Глава 3

— Питер?

— Да, Кролик.

Лора неодобрительно молчит.

— Давайте на минутку вернемся в пятьдесят девятый год, когда, насколько я помню, операцию «Складной нож» положили на полку.

— Боюсь, я не силен в датах, Кролик.

— Контора положила эту операцию на полку по причине того, что она непродуктивна и дорого обходится, имея в виду человеческие жизни. Вы же с Алеком Лимасом заподозрили, что не все чисто в собственном доме.

— Лондонское управление говорило о неразберихе. Алек настаивал на «кроте». В каком бы месте ни высаживался наш десант, противник постоянно нас опережал. Радиоперехваты. Все выходило наружу. Значит, кто-то действовал изнутри. Так считал Алек, и я как мелкая сошка разделял его точку зрения.

— И вы вдвоем пришли к Смайли с демаршем. Видимо, его вы не рассматривали как потенциального предателя.

— Операцией «Складной нож» занималось Лондонское управление. Всем командовал Билл Хейдон и его подчиненные: Аллелайн, Бланд, Эстерхейзи. «Ребята Билла», как мы их называли. Джорджа там близко не было.

— А Лондон и Секретка были на ножах?

— Лондон делал все, чтобы подмять под себя Секретку. Джордж сопротивлялся этому силовому варианту. Как мог.

— А какова во всем этом была роль нашего великолепного шефа? Так называемого Хозяина.

— Он сталкивал нас лбами. Обычная история — разделяй и властвуй.

— Я правильно мыслю, что между Смайли и Хейдоном существовала личная неприязнь?

— Не исключено. Поговаривали, что у Билла была связь с Энн, женой Джорджа. Это застилало глаза Джорджу. А Билл сделал такой ход неслучайно. Он был хитрый лис.

— Смайли обсуждал с вами свою личную жизнь?

— Никогда. С подчиненным о таком не говорят.

Кролик обдумывает мои слова — похоже, не поверил, уже собирается копнуть дальше, но потом передумывает.

— Итак, операция «Складной нож» сдулась, и вы пришли со своими проблемами к Смайли. Лицом к лицу. Втроем. Лимас и вы при нем. Невзирая на низший статус.

— Меня попросил Алек. Он себе не доверял.

— Это почему?

— Горячий был.

— Где происходила эта встреча à trois?

— Какое, черт побери, это имеет значение?

— Я пытаюсь себе представить надежное убежище. О котором вы мне еще не говорили, но скажете. Я подумал, что сейчас самое время.

А я-то убаюкал себя мыслью, что эти сплетни уведут нас подальше от гибельной пучины.

— В принципе мы могли воспользоваться конспиративной квартирой, но во всех квартирах Лондонское управление установило прослушку. Еще был дом Джорджа на Байуотер-стрит, но там находилась Энн, и было общее понимание, что ее не стоит посвящать в тайну, которую она не в состоянии сохранить.

— Она бы побежала к Хейдону?

— Я этого не говорил. Просто было такое ощущение. Вот и всё. Мне продолжать?

— Всенепременно. Если не возражаете.

— Мы зашли за Джорджем на Байуотер-стрит и совершили моцион по Саут-бэнк. Был теплый летний вечер. Он часто жаловался на недостаток физических упражнений.

— И в результате этого вечернего моциона вдоль реки родилась операция «Паданец»?

— О господи! Когда вы уже повзрослеете!

— Уже повзрослел, не переживайте. А вот вы молодеете на глазах. И как прошел разговор? Я весь внимание.

— Мы говорили об измене. В целом, без подробностей. Любой член Лондонского управления, нынешний или вчерашний, подозревался по определению. Пятьдесят — шестьдесят потенциальных предателей. Мы говорили о том, кто, имея доступ к информации, мог раз за разом проваливать операцию. Но мы понимали: при том что руководит Билл, Перси Аллелайн ест из его рук, а Бланд и Эстерхейзи подключаются в любой момент, все, что нужно предателю, — это появиться на открытой планерке или посидеть в баре с начальством и послушать разглагольствования Аллелайна. Билл всегда считал закрытость предрассудком. «Все должны быть в курсе». Это давало ему идеальное прикрытие.

— И как Смайли отреагировал на ваш демарш?

— Сказал, что подумает и потом с нами свяжется. Ничего другого от Джорджа мы и не ждали. Пожалуй, я выпью кофе, раз уж предлагают. Черный. Без сахара.

Я потянулся, встряхнулся, зевнул. Возраст, что вы хотите. Но Кролик на это не купился, а Лора уже давно меня раскусила. Они смотрели на меня так, словно терпят из последних сил. И никакого кофе.

Кролик теперь держался как строгий юрист. Никаких прищуров. Никаких внятных повторов для слабоумного старика, который еще к тому же плохо слышит.

— Я хочу вернуться к тому, с чего мы начали, если не возражаете. Вы и Закон. Служба и Закон. Сосредоточились?

— Пожалуй.

— Я уже упомянул о ненасытном интересе британской общественности к историческим преступлениям. Что не ускользает от внимания наших доблестных парламентариев.

— Да? Возможно.

— Как и о суде. Все жаждут кого-то заклеймить в исторических грехах. Наш новый национальный вид спорта. Нынешнее безвинное поколение против виновного. Кто покается за грехи наших отцов, даже если когда-то это не считалось грехами? Но вы ведь не отец? Хотя, если верить вашему досье, у вас должна быть толпа внуков.

— Вы, кажется, сказали, что мое досье превратили в отбивную. Вы берете свои слова обратно?

— Я пытаюсь прочитать ваши эмоции. Пока не получается. Или они отсутствуют, или их там целый рой. Вы легко относитесь к смерти Лиз Голд. Почему? И так же легко к смерти Алека Лимаса. В отношении операции «Паданец» у вас полная амнезия, хотя мы прекрасно знаем, что вы имели к ней доступ. В отличие, заметьте, от вашего покойного друга Алека Лимаса — притом что он погиб на боевом посту. Прошу меня не перебивать. — Он продолжил, простив мне мою невоспитанность. — Кажется, начинают просматриваться очертания нашей сделки. Вы признали, что при словах операция «Паданец» слышите далекий звон. Возможно, сказали вы столь же великодушно, сколь и глупо, это название тренировочного курса. Как насчет такого предложения? Вы постараетесь получше расслышать звон, а мы в ответ проясним нашу позицию?

Я задумываюсь, трясу головой, пытаясь расслышать отдаленный перезвон. У меня появилось ощущение, что надо биться до последнего солдата, и этот последний солдат — я.

— Я смутно припоминаю, Кролик, — уступаю я, делая шажок в его сторону, — что «Паданцем», если ничего не путаю, называлась не операция, а источник. К тому же липовый. Отсюда и недопонимание. — Я надеялся, что мой собеседник смягчится, но как бы не так. — Этот потенциальный источник не одолел первого же препятствия. И, само собой, был тут же отсеян. Записали и забыли. — Я развиваю дальше свою мысль. — Этот источник достался Джорджу как наследие прошлого. Еще одно историческое досье, если хотите, — почтительный кивок в сторону Лоры. — Восточногерманский профессор литературы барокко в Веймарском университете. Приятель Джорджа с военных лет, выполнявший для нас разные мелкие поручения. Он связался с Джорджем через какого-то шведского ученого… в пятьдесят девятом, кажется… — Плети словеса, ходи вокруг да около, золотое правило. — Проф, как мы его окрестили, утверждал, что у него есть горячие новости о сверхсекретном соглашении между двумя половинками Германии и Кремлем. Якобы он это услышал от единомышленника из администрации ГДР. — Все это слетает у меня с языка, как в былые времена. — Объединение двух Германий с условием, что они останутся нейтральными и безоружными. То, чего категорически не желал Запад: мощный властный вакуум в центре Европы. Если Цирк тайно вывезет его на Запад, Проф обещал нам выложить все на блюдечке.

Печальная улыбка, покачивание стариковской седой головы — и никакой реакции по ту сторону большого стола.

— Как потом выяснилось, Проф мечтал о теплом местечке в Оксфорде, гарантированной пенсии, рыцарском звании и чаепитии с королевой. — Я рассмеялся. — И, само собой, он все это придумал. Полная фигня. Дело закрыли, — закончил я с ощущением хорошо сделанной работы, которой сейчас молча аплодирует Смайли, где бы он ни находился.

Зато Кролик не аплодировал. Как и Лора. Первый выглядел чересчур озабоченным, а вторая словно не верила своим ушам.

— Питер, знаете, в чем проблема? — заговорил Кролик после паузы. — То, что вы нам сейчас выдали, в точности повторяет всю эту хрень из фальшивых досье по поводу «Паданца» в центральном архиве. Я прав, Лора?

Очевидно, что он был прав, так как она отозвалась мгновенно.

— Практически слово в слово, Кролик. Придумано с единственной целью — увести подальше того, кто сунет свой любопытный нос в эти дела. Такого профессора не существовало, а вся история сфабрикована от начала до конца. Но звучит красиво. Если надо было спрятать операцию «Паданец» от шустрых глаз Хейдона и ему подобных, фальшивое досье в центральном архиве — идеальная дымовая завеса, так что все это имеет смысл.

— А знаете, что не имеет смысла, Питер? — подхватил Кролик. — То, что перед нами сидит старый человек и впаривает нам ту же белиберду, которую вы и Джордж Смайли и остальные члены Секретки впаривали когда-то. — Тут он позволил себе легкий дружелюбный прищур.

— Видите ли, Пит, мы подняли старую финансовую отчетность всемогущего Хозяина, — пришла мне на помощь Лора, пока я обдумывал свой ответ. — Его черный фонд. Хотя это его личные деньги для манипуляции тайным голосованием, но все равно приходится отчитываться. Я понятно выражаюсь, Пит? — Она говорит со мной как с ребенком. — Он передавал эти деньги из рук в руки своему доверенному лицу в Казначействе. Оливеру Лейкону, впоследствии сэру Оливеру, ныне покойному лорду Лейкону из Западного Аскота…

— Может, вы объясните, какое все это имеет отношение ко мне?

— Самое прямое, — невозмутимо отвечает Лора. — В своем финансовом отчете Казначейству, предназначенном исключительно для одного Лейкона, Хозяин называет имена двух сотрудников Цирка, которые при необходимости предоставят полную и исчерпывающую картину всех затрат, связанных с операцией под кодовым названием «Паданец». На случай, если дополнительные расходы будут поставлены под сомнение потомками. Хозяин в этом отношении (другие оставим на его совести) всегда отличался благородством. Первый сотрудник — Джордж Смайли. Второй — Питер Гиллем. Вы.

Кролик как будто ничего этого не слышал, опустив голову, погруженный в бумаги, скрытые от меня и требующие его безраздельного внимания. Но вот и он подал голос.

— Лора, расскажите ему про конспиративную квартиру, которую вы обнаружили. Тихая квартирка Секретной службы, где Питер складировал все украденные им досье. — Он сказал это как бы между прочим, слишком занятый другими важными делами.

— Ну да, существует конспиративная квартира, как сказал Кролик, фигурирующая в финансовых отчетах, — с готовностью объяснила Лора. — А при ней домохозяйка и, мало того, — негодующе, — некий загадочный джентльмен по фамилии Мендель, не упоминаемый ни в каких документах Службы и нанятый Секреткой как агент исключительно для операции «Паданец». Двести фунтов в месяц, падающие на его счет в почтовом отделении Уэйбриджа, плюс на дорожные и прочие расходы еще пара сотен, подотчетные деньги с анонимного счета под контролем процветающей юридической компании. А управляет этим счетом, по доверенности и в полном объеме, Джордж Смайли.

— А кто такой этот Мендель? — поинтересовался Кролик.

— Вышедший на пенсию полицейский, — ответил я на автопилоте. — Имя — Оливер. Не путать с Оливером Лейконом.

— Где и как его завербовали?

— Давнее знакомство. Джордж с ним уже успел поработать в другом деле. Джорджу нравилась линия его носа. Нравилось, что он не принадлежит Цирку. Джордж называл его глотком чистого воздуха.

Устав от беседы, Кролик вдруг откинулся на спинку стула и замахал кистями рук, словно расслабляясь во время долгого полета.

— Давайте попробуем взглянуть правде в глаза. — Он подавил зевоту. — Черный фонд Хозяина в настоящий момент является единственным достоверным источником, который а) проливает свет на цели и предпринятые действия в операции «Паданец» и б) подсказывает, как нам защищаться от необоснованных гражданских акций и частных исков против Службы и лично против вас, Питер Гиллем, поданных Кристофом Лимасом, единственным наследником покойного Алека, и Карен Голд, незамужней женщиной, единственной дочерью покойной Элизабет, она же Лиз. Вы про это что-нибудь слышали? Ну конечно. Только не говорите, что для вас это удивительная новость.

Развалившись на стуле и пробормотав себе под нос «Гос-споди», он ждал моей реакции. И, видимо, она заставила себя ждать, потому что я помню, как он властным тоном подстегнул меня: «Ну?»

— У Лиз Голд был ребенок? — слышу я собственный голос.

— Напористая копия матери, судя по ее последним действиям. Лиз исполнилось пятнадцать лет, когда ее обрюхатил какой-то олух из ее школы. По настоянию родителей она отдала младенца в приемную семью. При крещении девочка получила имя Карен. Хотя, может, ее и не крестили. Она ведь еврейка. Повзрослев, упомянутая Карен воспользовалась своим законным правом узнать, кто были ее настоящие родители. А дальше, вполне понятно, ее заинтересовало, где и при каких обстоятельствах погибла ее мать.

Он взял паузу на случай, если у меня возникнут вопросы. И вопрос, пусть не сразу, возник: как Кристоф и Карен узнали наши фамилии? Но был проигнорирован.

— Карен в ее поисках правды и примирения активно поддержал Кристоф, сын Алека, который, о чем она тогда не ведала, еще с тех пор как была разрушена Берлинская стена, лез из кожи вон, чтобы узнать, как и почему погиб его отец, — в чем, должен сказать, ему совсем не помогала Служба, которая делала все возможное, чтобы поставить на их пути самые охренительные препятствия, какие только можно себе вообразить, и даже больше. К сожалению, все наши усилия оказались контрпродуктивными, даже несмотря на то, что у германской полиции список претензий к Кристофу Лимасу длиннее вашей руки.

Очередная пауза. Я не задаю вопросов.

— И вот двое истцов объединили свои усилия. Они убеждены, и небезосновательно, что их родители погибли в результате, можно сказать, пятизвездочной неразберихи, устроенной этой Службой и персонально вами и Джорджем Смайли. Они требуют полного разоблачения, возмещения ущерба и публичных извинений с обнародованием всех имен. Вашего, в частности. Вы знали, что у Алека Лимаса есть сын?

— Да. А где Смайли? Почему на этом месте не сидит он?

— А вам известно, кто его счастливая мать?

— Немка, которую Алек встретил во время войны, работая в тылу противника. Позже она вышла замуж за дюссельдорфского адвоката по фамилии Эберхардт. Он усыновил мальчика. Так что он не Лимас, а Эберхардт. Я спросил, где сейчас Джордж.

— Потом. И спасибо вам за такую прекрасную память. А другие знали о существовании сына? Другие коллеги вашего друга Лимаса? Нам и без вас это было бы известно, но, видите ли, его досье украли. — Ему надоело ждать моей реакции. — Было ли известно в самой Службе или на периферии, что у Алека Лимаса есть бастард по имени Кристоф, живущий в Дюссельдорфе? Да или нет?

— Нет.

— Это еще почему?

— Алек не распространялся о своей личной жизни.

— Вы, очевидно, были исключением. И вы с ним встречались?

— С кем?

— С Кристофом. Не с Алеком, разумеется. Кажется, вы опять решили не включать мозги.

— Ничего подобного. Отвечаю: нет, с Кристофом Лимасом я не встречался. — А про себя думаю: зачем баловать человека правдой? И, пока он переваривает мои слова, еще раз напоминаю: — Я вас спросил, где сейчас Смайли.

— А я проигнорировал ваш вопрос, как вы могли заметить.

Молчание, во время которого мы собираемся с новыми силами, а Лора задумчиво поглядывает в окно.

— Кристоф, будем называть его так, — монотонно продолжает Кролик, — парень небесталанный, Питер, даже если эти таланты криминального или полукриминального толка. Возможно, это гены. Убедившись в том, что его настоящий отец погиб возле Берлинской стены, с восточной стороны, он сумел добраться (каким образом, мы не знаем, но это вызывает уважение) до вроде бы закрытых архивов Штази и узнал три важных имени. Ваше, покойной Элизабет Голд и Джорджа Смайли. Через несколько недель он уже напал на след Элизабет, а затем, через государственные архивы, на след ее дочери. Было назначено свидание. Далекие друг от друга персонажи сблизились — до какой степени, не нам судить. Эта парочка проконсультировалась с высоконравственным, помешанным на правах человека адвокатом в сандалиях на босу ногу — из тех, что готовы стереть эту Службу в порошок. В ответ мы думаем предложить истцам целое состояние в обмен на их молчание, но прекрасно понимаем, что тем самым лишь подтверждаем обоснованность их притязаний и как бы подталкиваем к тому, чтобы еще усилить давление. «Подавитесь, черти, вашими деньгами. Пусть заговорит сама История. Мы вырежем эту опухоль. Мы сделаем так, чтобы полетели головы». Ваша, боюсь, одной из первых.

— И Джорджа, надо полагать.

— В результате мы имеем нелепый шекспировский сюжет: призраки двух жертв демонического Цирка являются в образе их отпрысков, чтобы бросить нам в лицо страшные обвинения. До поры до времени нам удается сдерживать массмедиа, давая им понять — не то чтобы искренне, но какое это имеет значение? — что если Парламент самоустранится и уступит дорогу судебному процессу, дело будет слушаться при закрытых дверях, скромно и тайно, и мы сами будем решать, кого пускать в зал. В ответ истцы, подталкиваемые своими неугомонными защитниками, говорят: «Хрен вам, нам нужен открытый суд, нам нужны полные разоблачения». Вы наивно спросили, откуда Штази знает ваши фамилии. Разумеется, от московского Центра, который им все слил. А московский Центр? Ну разумеется, от нашей Службы, еще раз спасибо труженику Биллу Хейдону, у которого в то время были развязаны руки, и это продолжалось еще шесть лет, пока святой Георгий не прискакал на белом коне и не выкурил его оттуда. Вы по-прежнему поддерживаете отношения?

— С Джорджем?

— С Джорджем.

— Нет. Где он сейчас?

— И уже давно не поддерживаете?

— Нет.

— Когда в последний раз?

— Восемь лет назад. Десять.

— А если подробнее?

— Я был в Лондоне и зашел к нему.

— Куда?

— На Байуотер-стрит.

— И как он выглядел?

— Спасибо, хорошо.

— Мы ищем его там и сям. А ветреница Энн? С ней вы тоже не поддерживаете связь? Связь в переносном смысле, разумеется.

— Нет. И, если можно, без намеков.

— Ваш паспорт.

— Зачем?

— Тот, который вы предъявили на проходной. Ваш британский паспорт. — Он протягивает руку.

— Не понимаю, зачем?

Я все равно отдаю ему паспорт. А что мне остается? Драться с ним?

— А остальные? — вдумчиво листая страницы. — В свое время у вас была куча паспортов под разными фамилиями. И где они?

— Все сдал. Отправились в шредер.

— У вас двойное гражданство. Где ваш французский паспорт?

— Мой отец англичанин, я служил Англии, мне достаточно британского. Я могу получить его обратно, с вашего позволения?

Но он уже исчез за пюпитром.

— Лора, ваша очередь, — Кролик снова обнаруживает ее присутствие. — Нельзя ли немного поподробнее о конспиративной квартире на Уиндфолл-стрит?

Игра проиграна. Я врал до последнего. Но патроны закончились, бобик сдох.

Лора снова погружается в бумаги, которых мне не видно. Я стараюсь не обращать внимания на струйки пота, заливающие мою грудную клетку.

— Конспиративная квартира, да, и еще какая, Кролик! — соглашается она, отрываясь от бумаг, и глаза ее сияют. — Посвящена исключительно операции «Паданец». Расположена в пределах Центрального Лондона. Под кодовым названием Конюшня. С постоянной домоправительницей по усмотрению Джорджа Смайли. Вот, собственно, и всё.

— Вспоминаете? — спрашивает меня Кролик.

Они молчат. И я молчу. Лора продолжает свой тет-а-тет с Кроликом.

— Похоже, даже Лейкону не полагалось знать, где она находится и кто за ней присматривает. Что, с учетом высокого положения Лейкона в Казначействе и его осведомленности о других конспиративных квартирах Цирка, мне кажется, говорит о некоторой паранойе Хозяина, но кто мы такие, чтобы его критиковать?

— Вот именно. Конюшня — в смысле «у нас все чисто»? — заинтересовался Кролик.

— Скорее всего, — соглашается Лора.

— Идея Смайли?

— А вы у Пита спросите.

Вот только Пит — достала уже она меня этим Питом! — окончательно оглох, не надо даже притворяться.

— Хорошая же новость, — обращается к ней Кролик, — состоит в том, что эта конспиративная квартира никуда не делась! То ли было так задумано, то ли это чье-то упущение (подозреваю, что второе), но Конюшня продолжала оставаться на тайном балансе при четырех Хозяевах подряд. И поныне на своем месте. А наше верховное начальство даже не подозревает о ее существовании и тем более не знает, где она находится. Еще забавнее то, что при нынешних строгих нравах наше старое доброе Казначейство смотрит на эти расходы сквозь пальцы. Уже который год молча благословляют закрытую статью. — Он переходит на гомофобское сюсюканье: — Это наш секретик, так что все помалкивают. Расписались, где положено, и ни слова мамочке. Квартира снята в аренду. Кто арендатор, когда истекает срок договора, какой добрый дядя все это оплачивает — мы не имеем ни малейшего представления. — Наконец он обращается ко мне и снова берет суровый тон: — Питер. Пьер. Пит. Что-то вы затихли. Просветите нас, будьте так добры. Кто же этот добрый дядюшка?

Когда ты загнан в угол, когда ты перепробовал разные трюки и ни один не сработал, у тебя остается не такой большой выбор маневров. Можно множить ложь — я через это проходил и ничего не добился. Можно затаиться в надежде, что этим все закончится. Тоже проходили, не заканчивается. Остается признать, что тебя загнали в угол, и тогда выход один: либо резать правду-матку, либо колоться по минимуму — авось проскочит, и ты как пай-мальчик заработаешь несколько зачетных очков. Вряд ли то или другое сработает, но, может, хотя бы паспорт отдадут.

— У Джорджа был ручной адвокат. — Я чувствовал, как во мне помимо воли просыпается кающийся грешник. — То, что вы называете процветающий. Дальний родственник Энн. Он (или она) согласился выступить в роли предохранителя. Это не квартира, а конспиративный дом в три этажа, который сдал в аренду офшорный траст, зарегистрированный на голландских Антильских островах.

— Заговорил как герой, — одобрительно сказал Кролик. — А как зовут домоправительницу?

— Милли Маккрейг. Бывший агент Джорджа. Она и раньше по его распоряжению выступала в этом качестве. Так что у нее уже был опыт. Когда только началась операция «Паданец», она в интересах Лондонского управления присматривала за конспиративным домом в Нью-Форесте. Место называлось Лагерь № 4. Джордж предложил ей уволиться и перейти под начало Секретки. Он приписал ее к черному фонду и поселил в Конюшне.

— И где же, позвольте полюбопытствовать, она находится? — спросил Кролик.

И я им сообщил адрес вместе с номером телефона, который сам сорвался у меня с языка, как будто только и ждал этого момента. После чего на сцене произошли физические действия, заключавшиеся в том, что Кролик и Лора вместе рылись среди бумаг, пока он не выудил широкоформатный мобильный телефон, настолько затейливый, что это было выше моего разумения, и, с молниеносной скоростью пробежавшись по клавишам, протянул его мне.

Раз в десять медленнее Кролика я набрал номер Конюшни и вздрогнул, услышав, как телефонные звонки зазвучали на всю комнату, что было не только чудовищным нарушением безопасности, с точки зрения человека, чувствующего свою вину, но еще и актом откровенного предательства, как будто меня одним махом раскрыли, поймали с поличным и перевербовали. А телефон продолжал звонить. Мы ждали. Никто не брал трубку. Я уже подумал, что Милли по обыкновению пошла в церковь, или куда-то укатила на велосипеде, или уже не такая шустрая, как все мы, старички. А скорее всего, просто умерла и лежит на кладбище, ибо, какой бы прекрасной и недосягаемой она нам когда-то ни казалась, Милли была на пять лет старше меня.

Вдруг звонки прекратились. Послышалось шуршание, и я подумал, что сейчас переключится на автоответчик. И тут, к моему изумлению (просто не верится), я услышал голос Милли — все тот же резкий, как звук пилы, неодобрительный голос шотландки-пуританки, который я любил копировать, чтобы поднять настроение Джорджу:

— Да? Алло? — И, с негодованием реагируя на мое замешательство так, словно сейчас глубокая ночь, а не семь часов вечера: — Это кто звонит?

— Это я, Милли. Питер Уэстон, — заговорил я. И для пущей убедительности подкинул кодовую кличку Смайли: — Друг мистера Барраклофа, если помните.

Я ожидал, даже надеялся, что Милли Маккрейг хоть раз в жизни понадобится время, чтобы собраться, но она отозвалась так быстро, что замешательство испытал опять я, а не она.

— Мистер Уэстон?

— Он самый, Милли, не его тень.

— Идентифицируйте себя, мистер Уэстон, будьте добры.

Идентифицировать себя? Разве я ей не назвал два кодовых имени? И тут до меня дошло: ей нужен мой точечный ориентир, тайный шифр, в основном применявшийся не столько в лондонских, сколько в московских телефонных разговорах, и Смайли в далекие времена холодной войны настаивал на его использовании. Я взял со стола деревянный коричневый карандаш и, поднеся модняцкий мобильник ближе к столешнице и чувствуя себя полным идиотом, отстучал ветхозаветную шифровку: три удара, пауза, один удар, пауза, два удара. И ведь сработало! Милли тотчас отозвалась и милым, услужливым тоном сказала, как она рада меня слышать после стольких лет, и спросила, чем может мне помочь.

Меня так и подмывало откликнуться: «Милли, скажите на милость, все это со мной происходит в реальности или в фантазиях мучимого бессонницей шпиона позавчерашнего дня?»