Юсов есть Юсов
Перед началом съемок мы с Вадимом Юсовым поехали в Ленинград, в «Эрмитаж». Это была идея Вадима. Он просил меня показывать ему картины, которые, по-моему, подходят по колориту будущему фильму. Через три дня Юсов сказал, что ему все ясно. И они с художником Димой Такаишвили (по прозвищу Мамочка) создали на экране удивительно богатую и точную палитру.
Вадим – человек, обстоятельный во всем. Помню, когда мы снимали «Я шагаю по Москве», он позвал меня в хозяйственный магазин на проспекте Мира покупать хлеборезку:
– Вещь очень полезная в хозяйстве.
Я купил первую же хлеборезку, какую мне показали. А Вадим, осмотрев ту, которую ему дали первой, заявил, что в ней большой люфт, и попросил показать еще. И вторую забраковал, и третью, и все, которые были на полках в зале. Тогда его повели вниз, на склад. Там он провел почти час и, наконец, выбрал.
Весь день я над ним подшучивал, а напрасно. Моя хлеборезка сломалась через день, а его работает до сих пор.
Фильм «Не горюй!» мы снимали на пленке «Кодак». В Госкино была партия пленки «Кодак», но ее никто не брал: тогда операторы почему-то считали, что это плохая пленка. А Вадим рискнул и взял. У нас в стране «Кодак» не проявляли и надо было отправлять пленку в Польшу, в Лодзь. Обратно нам присылали позитивы, тоже напечатанные на «Кодаке» – и такого качественного изображения, как в рабочем материале, я потом в готовом фильме ни разу не видел. Фильм напечатали на отечественной пленке и многое пропало. К примеру: в гостиной Левана Мамочка покрасил стены чистым ультрамарином, а камин в ярко-зеленый цвет. И это создавало определенное настроение. А на нашей пленке и стены, и камин получились жухлыми… Или кадр, который многие помнят – Закариадзе уходит в черную дверь. В рабочем материале мы еще долго видели его седые волосы и белую полоску воротничка.
Впрочем, и на нашей пленке видно, что фильм снят великолепно. Юсов есть Юсов.
Нет правил без исключений
Такими же колоритными, как краски, должны были быть персонажи: темпераментные, необузданные, эмоциональные… Даже немного шаржированные (в других картинах я этого как раз избегал). Почти со всеми героями было понятно, кто кого будет играть. Мы с Резо и писали Софико на Софико Чиаурели, Левана – на Серго Закариадзе, солдата – на Евгения Леонова, шарманщика – на Ипполита Хвичиа… А вот что делать с главным героем Бенжаменом? Бенжамен в романе описан как высокий, светловолосый и голубоглазый тридцатилетний мужчина, здоровенный такой детина… Стали мы искать молодого, здоровенного, голубоглазого и светловолосого грузина.
Среди известных актеров такого не было. Стали искать в провинции. И тут я заболел желтухой и угодил в Боткинскую больницу. В Боткинской на лестничной площадке был телефон, и я каждый вечер звонил домой. Мама у меня была как штаб по подготовке картины, докладывала, как идут подготовительные работы в Тбилиси. Как-то я позвонил, а она мне говорит:
– У вас там телевизор есть? Беги быстро посмотри, там твой Бенжамен поет.
В холле по телевизору показывали выступление грузинского ансамбля «Орера». Я посмотрел на всех солистов, потом позвонил маме:
– Ты кого-то из «Орера» имеешь в виду, или смотришь другую программу?
– Эту смотрю. Присмотрись к тому, который играет на барабане. По-моему, то, что надо.
Мы с Юсовым. 1967 год.
Я пожал плечами, опять вернулся в холл. На барабане играл худющий брюнет – он все время скалил зубы. Да, что-то мама перепутала… Какой же это Бенжамен?
Выписался я из больницы, приехал в Тбилиси. Ищем Бенжамена, ищем – не находим. Все не то. Я вспомнил о маминой рекомендации и спросил второго режиссера, Дато Кобахидзе:
– А что, если попробовать барабанщика из «Ореро»?
– Бубу? Нет, он не годится!
Но я попросил вызвать его, на всякий случай. Пришел Буба в гостиницу. В моем номере тогда сидели Вадим Юсов, Дато Кобахидзе и жена Юсова, звукооператор Инна Зеленцова.
Как только Буба вошел, я сразу понял – не то. Поговорил с ним из вежливости… Когда за Бубой закрылась дверь, Инна сказала:
– Ну, все. По-моему, мы нашли Бенжамена.
– Кого? Его???
И я, и Юсов и Дато понимали, что никакой он не Бенжамен.
И мы стали опять искать. Ищем, ищем, никто не подходит. Опять вызвали Кикабидзе – решили еще раз попробовать, раз он маме и Инне понравился. Наклеили ему усы, бороду и сфотографировали – на всякий случай. А гримерша Тамара пришла ко мне и сказала:
– Поздравляю!
– С чем?
– С героем. Только бороду ему не надо, одни усы оставим.
Странное что-то получается! Маме понравился, Инне понравился, сейчас Тамаре понравился. Я позвонил сестрам и напросился на чай. Они, как всегда, позвали подруг и соседок, а я взял с собой в гости Бубу. Посидели, выпили чаю. Буба ушел раньше, а я спросил:
– Как вы думаете, взять мне Кикабидзе на главную роль?
И сразу все заговорили:
– Бубу?! Конечно! Он такой симпатичный, его сразу все полюбят!
Говорят, выслушай женщину и сделай наоборот. Но нет правил без исключений. Так что, если бы я не посчитался с мнением женщин, то критики, возможно, и не включили бы «Не горюй!» в сотню лучших фильмов ХХ века. И на фестивалях фильм не получал бы призы за лучшую мужскую роль.
Буба
Вообще-то Бубу зовут Вахтанг. Но когда я в первый раз позвонил ему домой и попросил Вахтанга, долго не могли понять, кого же нужно позвать к телефону. Я так и пишу в титрах: Буба Кикабидзе.
Буба у меня снимался в главных ролях в четырех фильмах. И еще в двух должен был, но не снялся: в «Хаджи Мурате», который я так и не снял, и в «Паспорте» – там французы требовали взять на главную роль французского актера. Два года я сопротивлялся, но все-таки пришлось им уступить (но об этом потом, когда до «Паспорта» доберусь).
Помимо того, что Кикабидзе великолепный актер, у него есть одна особенность: если у Бубы сцена не получается, надо тут же проверять сценарий. Буба так входит в роль, что не способен сыграть то, что его персонаж не может сделать по логике характера.
Кстати, в образ Буба входит не только на съемках. Я уже писал, что в восьмидесятом году у меня была клиническая смерть. Буба, узнав, что со мной плохо, тут же прилетел в Москву. И кто-то ему сказал, что я вроде бы уже умер. Позвонить мне домой и спросить, умер я или нет, Буба, конечно, не мог. Дня два выжидал, а потом позвонил Юре Кушнереву (он работал вторым режиссером на «Мимино») – выяснить, когда похороны. А тот сказал, что я жив. И Буба поехал навестить меня в больницу.
А теперь расскажу, как визит Бубы выглядел с моей точки зрения. Лежу я в палате – синий, похудевший (Леонов сказал, что по весу и по цвету я тогда напоминал цыпленка табака из привокзального ресторана). Открывается дверь, заходит Буба с цветами. В дверях остановился, посмотрел на меня, тяжко вздохнул. Потом подошел к постели, положил мне в ноги цветы. Потупил глаза и стоит в скорбной позе, как обычно стоят у гроба.
– Буба, – говорю я, – я еще живой.
– Вижу, – печально сказал Буба.
Кикабидзе.
“Не горюй”. Буба Кикабидзе и Софико Чиаурели.
Он же настроился на похороны. И увидев меня, такого синего, не смог выйти из образа.
У Бубы, несомненно, есть какой-то внутренний магнетизм. Когда он выходит на сцену, моментально возникает связь между ним и зрителями. И это его свойство как-то раз даже поспособствовало разрядке международной напряженности в одном из ночных баров Братиславы. В 68-м году меня вызвали в Союз кинематографистов и сказали: «Ты едешь в Братиславу с картиной «Не горюй!» Я попытался отказаться – в Чехословакию только что вошли наши танки. Сослался на недавно перенесенную желтуху – врачи рекомендуют ехать в Железноводск. Но мне сказали:
– Как в Канны или Венецию – так ты здоровый, а как с дружеским визитом в братскую страну – так сразу и больной? Съездишь в Железноводск после Братиславы.
– Что же я один в Братиславу поеду? – спросил я. – Пошлите представительную делегацию: кроме меня, еще и Вадима Юсова как оператора, и Бубу Кикабидзе, Софико Чиаурели и других актеров.
Думаю: на оформление документов уйдет не меньше месяца, за это время, может, танки уже выведут и ехать с фильмом будет не так стыдно.
Не угадал. Документы оформили за два дня, а на третий мы уже все сели в поезд: Вадим Юсов, Буба Кикабидзе, Софико Чиаурели и моя жена Люба Соколова, которую тоже включили в делегацию.
На вокзале нас встретило городское начальство и несколько актеров Братиславского драматического театра, и на нескольких машинах мы поехали в гостиницу. Официальные лица отбыли, а актеров мы пригласили остаться с нами, выпить по рюмке. Угостили их водкой и икрой, выпили, поговорили. Буба был в ударе, рассказывал смешные истории. Но сидели недолго: нам пора было переодеваться и ехать на выступление. Один из актеров, самый веселый, пригласил нас после встречи со зрителем в ночной бар в этой гостинице. Договорились, что он будет ждать нас в вестибюле.
Мы надели галстуки и белые рубашки, Софико и Люба – вечерние платья. За нами заехал лично мэр со свитой, и мы на нескольких машинах отправились в клуб, где должны были показывать картину. Когда подъехали, я заметил – нигде нет ни одной афиши, ни одного объявления, что сегодня идет фильм «Не горюй!» (позже мне сказали, что, если бы появилась афиша нашего фильма, клуб вообще разгромили бы к чертовой матери – так велика была тогда в Чехословакии ненависть ко всему советскому). У входа нас встретили еще какие-то люди и повели к залу на встречу со зрителем. Прошли через несколько помещений. Народу полно, в основном молодежь. Играет оркестр, кто-то танцует, кто-то режется на бильярде, кто-то в пинг-понг…
За кулисами мы выстроились и вышли на сцену – а в зале три человека! В первом ряду спит старик в рваной шинели и на балконе две дамы, по виду – наши из посольства. А нас с сопровождающими на сцене человек пятнадцать. Я подошел к микрофону и минут двадцать благодарил зрителей за то, что они пришли, и говорил о дружбе… А мэр с компанией были вынуждены стоять и слушать. Так им и надо. Знали ведь, что зал пустой, могли бы нас на сцену не выводить.
Смотреть фильм мы не стали, вернулись в гостиницу. Мэр пригласил нас поужинать, но мы отказались: нас актеры пригласили в бар. Мэр сказал, что тоже пойдет с нами, а пока отдал распоряжение накрыть в баре стол.
“Не горюй”. Кадр из фильма.
“Не горюй”. Фрунзик Мкртчян и Буба.
Сидим мы в вестибюле вместе с мэром, ждем актеров. Актеры так и не появились. Спустились в бар. Свободных мест нет. И только у эстрады пустой стол, и на нем стоит советский флаг. Когда мы вошли, музыканты перестали играть, все замолчали и посмотрели на нас. Мы прошли к столу, сели. Оркестр снова заиграл, все отвернулись. И больше никто на нас не глянул, будто нас и не было. Настроение поганое. Кожей чувствуем ненависть, исходящую от всех остальных посетителей бара.
– Если я спою, музыканты мне будут аккомпанировать? – вдруг спросил Буба мэра.
Я очень удивился: Буба никогда не поет с чужими музыкантами. И вообще уговорить его спеть довольно-таки трудно, почти невозможно.
Мэр послал своего помощника к музыкантам. Мы видели – помощник уговаривал, музыканты отказывались. Тогда к ним подошел сам мэр. И он, очевидно, убедил их, потому что помощник объявил в микрофон, что сейчас будет петь грузинский актер.
Никто даже не оглянулся.
– Буба, а, может, не стоит? – спросил я. – Еще кинут в тебя бутылкой…
– Не кинут. – Буба махом выпил фужер водки и пошел на эстраду. Он показал музыкантам, что надо играть, скомандовал: «Уан, ту, фри!» и запел на английском американский диксиленд «Когда святые маршируют». Надо сказать, диксиленды Буба поет блестяще. Посетители постепенно стали поворачиваться к эстраде. На второй песне начали аплодировать, а после третьей его уже не отпускали. Так он пел часа полтора. После его выступления к нам стали подсаживаться: все хотели чокнуться с Бубой. Ну, а заодно и с нами…
После фильмов «Не горюй!» и «Мимино» кое-кто начал говорить, что популярным Бубу сделал режиссер Данелия. Чушь! Вахтанга Кикабидзе всегда еще больше знали и любили как певца, а не как киноактера. Это благодаря тому, что Буба певец, и меня стали узнавать в Тбилиси.
Вместе с итальянским сценаристом Рудольфо Сонего мы работали над сценарием для Михаила Калатозова. По работе прилетели в Тбилиси. В аэропорту нас встретил корреспондент телевидения, взял у меня короткое интервью. Потом он попросил Сонего сказать несколько слов обо мне. Рудольфо сказал… Тот корреспондент решил сделать обо мне фильм и пошел к Кикабидзе, чтобы и он, как Сонего, тоже что-нибудь обо мне рассказал. А Буба говорить отказался:
– Это не моя профессия. Моя профессия – петь.
“Мимино”. На съемках в деревне Шинако. Оператор Анатолий Петрицкий, Кикабидзе и я.
“Мимино”. Л. Куравлев, Ф. Мкртчян и Буба.
“Совсем пропащий”. На съемках.
И впервые спел новую песню, впоследствии ставшую шлягером, – «Фаэтонщик».
Когда этот фильм показали по грузинскому телевидению, на телевидение каждый день стали приходить тысячи писем с просьбами повторить передачу «О кинорежиссере Данелия»: все хотели еще и еще раз послушать «Фаэтонщика» в исполнении своего любимца. Ну, и показали этот фильм раз двадцать. А поскольку в начале передачи я каждый раз чего-то мямлил, зрители запомнили и мою физиономию. Когда я в следующий раз прилетел в Тбилиси, меня уже знал в лицо весь город: и шоферы такси, и продавцы, и официанты в ресторанах, и прохожие.
Между прочим. Когда песня «Мои года – мое богатство» была очень популярна, про Бубу ходил такой анекдот: Буба однажды вернулся домой и увидел: дверь взломана, но из квартиры ничего не украдено, а на столе записка: «Мы думали, что ты шутишь, когда поешь, что твои года – твое богатство». Но я знаю – это не анекдот, а чистая правда. Буба – человек широкий, многим помогает, и, несмотря на то, что он был очень долго популярен и хорошо зарабатывал, на себя и свою семью у него мало оставалось. Всю жизнь он прожил в маленькой кооперативной квартире, и даже машины у него не было. Первая собственная «Волга» у него появилась в шестьдесят лет. И то он не сам купил – ему ее подарили на юбилей. В придачу к годам.
