Прохладной осенью 1984 года, за два месяца до демобилизации, я значительно превысил свои солдатские полномочия во время служебной командировки в один южный край, за что чуть не попал под трибунал. Но был взят на поруки своим генералом и сослан с другими двумя солдатами – Сергеем К. и Андреем И. – дожидаться дембеля на стрельбище.

Стрельбище находилось в 20 километрах от расположения нашей части, под Ростовом-на-Дону. Из себя этот важный стратегический объект представлял бескрайние пространства, огороженные бетонным забором. Видимо, к объекту потеряли интерес давно, поскольку бетонные «стаканы», куда вставляли плиты, даже не потрудились залить бетоном, лишь подбили с четырех сторон деревянными клиньями. Именно это обстоятельство и сыграло свою трагическую роль в последующих событиях, но об этом попозже.

Жили мы с однополчанами в ветхом передвижном фургоне у дороги. Каждую неделю полковой «уазик» завозил нам пять банок просроченной тушенки, две буханки черного хлеба и пачку чая. Есть мы хотели ужасно. Молодые ребята, растущие организмы – в общем, что говорить. Командир находящегося в трех километрах «чушка» – подсобного хозяйства – по кличке Фюрер сразу предупредил, что подкармливать нас не намерен. Приходилось думать самим. В другой стороне от «чушка», где-то на расстоянии восьми километров, располагалось полузаброшенное кладбище. Серега первый придумал собирать с могил годные к употреблению продукты, которые оставляли на помин души родственники усопших. Чаще всего это были конфеты (с тех пор я не люблю сладкое), еще были плавленые сырки и вафли. Но этой ерундой разве наешься?!

Потом Андрюха предложил поймать одну из жирных кладбищенских собак, которые стаей мотались по кладбищу. С помощью нехитрого проволочного приспособления мы поймали черного кобеля, и опытный Серега вечером потушил зверюгу. Так мы (первый раз за две недели после приезда) плотно поужинали. Само собой, с того дня поголовье кладбищенской стаи начало стремительно уменьшаться, пока не была съедена вся свора. За собаками в пищевой рацион были включены змеи, ядовитые в том числе. Мы целыми днями ходили с палками по ростовским просторам и ловили змей.

Наступил прохладный ноябрь, змеи попрятались, новых собак на кладбище не завелось, от шоколадных батончиков мутило. Наш вагончик продувало насквозь. Ветры в тех краях немилосердные. Топить вагончик приходилось деревянными колышками, которые удерживали бетонные плиты от падения. Колышки мы вынимали «вальтом», по диагонали, чтобы плиты не падали. То бишь из четырех колышков брали два с разных сторон. Я так подробно описываю всю эту ерунду, чтобы вам было удобнее представить картину произошедшей трагедии.

Семнадцатого ноября, по ранее установленному графику, за колышками пошел Андрюха. Надо заметить, он не был самым ответственным человеком на свете, что в свое время, пятью месяцами ранее, не позволило ему удостоиться высокой боевой награды, к которой он был представлен, за спасение передвижного госпиталя, угодившего в засаду. Андрюха один четыре часа удерживал вход в ущелье, пока не подошли наши войска. Когда у него закончились патроны, он со штык-ножом и заточенной саперной лопаткой вышел навстречу десятку вооруженных до зубов «духов», и те так и не решились ни пристрелить его, ни сразиться с ним. Надо отдать должное этим дикарям, они умеют ценить мужество. Их командир, уходя, бросил под ноги Андрею в знак признания свой, видимо, любимый, нож. Нож вечером отобрал особист, а подвыпивший на радостях Андрюха лишил его переднего резца, за что его и закинули к нам.

Не дисциплинирован был Андрюха. Это его и подвело – поленился он обойти плиту и выдернул колышки только с одной стороны. Само собой, плита на него и упала. Его спасло только то, что, падая сам, он угодил между валяющейся там же ржавой бочкой и запасными бетонными «стаканами». Отделался однополчанин только отрубленной чуть выше локтя левой рукой. Из-под плиты он выбрался сам и потерял сознание, уже доковыляв до вагончика. В полном смятении я побежал на «чушок», где был телефон и я мог позвонить в часть. Серега принялся заматывать кровоточащую культю какими-то тряпками и забивать «косяк», чтобы хоть как-то облегчить страдания приятеля.

Я довольно быстро добежал до подсобного хозяйства и позвонил в часть. На мое удивление, начальство отреагировало сразу, и, когда я вернулся обратно, Андрюху уже увезли в город, а «вдутый» по сему случаю до потери связной речи Серега кашеварил у костра перед входом в вагончик. Пережитое за это время потрясение и усталость лишили меня на время способности к критическому мышлению. Я поел от души приготовленное Серегой мясо, внутренне возблагодарив доселе равнодушное к нам начальство за привезенный дополнительный провиант, и сел на железные ступеньки любоваться уже выступившими на небосклоне звездами. Во рту стоял приятный сладковатый привкус от съеденного ужина. В душе царил сытый мир.

К полуночи Серега вновь обрел речь и обратился ко мне с вопросом: что делать с отрубленной рукой? Я удивился, что ее не забрали с собой медики, и предложил утром закопать на кладбище. Приятель поддержал мое предложение. Но меня смутил размер целлофанового пакета с останками, который не мнительный Серега бросил под крыльцо. Больно маленький пакет был. Я вытащил его из-под крыльца и заглянул внутрь. Внутри находилась отделенная, сведенная судорогой кисть и несколько кусков абсолютно голой кости. Несколько секунд я отказывался верить своим глазам и отгонял нахлынувшие нехорошие мысли. Потом я посмотрел в алые глаза однополчанина, и тот, словно предваряя назревший вопрос, виновато кивнул. Вызывать рвоту было уже поздно. Во рту опять появился приятный сладковатый привкус. Я понял: теперь я всегда буду рассматривать людей еще и с гастрономической точки зрения. Меня это не обрадовало. Я избил дурака Серегу, съел припасенные на дембель полпачки димедрола и лег спать.

Утром за рукой вернулся фельдшер Лукин, а с ним приехали начальник штаба полковник Шаповалов и замполит подполковник Ожогин. И опять мне не повезло: я проспал их приезд, а бесхитростный Серега тут же рассказал им правду. До обеда Ожогин вопил на все стрельбище, что сошлет нас в дисбат, а Шаповалов отговаривал его, мотивируя возможной дикостью формулировки в рапорте.

– Ну и как ты себе, Коля, это представляешь? – говорил он замполиту. – Сожрали руку однополчанина?! Да над нами до пенсии смеяться будут! Воспитали папуасов! Срамота!

В итоге полковник его убедил, и мы вместе сожгли остатки отрубленной руки в костре. Нам влепили «за нарушение формы одежды» по трое суток гауптвахты, откуда мы и демобилизовались, заехав в часть, только чтобы помыться и переодеться.

Перед тем, как разъехаться по домам, мы с Серегой навестили в госпитале Андрюху и все ему честно рассказали. Он страшно смеялся и уверял нас, что поступил бы на нашем месте так же. Обрадованный такой реакцией Серега признался, что он очень вкусный, на свинину похож. Я предпочел промолчать, хотя был не согласен. На индейку он похож.

Из Ростова в Москву меня везла какая-то модная иностранная машина с водителем. Такие транспортные удобства мне создал Миша Б., уволившийся за полгода до этого и ко времени моего дембеля возглавивший одну из самых мощных преступных городских группировок.

Я ехал сквозь украшенные инеем бескрайние поля, пил французский коньяк из горла, слушал «Ниагару» и прилагал все усилия, чтобы не думать о мясистой шее водителя, увешанной сразу аж тремя золотыми толстыми цепочками. К золоту я был тогда равнодушен.

P. S. Много лет спустя я рассказывал эту историю Кыссе. Она заливисто хохотала и обвиняла меня в бесстыдном вранье, пока однажды к нам в гости не заехал Миша Б. и не рассказал этот случай своими словами. С тех пор эта история перестала нравиться моей возлюбленной.