Верико
Верико и мама в моем сознании неразлучны. Верико, по существу, моя вторая мать.
В семнадцать лет, окончив гимназию св. Нины в Кутаиси, Верико, не спросив ни у кого разрешения, уехала в Москву, прошла актерский конкурс и ее взяли в Театр Революции к Охлопкову. Через два года вернулась в Тбилиси и стала ведущей актрисой в театре знаменитого грузинского режиссера Константина Марджанишвили.
Из рассказов Чиаурели. Верико не была красавицей, но в ней было столько шарма, что мужчины сходили с ума. Поклонников у нее было очень много, но полюбила она молодого скульптора, обаятельного красавца Михаила Чиаурели. И он в нее влюбился, и оставил ради нее жену и ребенка. Отец Михаила Эдишер, зеленщик, долго не мог простить за это сына. А о Верико он даже слышать не хотел: «Чтобы я никогда в глаза не видел эту шлюху»!
Чиаурели послали на стажировку в Германию. Верико поехала с ним. Из Германии Верико вернулась раньше мужа. Чиаурели купил в Германии подарки родителям и попросил Верико отнести эти подарки его отцу: «Когда он тебя увидит, он меня простит. Вкус у него есть».
Верико надела самое скромное платье, туфли без каблуков, гладко причесалась, на голову накинула платок и пошла к свекру.
Старый Эдишер – в шлепанцах, в сатиновых брюках, заправленных в шерстяные носки и в рубашке навыпуск – сидел во дворике на ступеньках веранды первого этажа и перебирал четки. Верико подошла и поставила перед ним кожаный саквояж с подарками.
Верико Анджапаридзе. 40-е годы.
Верико Анджапаридзе и Михаил Чиаурели.
– Здравствуйте, батоно (уважаемый) Эдишер. Это вам ваш сын Миша прислал из Германии.
– Спасибо. А ты кто?
– Я та самая Верико, батоно Эдишер.
Эдишер внимательно оглядел Верико.
– Да… – он тяжело вздохнул. – Теперь я понимаю Мишу. Ты такая красивая, такая хорошая… Разве можно в тебя не влюбиться?
Верико засмущалась и, чтобы поменять тему, сказала:
– Батоно Эдишер, здесь вот Миша вам кое-что купил и для мамы – очень красивую шаль.
– Да? Спасибо, милая. Сейчас мы ее позовем… Соня! Соня!
– Что хочешь? – с веранды третьего этажа выглянула мать Чиаурели.
– Иди сюда! Мишина блядь приехала!
…Верико гордилась вся Грузия. Она была величественной и мудрой, как царица. Когда Генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Ильич Брежнев посетил Грузию, встречать его попросили Верико.
Но она была и другой. Простой и заботливой. Если я приходил, а Верико была дома одна, она накрывала на стол, ставила тарелки, несла суп… Мне даже хлеб нарезать не давала:
– Сиди. Я женщина.
Заботилась она обо мне как мать. После желчного перитонита мне была прописана строгая диета. Но когда я приезжал в Тбилиси, естественно, меня все время приглашали в гости. Только просили: «Пусть Верико ничего не знает»! Верико боялись: она очень за мной следила и выдавала виновникам нарушения моей диеты по полной программе: «Гиечка легкомысленный, но вы-то должны понимать, что ему все это вредно»!
(Гиечкой меня звали мама и Верико. А потом – Софико. А сейчас и внук Петька. Он называет котов Афоню и Шкета – Гиечкины коты, а кафе-мороженое на Чистых прудах – Гиечкин ресторан.)
…Верико было под девяносто, но она все еще играла на сцене. Правда, редко. Как-то я прилетел в Тбилиси как раз в день, когда шел спектакль с Верико. Вечером пошел в театр. Прошел через служебный вход. В проходе перед актерскими комнатами меня остановили и показали на невысокого с седыми усиками старичка в широкополой шляпе: «Это твой дядя из Америки». Какой дядя из Америки? У меня родственников за границей нет!
Оказалось, были. Муж одной из бабушкиных сестер, генерал Сокольский, после революции оказался в Америке вместе с сыном Алексом. Алекс там обосновался, стал американцем и сейчас, через семьдесят с лишним лет, приехал в СССР в качестве туриста. С супругой. В самолете, когда летел из Москвы в Тбилиси, рассказал соседу по креслу, грузину, что родился в Грузии и раньше жил в Кутаиси, там даже родственники какие-то остались, Анджапаридзе. Грузин спросил, не родственница ли ему актриса Верико Анджапаридзе. Она тоже из Кутаиси.
– А сколько ей лет?
– Да столько примерно, сколько и вам.
– Быть может, это Верочка, моя кузина. А ее можно найти?
– Можно. Выйдете из самолета и спросите кого угодно, вам любой скажет.
Устроившись в гостинице, Алекс позвонил Верико. Верико сказала, что, конечно, помнит его, но прямо сейчас принять не может: готовится к спектаклю. Пригласила его на спектакль, билет пообещала прислать в гостиницу: «А после спектакля мы поедем ко мне, поужинаем, поговорим…»
И вот Алекс – типичный американец – стоит у прохода из артистической на сцену и ждет, когда появится Верико. С ним жена – высокая, спортивная американка лет под восемьдесят. (Американки всегда выглядят моложе своих лет.) Сначала в проходе появилась молодая актриса.
– Это Верочка? – спросил Алекс.
– Нет.
Вышла костюмерша среднего возраста.
– Это?
– Нет.
Потом вышла Верико. Идет, ни на кого не смотрит – в образе.
– Вот Верико.
– Верочка! – закричал Алекс. – Верочка, это я!
– Здравствуй, Саша. Я вижу… – не останавливаясь, проговорила Верико. – Потом, потом…
– Верочка, мне прислали билеты, спасибо! Сколько я должен?
– Не говори глупости, Саша…
– Нет, ты скажи сколько? У меня есть русские деньги!
– Засунь их себе в жопу, – не выходя из образа, сказала Верико и прошла на сцену.
Алекс захохотал. Перевел жене – та тоже заржала.
– Она и в детстве такая же остроумная была, – радостно объяснил Алекс окружающим.
… А после спектакля Верико устроила банкет, и они с кузеном до утра вспоминали детство…
Раз уж вспомнил про Алекса, не могу не рассказать и про Гамлета Мамия. Года за два до войны в Марджановском театре в финальном акте спектакля «Дама с камелиями», когда Маргарита Готье произносила свой предсмертный монолог, вдруг раздалось громкое: «Ы-ы. Ы-ы…»
Верико – она играла Маргариту – глянула в зал и еле удержалась, чтобы не рассмеяться.
В пятом ряду партера басом рыдал пятидесятилетний толстый милиционер. Это был старший сержант милиции Гамлет Мамия. Билет в театр ему дал кто-то, кто сам пойти не мог.
С тех пор Гамлет не пропускал ни одного спектакля «Дама с камелиями» и каждый раз в финальной сцене громко рыдал. А Верико еле удерживалась от смеха. Когда Гамлет заревел в пятый раз, Верико попросила администратора театра объяснить этому обормоту, что так громко переживать во время спектакля нельзя.
– Не могу не плакать, – сказал Гамлет администратору, когда тот нашел его после спектакля. – Женщину жалко.
– Тогда вообще не приходи. Ты своим воем мешаешь актрисе играть. Понял?
– Понял.
Перед началом следующего спектакля администратор доложил Верико, что все в порядке – обормота в театре нет. Но в последнем акте откуда-то сверху опять донеслось знакомое: Ы-ы. Ы-ы…
Это старший сержант милиции Гамлет Мамия, чтобы не мешать Верико, купил билет на галерку в самый последний ряд.
– Бог с ним, – решила Верико и велела выдавать ему контрамарки. Она была актрисой, и рыдания Гамлета были ей все-таки приятны. С тех пор Гамлет не пропускал ни одного спектакля с участием Верико. И каждый раз рыдал.
Мама и Верико были очень дружны и скучали друг без друга. Часто разговаривали по телефону, писали письма, и мама каждый год обязательно ездила в Тбилиси повидаться с сестрой.
Первого мая восьмидесятого года мне позвонила Верико: «Гия, прилетай. Меричка заболела». Я успел на последний самолет, прилетел в Тбилиси, мама в больнице – инсульт. И пока она болела, я каждые выходные летал в Тбилиси (совсем там остаться не мог, монтировал картину в Москве). Когда болеют близкие, всегда кажется – есть лекарство, которое может помочь, и я доставал и привозил импортные лекарства.
В тот раз я привез американское. Поднялся к маме в палату, а там, как всегда, сидят Верико (она приходила каждый день) и медсестра Тамара (я ее привез из Москвы, и она неотлучно дежурила при маме. Даже в город ни разу не вышла).
– Вот, мама, новое лекарство. Теперь ты поправишься.
– Зачем? – после инсульта мама говорила плохо, с трудом можно было разобрать слова. – Я уже старая, дайте мне умереть.
Маме тогда было семьдесят шесть.
– Какая ты старая? Вот посмотри на свою сестру. Она старше тебя на четыре года, а каждый день к тебе приходит, приносит еду, фрукты, сама тащит, пешком, в гору. А вечером еще в театре играет. И еще на всех орет.
– На семь, – говорит мама.
– Что на семь?
– Старше.
– На четыре, – говорит Верико.
– На семь.
– На четыре!
– На семь…
– Дура! – закричала Верико. – С детства была дурой, так и осталась!
И выбежала из палаты.
А через пять минут вернулась и стала кормить маму с ложечки.
Потом я выяснил, что Верико действительно убавила себе в паспорте три года. Женщина…
Между прочим. Когда моей дочке Ланочке было пять лет, я повел ее в зоопарк. Посмотрели мы птиц, слонов, обезьян. А к хищникам я решил ее не водить: маленькая девочка, еще испугается.
– А почему вон туда не идем? – спросила Ланочка. – Мы там не были.
– Там львы, тигры, волки, – сказал я. – Да ну их, они злые.
– Нет, пойдем. Пусть они тоже на меня посмотрят.
Она пришла не на зверей смотреть, а себя им показать. Женщина – в любом возрасте женщина.
После смерти мамы Верико часто говорила:
– Господи, как мне надоело жить! Как надоело стареть! Когда Бог меня заберет? Умирать надо вовремя.
Я лежал в Москве в больнице с язвой желудка, когда Галя принесла мне письмо от Верико, которое кончалось так: «Если бы ты знал, Гиечка, как мне хочется жить»!
И буквально через час нам позвонили: Верико умерла!
Последняя фотография.
…Верико Анджапаридзе хоронили даже с большими почестями, чем итальянцы Анну Маньяни. Гроб несли на руках из театра через весь Тбилиси. На улицах стояли сотни и сотни тысяч людей и все аплодировали. И дорога до кладбища – двенадцать километров – была усыпана цветами. А из репродукторов – их установили через каждые сто метров – звучал родной голос Верико. Она читала монологи, стихи…
Став режиссером, я уже не останавливался у Верико – жил в гостинице. Но из аэропорта я обязательно сначала заезжал поздороваться с Верико.
Когда я после ее смерти первый раз прилетел в Тбилиси, то по привычке сказал: «К Верико». Друзья повезли меня на кладбище…
