Глава 34
Я останусь
Элис закидывает сумки в багажник джипа.
– Уверена, что Элайджа станет будить тебя всю ночь?
Я покачиваюсь на бордюре тротуара, половина ноги стоит на нем, половина – в воздухе.
– Ага.
– Звони, если понадобимся. Как-нибудь сможем ускользнуть из дома, – предлагает Сюзанна.
Она обнимает меня на прощание, но замирает, уставившись куда-то позади меня. Оборачиваюсь. Джексон и Ники стоят у его дома рядом с пикапом. Он целует ее… Я соскальзываю с бордюра, едва не падая. Сюзанна подхватывает меня под локоть и утягивает за джип.
– Теперь он ведет себя как засранец. – Элис с силой хлопает дверью багажника. – Хвастается Ники, как новой тачкой.
– И все же это странно. Так не похоже на Джексона, – говорю я, когда он забирается в пикап и заводит двигатель.
– Он всегда казался таким милым, – говорит Мэри.
– Он и был таким.
Пикап Джексона проезжает мимо нас, а я провожаю его взглядом до самого конца улицы. Странное ощущение: не общаться с Джексоном столько времени. Без него в моей жизни образуется неприятная пустота.
– Я сказала Джексону, что Элайджа вернулся.
– Думаешь, он после этого так себя ведет? – Мэри слегка склоняет голову.
– Вполне возможно. Джексон, он…
Поверить не могу, что рассказываю им!
– Он хотел поцеловать меня, а я случайно проговорилась.
– Ревность его не оправдывает, – заявляет Элис. – Он хотел причинить тебе боль. Точка.
Сюзанна морщит нос, словно пытается что-то вспомнить:
– Не уверена. Я никогда не ощущала, что Джексон может кому-то специально навредить.
– Девочки, знаю, мы обсуждаем Джексона. – Мэри подается к нам. – И я жажду услышать каждую деталь этой истории, но… что насчет Элайджи?
– Над нами – смертельная угроза, а ты хочешь о парнях поболтать? Самое время! – возмущается Элис.
Мэри ее игнорирует:
– Ну хоть чуточку. Ну же, Сэм, выкладывай.
– О чем вы хотите узнать? – Я слегка улыбаюсь.
– Обо всем, – заявляет Мэри. – Любые детали.
Элис делает вид, что протестует, но в ее взгляде вижу заинтересованность. У всех троих на лицах написано ожидание.
– Ну… он… у него акцент. Слабый. Звучит как британский.
– Сколько лет? – спрашивает Мэри.
– На момент смерти было восемнадцать, – говорю я. – Элайджа невыносимо такой правильный, выходец из семнадцатого века. Жутко упрямый.
– Как выглядит? – интересуется Элис.
– Высокий, на голову выше меня. Темные волнистые волосы, серые глаза, высокие скулы. Порой, когда он стоит у камина или смотрит в окно, кажется, что он больше похож на картину, чем на настоящего человека.
– Понятно, красавчик, – протяжно мурчит Мэри.
Меня бросает в жар, а Сюзанна ухмыляется. Они до жути довольны услышанным.
– Вы уже целовались, правда? – тараторит Мэри.
– Эм-м… – Издаю смущенный смешок. – Ну…
– Ого, настолько хорош? – В глазах Элис пляшут лукавые огоньки.
Уверена, щеки мои уже не красные, а прочти бордовые.
– Ой, кажется, меня там папа зовет, – выпаливаю я, устремляясь к дому.
– Не может быть, – протягивает Мэри, и девчонки дружно смеются.
Я машу им на прощание, но самой смеяться не хочется. Не стоило открыто обсуждать Элайджу. Я не так глупа, чтобы привязываться к людям, которые все равно однажды уйдут и оставят тебя. Эту ошибку я больше не повторю.
– Сэм, – раздается из кабинета голос отца, стоит только закрыть за собой дверь. – Подойди на минутку.
Он сидит за столом, заваленным книгами и бумагами. Сажусь на стул напротив. Всегда нравилось забираться в папин кабинет, в мир человека занятого делом.
– Я звонил нашей родственнице из Хэкстонов, – говорит отец.
– Правда? – заметно психую я.
– Да… и решил кое-что проверить. Забавно, она сказала, что в нашей семье единственная Майра – это Майра Хэкстон Харпер, пережившая крушение «Титаника», и которая по понятным причинам давно умерла.
Он смотрит на меня, ожидая реакции. Сердце бешено колотится в груди.
– Что? Дичь какая. Зачем кому-то отправлять нам подарки от лица умершей?
Отец продолжает, словно не слышал моего вопроса:
– И тут я вспомнил, как тебе померещилось, будто с одной из картин в коридоре произошло что-то необычное. Тогда я решил проглядеть записи в маминой картотеке и, оказывается, на той картине изображена Майра.
Сижу абсолютно неподвижно, боясь, что, если сделаю неверный жест, папа сразу меня раскусит.
– Не может быть! Думаешь, нас кто-то разыгрывает? Или это шутка какого-нибудь фанатика истории?
– Одно я знаю точно, Сэм: ты давно выяснила, кто такая Майра. Просто не могу понять, почему ты ничего не рассказала мне.
– С чего ты… я…
Так, не могу больше сидеть спокойно.
– Подумай хорошенько над тем, что сейчас собираешься сказать. Каждый вечер вы с девочками изучаете историю «Титаника», так что не думаю, что в ваших домашних заданиях не было ни слова о Харперах. До этого времени ты никогда не уходила от прямого ответа на вопрос. Когда ты отмахнулась от моего предложения узнать, кто такая Майра, я заподозрил неладное. Но сейчас уверен: ты что-то скрываешь от меня.
От страха сводит живот.
– Я… – Увы, меня загнали в угол. – Я не хотела расстраивать тебя после… после всего, что случилось.
– После Вивиан, ты имеешь в виду?
– Да, – закрываю глаза.
– Почему это должно меня расстроить?
Он не зол, но серьезен и собран. Так он ведет себя, когда пытается найти слабое место в договоре.
– Ты не любишь все такое.
– Какое такое?
– Магию.
Вытягиваю слова из себя, как занозу из пальца. Несколько секунд отец молчит.
– А ты думаешь, здесь замешана магия?
– Знаю.
Папа подается назад, будто слово «магия» всплыло посреди кабинета.
– Тогда, во время завтрака?
– Я кое-что увидела, – медленно отвечаю я.
– И солгала мне?
Хочу забиться в какую-нибудь нору.
– Да, пап.
– Понятно, – сухо отзывается он, начинает катать ручку по столу и хмурится. – Знаешь, почему я уехал из Салема, Сэм?
– Из-за мамы?
– Да, но второй причиной была магия. Она приносит зло и разрушения. То, чего я всеми силами стараюсь избегать. И не хочу, чтобы это влияло на твою жизнь.
Может, пора объяснить ему, что происходит, и почему я не могла сказать правду?
– Пап, я знаю, честно. Просто я знакома с магией лучше, чем ты думаешь.
Его лицо искажает боль:
– Знакома? Это из-за Вивиан?
– Да, но…
Вряд ли представится другой такой удобный случай попросить отдать мне зелье. Я крепко хватаюсь за стул, на котором сижу.
– У меня есть… Эм-м, понимаешь, дело в том, что я… сама недавно использовала пару заклинаний.
– То есть ты тоже колдовала?
Сейчас в его голосе я слышу нотки паранойи.
– Нет, Сэм. Нет. Быть не может. Тебе нельзя заниматься магией. Это слишком опасно.
– Но я…
– Нет.
Кажется, словно я сжимаюсь, потому что сейчас папа любит меня меньше, чем час назад, а без его любви я каким-то неведомым образом гасну и таю.
– Все хорошо. Я позабочусь об этом.
Не пойму, мне он это обещает или себе? Никогда не видела папу таким взвинченным.
– Что ты имеешь ввиду?
– Мы едем обратно в Нью-Йорк.
– Что?!
Я теряю дар речи. Ход мыслей. Мне нечем дышать.
– Ты не думаешь, что это слишком?
– Не думаю.
– А как же Мэривезеры…
– Будут приезжать в гости.
– Мои подруги…
– Тоже смогут гостить у нас.
– А дом?
Который сам по себе является историей семьи и полон воспоминаний об Элайдже.
– Сдадим или вообще на продажу выставим.
Я догадывалась, что реакция отца будет неадекватной, но такого поворота точно не ожидала.
– А если я перестану? Не буду больше колдовать, а?
Он качает головой.
– Но я же сказала, что больше не буду! – повышаю голос.
– Ты лгала мне, Сэм. Глядя на тебя, я вижу, что ты перестала спать. Я должен был раньше догадаться, что виной всему магия. В Салеме всегда так. Просто думал, раз ты здесь так счастлива… мне жаль, но нам лучше отсюда уехать.
– Хорошо, злись на меня. Но подумай, сколько хорошего дала нам жизнь в Салеме. Миссис Мэривезер – одна из лучших людей в мире. У нас есть великолепный дом. У меня здесь появились друзья. У меня, твоей дочери, вечной одиночки, – заявляю, размахивая руками. – А мама? Мама родилась в Салеме.
Он смотрит на меня стальными глазами.
– Однажды ты поймешь, что я так поступаю ради тебя.
– Не надо ничего делать ради меня!
Он выглядит более разбитым, чем я сейчас себя чувствую. Если такое возможно. Вскакиваю со стула, губы мои дрожат.
– Я никуда не поеду.
С ресницы скатывается первая слеза, и я так яростно смахиваю ее, что практически бью себя по щеке. Отец тоже поднимается.
– Сэм… – успокаивающе произносит он.
– Нет! – Отскакиваю от стула. – Не пытайся убедить меня, что так будет лучше. Лучше не будет!
Папа делает шаг в мою сторону, будто не верит в то, что я отталкиваю его. Я и сама не могу в это поверить.
– Ты же еще ребенок. Ты не знаешь о Салеме того, что известно мне.
– Я чего-то не знаю или, как ты считаешь, не выдержу? Это меня Вивиан повесила, а не тебя. – Голос мой дрожит. – Так что не надо мне рассказывать, какой я ребенок.
Отец отшатывается, словно я дала ему пощечину. Со слезами на глазах вылетаю из его кабинета. Мчусь вверх по лестнице, в самый конец коридора, к себе в комнату. Со всего размаху хлопаю дверью и останавливаюсь. У окна стоит Элайджа. Он смотрит на мое заплаканное лицо.
– Саманта! – На долю секунду выражение его лица смягчается. – Я вернусь позже.
– Стой. – Вытираю лицо рукавом. – Если есть что-то важное, говори.
– Кажется, не самое удачное время обсуждать то, что я выяснил, – хмурится он.
– О нет, уверяю тебя, момент идеальный, – упрямо заверяю я, хлюпая носом.
Бровь Элайджи вопросительно изгибается. Вижу, как он колеблется, ждет пару секунд и наконец вздыхает:
– Я узнал о Брюсе Исмее.
– Ого, круто, – говорю, отчаянно вытирая глаза.
– Саманта, ты уверена…
– Да, – выпаливаю, не давая ему закончить фразу.
Я сажусь на кровать, заваленную книгами и карточками по «Титанику».
– Читала, – я прочищаю горло, – что после крушения пресса разрывала Исмея на части за то, что он спасся с корабля, но это все.
Элайджа кивает:
– Его решение вызвало споры и гнев общества. Капитан Смит погиб вместе с кораблем, хотя этот рейс был для него последним плаванием перед выходом на пенсию. Томас Эндрюс, главный конструктор, тоже остался на судне. Позже выяснилось, что в планах чертежей Томаса Эндрюса предполагалось наличие дополнительных спасательных шлюпок, но владельцы убрали их «за ненадобностью». Из-за этого люди по-разному смотрели на решение Исмея сесть в шлюпку и спастись; многие не смогли простить эту трусость.
– Все считали, что он должен был пожертвовать собой?
– Были уверены, что он обязан нести ответственность за свой корабль, а не занимать место, которое могло спасти кого-нибудь еще. Он навсегда запятнал свое имя этим поступком, – говорит Элайджа.
– Думаешь, он мог стать тем, кто стер воспоминания о том, что корабль затонул? – спрашиваю я, складывая в ровную стопку карточки с пассажирами «Титаника», большая часть которых отмечена надписью: «Тело не найдено».
– Такая возможность есть.
Обнимаю колени руками.
– Кроме этого, важно помнить об утопленнике, который явился тебе в ресторане, – замечает Элайджа, – и о Коллекционере, о котором предостерегала Редд.
– Элайджа, ты подслушиваешь все наши разговоры?
Призрак колеблется перед тем, как ответить:
– Когда это касается важных тем, то уделяю все свое внимание.
Внезапно вспоминаю слова миссис Браун о любви и времени.
– А как насчет нашего учителя истории, мистера Уордуэлла? Нашел что-нибудь, указывающее на его участие?
– Уордуэлл собрал грандиозную коллекцию материалов на тему «Титаника». Его дом напоминает библиотеку. Понадобится немало времени, чтобы все просмотреть и проверить.
– Он их собирал, когда был директором музея?
– Разумеется. Прибавь к этому десять лет преподавания истории. Он же всю жизнь этим интересуется. Но ничего, связывающего его с магией или заклятьями, я не нашел.
– Дальше у нас Молли Маллин и Ада. Нашел что-нибудь о них?
– Пока нет. Я продолжу поиски.
Только Элайджа не исчезает, как обычно делает, когда разговор приходит к логическому завершению, а продолжает стоять у окна. Поднимаю на него глаза и на мгновение вижу того самого Элайджу, которому когда-то могла рассказать что угодно.
– Папа хочет вернуться в Нью-Йорк.
– Переехать? – Он качает головой. – Даже представить не могу. Твое место здесь.
Дыхание перехватывает, я киваю. Да, мое место здесь.
– В Салеме я впервые в жизни стала собой. И боюсь, что, вернувшись в Нью-Йорк, стану другой, понимаешь? Потеряю частицу себя. У тебя когда-нибудь было такое ощущение?
На долю секунды он кажется разбитым:
– Было.
– С Эбигейл?
– И с родителями, когда они были живы.
Я понимаю, что пора прекратить этот разговор, вернуться к обсуждению Исмея или Уордуэлла. После всего, что произошло, снова привязываться к Элайдже – отвратительная идея. Но сейчас мне плевать.
– Вы с родителями были близки?
– Очень. – Он выглядывает в окно. – Моя мать была таким безусловным воплощением счастья и радости, что все вокруг нее становилось ярче. Мы часто говорили: если бы у нее не было тела, она сияла бы в небесах подобно солнцу и освещала весь мир.
– А отец?
– Серьезный. Молчаливый. Я часто удивлялся тому, что мама оказалась единственной, кто умел его рассмешить. Мы с Эбигейл пытались, и отец любил нас, но только когда он смотрел на маму, лицо его менялось.
Я жду продолжения, но Элайджа молчит.
– Мне пора, – наконец говорит он. – Но я вернусь, прежде чем ты заснешь.
Он исчезает. Прикрываю глаза и ложусь на бок. Только сегодня. Это был разовый порыв. Больше никаких разговоров о личном, иначе все станет только хуже.
