Похороны директора

Из рассказов Чиаурели. В тридцатых годах директор Тифлисской киностудии тяжело заболел, и врачи сказали, что жить ему осталось мало. Тогда директор вызвал к себе в больницу членов партийного бюро, чтобы обсудить порядок своих похорон.

Согласовали, кто напишет некролог в газету (тут же набросали проект некролога), кто будет распорядителем на похоронах, кто будет выступать на гражданской панихиде во дворе киностудии, а кто скажет речь над гробом на кладбище (место в Пантеоне, самом престижном Тбилисском кладбище, директор себе уже пробил). Утвердили эскиз гроба, решили, что музыка будет европейская – пожарный духовой оркестр, и национальная – зурна, доли (барабан) и певец Рантик из хинкальной на Плехановской.

Обсудили также, кого из начальства пригласить на поминки, как их рассадить и кто будет тамадой (тамадой утвердили Михаила Чиаурели). Дошли до обсуждения маршрута траурного кортежа.

– Пойдем по Верийскому мосту, – говорит директор, – потом по Головинскому проспекту, потом по…

– По Головинскому не сможем, – сказали ему. – Там сейчас все перерыто – трамвайные рельсы кладут. Можно по Плехановской улице.

– Нет, – категорически заявил директор. – По Плехановской не хочу!

И прожил еще пять лет.

А был ли шарманщик?

Пока мы писали сценарий, в жизни Резо произошло еще одно важное событие – Резо женился на Крошке, племяннице художника фильма Мамочки.

Между прочим. В Тбилиси многих зовут по прозвищу. Крошку все время так и звали – Крошка. И когда я добрался в книге до этого места, то позвонил Резо – выяснить, как Крошку зовут на самом деле.

– Лена, – подумав, сказал Резо.

– Ты уверен?

– Уверен.

– А ты ее когда-нибудь так называл?

– Видел. В паспорте написано.

Так что, если Крошку зовут как-нибудь по-другому, я не виноват.

Свадьбу справляли в маленькой двухкомнатной квартире Крошки. А Тамаз Мелеава сделал молодоженам подарок – привел шарманщика из духана. В квартире шарманщик всем мешался, и Тамаз вывел его во двор и усадил на ветку дерева напротив раскрытого окна. Шарманку ему туда подали на веревке, он заиграл и запел.

«Оседлав толстый сук старого вяза, шарманщик Сандро крутил шарманку и пел, дирижируя себе ногами», – так написали мы в сценарии.

Я никак не мог вспомнить, – то ли сначала мы написали этот эпизод, а Тамаз потом воплотил его в жизнь, то ли мы перехватили идею у Тамаза. Позвонил в Тбилиси Резо. И Резо сказал, что на свадьбе, как он помнит, вообще никакого шарманщика не было, а Тамаз привел не шарманщика, а пожарный оркестр, который играл на плоской крыше дома напротив. Хотя…

– Подожди. Я у Крошки спрошу, – сказал Резо.

Крошка взяла трубку и сказала, что на свадьбе не было ни шарманщика, ни пожарного оркестра. Во дворе, в беседке, играл скрипичный квартет – друзья Мамочки. А Тамаз Мелеава привел на свадьбу не музыкантов, а съемочную группу из Латвии. Она все точно помнит потому, что когда всю группу рассадили, для нее и Резо места уже не осталось и все оставшееся время они стояли.

Между прочим. Случай с шарманщиком далеко не единственный. Каждый раз, когда я начинаю работать над фильмом, у меня реальность путается с вымыслом. Вот, например, во время съемок того же «Не горюй!» произошел такой случай.

Снимали сцену встречи Бенжамена (Кикабидзе) и Луки (Кавтарадзе) с русским солдатом (Леонов) на мосту возле духана «Сам пришел». Снимали монтажно: отдельно мост, отдельно духан. Мост – возле Гори, духан – под Тбилиси. Юсов, когда снимали мост, говорит Кикабидзе:

– Буба, посмотри налево, на духан.

– Вадим, духан не слева, духан справа, – говорю я. – Пусть он посмотрит направо.

– Почему направо? Налево по свету лучше.

– Но духан справа!

– Почему справа?

– Потому что он всегда там был!

– Где он всегда был справа?

И тут до меня дошло, что духан «Сам пришел» я не видел возле моста ни справа, ни слева. Это все существовало только в моем воображении.

Гадасаревиа

Не думаю, что кто-нибудь внимательно читает титры, где перечислены фамилии актеров, занятых в эпизодах. Но если бы кто-нибудь читал, то обязательно обратил бы внимание: в фильме «Не горюй!» и во всех последующих фильмах в титрах эпизодников стоит фамилия Р. Хобуа. На моей памяти это заметили только три человека: сам Рене и монтажеры – Таня Егорычева и Лена Тараскина.

– А кого у нас играет Хобуа? – спросила Таня Егорычева на двадцатый год работы со мной, когда приклеивали финальные титры к фильму «Паспорт» (Таня монтировала «Совсем пропащий», «Афоня», «Мимино», «Осенний марафон», «Слезы капали», «Кин-дза-дза», «Паспорт»). А Лена Тараскина засекла его на третьем фильме (она работала со мной на «Насте», «Орле и решке» и «Фортуне»).

А никого у меня Рене Хобуа не играл.

В один из выходных Вахтанг Абрамашвили пригласил нас на завтрак, на жареные хинкали. Оказалось, что завтракать с нами будет и отец Вахтанга – дядя Гриша. И мы поняли – завтрак затянется.

Дядя Гриша чтил традиции и обязательно произносил все тосты, положенные на грузинском застолье. И ритуал занимал минимум три часа.

Между прочим. Был такой случай: дядя Гриша улетал в командировку, Вахтанг его провожал. Самолет задерживался, и они зашли в ресторан перекусить. Там оказался кто-то из друзей дяди Гриши и прислал им бутылку вина. Ну, не пить же молча, и дядя Гриша начал произносить тосты… И заказал еще вино. Объявили посадку на самолет, но нарушить ритуал дядя Гриша не мог: «Если уж начали, надо довести до конца». Самолет улетел без них.

После «завтрака» у Вахтанга мы с Резо вернулись в гостиницу. Поднялись ко мне в номер. И тут я сообразил, что дверь захлопнул, а ключ забыл в комнате. Пошли к дежурной по этажу. У дежурной запасного ключа не оказалось, и они с Резо пошли к администратору. А меня дежурная усадила на свое место – караулить этаж.

Сижу и насвистываю по привычке. Из лифта вышли четверо. Трое – здоровые, как шкафы, а один поменьше – скорее не шкаф, а этажерка. Подходят ко мне:

– Ключ от пятьсот семнадцатого, – говорит самый большой шкаф.

– Не могу. Ящик заперт.

– Так открой!

– Не могу. Я не дежурный.

– А чего тут уселся?

– Попросили и сижу, – отвернулся, посмотрел в окно и снова стал насвистывать.

– А чего свистишь? – спросил не самый большой шкаф.

– Хорошее настроение.

– А чего это у тебя хорошее настроение?

– Выпил.

– И сколько стекляшек ты выпил?

– А что такое стекляшки?

Разговор шел по-грузински. Что бутылки на жаргоне «стекляшки», я действительно не знал.

– Сейчас он скажет, что живет в Москве и по-грузински не все понимает! – сказал не самый большой шкаф.

– Да, я живу в Москве и по-грузински не все понимаю.

– Сейчас он скажет, что он режиссер Георгий Данелия, – сказал не самый большой шкаф.

– Да, я режиссер Данелия.

– Давай выкинем его в окно, – предложил самый большой шкаф.

– Подожди. А вдруг он правда тот Данелия. Пусть документы покажет, – сказал маленький шкаф, который этажерка. – Слышишь? Покажи документы!

– Документы в номере.

– Пошли в номер.

– Ключ потерял.

В окно меня не выкинули только потому, что тут появились горничная и Резо. Мы с Резо повели шкафов ко мне в номер, я предъявил паспорт.

– Действительно, Георгий Данелия! – обрадовался этажерка.

– Ты прописку, прописку у него посмотри! – сказал большой.

Когда шкафы установили, что я тот самый московский режиссер Георгий Данелия, они повели нас в ресторан пообедать и отметить встречу. Шкафы оказались командировочными из Зугдиди. Самый большой был начальником ГАИ, а этажерка – строителем. После обеда Резо стал звать всех в номер послушать сценарий: «Нам важно мнение простого зрителя». Но шкафы сказали, что русский не очень понимают и быстро слиняли. Не ушел только этажерка – это и был Рене Хобуа.

Часов до девяти мы читали ему сценарий, а он серьезно слушал и кивал. Когда мы спрашивали: «Ну как?», он говорил: «Гадасаревиа!». По-грузински это означает: так хорошо, что с ума сойти можно!

А в девять мы были приглашены на банкет: свекра моей двоюродной сестры Кети избрали в Академию наук. И мы взяли Рене с собой.

На следующий день рано утром позвонил Гурам Асатиани и пригласил нас на хаши, который грузинские писатели устраивали в честь приезда Беллы Ахмадулиной. И мы разбудили Рене и взяли его с собой на хаши. А после хаши мы пошли обедать к Верико – вместе с Рене.

Потом Рене порывался уйти, но мы его не отпустили: «Нам же важно мнение простого зрителя»! И заставили слушать другой вариант сценария. Потом спросили, какой ему больше нравится. Рене тут же сказал:

– Гадасаревиа!

– Ромели? (Который) – спросил Резо.

Рене подумал и сказал:

– Ориве! (Оба)

Вечером в тот день на фуникулере был банкет по случаю юбилея красавицы-актрисы Медеи Джапаридзе. И мы, конечно, повели туда и Рене.

А во время банкета Гия Бадридзе сказал, что пора идти в гости к Нани Брегвадзе, она просила его нас привести. Мы пошли. По дороге Бадридзе куда-то потерялся, Рене тоже хотел потеряться, но мы его выловили и к Нани пришли втроем: Резо, я и Рене Хобуа.

Открыла мама Нани в ночной рубашке. Мы поняли, что никто нас не ждет, извинились и хотели уйти, но мама закричала:

– Нани! К нам Резо и Гия Данелия пришли!

Нас усадили за стол, мама принялась что-то готовить, а Нани быстренько оделась, привела себя в порядок, села к роялю и начала петь. А мы говорили тосты и пили шампанское.

Когда вышли от Нани, я вспомнил, что у Рамина Рамишвили, мужа моей сестры Марины, есть бочонок хорошего имеретинского вина. И он обидится, если узнает, что мы были рядом и не зашли. И мы пошли к Рамину. И там тоже все проснулись, оделись и тут же накрыли стол. Когда уходили, Рамин пригласил всех сегодня же на ужин.

На следующее утро мы с Резо решили – хватит! Пора взяться за ум и начать работать. Для начала стали наводить порядок в хозяйстве. Разложили на подоконнике эпизоды на три стопки. Первая, самая тоненькая, эпизоды, которые пока вошли в фильм. Вторая, побольше, варианты этих эпизодов. Третья, очень толстая, сантиметров восемь, эпизоды, которые пока не вошли в фильм.

– Надо посчитать, где сколько страниц, – предложил я. – Чтобы знать КПД.

– Это долго, – сказал Резо. – Пошли лучше в буфет и взвесим.

Мы пошли в буфет и там на весах, что стояли на стойке, взвесили. Первая стопка весила (у меня записано) 320 грамм. А вторая и третья вместе – 4 кг 200 грамм. (На «Кин-дза-дзе» запас был намного больше, что-то около пяти кило.)

Вернулись в номер. Подумали и решили, что кое-что из запасов можно вернуть в основной вариант. (Грамм сто пятьдесят, не больше.) Стали отбирать. Стук в дверь, пришел Рене. Извинился, что опоздал:

– У доктора был.

И вручил нам справку от врача: «Рене Хобуа строго запрещается употреблять любые алкогольные напитки».

Рене снова извинился и сказал, что пойти с нами на ужин к Рамину не сможет.

Мы его успокоили: во-первых, Рамину мы уже позвонили и попросили отменить ужин. А во-вторых, мы сами тоже с сегодняшнего дня не пьем.

– Садись послушай сцены, которые в сценарий пока не вошли.

Рене извинился и робко спросил:

– А можно я не буду слушать?

– Почему? Нам важно знать мнение простого зрителя, – сказал я. – Мы что-то выкинули, а может, именно это для зрителя самое интересное. Садись и говори, что нравится, а что нет.

– Извините, – сказал Рене, – я не смогу вам помочь. Я по-русски плохо понимаю. Особенно когда читают написанное.

– Если не понимал, зачем хвалил? Зачем говорил: «гадасаревиа»? – спросил я.

– Такие люди написали. Конечно, гадасаревиа! Сейчас извините, что не могу слушать – выхода нет!

Рене приехал из Зугдиди выбить в тресте какие-то стройматериалы – за взятку какому-то чмуру. И из-за нас все никак не мог туда попасть. А сегодня последний день – чмур завтра уходит в отпуск и надо будет искать другого чмура. И еще неизвестно, сколько тот другой попросит. А на стройке в Зугдиди Рене со стройматериалами ждут сто человек.

Он ушел. А Резо сказал:

– Слушай, он столько с нами мучился и терпел. А мы ему даже спасибо не сказали. Давай напишем Рене в титрах, в эпизодах. Он посмотрит у себя в Зугдиди картину, и ему будет приятно.

И с тех пор я все время пишу в титрах имя Р. Хобуа.