и стучал в стекло, забрасывая его хлопьями шуршащих снежинок.

У Эйко было такое чувство, будто она среди театральной бутафории, приготовленной специально для нее. Снежная круговерть за окном, окружавшие девушку любезные, с хорошими манерами, люди, даже само убийство – все это, казалось, было уготовано ей самим Богом в знак признания ее красоты. Красивые люди, благодаря одному факту своего существования, пользуются правом подчинять себе других, заставлять их пресмыкаться перед ними. Даже стулья и двери должны уступать ей дорогу.

Закончив играть, Эйко встала, оставив открытой крышку инструмента, и, дождавшись, когда стихнут аплодисменты, сказала:

– Еще рано закрывать крышку. Может, кто-нибудь последует моему примеру?

Эти слова острой болью пронзили Куми Аикуру. Ощущение было такое, будто ее ударили ножом в живот. Теперь ей стал понятен замысел Эйко.

– После моего любительского бренчания несложно будет показать настоящий класс.

Конечно, Эйко специально выбрала из своего репертуара самые лучшие вещи и исполнила их безукоризненно. Тем самым она не только разжигала интерес к себе у Кусаки и Тогая, но и целила в добычу, которую упорно преследовала.

Это была захватывающая по своему драматизму сцена. Большой волк неторопливо нарезает круг за кругом вокруг сбившихся в кучу оцепеневших овечек. Весьма впечатляющее зрелище, не уступавшее по экспрессии только что закончившему музыкальному представлению.

– Среди нас есть очаровательная особа, которая, как мне кажется, может показать нам, как надо играть! – воскликнула Эйко, делая вид, будто эта мысль только что ее посетила. – У меня была мечта: сидеть в этом салоне и слушать, как кто-то играет на моем рояле. Как вы насчет этого, Аикура-сан?

За окном завывала вьюга, а гости сидели как на иголках в предвкушении окончания этой сцены.

Судя по тому, как побледнела Куми, как испуганно забегали ее глаза между патроном и Эйко, к игре на фортепиано она никакого отношения не имела. После паузы женщина выдавила из себя едва слышно:

– Я не умею.

Собравшиеся в салоне никогда не слышали, чтобы Куми так говорила. Это был голос совсем другого человека. Однако Эйко было мало одержанной победы. Она так и осталась стоять напротив Куми.

– Этой девушке приходится очень много заниматься. У нее не было времени учиться на пианино. Вы уж ее извините, Эйко-сан, – пришел на помощь своей содержанке Кикуока. Куми по-прежнему сидела, глядя в пол.

– Поиграйте нам еще, Эйко-сан! – воскликнул Кикуока своим грубым скрипучим голосом, напоминавшим рев моржа.

Митио Канаи тут же решил воспользоваться представившейся возможностью заработать несколько дополнительных очков и присоединился к начальнику:

– Эйко-сан! Вы так замечательно владеете инструментом. Так хотелось бы еще послушать…

Эйко ничего не оставалось, как снова сесть за рояль и снова сорвать бурные аплодисменты. Хлопали все, за исключением Куми.

Гости покончили с чаем, который подали после ужина, и в этот момент в Доме дрейфующего льда появился вызванный инспектором Окумой крепкий, пышущий здоровьем полицейский. На форменной фуражке, которую он нахлобучил себе на голову, лежал снег. Окума представил его всем. Фамилия полицейского была Анан.

Эйко предложила Анану и Окуме разместиться в двенадцатом номере. Занимавший эту комнату Тогай удивленно посмотрел на нее и услышал:

– А Тогай-кун переберется к Ёсихико в восьмой.

И Тогай, и Кусака недоумевали: почему Эйко не поселила их вместе в тринадцатом номере, который был просторнее восьмого, и, как им казалось, нашли причину. Скорее всего, она решила: раз они соперничают за ее расположение, селить их в одной комнате не следует. Ее женский ум учитывал каждую мелочь.

Но если так, уж кого следовало переселить в восьмой номер, так это Кусаку. Тот провел ночь в тринадцатом номере, который по площади превосходил соседний двенадцатый, и двоим полицейским было бы удобнее именно в тринадцатом. Может, дело в том, что у Кусаки госэкзамен на носу? Заниматься лучше в отдельной комнате. Эйко считала, что ее обожатели должны расти, совершенствоваться. Это был ее девиз. Она установила для себя такой критерий, чтобы потом, в случае чего, можно было выбрать между врачом, адвокатом и профессором Токийского университета. Избранник, по крайней мере, должен быть человеком известным.

– Усикоси-сан, Одзаки-сан! Я хотела бы предложить вам для ночлега комнату номер пятнадцать в цокольном этаже, по соседству с Кикуокой-сан. Там сейчас всё приготовят.

– Очень вам признательны, – поблагодарил старший инспектор от имени всего состава следственной группы.

– Я полагаю, ни пижам, ни ночных халатов вы с собой не захватили?

– Не-е-т… не сообразили как-то. Но мы обойдемся.

– У нас есть сколько-то пижам, но на всех, боюсь, не хватит.

– Да не берите вы в голову! По сравнению с теми блинами, какие у нас в управлении вместо матрасов, здесь райские условия.

– Зато с зубными щетками нет проблем.

«Прямо как в тюрьме, – пробормотал про себя Окума. – Там тоже заключенным зубные щетки выдают».

– Извините, что доставили вам лишние хлопоты.

– Ну что вы! Вы же обеспечиваете нашу безопасность.

– Мы делаем все возможное.

Поднеся ко рту вторую чашку черного кофе, Кодзабуро Хамамото завел разговор с Эйкити Кикуокой. Тот боялся диабета не меньше апокалипсиса и, конечно, пил кофе только черный и без сахара.

Кикуока долго не мог отвести от окна зачарованного взгляда. По запотевшему стеклу стекали капли, снежные хлопья бешено пролетали за окном, словно разящие смертоносные осколки.

Зимой в этом северном краю такие бурные ночи случались каждую неделю. В такую непогоду невольно возникало желание во весь голос возблагодарить создателя за то, что сидишь в тепле, за двойными рамами, защищающими от холода и ветра.

– Как тебе наша метель, Кикуока-сан?

– Что?.. Поразительно, конечно! Я прежде никогда такого не видел. Чтобы такая буря… Ощущение, что даже дом трясется.

– У тебя никаких ассоциаций не возникает?

– Что вы имеете в виду?

– Ладно. Наш одинокий дом стоит посреди огромной, пустынной равнины. Кто-то сказал однажды, что перед лицом величия природы сооружения, возводимые человеком, всего лишь ничтожные кротовые норы. Беспомощные перед стихией, открытые всем ветрам.

– Ваша правда.

– Войну не напоминает?

– Ой! Что это вдруг?

– Ха-ха! Так, вспомнилось кое-что.

– Война… хороших воспоминаний у меня не осталось… Но такая ночь и в самом деле в первый раз с тех пор, как я тут появился. С летом не сравнишь. Настоящая буря.

– Может, это Уэда мстит, – сказал Кодзабуро.

– Ой, честное слово! Не надо так шутить, пожалуйста. В такую ночь и не заснешь. Этот вой за окном и это происшествие, ночное… Вроде устал, да разве уснешь после такого!

В тот же момент сидевший рядом Канаи открыл рот и выдал такое, что почти обеспечило ему снижение зарплаты:

– А вот как этот Уэда возникнет у вашего изголовья и скажет: «Шеф, подавать машину?»

Лицо Кикуоки побагровело от ярости.

– Ты что несешь, идиот?! Соображай перед тем, как рот открывать! Думай хоть немножко!

– Кикуока-сан? – прервал его Кодзабуро.

– Да.

– Хотел спросить: у тебя остались таблетки снотворного, которые я давал?

– Штуки две есть еще…

– Отлично. Выпьешь на ночь?

– Надо, наверное. Я как раз сейчас об этом думал.

– Правильно. Если что, я у Кусаки всегда возьму еще таблеток. Думаю, тебе лучше сразу пару принять. В такую ночь, думаю, одной не хватит.

– Вы правы. В любом случае лучше, наверное, сегодня лечь пораньше. Тем более что буря все сильнее становится.

– Хорошая идея. Что еще нам, старикам, остается? Будь внимательней с дверью. Замок проверь. Все-таки, как нам говорят, убийца по дому ходит…

– И не говорите! – Кикуока рассмеялся, стараясь показать, что он оценил шутку своего партнера.

– Хотя кто знает? Вдруг я тот самый кровожадный убийца и есть… Смотри, как бы я до тебя не добрался.

– Ха-ха-ха! – залился смехом Кикуока, а между тем на лбу у него выступили капельки пота.

В этот момент инспектор Усикоси подошел к Кодзабуро и сказал:

– Можно вас на минуточку?

– Да-да, конечно.

Разговор с партнером привел Кодзабуро в веселое расположение духа. Он огляделся: трое остальных полицейских сгрудились на одном конце стола и, нахмурившись, что-то тихо обсуждали.

Увидев, что Кодзабуро повернулся к нему спиной и заговорил с Усикоси, Кикуока обратился к Куми:

– У тебя в комнате электрическое одеяло?

Настроение у обычно жизнерадостной секретарши было хуже некуда.

– Да.

Выражение ее лица с широко раскрытыми, будто от удивления, глазами оставалось прежним, но сейчас эти большие, как у кошки, глаза избегали патрона. Она явно на что-то дулась.

– Э-э… Как-то оно не очень, скажи?

– Нормально, – сухо бросила в ответ Куми, что подразумевало: «И ты тоже».

– Мне раньше не приходилось спать под электрическим одеялом. Что-то мне мало показалось. Тепло вроде дает, но… А обычное одеяло у тебя есть?

– Есть.

– А где лежит?

– На стеллаже.

– А какое одеяло?

– Пуховое.

– Ну и дела! А в моей комнате нет одеяла. Может, потому, что она для спанья не предназначена. Кровать такая узкая, что не дай бог повернуться – того и гляди свалишься. Хотя про подушки ничего плохого не скажу. Ты не видела эту кровать? Вот точно этот стул, просто сидушка вперед выдвинута… Что-то вроде кушетки, только в изголовье еще спинка приделана. Странная конструкция, правда.

– Надо же…

Ответы, которыми Куми удостаивала своего начальника, были такими скупыми, что даже Кикуока заметил, что с любовницей что-то не то.

– Что случилось?

– Ничего.

– Нет, что-то не так. Тебя что-то раздражает.

– Разве?

– Конечно. Я же вижу.

Если кто-то слышал этот диалог, сделал бы вывод, что в некоторых случаях Кикуока вполне способен говорить вполголоса.

– А-а! Понял! Пошли ко мне в комнату, поговорим. Я все равно хотел идти ложиться. Сейчас скажу людям: «Спокойной ночи!» и пойду к себе, а ты немного погодя за мной. Надо будет согласовать мое расписание.

С этими словами Кикуока поднялся со своего места. Сидевший в дальнем конце стола Окума заметил его движение и окликнул:

– Эй, Кикуока-сан! Отдыхать пошли? Закройте дверь как следует, и о замке не забудьте. После того что здесь произошло, осторожность не помешает.