Глава 15

Во время мутации нательную броню снимают. Ты не должен слушать советов или мнений анциллы. Всё и все вокруг погружается в тишину и не реагирует на издаваемые тобой звуки боли или нужды, тебе только могут подать чистую воду, если ты закричишь, что тебя мучает жажда.

Каждый Предтеча проходит за жизнь минимум две мутации. У многих их пять, а то и больше. Число пережитых мутаций во многом определяет твое место в иерархии семьи, манипулы и гильдии. В коллектив гильдии можно войти только после мутации в первую форму. К какой гильдии, к какой касте я буду принадлежать?..

Дидакт отвел меня в маленькую камеру, приготовленную кораблем в носовой части, потому что такие мутации, согласно ритуальному закону, должны происходить под прямым светом звезд… или их адекватной замены.

Нос корабля стал прозрачным. Я снял броню, то же сделал и Дидакт. Ее детали были перемещены на корму, и палуба закрылась под нами. Казалось, что мы, обнаженные, стоим вдвоем на самой высокой точке узкой горы в древнем свете миллионов звезд.

И видим этот свет только мы: я, проситель, и мой ментор. Потому что кастовая мутация каждого Предтечи должна была осуществляться по лекалу ментора, а кроме Дидакта, других Предтеч рядом не было.

Но я не чувствовал этой иронии. Сознательно я никогда не надеялся, что это случится, но в глубине души всегда предвкушал этот момент, словно был уверен, что в конце моих глупых похождений меня ждет более высокое положение и повышение, а может быть, и новые методы поисков веселья и развлечений.

Никогда в голову мне не приходили мысли о долге или ответственности. Но теперь эти мысли просыпались. Я чувствовал себя неадекватным, совершенно незрелым – готовым к переменам.

И все же я не мог подавить в себе глубинное негодование оттого, что ментором является представитель более низкой касты, чем моя собственная – каста строителей. В этом я, как и мой отец, был в конечном счете истинным Предтечей.

– Внеочередная мутация сопряжена с риском, – сказал Дидакт. – Корабль имеет все необходимое для стимулирования надлежащих факторов роста, но ты не получишь отпечатка твоих ближайших родственников… Некоторые детали твоего развития, возможно, будут утрачены или искажены. Это понятно?

– Я соглашаюсь… под давлением, – ответил я.

Дидакт сделал шаг назад.

– Тут нет места для опасений, – сказал он. – Мутация – персональное путешествие, оно не может совершаться принудительно.

– Если я не сделаю этого, то, как ты говоришь, может погибнуть вся Галактика… Разве это не принуждение?

– Подчинение долгу – высший инстинкт и цель Предтечи. Именно это и дает нам силы защищать Мантию.

Я не собирался оспаривать лицемерие сказанного. Если Мантия – этот благородный сохранитель жизни по всей вселенной – лежит в основе всей нашей философии, является причиной нашего существования, то почему тогда творцы жизни – низшая из наших каст?

Почему так высоко стоят строители, работающие главным образом с неодушевленной материей?

Нет, я наелся ханжеством Предтеч по самое горло… Но если я мог предотвратить страдания моей семьи, если я мог предотвратить опустошение, какое мы видели на Чарум-Хаккоре и Фаун-Хаккоре, если я мог спасти от уничтожения странную и неотразимую красоту Эрде-Тайрина… естественно, все эти возможности, неизбежности слишком ясно возникали перед моим мысленным взором…

Значит, я должен был пройти эту процедуру, какой бы опасной она ни была.

Дидакт оглядел меня своими серыми прищуренными глазами. Бледный пушок на его черепе ощетинился.

– Тебе нравится быть жертвой, – сказал он.

– Не нравится! – воскликнул я. – Я готов. Начинай!

– Ты все еще считаешь, что должен получить исключительные преимущества, чтобы прожить жизнь на некий определенный манер. – Он, казалось, чувствовал себя побежденным, потом на смену этому пришло облегчение, словно исчезла наконец всякая надежда, и он обрадовался этому. – Повышение касты невозможно без обретения хотя бы крохи мудрости. Ты не демонстрируешь эту мудрость.

– Я не участвовал в создании этой катастрофы, но я готов пожертвовать жизнью, чтобы спасти сородичей. Разве это не бескорыстие, не благородство?

– Мутация в более высокую касту требует признания Мантии. Мантия отчасти является осознанием того, что принесла в жертву вся жизнь, чтобы позволить тебе быть. Это требует глубоко понимания собственной вины. Ты не чувствуешь этой вины.

– Я разрушил надежды моей семьи на меня, я в своей глупости вовлек в это дело двух людей, а что будет с ними, когда ты закончишь? Я испытываю чувство вины. Она пронзает меня насквозь – вина!

– Только самонадеянность, – сказал Дидакт. – Отваживаться – значит идти на риск бескорыстно, а не просто израсходовать свою жизнь, потому что ты не видишь другого смысла существования.

Это задело меня до глубины души, и я топнул по палубе, мне хотелось провалиться в звездное сито, вернуться, забыть этот ужас. Я выкинул вперед руку, словно чтобы ударить его, но тут увидел разницу в наших размерах, в наших ситуациях – увидел его усталую печаль и подумал о горьких воспоминаниях, которые он до сих пор хранит в боевых сфинксах, защищавших его Криптум тысячу лет… последние минуты своих детей.

Дидакт не знал никакого другого долга, кроме этого. Его жена находилась далеко, он не видел ее в буквальном смысле века́, не знал, не использует ли она его в целях, которые невозможно было предвидеть, когда он был вынужден отправиться в свою медитативную ссылку. И все же он доверял ей.

Он служил.

Я убрал мой кулак.

– Я не хочу твоей печали, – сказал я.

– Это Мантия.

– Ты скорбишь.

Это заставило его задуматься.

– Я провел тысячи лет в скорби и не нашел в этом благодати.

Он сел, скрестив большие ноги, наклонив вперед туловище, занял столько пространства, что мне почти не осталось места под немигающими звездами.

Я опустился на колени рядом с ним, сел и тоже скрестил ноги.

– Расскажи мне о твоей ссылке.

– Возможно, она не добавила мне мудрости, но была занятной, – сказал он, вздохнув.

– И что ты чувствовал в Криптуме?

– Скажем так: я не находил покоя. То, что все великие, высшие домены вселенной предписали Предтечам, никогда не было покоем, никогда утешением, никогда отдыхом. Никогда постоянством, логикой или даже чистой страстью. Откровенно говоря, я завидую твоей испорченности, манипуляр.

Я не знал, как на это реагировать.

– Твоя беда в том, что ты сожалеешь обо всем содеянном. И ты скорбишь.

Руки Дидакта упали, его плечи расслабились, и я увидел вспышку чего-то большего, чем признание, большего, чем просто осознание. Он заговорил низким скрежещущим голосом:

– Мои кровь и семя… утрачены. Жизнь с моей семьей, с моей женой – все это было так недолго. Я чувствовал столько ненависти. Эта ненависть все еще во мне. Ты, вероятно, прав, отвергая мой отпечаток. Мне далеко до Мантии теперь, когда…

– Ты тоже не был готов к мутации, да? Ее навязали тебе во время боя. Внеочередная мутация. Кто-то приметил твой потенциал даже за твоими недостатками.

Дидакт вгляделся в меня, и на мгновение в этом огромном каменном видении, высеченном или искусно искалеченном историей и горем, он поднял губы и почти что улыбнулся, словно все еще был молодым. Я не знал, что это возможно.

– Твой клинок ранил меня, манипуляр, – сказал он.

– Я принимаю свои недостатки, как ты принял свои, и я преодолею их… как преодолел ты. Я готов как никогда, прометеец.

Меня по-настоящему трясло, но не от страха.

Дидакт поднялся во весь свой огромный рост и махнул рукой:

– Да будет так – айя и еще раз айя.

Из палубы поднялась колонна, усаженная небольшими шариками, и, медленно вращаясь, приблизилась к моему боку. Шарики высунулись на стеблях и прикоснулись к моей коже, вступили в контакт с моими точками нервной и генетической энергии, метаболическими и катаболическими резервами…

Память, мышцы, намерение, страсть, интеллект, стабильность… и эта особенная связь с Мантией, которая есть у всех, но которую мало кто ощущает, о которой мало кто догадывается.

Те точки моего существа, обнажение которых вызывало такое же смущение, как прилюдное обнажение моих половых органов, даже в еще большей степени – ведь Предтечи никогда не испытывали особой стыдливости относительно секса.

– Ментор и спонсор, – сказал он. Поднялась еще одна колонна, и новые шарики окружили его крупное тело, вступили в контакт с ним. – Пусть лучшее будет взято из моей жизни. Пусть зрелость этого юноши будет обследована и максимизирована. Пусть все способности, все то, что любимо Мантией, будут взращены и поощрены. Пусть все прошлое останется в прошлом, а все будущее приблизится, станет реальным и физическим…

Дидакт произносил и произносил слова, но я уже не понимал их смысла. Я пребывал в прострации и не мог говорить.

Мое тело начало реагировать.