Битва за фантазию

Ангелы, ниссе, драконы и ведьмы были нежеланными гостями в скандинавской детской литературе 1970-х. «Что есть фантазия? Говорящие животные, ниссе и тролли?» – так в начале десятилетия прозвучал вопрос шведского писателя Свена Вернстрёма на одном из семинаров Скандинавской народной академии (NFA) в Кунгельве, которые задали новую повестку обсуждения детской и юношеской литературы в Скандинавии.

«Для меня фантазия – это не животные и ангелы, тролли и драконы. Фантазия – это способность представить то, чего нет. Но „то, чего нет“ бывает разным: а) то, чего нет, потому что это невозможно (например, Бог, ангелы, говорящие животные), и б) то, чего нет, но все же возможно (например, социалистическая Швеция или демократическая школа)».

Свен Вернстрём, автор детских и юношеских книг о кубинской революции, партизане Иисусе и тысячелетней истории шведского рабочего движения, в начале 1970-х стал образцом для многих скандинавских детских писателей. «Вся литература политична» – таков был лозунг левого литературного крыла, для которого детская литература была оружием классовой борьбы, которое возносило детей и юношество в марксистский мир, очищенный от сверхъестественных порождений фантазии.

Но в усадьбе Нэс в восточном Смоланде по-прежнему голосовали за Партию центра и верили в нечистую силу. И в старую кухню в красном доме Ханны и Самуэля Августа регулярно наведывалась ведьма, которая брала старую Ханнину лопатку для хлеба, насыпала на нее шоколадки и просовывала в кухонную дверь. Дети, не в силах устоять перед соблазном, прилипали к лопатке, и ведьма затаскивала их в кухню и засовывала в ящик для дров. Преотвратительным сиплым голосом ведьма говорила, что возьмет ножницы для стрижки овец и обрежет прекрасные волосы ужасных детей. Иногда она оставляла свою лопатку и бегала за мальчиками и девочками по старому дому. Лишь в одном месте, под кроватью в гостевой комнате, можно было передохнуть и утешить младших братьев, сестричек и прочих родственников, давно лежавших тут в темноте и ревущих от страха.

Вот такая «жуть», как говорили дети в Нэсе, могла случиться, когда тетя Астрид приезжала в Виммербю и брала на себя роль ведьмы в доме своего детства, который она купила, отремонтировала и обустроила – все в нем стало как в том самом доме, где росли они с Гуннаром, Стиной и Ингегерд. Писатель Карин Альвтеген рассказывала, что ведьминские игры всегда были долгими и правдоподобными. Карин была одной из семи детей Гуннара и Гуллан, время от времени попадала в ящик для дров, но, как и все прочие дети, выбиралась из него, когда ведьма отворачивалась и очень долго искала ножницы для стрижки овец на верхней полке:

«Там она жила, приезжая в Нэс, и там играла в ведьму со своими племянниками и племянницами. То есть играла по-настоящему. Вот это и было интересно в играх с Астрид. Мы как будто до конца не знали, не превратилась ли она в настоящую ведьму, так здорово она умела играть. Обычно взрослые этого не могут».

Игры в ведьму начались на Фурусунде в начале 1960-х, когда Астрид стала брать Карла-Юхана и еще одну девочку, его ровесницу, в лес на поиски троллей и ниссе, прячущихся за деревьями. Дети обычно оставались в повозке и следили, как бабушка Карла-Юхана кралась по лесу, пытаясь застукать духов природы на месте преступления. Позже, когда дети стали старше и их стало больше, Астрид сама превратилась в нечистую силу, без лопатки для хлеба, зато в жуткой японской маске – подарке далекого обожателя. Результат, когда она надевала ее и бегала за детьми, был устрашающим, рассказывает Карин Нюман и прибавляет: «Астрид казалось, люди всех возрастов понимают, что страх и напряжение нужны в игре, она не приписывала это открытие себе».

Фурусунд, 1968 г. Добрая бабушка бежит за внуками. «Дети – лекарство для души, – пишет Астрид Линдгрен Луизе Хартунг в начале десятилетия. – Глядя на них, понимаешь, для чего же Господь наш, собственно, создал людей: чтобы жить было хорошо и весело». (Фотография: Частный архив / Saltkråkan)

Астрид Линдгрен любила напугать и своих читателей. Желательно так, как взрослые в Нангилиме пугали детей «жуткими, страшными сказками», как говорится в концовке «Братьев Львиное Сердце». Так же за Астрид, Гуннаром, Стиной и Ингегерд в детстве гонялась их бабушка, рассказывала Астрид Линдгрен «Дагенс нюхетер» 8 сентября 1959 года:

«Бабушка, кротчайший человек на свете, рассказывала нам довольно страшные вещи, легенды и истории о привидениях. Например, мне вспоминается история о привидении из церкви в Румскулла. Давным-давно жил-был мужчина, который прокрался в церковь, нарядившись привидением, чтобы напугать звонаря. Но ночью его заперли в церкви, и он окаменел от страха, „кровь в его жилах застыла“, рассказывала бабушка. Он не был живым, но и не умер, так что его нельзя было похоронить, и он стоял в нише. Но прошло сто лет, и пастор нанял служанку из тех, что ничего не боятся, и как-то вечером она дурачилась с бродячим портным, хвасталась своим бесстрашием, и он побился с ней об заклад. Если она войдет в церковь и вынесет привидение на спине, будет ей отрез на платье. Она вошла в церковь, вернулась с привидением и бросила его на пол в гостиной. „Но я не обещала вернуть его обратно“. Перепуганный портной уговорил ее, надавав новых обещаний. И только она вернулась с привидением в церковь, как тот схватил ее – рассказывала бабушка так, что мурашки по коже! – и мертвецким голосом потребовал, чтобы девушка отнесла его к могиле звонаря. Когда они туда добрались, он попросил у звонаря прощения. Снизу донесся замогильный голос: „Бог простит, и я прощаю“. Тут привидение рассыпалось в прах, который можно было похоронить в освященной земле… Да, вот такие нам рассказывали истории, моему брату Гуннару, мне и нашим сестрам».

Ошарашить верных поклонников необычной книгой – вполне в духе Астрид Линдгрен. И наплевать, если тем самым она провоцирует критиков из тех, что любят диктовать, какой должна быть детская литература. Линдгрен не отличалась политической корректностью, и еще до того, как спор о роли фантазии в скандинавской детской литературе разгорелся всерьез, она обозначила свою позицию по этому вопросу. В эссе, напечатанном в журнале «Барн & Культур» в 1970 году, Астрид Линдгрен посмеялась над соцреалистическим стилем книг Свена Вернстрёма и ему подобных, намекая, что тоже могла бы состряпать общественно ориентированную детскую книгу, если уж на то пошло:

«Возьмите одну разведенную мать, желательно мать слесаря, но физик-ядерщик тоже подойдет, – главное, чтобы она не „шила“ и не „была милой“, смешайте мать слесаря и две части отработанной воды, две части загрязнения воздуха, пару ложек нужды и некоторое количество родительского угнетения и учительского террора, аккуратно выложите слоями с парой горстей расовых противоречий и парой горстей половой дискриминации, добавьте немного Вьетнама, как следует посыпьте половыми актами и наркотиками, и вы получите отличный соус, который заставил бы содрогнуться Сакариаса Топелиуса, если бы он его попробовал. <…> Ни один нормальный человек не поверит, что хорошую детскую книгу можно написать по рецепту».

А именно этим и занимались многие молодые детские писатели Скандинавии, вдохновляемые ровесниками-литературоведами из университетов, где теперь изучалась детская и юношеская литература. Не был исключением и Копенгагенский университет, где в начале семидесятых бичевали «старых» детских писателей, «упорно продолжающих писать о личных проблемах отдельного индивида». Именно такая формулировка содержалась в одном из самых модных в эти годы в Скандинавии литературоведческих трудов «Дети. Литература. Общество». Его авторами были «левые» энтузиасты Пиль Далеруп, Сёрен Винтерберг и Уве Крайсберг. В противоположность Астрид Линдгрен, они не остерегались давать определение тому, какой должна быть детская книга 1972 года выпуска:

«Хорошая детская книга – это такая книга, где автор ставит вопросы, исходя из ситуации, в которой находятся дети, и дает ответы в социалистическом духе».

Эмиль и «Икеа»

В 1971 году по другую сторону Эресунна на творчество Астрид Линдгрен накинулись три шведских историка литературы – Ева Адольфсон, Ульф Эриксон и Биргитта Хольм. В журнале «Орд & Бильд» «Эмиля из Лённеберги» заклеймили как будущего «агрокапиталиста», а книги о Пеппи, детях из Бюллербю, Крошке Нильсе Карлсоне, Мио, Мадикен, Малыше и Карлсоне объявили чередой нарушенных зароков «освободить наше общество от идеологии достижений».

Марксисты из «Орд & Бильд» заклеймили неуправляемого, непредсказуемого мальчишку из феодального Смоланда как капиталиста как раз в то самое время, когда некий Ингвар Кампрад из южного Смоланда начал экспортировать мебель из ДСП. В противоположность сотням тысяч скандинавов – детей и взрослых, – которые любили Астрид Линдгрен (и мебель смоландского производителя), три этих исследователя были не способны радоваться превращению Швеции в общество благосостояния, то есть тому новому, что Астрид уловила в книге об Эмиле:

«Оказываясь „лучше“ своего отца, Эмиль предвещает нам новое время. Своей авторитарностью и скаредностью консервативного сельского бедняка отец Эмиля воплощает патриархальный строй и прежнюю экономическую систему, утратившие актуальность. Благодаря экспансивности и экономическим талантам Эмиля картина меняется. Свежие ветра растущего аграрного капитализма дуют в сторону нового, еще более вероломного угнетательского общественного строя».

Рождество 1972 г. в дневнике Астрид Линдгрен: «Состоялась премьера второго фильма об Эмиле, часть стокгольмской критики приняла его плохо – на мой взгляд, несправедливо: он много лучше первого. Не нравится он только киношникам, а публика пока что, как я заметила, проявляет интерес». (Фотография: Томас Лёфквист / ТТ)

Астрид Линдгрен была слишком умна, чтобы участвовать в бурной литературно-политической дискуссии начала семидесятых, в которой и с датского, и с шведского берега Эресунна было выпущено немало стрел в ее сторону. На некоторые она нарвалась сама. Отчасти из-за той своей провокации в «Барн & Культур» в 1970-м, отчасти – благодаря фантастическому роману «Братья Львиное Сердце», опубликованному в 1973 году. С точки зрения адептов Вернстрёма, роман писала не иначе как ведьма на помеле. Отмечалось, что Астрид Линдгрен побуждает детей и подростков к самоубийству скорее, чем к бунту, предположительно поддерживает идею реинкарнации и погружает читателя в эзотерическую материю.

Она прекрасно понимала, что «Братья Львиное Сердце» опережают свое время. За полгода до издания книги, на Пасху 1973-го, «Рабен и Шёгрен» напечатали анонс книги, написанный Астрид и в первую очередь адресованный книготорговцам, а затем – прессе и издательствам соседних стран, заинтересованным в покупке прав на роман. В анонсе Линдгрен рассказывала о книге и намекала, что, по всей видимости, это ее произведение предназначено для читателей не всех возрастов. Лучшую приманку трудно было и представить, и в последующие несколько месяцев напряжение росло:

«Я назвала книгу повестью времен лагерных костров и сказок, но, возможно, это ни о чем вам не говорит. Это не исторический роман, как кто-то мог подумать. Ричард Львиное Сердце не имеет к сюжету никакого отношения. Герои книги – два брата, носящие прозаическую фамилию Лев и в начале повести прозаически живущие в деревянном бараке где-то в бедной Швеции. Не в обществе благосостояния. Живут они в маленьком городке, мать кое-как сводит концы с концами, работая швеей, – да, начало несколько мелодраматическое! Мальчикам десять и тринадцать лет. А как они становятся Братьями Львиное Сердце из Рюттаргорден в Долине Вишен в Нангияле – об этом я вам не скажу. Не стану ничего рассказывать заранее. Скажу только, что книга будет увлекательной, такой увлекательной, что ее, возможно, и не стоит давать ребенку младше семи лет. Но я, конечно же, опробовала ее на своем видавшем виды четырехлетнем внуке. Он уснул. Может, это была защитная реакция. Однако его девятилетний брат довольно улыбнулся, когда начались страшные приключения. О книге могу сказать вот что: сначала все очень грустно, потом какое-то время чудесно, а потом страшно. А потом – потом наступает конец! Который я как раз должна писать».

Заключительная фраза была правдивой. Последняя глава «Братьев Львиное Сердце» с Нового года сильно омрачала жизнь Астрид. В начале года – на Далагатан, затем на Фурусунде, в Тельберге в провинции Даларна, куда она обычно отправлялась на зимние каникулы с внуками и стенографическими блокнотами. После Пасхи и коммерческого анонса в прессе дела лучше не пошли. Подросток Сара Юнгкранц из писем Астрид узнавала о том, как шла борьба с материалом. Никогда еще окончание книги не доставляло писательнице столько хлопот. 4 мая 1973 года Сара получила следующее письмо:

«Мне нужно дописать две главы, две сложные главы. Скрести за меня пальцы на удачу!»

Четырнадцатилетняя девочка так и сделала, и все же ее старшей подруге по переписке приходилось тяжело: ее никак не удовлетворяло то, что появлялось на страницах стенографических блокнотов. Сроки поджимали, да еще предстояла поездка на Крит с детьми и внуками. 12 июня, когда времени совсем не осталось, Сара получила новое послание:

«…еще одна глава, so help me God! Но сложная глава. И надо закончить к двадцатому, потому что двадцать первого я уезжаю на Крит».

До того Астрид предстояло заполнить стенографические блокноты текстом последней главы и съездить в Виммербю, где ее класс отмечал пятидесятилетие выпуска. Она ночевала в доме своего детства, проснулась до петухов и тут же принялась писать, сначала в постели, потом за письменным столом отца. Стенографические блокноты отправились с ней и на Крит, остальные главы были перепечатаны и сданы в издательство. Вот что в июне, перечитав три четверти своей рукописи, написала Эльсе Олениус недовольная Астрид:

«Вчера сдала „Львиное Сердце“, за исключением концовки, допишу ее на Крите, если можно. Прочитала – по-моему, книга плохая, огорчена».

Но и на греческом острове Астрид Линдгрен не удалось закончить последнюю главу, и по прибытии домой в начале июля ей пришлось везти рукопись к сестре Ингегерд и ее мужу Ингвару в Фагерсту. Отсюда Эльса получила последние новости о книге:

«В комнатке, где ночевала, рано утром переписала концовку „Братьев“. Но это еще не окончательный вариант, надо переписывать снова».

«Пробыла на Фурусунде больше, чем обычно: нужно было (и хотелось) дописать „Братьев Львиное Сердце“, – отмечает Астрид в дневнике на Рождество 1973 г. – Еще ни из-за одной моей книги не поднималась такая шумиха. Меня заинтервьюировали, все пишут, звонят, высказываются – так странно. Рецензии в основном хвалебные, хотя некоторые считают, что книга слишком страшная или что в ней слишком много зла». (Фотография: Частный архив / Saltkråkan)

Только 31 июля была поставлена последняя точка в последней главе. В письме Саре звучит облегчение. Теперь все пойдет своим ходом: «Книга, ты знаешь, отправлена в набор и должна выйти где-то в ноябре».

Свобода не может умереть

Хотя «Братья Львиное Сердце» аполитичны, совершенно свободным от «общественного сознания» и «общественной критики» этот приключенческий роман определенно не был. Разговоры о народном восстании против угнетателей просто затерялись на метафорических тропках – отчего, вероятно, марксистские критики и смотрели на книгу, как черт на Библию. Они упрямо твердили, что в новой книге Линдгрен политики нет. Но если вглядеться повнимательнее, в «Братьях Львиное Сердце» можно найти лозунги в духе революционной риторики семидесятых. Прежде всего – в описаниях бунта жителей Долины Терновника против диктатора Тенгиля:

«Тенгиль не понимает одного: ему никогда не сломить людей, которые борются за свою свободу и держатся вместе так, как мы».

Политический подтекст можно найти и в портрете, а-ля Че Гевара, бунтовщика Урвара, которого братья Юнатан и Карл Сухарик Львиное Сердце освобождают из заточения в пещере Катлы: «Урвар может умереть, но свобода – никогда!» И разумеется, политически окрашено изображение самого восстания против Тенгиля. Между воинственным Урваром и миролюбивым Юнатаном были глубокие разногласия по поводу стратегии этого восстания. И здесь мы наталкиваемся на выражения, которые вполне могли бы встретиться на страницах «кумачовых» книг для юношества авторства Свена Вернстрёма:

«– Грянет буря свободы, она сокрушит насильников подобно тому, как она рушит и валит деревья. С грохотом промчится она, сметая всякое рабство на своем пути и возвращая нам наконец свободу!»

Вместо того чтобы указывать на политические параллели между своим романом и действительностью 1973 года, Астрид Линдгрен рассказала в интервью о конфликте, который бесконечно повторяется в истории человечества, оставляя многочисленные следы в истории литературы: о борьбе добра и зла. Как и в «Мио, мой Мио!», она воплотила эту древнюю мифологическую битву в фантазии мальчика.

По одну сторону находится само воплощенное Зло – Тенгиль, по другую сторону – добро двух разновидностей – Урвар и Юнатан. Оба лидера восстания хотят победить зло, но как его следует побеждать: злом или добром? Рассказчик Сухарик, чьими глазами читатель следит за путешествием по долинам добра и зла, резюмирует проблематику, затронутую в книге, в самом ее, возможно, важном диалоге:

«– Но я же никого не могу убивать, – сказал Юнатан, – ты ведь знаешь это, Урвар!

– Даже если речь пойдет о спасении твоей жизни? – спросил Урвар.

– Да, даже тогда, – ответил Юнатан.

Урвар этого никак не мог понять, да и Маттиас тоже едва ли.

– Если бы все были такими, как ты, – сказал Урвар, – то зло безраздельно и вечно правило бы миром!

Но тогда я сказал, что если бы все были как Юнатан, то на свете не было бы никакого зла».

Слова «если бы все были как Юнатан» незримым факелом пронесены через книгу, как и другие важные слова о необходимости любви к ближним, солидарности и нравственного мужества в цивилизованном обществе. Эти слова часто цитируют, пытаясь объяснить, что Астрид Линдгрен хотела сказать своим творчеством, кроме того, что она просто рассказывала нам хорошие истории:

«– Но есть вещи, которые нужно делать, иначе ты не человек, а лишь маленькая кучка дерьма».

Детские писатели Скандинавии 1970-х вообще редко писали об угнетении, терроре и предательстве в такой художественной аллегорической форме, а подобное натуралистичное и беззастенчивое изображение смерти и глубокое погружение в представления ребенка о жизни после жизни было и вовсе неслыханным.

Чтобы рассказывать детям о смерти, от писателя во все времена требовалась чувствительность к этическим вопросам. Именно это следовало из эссе датского философа К. Е. Лёгструпа «О морали и детских книгах», напечатанного в 1969 году в литературоведческой антологии «Книги для детей и юношества». Книга эта стояла в кабинете Астрид Линдгрен на Далагатан и, предположительно, была ею прочитана, поскольку содержала десять страниц анализа «Мио, мой Мио!». Лёгструп придерживался крайне прагматичного подхода к скандинавской детской литературе и подчеркивал, что детский писатель всегда будет взвешивать, как подействуют главный герой и концовка книги на читателя, дабы, по его выражению, не «отравить ребенка безысходностью».

Никогда раньше, работая над новой книгой, Астрид Линдгрен осознанно не боялась сломить дух своего читателя, однако, возможно, этот страх и заставлял ее колебаться весной 1973-го, когда она сидела над двумя заключительными главами «Братьев Львиное Сердце». Среди тех немногих, кто уже прочитал книгу, были, по словам Карин Нюман, внуки писательницы:

«Она читала „Братьев“ внукам, пока писала сказку, но мне никогда не казалось, что ее целью было проверить их „порог терпимости“, – она читала, просто чтобы понять, насколько хороши формулировки. Мне ее сомнения и старания представлялись поиском верных образов для разговора о такой большой теме».

«Надгробие, придуманное мной для „Братьев“ (из чего следует, что Карл пережил Юнатана на три года, за которые и сочинил эту историю)», – написано в стенографическом блокноте № 50, хранящемся в архиве Астрид Линдгрен. (Фотография: Национальная библиотека Швеции)

Впервые за всю свою жизнь Астрид Линдгрен испытала страх чистого листа. Нет, писать она могла, но ее терзали нравственные сомнения по поводу концовки романа, где ребенок решается прыгнуть навстречу смерти вместе со своим умирающим старшим братом. Смогут ли дети понять, что прыжок в последней сцене происходит «только» в воображении Сухарика, или же поймут все буквально и, быть может, «отравятся безысходностью»?

То, что Астрид Линдгрен приходили в голову эти мысли, можно заключить, листая один из многочисленных стенографических блокнотов 1972–1973 годов – блокнот № 50, хранящийся в архиве Национальной библиотеки. Больше всего в этом блокноте, содержащем черновик главы романа и наброски двух довольно длинных писем, в глаза бросается картонная обложка, на которой Линдгрен карандашом нарисовала большое надгробие с именами обоих братьев Львиное Сердце и датами их рождения и смерти: «Юнатан 1885–1898» и «Карл 1888–1901». Выше и ниже надгробия написано следующее: «Надгробие, придуманное мной для „Братьев“ (из чего следует, что Карл пережил Юнатана на три года, за которые и сочинил эту историю)».

Был ли рисунок задуман как проект возможной иллюстрации Илон Викланд в конце книги, которая должна была объяснить, что вся история братьев Львиное Сердце, включая драматический финал, разыгрывалась в воображении Карла, мы не знаем. Зато рисунок свидетельствует о сомнениях Астрид в том, утешительно ли окончание книги.

Да, весной 1973 года работа над «Братьями» застопорилась не только из-за чисто художественных вопросов. Это чувствуется и в письме к Гуннель Линде от 1 июля 1973 года. Председательница BRIS («Права детей в обществе») хотела привлечь Линдгрен к сотрудничеству и отправила ей несколько писем, оставшихся без ответа. Но вот наконец писательница дала о себе знать, объясняя причину долгого молчания:

«Понимаете, сколько памяти хватает, живу как затворница, занимаюсь только работой. Сегодня утром дописала книгу, над которой работала больше года. И все равно еще не раз перепишу последнюю главу. Упоминаю об этом, чтобы объяснить свое молчание, всю весну – и до сих пор – с ума сходила, теперь, надеюсь, это закончится».

Ребенок и смерть

В последующие после публикации годы разные представители политических, педагогических и психологических кругов встречали «Братьев Львиное Сердце» и с восторгом, и критически. Эта сказка сдвигала границы допустимого в детской книге, и раз за разом Астрид Линдгрен задавали вопрос: следует ли заканчивать детскую повесть столь мистическим и жутким образом? И всякий раз она отвечала спокойно и уверенно, ничуть не обнаруживая сомнений, терзавших ее во время затяжной работы над последними главами:

«Для ребенка это окончание счастливое. Единственное, чего ребенок действительно боится, – это одиночество. Что тебя оставит любимый человек. Два брата вместе отправляются в другую страну. Они останутся вместе навсегда. Это детская мечта о счастье».

Таким был ответ шестидесятишестилетней писательницы в интервью газете «Политикен» в декабре 1973 года. Говорить ей пришлось в основном о теме смерти в «Братьях Львиное Сердце» и воздействии книги на читателя. Датский журналист хотел знать, смогут ли скандинавские дети принять ужасную правду о смерти. Астрид Линдгрен ответила:

«Почему нет? Дети, в отличие от взрослых, не настолько боятся смерти. Многие взрослые, как выяснилось после выхода „Братьев Львиное Сердце“, боятся ужасно. <…> Мне не кажется, что знакомить детей со смертью через сказку – неправильно. У них пока нет опыта, чтобы взглянуть в глаза реальности. <…> Дети еще не боятся смерти. Они боятся, что их бросят».

«Прежде всего, я не имела в виду, что книга закончится самоубийством двух мальчиков, совершенно не имела! Но писатель не может запретить читателям интерпретировать то, что они читают, так, как им хочется, так, как они чувствуют. Книга становится тем, чем она становится, благодаря сотрудничеству писателя и читателя», – объясняла Астрид Линдгрен в 1977 г. (Фотография: Изольде Ольбаум)

Как будто без внимания осталось замечание писательницы о том, что «Братья Львиное Сердце» – еще и книга об одиночестве. А это особенно ясно слышится в конце, когда Сухарик принимает окончательное решение и думает: «Никому не придется оставаться в одиночестве, лежать, и горевать, и плакать, и бояться». После выхода книги Астрид Линдгрен сделала все, чтобы эти слова услышало как можно больше людей, и вопросы посыпались на нее градом. В «Экспрессе» за 2 декабря 1973 года цитируют ее слова:

«Страх смерти у детей не сильнее, чем у взрослых. Больше всего они боятся, что их бросят, – именно это я и хотела показать в книге. Так обстоят дела с Сухариком. Он готов идти на любую смерть, лишь бы вместе с Юнатаном. Конец книги совсем не грустный, нет, напротив, это счастливый конец. <…> По-моему, каждому ребенку для благополучия нужен эмоциональный контакт по крайней мере с одним взрослым, иначе ему не выжить».

А в основном Астрид приходилось держать ответ за свое творение, защищать и объяснять, почему она в детской книге написала о смерти. Даже в такое откровенно бунтарское время, когда догмы рушились одна за другой, существовали неприкосновенные табу. А Линдгрен попыталась их нарушить, в частности сославшись на то, что уже поднимала запретные темы в своих книгах, а также указав на старинную и совсем не зловещую сказочную традицию. 2 января 1974 года она заявила в интервью «Веко-шурнален»:

«Конечно, между „Братьями Львиное Сердце“, „Мио, мой Мио!“ и „Южным Лугом“ есть сходство. Это же сказки, а как народная, так и литературная сказка обращаются к одним и тем же темам: борьбе добра и зла, любви, смерти – все это старинные мотивы. Норвежский исследователь творчества Андерсена пришел к выводу, что в пяти из шести сказок Андерсена рассказывается о смерти. Так или иначе. И кстати (не сравнивая), в моих сказках тоже. Так или иначе».

Именно дети семидесятых первыми поняли, что же Астрид хочет сказать своей книгой, и если бы они могли задать ей хоть один вопрос, многие захотели бы узнать, что случилось с Сухариком и Юнатаном дальше, в Нангилиме. Любопытные читатели заваливали ее письмами, и Линдгрен решила написать и распространить через СМИ небольшой эпилог – заверить всех, что Сухарик и Юнатан счастливо живут в ином мире.

Были среди многочисленных писем и послания от тяжелобольных детей и их близких – они благодарили писательницу за утешение, которое книга «Братья Львиное Сердце» принесла детям. И в глубине души именно на это Астрид и надеялась: что для многих книга станет утешением. В 1975 году она писала Эгилю Тёрнквисту из литературного журнала «Свенск литтературтидскрифт»:

«Я верю, что детям нужно утешение. Когда я была маленькой, мы верили, что после смерти люди попадают на небо, и это, безусловно, было не так уж весело. Однако если они все вместе окажутся на небе, то… Все же это лучше, чем лежать в земле и не существовать. Но такого утешения у современных детей нет. Этой сказки у них больше нет. И я подумала: может, дать им другую сказку, которая согреет их в ожидании неизбежного конца».

Ведь таков был ее собственный опыт с младшим братом Карла-Юхана и Малин, восьмилетним Ниссе. В 1972–1973 годах ребенок так много размышлял о смерти, что бабушке хотелось хоть немного его утешить. Позже, в статье «Nej, var alldeles lugn» («Нет, будь совершенно спокоен»), опубликованной в антологии «Смысл жизни», она рассказывала:

«Я прочитала напуганному мальчику „Братьев Львиное Сердце“. Когда я закончила, он улыбнулся и сказал: „Да, мы ведь не знаем, что там на самом деле, так что, может, все так и происходит“. „Братья Львиное Сердце“ стали для него утешением».

Первый искатель

Утешение было нужно и самой писательнице. Столько близких друзей у нее умерло в 1974-м, что на Рождество, когда она обычно описывала, что случилось в уходящем году, Астрид вклеила в дневник четыре маленькие фотографии. На них были помощница по хозяйству фрёкен Нордлунд, старший брат Гуннар, профессор литературы Улле Хольмберг и радиоведущий Пер-Мартин Хамберг. А затем стала писать:

«Да, 1974 год стал годом смерти, какого еще не было, и эти четверо на фотографиях оставили в душе больше всего пустоты. Я скучаю по ним, скучаю, скучаю. <…> В годы, заканчивающиеся на 4, в моей жизни всегда происходят перемены – логично было ожидать, что перемены в этом году будут означать смерть, а что же еще?»

Для Астрид Линдгрен это были огромные личные потери. Улле Хольмберг и Пер-Мартин Хамберг десятилетиями были ее близкими, верными друзьями и вдохновителями, каждый по-своему повлиял на ее творческое развитие. Но больше всего писательницу потрясла смерть помощницы Герды Нордлунд. Одним февральским воскресеньем, в двадцать вторую годовщину поступления на работу к Астрид, «Нолле» пришла на Далагатан, чтобы помочь приготовить обед. Она отказалась от кофе и торта, поскольку собиралась в кино, крикнула «до свидания» из прихожей и вскоре после этого попала в аварию на своем велосипеде и умерла на месте на опасном перекрестке у площади Святого Эрика.

Самым большим горем для Астрид, разумеется, стал уход Гуннара. Он умер 27 мая после многолетней борьбы с болезнью сердца, сопровождавшейся затрудненным дыханием. На Троицу 1974 года, перед похоронами, Астрид написала в дневнике:

«Никогда мне не забыть той ночи: как мы приподняли его, чтобы ему легче было дышать, и как жалостно он висел у нас на руках, и предсмертный пот, выступивший у него на лбу. Нет, не могу больше писать; скорблю по нему, так тяжко вспоминать нашу детскую дружбу – Лассе из Бюллербю, первый искатель, умер. И это первое лопнувшее звено в нашей цепочке братьев и сестер».

Гуннар не только занимался земледелием в Нэсе, но и в свое время участвовал в политической жизни Швеции. Десять лет он пробыл депутатом шведского парламента – Риксдага – от партии «Фермерский союз», которая в 1957 году, через год после того, как Гуннар Эриксон отошел от партийной политики, стала называться Партией центра. После этого Гуннар занялся политической сатирой и до самой смерти вместе с художником Эвертом Карлсоном выпускал ежегодную хронику, в которой переносил актуальных политиков во времена викингов, в Свитьод.

Древнескандинавский язык был страстью Гуннара Эриксона, как и «Скандинавские штаты», соединенные мостом через Эресунн. А еще крестьянин из Нэса несколько десятилетий прилежно писал пастели и под псевдонимом Г. Е. Нэс выставлял их, в частности, в Хельсинки и Вене. В фермерстве Гуннар не преуспел – слишком далеки от земли были его духовные устремления. Однако совсем не о Гуннаре-земледельце стремилась рассказать радиослушателям его младшая сестра в 1957 году:

«Во всем, что он делает, проявляется какая-то невероятная сила, он действует очень спонтанно. Вот он берется учить финский, а вот неожиданно начинает рисовать, а однажды вдруг затевает писать о „житье-бытье в Свитьоде“. <…> Гуннар обладает и музыкальным слухом. Может взять карандаш и простучать по голове совершенно отчетливую мелодию. А когда поет, зажав нос, звук сильно напоминает гавайскую гитару. Я часто удивлялась, что такой человек заседает в парламенте. Но, возможно, там он гавайскую гитару не изображает».

Гуннар был далеко не единственным ребенком Эриксонов из Нэса, обладавшим политическим чутьем, но, в отличие от него, трех сестер больше интересовали идеи, нежели активное участие в партийной политике. Считаться с общественными интересами и участвовать в общественной жизни четверо детей научились не у чужих людей, считает Карин Нюман:

«И Ханне, и Самуэлю Августу, которые в Виммербю занимались общественной работой, казалось естественным брать на себя ответственность и участвовать в жизни общества, но без всякой агитации. Возможно, у Ханны были примеры для подражания в собственной семье. Ее мать занималась попечением о бедных. Ингегерд никогда не была политически активна, но как журналист интересовалась земледелием и хозяйственными вопросами. Пока жила с родителями, она ходила с Гуннаром на собрания молодых политиков в 1930-е. Стина, как и ее муж, писатель Ханс Хергин, была социалисткой, но, насколько мне известно, политикой никогда не занималась».

Брат и сестра позируют для журнала «Хёрде ни» в конце 1950-х, в связи с анонсом радиопрограммы, где им предстоит рассказывать друг о друге. В этой программе Астрид удалось в полной мере проиллюстрировать слова Гуннара, которые тот произнес в 1956 г., покидая парламент и шведскую политику: «Такое облегчение, как будто вышел от стоматолога». (Фотография: Частный архив / Saltkråkan)

А Астрид? После смерти Гуннара в 1974 году она, казалось, решила подхватить тлеющий семейный факел и взять на себя роль, которую писательница Черстин Экман в эссе об Астрид Линдгрен в книге «Литературный календарь общества „Де Нио“ – 2006» охарактеризовала как роль «народного трибуна». То есть классическую античную роль народного защитника и заступника. Во всяком случае, не прошло и полутора лет со дня смерти Гуннара, как Астрид занялась общественной политикой, на местном уровне и не только, и двадцать лет (с 1976 года) выступала по самым разным вопросам – от шведской налоговой политики, Хартии-77, атомной энергии, детской порнографии и закрытия публичных библиотек до расизма, защиты животных, ЕС, убийства тюленей, нехватки жилья для молодежи и многого другого.

Не ставя перед собой такой цели, Линдгрен во второй половине 1970-х стала писателем с невиданным до сих пор в Скандинавии политическим влиянием. С неприглядной оборотной стороной такого положения дел она столкнулась практически сразу. В июне 1976 года хороший друг Астрид переводчик Рита Тёрнквист-Вершур получила жалобное письмо:

«Я стала исповедником всего шведского народа: люди звонят мне в любое время дня и ночи, считая, что я должна заниматься их разводами, проблемами с детьми, любовными историями и судебными тяжбами – всем, всем, всем. Я как будто жила – и временами так и живу – в темном колодце, я так всем этим подавлена, и все так и будет продолжаться до выборов 19 сентября. Я даже не успеваю с детьми повидаться, и все, что связано с моими книгами и фильмами, меня как будто больше не касается. Я беспокоюсь о том, куда движется моя страна, страдаю из-за того, что больше не верю в нашу социал-демократию, да, хочу говорить об этом сколько потребуется. В довершение всего из-за нескольких смертей я еще глубже погружаюсь в свой колодец, не бывало еще такой тяжелой весны. Но в глубине души я все та же Астрид, и надеюсь, что ты – все та же Рита, потому что жить не могу без своих друзей».

Помперипосса и бюрократы

1976 год стал поворотным в жизни Астрид Линдгрен, и перемены ясно видны, когда сравниваешь записи в ее стенографических блокнотах. Пробежать взглядом по описи 660 стенографических блокнотов в стокгольмской Национальной библиотеке – все равно что заглянуть в голову Астрид Линдгрен и увидеть, что происходило с ней всякий раз, когда на свет появлялась новая книга. Но с 1976 года в блокнотах все меньше художественной прозы, кроме разве что черновика книги «Ронья, дочь разбойника». Зато становится больше политических текстов: писем, речей, воззваний, дискуссионных статей, ответов на вопросы. Все вместе – собрание коротких текстов под такими, например, заголовками: «Проповедь мира во Франкфурте», «Содержание домашних животных», «Война, мир и атомная энергия», «Употребление наркотиков», «Загрязнение окружающей среды», «Вопросы к Улофу Пальме» и «Письмо Горбачеву». Характер и количество этих работ говорят о том, что общественно-политическая деятельность пенсионерки Линдгрен во второй половине 1970-х годов вытеснила творческую. Вот что шестидесятивосьмилетняя Астрид Линдгрен написала Анне-Марие Фрис 20 июля 1976-го, когда предвыборная борьба в Швеции находилась на пике и Астрид решила выступить против социал-демократического правительства – то есть против партии, за которую голосовала с начала 1930-х годов:

«Если я не размышляю о глубинном смысле человеческого бытия, смерти и тому подобном, то лишь из-за того, что в голове у меня одна политика. Какое счастье, что у нас выборы 19 сентября. А не позже, а то бы я совсем свихнулась. Я все сильнее завожусь из-за того, что творят социал-демократы. Нас ждут поистине судьбоносные выборы».

Выяснение отношений с социал-демократами началось 10 марта 1976 года, когда «Экспресс» опубликовал новую сказку Линдгрен с потешным названием «Помперипосса в Монисмании». По словам главного редактора Бо Стрёмстедта, женатого на Маргарете Стрёмстедт и, таким образом, принадлежавшего к кругу близких друзей Астрид, писательница позвонила ему и сказала: «Это Астрид Линдгрен, бывший социал-демократ. Я написала сказку о Помперипоссе, которая платит 102 процента налога. Напечатаешь?» Конечно, высококультурный главный редактор буржуазной газеты – крупнейшей в Швеции – напечатал сказку и таким образом вошел не только в политическую, но и литературную историю. В статье памяти Астрид Линдгрен из книги «Не быть маленькой кучкой дерьма» Стрёмстедт пишет:

«Ей было 38, когда она дебютировала как писатель. Ей было 69, когда она дебютировала как политический журналист. И она не сдается».

В сказке о Помперипоссе речь шла о социал-демократической политике налогообложения в Швеции в 1976 году. Узнав о начисленных ей властями Монисмании 102 процентах налога, главная героиня, успешный, независимый писатель, индивидуальный предприниматель, констатирует, что писательским трудом ей, в общем-то, заниматься смысла нет. Отныне она может жить на пособие и клянчить на улице деньги на фомку, чтобы вломиться в государственное казначейство и украсть собственные деньги. Абсурдный налог в 102 процента, который на самом деле был начислен Астрид Линдгрен, был следствием нестыковок в недавно усовершенствованном шведском Налоговом кодексе, и в группу риска попадали прилежные индивидуальные предприниматели. Слой, указывалось в сказке, у которого не было ни налоговых вычетов, как у богатых, ни прямого контакта с креативными ревизорами.

Риксдаген, 10 марта 1976 г. Во время дебатов по экономическим вопросам Гуннар Стрэнг находит время почитать сказку Астрид Линдгрен в «Экспрессе». Они с Улофом Пальме еще не подозревают, что за пределами парламента, среди верных избирателей социал-демократов, назревает бунт. (Фотография: Свен-Эрик Шёберг / ТТ)

В реальности эта напасть объяснялась все большим усложнением налогового законодательства, а потому отрицательными героями сказки оказались не богатые и обеспеченные, а те самые социал-демократы, которые некогда думали об общем благе, в юные годы Помперипоссы покончили с бедностью и превратили Швецию в общество благосостояния, основанное на свободе и равенстве:

«„Какая муха их укусила?“ – думала Помперипосса в своем темном углу. – Неужели это те самые мудрые мужи, которыми я так восхищалась, которых так ценила? Что же они пытаются построить – наихудшее из возможных общество? Ах, чистая, цветущая социал-демократия моей юности, что же они с тобой сделали, – думала она, постепенно впадая в патетику, – доколе твое чистое имя будет оскверняться ради защиты самовластного, бюрократического, несправедливого общества надзора?»

«Пригнитесь, мальчики!» На страницах «Экспресса» за 1976 г. политическая активистка, вживаясь в роль, взмахивает фомкой и угрожает государственному казначейству и социал-демократам-бюрократам. (Фотография: Пер Кагрель / ТТ)

Крайне нетрадиционная статья возымела действие, о каком Астрид Линдгрен и не мечтала, когда за полгода до парламентских выборов, ставших важной вехой в истории Швеции, позвонила своему хорошему другу в «Экспресс». В 1976 году, после сорока четырех лет непрерывного правления, социал-демократам пришлось склониться перед буржуазной коалицией, возглавляемой Турбьёрном Фельдином, и деятельность Астрид Линдгрен признают одним из факторов, спровоцировавших смену системы. Узнав из прессы о роли, которую ей приписывали, писательница рассказала историю, произошедшую во время бомбежек Лондона. Одно большое здание разбомбили, и спасатели в развалинах искали выживших. Внезапно из-под обломков раздался безумный смех. Смеялась старуха, уцелевшая в руинах ванной комнаты. Когда спасатели поинтересовались, что старуху так насмешило, она ответила: «Ха-ха-ха – я потянула за цепочку слива, и все рухнуло!»

Следует, однако, помнить, что Астрид Линдгрен – ха-ха-ха – перед выборами 19 сентября потянула за цепочку раз четырнадцать-пятнадцать. И каждый раз сильно, и каждый раз в «Экспрессе», где в распоряжение всенародно любимой писательницы, которая, как и редакция газеты, желала припереть социал-демократическое правительство Улофа Пальме к стенке, предоставляли лучшие страницы. Хоть Астрид в глубине души и продолжала чувствовать себя социал-демократом.

Промахи Стрэнга

Мишенью сказки о Помперипоссе в Монисмании стал министр финансов Гуннар Стрэнг. Стрэнг пробыл министром двадцать один год и считался старейшиной правительства, так что именно ему и пристало объясниться в связи со 102-процентным налогом, который для обычного гражданина символизировал стремительно растущее налоговое бремя в Швеции 1960-х и 1970-х. Министру бы извиниться и срочно изменить налоговое законодательство, но в начале избирательной борьбы, которую за тридцать лет своего депутатства социал-демократ Стрэнг еще не проигрывал, опытный политик допускал один ораторский промах за другим.

В день, когда сказка вышла на страницах «Экспресса», он отмел аргументы Помперипоссы Линдгрен сексистским указанием на скромные математические способности писательницы и ее невежество в области исчисления налогов. Грубость Стрэнга возмутила политически активную Астрид. В тот же день Помперипосса Линдгрен выступила на радио, и, как всегда, была остроумна. Одним мановением руки она обратила высокомерие министра против него самого:

«Гуннар Стрэнг всегда умел рассказывать сказки, а вот считать так и не научился. Нам с ним, наверное, стоило бы работой поменяться».

Через четыре дня, 15 марта 1976 года, Астрид продолжила дебаты, ставшие к этому времени народными. Из своего лагеря в «Экспрессе» она обратилась к министру финансов с открытым письмом:

«Уважаемый Гуннар Эмануэль Стрэнг, знаете ли вы, как обстоят дела у мелких предпринимателей в нашей стране?»

Тон был саркастичным, ироничным, но не злобным. На глазах у шведов раскрывалась совершенно новая для многих сторона милой, славной, веселой Астрид Линдгрен. Детская писательница сбросила плащ художника и взяла на себя роль агитатора, от лица народа выступив против «Великого вождя» (Гуннара Стрэнга), а также партии и правительства, которым как раз следовало бы понимать, что они представляют народ:

«Речь идет не о каких-то Помперипоссах с миллионными доходами, а о том множестве ремесленников, продавцов, парикмахеров, фермеров и других мелких предпринимателей, на которых вы взвалили такое налоговое бремя, что кровь выступает у них из-под ногтей».

Новые бойкие статьи Линдгрен в «Экспрессе» последовали в марте и апреле, и среди них – ее ответ на публикацию социал-демократа Нэнси Эриксон, где с Гуннаром Стрэнгом (который был на год старше шестидесятивосьмилетней Астрид – и шестидесятивосьмилетней Нэнси Эриксон) Астрид обошлась как с мальчишкой. Феминистический тон просочился даже в заголовок, граничивший с дерзостью: «Астрид (68) отвечает Нэнси (68) и отчасти малышу Гуннару». Что посеешь, то и пожнешь: в конце статьи Астрид упоминала, пожалуй, о самой большой промашке министра финансов – этой весной он сравнил Линдгрен с популистом Могенсом Глиструпом, создавшим в Дании партию недовольных под названием «Партия прогресса», основываясь на своих анархистских, асоциальных идеях относительно налогообложения, позже стоивших ему длительного тюремного заключения. О чем только думал Стрэнг! Если Астрид Линдгрен в чем и можно было упрекнуть, то уж не в асоциальности и налоговых спекуляциях.

Среди многочисленных шведов, вовлеченных в дебаты Помперипоссы, были и такие, кто поддерживал министра финансов и его инсинуацию. Раз детский писатель с астрономическими продажами и головокружительными доходами вдруг страстно включается в дискуссию о налогах, наверняка у него есть своя корысть. Эту точку зрения Астрид и пыталась опровергнуть в ответе Нэнси Эриксон и Гуннару Стрэнгу, напечатанном в «Экспрессе» 8 апреля 1976 года:

«Может, мне даже удастся вас (Нэнси. – Ред.) убедить в том, что не ради себя я веду эти дебаты Помперипоссы. Вот что я вам скажу: я боюсь и не хочу денег, не хочу кучу вещей, имущество, власть, которую дают деньги, поскольку она развращает почти так же, как политическая. Но я считаю, что никого нельзя вынуждать красть ради того, чтобы наскрести денег для уплаты налогов».

Большинству шведов слова Помперипоссы Линдгрен приносили огромное облегчение, и в обществе наметились контуры настоящего народного движения против налоговой политики социал-демократов. Письма так и сыпались в редакцию «Экспресса» и сквозь почтовую щель в двери квартиры на Далагатан. Астрид Линдгрен поблагодарила читателей за позитивные отклики, написав статью, в которой, воспользовавшись случаем, отхлестала некоего журналиста-мужчину, усомнившегося в том, что к писательнице по поводу налогов обратилась хоть одна женщина:

«Пишут ли мне женщины, ха! Если бы он только знал, со сколькими умными, проницательными, ожесточенными, веселыми и злыми женщинами мне приходилось переписываться и говорить по телефону. Поистине к женщинам Монисмании относятся слова фольклориста: „Женщины выносливы и сильны, как ослы, они пекут чудесный хлеб с изюмом, но если их рассердить, они немедленно атакуют“. Как это точно! Так что пригнитесь, мальчики в Канслихусет! Женщины взводят курки. Наступление состоится в сентябре! Так думает Помперипосса».

И в Канслихусет, где заседало правительство, волновались из-за того, как развивалось противоборство министра финансов и писательницы. Что же Стрэнг с ней не управится? Хенрик Берггрен в биографии Улофа Пальме пишет о том, что во время предвыборной борьбы премьер-министр хотел сосредоточиться на таких темах, как рынок труда, демократия на предприятиях и семейная политика, но тут его планам помешала Астрид Линдгрен – выпрыгнула, как чертик из табакерки. Хуже того, историю детской писательницы, которая в одиночку воевала с правительством социал-демократов, пробывших у власти полвека, узнала «заграница», прежде взиравшая на шведскую государственную модель с восхищением. Международные издания – «Тайм», «Ньюсуик» и «Ридерз дайджест» – публиковали статьи под заголовками «Sweden’s Surrealistic Socialism» и «Utopia’s Dark Side». К зарубежным страшилкам относилась и история Ингмара Бергмана, в январе 1976 года задержанного полицией в штатском в Королевском драматическом театре, прямо на репетиции «Пляски смерти» Стриндберга. Режиссера заподозрили в попытке налогового мошенничества. Той же весной все обвинения были сняты, однако в результате этой истории в апреле 1976 года Бергман покинул родину.

На обороте одного из стенографических блокнотов 1970-х, содержащего и беллетристику, и политические заметки, Астрид Линдгрен написала о том, что Швеция должна была погрузиться в траур, когда весной 1976 г. Ингмар Бергман сообщил об отъезде с родины: «На Форё он создавал великое искусство, которое доставляет нам радость. Мы гордились тем, что он – один из нас. Позор, что с ним так обошлись». (Фотография: Йенс Андерсен)

Иными словами, на социал-демократический рай посыпался град обвинений как в самой Швеции, так и за рубежом, а впереди ждал день солидарности всех трудящихся. И вновь Гуннар Стрэнг недооценил заинтересованность масс в истории Помперипоссы и в своих первомайских выступлениях в Хельсингборге и Мальмё попытался умалить значение Линдгрен и Бергмана для предвыборной борьбы:

«Те, кто полагает, что популярные нынче имена Астрид Линдгрен и Ингмара Бергмана можно использовать как оружие в предвыборной борьбе с Социал-демократической партией, ошибаются. Никакого влияния они на выборы не окажут».

Как он ошибался! Впрочем, он был прав, когда, комментируя историю Помперипоссы в своей первомайской речи, сказал: «У нас появилась громкоголосая оппозиция». Шведские карикатуристы жили припеваючи. Любимым образом была стройная Астрид в костюме Пеппи Длинныйчулок со своевольно торчащими косичками, жонглирующая угрюмым шарообразным министром финансов. И одуревшему Стрэнгу не дали времени прийти в себя. 11, 18, 29 мая и 2 июня Астрид Линдгрен опубликовала в «Экспрессе» новые полемические статьи, а также бойкие ответы на письма читателей, раз за разом повторяя свою мысль: «Социал-демократия предала меня и всех, кто мечтал о справедливом „народном доме“». В то же время в еженедельнике «Веканс афферер» появилось большое интервью с Линдгрен, где она объяснила, почему приняла участие в политической кампании «Экспресса»:

«– Почему вы являетесь или, по крайней мере, являлись социал-демократом?

– Я останусь демократом, пока жива. Но, на мой взгляд, нынешняя власть уже не защищает демократию, им больше пристало название „социал-бюрократическая партия“.

– Можно ли быть социал-демократом, не стремясь к социализму?

– Социализм, доведенный до крайности, предполагает диктатуру, а диктатура мне не по душе.

– Чувствуете себя наказанной?

– Нет, наказанной я себя не чувствую. Я просто сатанею, когда Стрэнг сравнивает меня с Глиструпом. Если я – Глиструп, то Стрэнг – архангел Гавриил, воинственный ос… Нет, что это я говорю… ослепительный воин света редкой чистоты. Вот уж вряд ли! Хотя у него и много хороших сторон».

Демократия для «чайников»

И вот настал конец июня, а с ним и пора отъезда в шхеры – набраться сил на природе после беспокойной весны в большом городе. Но в августе Астрид Линдгрен с новой силой взялась за социал-демократическое правительство. 31 августа 1976 года на первой странице «Экспресса» появилось открытое письмо «социал-демократу». За три недели до выборов. Это было длинное прочувствованное обращение ко всем заядлым социал-демократам, которые в очередной раз собирались голосовать за свою партию. Линдгрен призывала их к бунту: «Демократия – это когда власть переходит из рук в руки». Письмо вышло за подписью «Астрид Линдгрен, бывший социал-демократ – теперь просто демократ» и занимало целый разворот, а оставшееся место украшал классический портрет Пеппи Длинныйчулок работы Ингрид Ванг Нюман. Искусство Астрид Линдгрен стало политическим, колонку за колонкой она посвящала болезни власти и моральному падению социал-демократов. Литературным клеркам Риксдага оставалось завидовать красноречию автора. То была демократия для «чайников» в действии:

«Если правда, что политика – это искусство удерживать людей от участия в делах, которые их касаются, то никто не владеет этим искусством лучше шведских социал-демократов и их правительства. Они всё за нас решают: где и как нам жить, что есть, как воспитывать детей, что нам думать – всё!»

Что стало со свободой, этой главной ценностью социал-демократов? – вопрошала Астрид. Если большинство социал-демократических братьев и сестер по всей стране не опомнятся и 19 сентября не проголосуют против правительства Пальме, в Швеции установится однопартийный абсолютизм, какого не видели ни в одной европейской стране к западу от железного занавеса.

31 августа 1976 г.: Астрид Линдгрен вновь на первой полосе «Экспресса». На сей раз – на самом верху, над Лив Ульман, Бьёрном Боргом и Улофом Пальме. (Фотография: Йенс Андерсен)

Аргументы звучали убийственно, публичные дебаты оттягивали голоса. Позже рассказывали, что Улоф Пальме побледнел, прочитав письмо в «Экспрессе», а секретарь Социал-демократической партии Стен Андерсон только головой покачал.

«Помперипосса ударила прямо в разгар завершающей стадии предвыборной борьбы», – звучало в прессе 1 сентября. Тон предвыборной дискуссии обострился, как всегда бывает перед финалом гонки, появилось много жесткой критики против Астрид Линдгрен. Может, ею управляет главный редактор Стрёмстедт и политические стратеги из редакции «Экспресса»? «Эребру курирен» была одной из тех газет, что сомневались в чистоте мотивов писательницы: «Почему Астрид Линдгрен именно теперь написала это письмо? Ранее она говорила, что больше не собирается участвовать в налоговой дискуссии». Во многих газетах по всей стране появлялись критические и осуждающие заметки о перебежчице из социал-демократического лагеря. Так, в «Вестерботтенс фолькблад» появилась статья «Сказочница, которая презирает избирателей», а коллега Астрид, писатель и социал-демократ Макс Лундгрен написал очерк «Ты как ребенок, Астрид!» для газет «Арбетет» и «Афтонбладет», где поставил под сомнение наличие у Линдгрен здравого смысла:

«Ты внезапно превратилась в реакционера, Астрид! От твоего ребяческого шарма осталась только ребячливость. <…> Твои слова, Астрид, – ужасный приговор тебе самой, не как писательнице, а как человеку, который думает, будто знает правду о нас, о шведах. Подумать только, как ты недооценила народ!»

Вместо того чтобы ответить коллеге, Астрид Линдгрен за три дня до выборов отправилась на розыски: не видел ли кто среди участников предвыборной кампании социал-демократов женщин? И не стоит ли намного больше внимания уделить проклятой атомной энергетике? Вновь Линдгрен ударила по болевым точкам старой партии:

«Где же в этой предвыборной кампании социал-демократов обретаются женщины, хотелось бы мне знать. По-моему, они очень красноречиво молчат. Разделяют ли они беспокойство своих сестер по поводу атомной угрозы? Отдают ли, подобно всем прочим женщинам, себе отчет в том, что здесь их поджидает опасность, равной которой еще не было? Где-то глубоко внутри, в самой сердцевине своей женственности, где бы она ни находилась – в груди, в голове или во чреве, эти социал-демократки, верно, тоже чувствуют сопротивление! Мы не выпустим на свободу силы, которые могут повредить нашим детям непоправимо, навсегда».

Поражение на выборах 19 сентября 1976-го не было для социал-демократов катастрофическим, однако власть перешла к буржуазному правительству. Для Гуннара Стрэнга это стало концом карьеры министра финансов, хотя он и просидел в Риксдаге до 1985 года. Улоф Пальме вновь стал премьер-министром в 1982-м, примерно когда Ингмар Бергман вернулся в Швецию. А что же Астрид Линдгрен? Никогда больше она не соприкасалась с партийной политикой так тесно, как в 1976-м, когда многие шведы узнали «маму Пеппи и Эмиля» с новой стороны и в очередной раз отдали ей дань уважения. Но были и такие, кто счел ее политически наивной и даже виновной в политическом предательстве. Вот что за несколько недель до выборов писала «Вестерботтенс фолькблад»:

«Астрид Линдгрен сменила лошадей на переправе и предстала перед нами в облике закоренелого реакционера, носителя образа мыслей, достойного самых законченных буржуа».

В архиве Астрид Линдгрен хранится письмо от Гуннара Стрэнга, датированное днем накануне публикации сказки о Помперипоссе в «Экспрессе». Письмо свидетельствует о том, что министр финансов вел с Линдгрен диалог по поводу истории с ее налогами и был предупрежден о том, что писательница собирается действовать. Он отговаривал ее: «Дружеский, братский совет, дорогая Астрид. Успокойтесь и подождите, пока я разберусь с Вашим делом. Подумайте, как плохо иногда все оборачивалось для отца Эмиля из Лённеберги, оттого что ему трудно было сдержать свой темперамент. Не включайтесь в политическое ножеметание – тяжелая это работа, чаша эта Вас до сих пор миновала. Я напишу Вам. Всего самого доброго от Вашего друга Г. Э. Стрэнга». (Фотография: Национальная библиотека)

В день выборов Астрид Линдгрен сбежала в Швейцарию. «Афтонбладет» полагала, что в Альпах у писательницы налоговое убежище. Опровержение тут же появилось на первой полосе «Экспресса», и «Афтонбладет» извинилась – тоже на первой полосе. Но что же думала Помперипосса о результатах выборов? В телефонном разговоре с журналистом «Экспресса» она показалась довольной, но ни капли не злорадствовала. 23 сентября было опубликовано ее сочувственное прощальное послание покидающему свой пост министру финансов:

«В глубине души мне жаль Гуннара Стрэнга. Старый человек, он проделал долгий путь в политике. Я желала ему окончить этот путь с поднятым флагом».

Зато в комментариях Астрид относительно двух журналистов «Афтонбладет», во время предвыборной кампании поливавших писательницу грязью, не видно и тени сочувствия. Последней трелью Помперипоссы стала длинная статья в «Экспрессе» за 17 октября под заголовком «По правде говоря». В ней Линдгрен попыталась растолковать разным сеятелям слухов, что ее борьба с социал-демократами не связана с личными доходами. И с ненавистью к рабочему движению тоже. А тем, кто решил, будто она торжествует, вообразив, что в одиночку свалила правительство, стоит одуматься.

«Результаты выборов от меня никак не зависели. Я всего лишь высказала то, что люди думают и чувствуют. Но реакция была неадекватной. „Афтонбладет“ сослужила бы Социал-демократической партии гораздо лучшую службу деловым подходом к проблеме. Вместо того чтобы устраивать за мной „уотергейтскую“ слежку».

В самую точку попали слова Астрид Линдгрен, произнесенные в интервью датской газете «Юлландс-постен» 13 августа 1978 г. – в то десятилетие, когда частная жизнь была неразрывно связана с политической: «В жизни нет ничего важнее, чем взаимоотношения с родителями. Ребенка формирует отношение родителей, среда, в которой он вырос. Мысль об этом внушает едва ли не страх». (Фотография: Клаус Готтфредсен)

Но какие же глубинные мотивы заставили Астрид Линдгрен выступить в роли разгневанного народного трибуна? Отчего писательница, многократно заявлявшая, что ей не нравится быть «знаменитостью», что она любит уединение, внезапно переступила черту и вышла на свет прожекторов? Что понадобилось всемирно знаменитой писательнице в гуще предвыборной борьбы именно в тот период жизни, когда она наконец могла предаться «сладкому одиночеству»?

Ответ прозвучал через десять лет, в документальном фильме Маргареты Стрёмстедт «Астрид Анна Эмилия». Без малого восьмидесятилетнюю Астрид Линдгрен спросили, что бы она делала, кем была, если бы в свое время не стала писателем. Вот ее ответ:

«Я бы стала скромным активистом на заре рабочего движения… борцом за права людей».

Именно таким народным активистом, идеалисткой с твердыми принципами Астрид Линдгрен оставалась двадцать лет, с середины 1970-х годов. По-другому и быть не могло: иначе она оказалась бы «маленькой кучкой дерьма». После трех десятилетий воображаемой борьбы со злом настала пора вступить в борьбу за реальное добро.