Глава 30

Беспокойство превратило меня в непоседу. Домочадцы Предтеч никогда не спят. Эквивалента ночного времени и отдыха не существует, но есть мгновения покоя, когда все удаляются на персональное созерцание и подготовку к следующему туру активности. В традиционном хозяйстве строителя эти моменты сакральны. Таким образом, в течение любого дневного-ночного цикла есть часы, когда в доме – а в нашем случае почти на всей планете – воцаряется тишина. Улицы и проселки снижают свои потоки. Даже анциллы и автоматизированные системы снижают активность вследствие уменьшения запросов.

Но ко мне это не относилось. Я предпочитал заниматься своими упражнениями в одиночестве, без нательной брони, просто для того, чтобы позволить моему развивающемуся «я» – каким бы оно ни было – сообщить мне, в каком направлении оно движется. Я все еще мутировал, все еще изменялся совершенно непредсказуемо. Дидакт не оставил ничего от меня прежнего.

И потому я стал непоседой. Я мерил шагами километры коридоров, ведущих в сотни пустых помещений, которые воссоздавали свой изящный декор в контрастном свете только в присутствии Предтечей. Часть нашего дома и зданий на территории имения никем не посещалась сотни лет. Во многих находились подарки и записи прежних членов нашего клана и союзных кланов, включая предков самого магистра строителей. Я испытывал извращенный интерес к связям магистра строителей с моей семьей и через реактивированные дисплеи – прискорбно воодушевленные тем, что кому-то понадобились, – узнавал о беспримерных контрактах и политических союзах, насчитывающих двадцать пять тысяч лет, задолго до рождения моего отца.

Я провел много часов, слушая маленькую чудаковатую анциллу, занятую каталогизацией и изучением последствий миллионов контрактов, заключенных моей семьей, миллионов возведенных сооружений.

Миниатюрная, цвета выцветшего сапфира фигурка с почти рассогласованными очертаниями, с ресурсами, не обновлявшимися и не подвергавшимися апгрейду минимум три тысячи лет, анцилла исполняла свой долг, всегда старалась угодить, была предана без меры, но при этом становилась все более эксцентричной. Она провела меня по архивам, содержащим сведения о более чем тысяче планет, трансформированных моим отцом и когортами его строителей, а потом с явной гордостью раскрыла мне сведения о самых крупных контрактах: десятки звезд, украденных сдерживающими и сборочными полями. То же самое касается звезды в системе сан’шайуум.

В этих архивах более всего привлекали меня намеки на крупномасштабное оружие. Архитектор под своим прежним именем Фабер совместно с отцом создал и предложил Совету такие конструкции. В архиве отсутствовали какие-либо указания на то, одобрил ли Совет их предложение или ответил отказом. Никто, однако, не высказал возражения против окончательной кольцеобразной конструкции огромных Ореолов.

Тысячи лет политики и прогресса.

Мой отец, конечно, никогда не хвастался своими работами и влиянием, а я, будучи манипуляром, не проявлял к ним особого интереса. Но теперь я понял, как ему удалось обеспечить мое возвращение.

Но я совершенно точно искал не это.

У моего беспокойства были другие мотивы. То, чем я становился – кем становился, – имело собственный круг интересов, и я потакал им. Проблема собственной неопределенности состоит в том, что перед тобой маячит множество вариантов, кандидатов, соперничающих за твое окончательное «я», и пока шли часы и дни, самые сильные выходили на передний план, но потом находились еще более сильные и вытесняли их с первых мест…

Но дела так или иначе шли к развязке в скором будущем. Для главенствования будет достаточно одного моего «я», поддержанного раскрывающейся мудростью Дидакта.

Во время одной долгой прогулки, через двести домашних дней после моего возвращения, я наткнулся на отца, беседовавшего с каким-то гостем в редко используемой приемной палате с купольным залом посредине нашего растянувшегося в длину дома и километрах в десяти от моих собственных башенных покоев.

Я проходил по крытой галерее, соединяющей два верхних этажа в том крыле под куполом, когда до меня снизу, с расстояния в сотню метров, донеслись гулкие голоса. Один принадлежал отцу, ясный и четкий, но отнюдь не властный, а скорее неожиданно заискивающий.

Я осторожно посмотрел вниз, перевесившись через перила. Горячий разговор шел между моим отцом и другим строителем, они оба были без брони и явно не желали, чтобы кто-то слышал или записал их разговор. Местные системы поддержки были отключены, отчего полы и стены покрылись инеем.

Второй строитель был гораздо моложе отца, Предтеча первой формы, каким был бы и я, если бы мои мутации шли нормальным путем. Несмотря на молодость, строитель говорил уверенным, властным тоном.

Вот уж небывальщина, подумал я, такой молодой, а позволяет себе командовать моим отцом. Мне удавалось уловить чуть более половины их слов.

– Новые происшествия на дальних подступах… за последние три сотни лет потеряны двенадцать систем…

И:

– …остались следы испытательного стенда близ Чарум-Хаккора, и это спустя сорок три года… Децимация сан’шайуумов… Восстание на пустом месте…

…отсроченный суд… Обвинения в грубейших нарушениях принципов Мантии…

Не имел ли он в виду магистра строителей?

– …анцилла метарх-уровня приписана к испытательному стенду, отправленному на Чарум-Хаккор. И то и другое пропало после акции против сан’шайуумов… выразить недоверие руководству магистра строителей…

Потом – голос отца, громкий и четкий, в огромном пустом пространстве, принесенный ко мне восходящими воздушными потоками:

– Как они могли быть использованы подобным образом? С такой широкой настройкой и без мер предосторожности? Это противоречит всему, что замышляли и на что надеялись создатели, – не последняя ступень обороны, а жестокое наказание…

– Им это позволила сделать ваша наука, строитель. Оппозиционная фракция в Совете никогда не санкционировала такого использования, но это вторично по отношению к вине создания и активации.

Я подался назад, меня пробирала дрожь; и не только от холода. Я знал, о чем они говорят. Похоже, воины магистра строителей использовали Ореол, испытанный на Чарум-Хаккоре, чтобы закончить то, что они начали делать с сан’шайуумами. Я там был; я едва ушел из жестоких рук магистра строителей.

Но что случилось с Дидактом и людьми?

И куда делась анцилла метарх-уровня? Эти феноменальные искусственные интеллекты, гораздо более мощные, чем любые персональные или корабельные анциллы, управляли самыми сложными строительными проектами, и закон строго ограничивал их применение. Таких анцилл существовало менее пяти, и никогда не допускалось, чтобы ими пользовалось какое-либо лицо – только сам Совет. Вспыхнуло мое другое воспоминание со своей собственной болью и яростью.

– …был отозван для отчета. Кольца, все, кроме одного, были возвращены на парковочную звезду в сопровождении наемников. Я подал запрос на их уничтожение. А также на Зеро-Зеро…

Кроме одного. Миг кризиса приближается. Остались считаные дни. А может, и меньше.

И снова мудрость Дидакта, на сей раз холодная и краткая.

Здесь недолгая четкость звука пропала, и теперь я слышал только исходящие откуда-то из-под купола шумы, похожие на далекий шепот. Но в этом крыле нашего древнего дома находились только живые Предтечи. А слышал я, вероятно, воздушные потоки больших объемов. А вскоре начал падать снег, и реактивированная осветительная система купола, проявив интерес к потенциальной красоте внутренней погоды, начала высвечивать крутящиеся хлопья.

Здание оживало после своего временного ступора и показывало себя, как я подумал, моему отцу и его гостю, но, когда я снова посмотрел вниз, оба уже ушли.

Скажи ему сейчас. Ему необходимо знать.

С первой утренней зарей я спустился из своей башни на веранду. На членах моей семьи были только белые сорочки, а их броня отправилась на полировку и тщательную проверку. Стол был накрыт к первому завтраку: фрукты и орехи, что, с болью подумал я, было бы целиком и полностью одобрено Райзером. Хотя флорианец мог бы также принести и лакомства, нарушив душевный покой моей матери.

Мой отец стоял у ограждения, смотрел на наше дисковое море и огромные поля лилий. Когда-то он казался невероятно большим, грозным и холодным. Теперь выглядел просто уставшим, слишком изнуренным, чтобы даже присоединиться к разговору моей сестры и матери, что когда-то давало ему отвлечение от забот и отдых.

Сейчас.

Слова неожиданно пришли сами.

– Кажется, я ношу в себе послание, – сказал я, прежде чем успел себя одернуть. – Только я не знаю, кому оно адресовано.

Отец медленно повернулся и посмотрел на меня.

– Я этого ждал, – сказал он. – Слушаю.

– Ореол освободил нечто такое, что Предтечи и люди держали на Чарум-Хаккоре.

Отец положил руку на плечи матери, словно чтобы защитить ее, – я впервые видел их физический контакт без нательной брони. Мне этот жест показался как утешительным, так и тревожным.

– Я ничего не знаю об Ореоле на Чарум-Хаккоре, – сказал он.

– Сейчас не время лгать, отец.

Моя сестра вздрогнула, но и мать, и отец остались неподвижны, возможно потрясенные и ввергнутые в молчание моей грубостью.

– Твой гость из Совета сообщил тебе. В карантинной системе сан’шайуумов был Ореол, – сказал я. – Я его видел.

Отец убрал руку с плеч матери, развернулся и заявил:

– Мне нужна моя анцилла.

Появилась его броня. Отец нетерпеливо смотрел, как та вращается в ожидании его одобрения. Наконец отец оттолкнул ее, выпрямился и, преодолевая себя, сдавленным голосом сказал:

– Я сделал все, что мог, чтобы защитить тебя. Но они… это забрало тебя из семьи, из нашей касты, из нашего щита общества и закона. А теперь ты оспариваешь мое суждение. Ты ли на самом деле говоришь это?

– Что такое Потоп? – спросила сестра.

Отец резко повернулся к ней и посмотрел, как мне показалось, с укором.

– Мы хотели защитить всю Галактику, – наконец выдавил он. – Строители конструировали и планировали это еще до моего рождения. Многие потерпели неудачу и были разжалованы. Через три тысячи лет я и моя команда добились успеха. Архитектор принял нашу работу и довел до этапа полевого тестирования… но это вызвало явное недовольство Совета.

Моя мать переводила взгляд с отца на сестру, на меня; ее беспокойство медленно перерастало в ужас, в понимание того, что мы подошли к поворотной точке.

– Что он сделал с сан’шайуумами? – спросил я.

– Что такое Ореол? – спросила сестра.

– Это гигантское кольцо, – сказал я, – оружие ужасающей силы, уничтожающее все живое.

– Хватит о том, что уже было сказано, – заявил мой отец. Вид у него был печальный и в то же время несломленный. – Чарум-Хаккор, кажется, стал предметом большой озабоченности Совета. Так скажи мне, посыльный, что ты там увидел?

– Клетку, построенную Предвозвестником, которая была упрочнена и обслуживалась людьми до нашей войны с ними, – сказал я. – Но Ореол уничтожил все упрочнения, как я думаю, и пленник вышел на свободу.

Мой отец в смятении поднял руку, потом отвернулся. Его броня предприняла попытку последовать за ним.

– Такая вероятность в моей конструкции не рассматривалась. Они изменили настройки. Это действия в обход нейрофизики, они выходят далеко за… – Отец умолк.

– Что такое Ореол? – Этот вопрос чуть ли не выкрикнула моя мать, она теперь отошла от отца в сторону.

– Последняя линия обороны, – сказал отец. – Ореолы сотворил я. Архитектор заказал двенадцать штук, наша гильдия их построила. – Он снова повернулся ко мне. – Так это Дидакт отправляет мне послание?

Я сделал отрицательное движение, но сказал:

– Да.

– У тебя есть сведения об этом пленнике? Ты его видел?

Я отрицательно покачал головой, потом кивнул, снова сбитый с толку собственными нахлынувшими воспоминаниями.

– Не уверен. Дидакт, возможно, один раз имел контакт с пленником. Я думаю, изначально его держали сан’шайуумы и люди в качестве угрозы, которую они реализуют в случае их неминуемого поражения, – этакое тотальное оружие, как твои Ореолы.

Я стойко выдержал взгляд побежденного отца, испытывая глубокую родственную боль, которая никогда не проходит. В этот момент я ненавидел Дидакта так, что терял голову.

– Так вот, посыльный, у меня тоже есть послание для тебя. Просьба от Предтечи первой формы, члена Совета, – сказал отец.

– Первая форма? Такой молодой? – удивленно спросила мать.

Отец ответил, что такие теперь порядки в Совете, поскольку многие старики ушли в отставку в знак протеста против позора.

– Они хотят, чтобы ты вернулся с ними в столицу. Я отказал им в этом, поскольку как твой отец имею такое право. Я надеялся, мы найдем способ востребовать тебя, переделать, вернуть в семью как нашего сына. Но теперь я понял, что это невозможно. Я почти не вижу в тебе моего сына, ты стал рупором Воина-Служителя.

– Кто сделал этот запрос? – спросила мать.

– После тысячелетней ссылки Дидакт явно снова поставлен возглавлять оборону Предтеч, – сказал отец. – Он просит Звездорожденного. А с дальнего конца Галактики творец жизни по имени Библиотекарь тоже запрашивает нашего сына. Они, похоже, в сговоре. Мое положение больше не позволяет противиться им. Возможно, я и сам скоро предстану перед судом Совета.

Мать и сестра с испугом посмотрели на него.

– Но ты же помогаешь магистру строителей! – воскликнула мать.

– Боюсь, его власть закончилась.

Отец опустился на колено – в такой позе я его никогда прежде не видел. Он посмотрел мне в лицо; его глаза от внутренней боли сощурились и потускнели.

– Я стыжусь, что не был с тобой и не смог стать твоим наставником.

– Это был не наш выбор, отец, – сказал я.

– Что не уменьшает моего стыда. Грядут великие перемены, они давно назрели. Мое поколение и поколения, жившие до меня, совершили серьезные ошибки, а потому будет справедливо, если наши порядки уйдут. Но я хочу, чтобы наш сын нес самые глубокие и драгоценные традиции. Может быть, когда ты вернешься, я, с твоего разрешения, все исправлю.

– Для меня это будет большой честью.

– Как бы то ни было, наш сын вскоре будет понимать лучше меня, что происходит в Совете. Сама наша гильдия, возможно, будет запрещена.

Моя мать снова встала рядом с отцом, сжала его предплечье. А сестра подошла ко мне.

– «Все, кроме одного», – процитировал я. – Что это значит?

– Мы знаем местонахождение только одиннадцати Ореолов. Один отсутствует.

– Вместе с анциллой метарх-уровня?

– Это очевидно. Это станет частью обвинений, которые будут предъявлены магистру строителей. Совет пришлет за тобой свой собственный корабль.

– И когда я улетаю? – спросил я.

– Очень скоро, – ответил отец. – Наше время быстро истекает.