Кубинский сахар

Для «шторма» у нас были запланированы декорации с водосбросами на натурной площадке «Мосфильма» и комбинированные съемки макетов в бассейне в Одессе. Но я хотел снять настоящий шторм, такой, какой видел.

Мне говорили, что не стоит: волынки много, снимать опасно и трудно, и что водосбросы на экране будут выглядеть не менее убедительно. Но я человек упрямый: «втемяшется в башку какая блажь – колом ее не вышибешь».

Дождались шторма в Баренцевом, погрузились на спасатель и вышли в море. Шторм был намного меньше, чем тот, который я пережил на «Белоусове», – баллов в пять. Но качка была приличная. Механика аппаратуры укачало, гримершу укачало. Мы сняли кадр, как старпом (актер Игорь Боголюбов) смотрит на «Полоцк», и его накрывает волной. Боголюбова отправили сушиться, и мы сняли еще несколько кадров – как волны разбиваются о корабль. Камеру залило. Ниточкин сказал, что еще обязательно надо снять общий план с мачты. И второй оператор Манохин пошел за запасной камерой.

На палубе кроме нас никого не было – моряки не идиоты, чтобы при волне и температуре плюс четыре торчать на ветру с мокрым снегом.

Манохин принес камеру в кофре и мы полезли на мачту: впереди Манохин с кофром, за ним Ниточкин со штативом, за Ниточкиным – я с аккумулятором. Чтобы аккумулятор не мешал, я его повесил через шею на спину. Это была большая ошибка. Скобы, по которым мы лезли на мачту, обледенели, корабль качало, и когда он зарывался в воду носом, ноги соскальзывали, я висел на скобе на руках, и меня душил ремень от аккумулятора. А когда нос корабля задирался, я врезался лицом в мачту, а аккумулятор бил меня сзади по затылку. И так метров двадцать вверх.

Как мы остались живы, не знаю.

Когда мы забрались на марсовую (смотровую) площадку, увидели, что на палубу выскочил капитан с помощником и оба, размахивая руками, что-то кричат. Грохот стоял такой, что ничего не было слышно.

Ниточкин установил штатив, мы привязали его к поручням.

– Камеру! – крикнул Ниточкин.

Манохин открыл кофр и вдруг истошно завопил:

– Полный назад! Георгий Николаевич, полный назад!

Камеры в кофре не было. Там был кубинский коричневый сахар.

Между прочим. В то время шли поставки коричневого сахара с Кубы. Горы сахарного песка в порту ждали погрузки в вагоны.

В последнюю неделю съемок в Мурманске я заметил, что механики стали возить камеру не в кофре, а на коленях. Поинтересовался, зачем.

– Так надежнее, Георгий Николаевич. На коленях меньше трясет.

Оказывается, они в гостиничном номере соорудили нечто вроде самогонного аппарата, а в кофрах вывозили мимо охраны этот сахар. И вот сейчас, на мачте, я понял, почему каждый вечер в их номере звучал аккордеон, и наш ассистент Саша Бродский орал песни.

Дядя Вася «Тридцать три несчастья»

Как и предупреждали опытные люди, все, что сняли в Баренцовом море во время шторма, смотрелось не очень эффектно.

Продолжали съемки во дворе, на натурной площадке «Мосфильма». Построили кусок палубы и установили два водосброса по четыре кубометра каждый: один на трехметровом, второй на пятиметровом помосте. Водосбросы – ящики, сколоченные из досок, проложенные брезентом. Их наполняют водой, одна стенка откидывается, и вода падает на палубу.

Саша Борисов придумал систему, по которой стенка водосброса откидывалась, когда постановщик дергал за веревку.

На пятиметровом водосбросе сидел рабочий-постановщик Федя, а на трехметровом – постановщик дядя Вася по прозвищу «Тридцать три несчастья». Дяде Васе вечно не везло. Он был невезунчик классического образца. Если в кассе кончаются деньги – то именно на дяде Васе. Если трамвай сходит с рельсов – то это именно тот, на котором надо было дяде Васе ехать. Если разыскивали особо опасного преступника, то хватали и мутузили именно дядю Васю. И т. д. и т. п.…

Особенно не повезло дяде Васе во время войны. У него было много ранений и ни одной боевой награды. В первый же день, когда его забрали в армию, ему засветили в голову учебной гранатой – каски на дядю Васю не хватило. Он угодил в госпиталь.

Когда выписался, прошел подготовку, но по дороге на фронт машину сильно подбросило на ухабе и дядя Вася выпал из грузовика. Множественные переломы – и опять госпиталь. Выписался перед самым концом войны, но до фронта так и не добрался, – в апреле сорок пятого в Будапеште ревнивый муж выкинул его с третьего этажа.

Так вот, опытный дядя Вася сказал, что дергать за веревку – ненадежно. И он собирается веревку рубить топором.

Уже была глубокая осень. Снимали мы ночью. Репетировать не стали, потому что заполнять водосбросы очень долго. А все замерзли. Снимали двумя камерами. Поставили камеры, приборы. Вышел наш боцман Россомаха – Борис Андреев. Поправили свет.

– Все готовы?

– Все.

– Камера!

И тут на «палубу» обрушилось восемь тонн воды. Выглядело это довольно эффектно, но, когда вода сошла, Андреева не было, – смыло. В то место, где он стоял, воткнулся топор, а рядом сидел дядя Вася «Тридцать три несчастья». Мокрый, но живой. Конечно же, он, когда рубил веревку, поскользнулся и упал на палубу.

Говорил я Борисову – дядю Васю к водосбросу близко не подпускай!

Вредный Сталинабад

В Госкино фильм «Путь к причалу» посмотрели, но акт не подписали: велели сначала показать морякам. Директор «Мосфильма» позвонил министру Морского флота и пригласил его на просмотр.

Министр приехал на «Мосфильм», и с ним еще человек десять.

После просмотра министр спросил:

– Какие будут замечания?.. Давай ты, Афанасьев.

Встал тусклый пожилой человек в сером костюме и сказал, что картина его огорчила.

– Вот, – он заглянул в бумажку, – первое: мало новых судов. А Северный флот у нас значительно обновлен. Атомоход «Ленин» надо было бы показать! Второе. Техническое оснащение отражено слабо – в мурманском порту три новых чешских крана, а я увидел только один и тот далеко, на заднем плане. И третье: когда ваш боцман идет по причалу, он проходит мимо танкера «Сталинабад». Нет танкера «Сталинабад». Есть танкер «Софья Ковалевская».

– Перовская, – подсказали ему.

– Что Перовская?

– Софья Перовская. «Ковалевская» – лесовоз.

– Ах, да, «Ковалевская» – это бывший «Сталинакан». – И мне: – Ваш – «Софья Перовская».

– Мы на кораблях ничего не писали. Как было, так и сняли, – сказал я.

Министр посмотрел на Афанасьева.

– Я разберусь, товарищ министр. Распоряжение – заменить названия со Сталиным – в Мурманское пароходство давно ушло.

– Что ж, – сказал министр, – атомоход и краны уже не нарисуешь, но «Сталинабад» надо убрать.

– Уберем, – пообещал директор «Мосфильма». – Вырежем этот кадр.

– А так спасибо за то, что обратились к морской тематике, – и они встали.

– Простите, а как сам фильм? – спросил я. – Хоть что-нибудь понравилось, или все плохо?

– Нет, не все. Много хорошего…

– Да, – согласился Афанасьев. – Виды есть красивые… Звуки натуральные… Автопогрузчик ЗЛ-8 показали…

– Песня хорошая, – добавил министр.

И они ушли.

– Легко отделались, – сказал мне директор.

Кто-то дернул меня за рукав. Я обернулся. Сзади стоял Саша Бродский:

– Георгий Николаевич, а автопогрузчик этот я пригнал. Скажите Залбштейну, чтоб он за Машку перестал с меня вычитать!