Книга: Стивен Кинг идет в кино
Назад: Сердца в Атлантиде
Дальше: Рита Хейуорт и спасение из Шоушенка

Низкие люди в желтых плащах. 1960: У них была палка, заостренная с обоих концов

I. Мальчик и его мать. День рождения Бобби. Новый жилец. О времени и незнакомых людях
Отец Бобби Гарфилда был одним из тех ребят, которые начинают терять волосы на третьем десятке, а к сорока пяти годам сияют лысиной во всю голову. Этой крайности Рэндолл избежал, умерев от инфаркта в тридцать шесть. Он был агентом по продаже недвижимости и испустил дух на полу чьей-то чужой кухни. Потенциальный покупатель пытался в гостиной вызвать «скорую» по невключенному телефону, когда папа Бобби скончался. Бобби тогда было три года. Он смутно помнил мужчину, который щекотал его, а потом чмокал в щеки и в лоб. Он не сомневался, что это был его папа. «ОСТАВИЛ В ПЕЧАЛИ» – гласила могильная плита Рэндолл а Гарфилда, но его мама вовсе не казалась печальной, а что до самого Бобби – какая может быть печаль, если ты его совсем не помнишь?
Через восемь лет после смерти отца Бобби без памяти влюбился в двадцатишестидюймовый «швинн» в витрине «Харвич вестерн авто». Он по-всякому намекал матери на «швинн» и в конце концов даже показал ей его, когда они шли домой из кино (крутили «Тьму на верхней лестничной площадке»; Бобби ничего не понял, но ему все равно понравилось – особенно то место, когда Дороти Макгайр хлопнулась в кресло и выставила напоказ свои длинные ноги). Поравнявшись с магазином, Бобби небрежно высказал мнение, что велик в окне, конечно, будет замечательным подарком ко дню рождения какому-нибудь счастливчику одиннадцати лет.
– И не мечтай, – сказала она. – На велосипед к твоему рождению у меня денег нет. Твой отец, знаешь ли, не оставил нас купаться в деньгах.
Хотя Рэндолл упокоился в могиле тогда, когда президентом был еще Трумэн, а теперь и Эйзенхауэр завершил свой восьмилетний круиз, «твой отец не оставил нас купаться в деньгах», чаще всего отвечала его мать, когда Бобби намекал на что-нибудь, что могло обойтись больше чем в один доллар. Обычно эта фраза сопровождалась взглядом, полным упрека, будто ее муж сбежал, а не умер.
На день рождения он велика не получит, угрюмо размышлял Бобби, пока они шли домой, и удовольствие от непонятного путаного фильма, который они видели, совсем угасло. Он не стал спорить с матерью, не стал упрашивать ее – это только вызвало бы контратаку, а когда Лиз Гарфилд контратаковала, она пленных не брала, – но он думал и думал о недоступном велике… и недоступном отце. Порой он почти ненавидел отца. Иногда от ненависти его удерживало только ощущение – ни на чем не основанное, но очень сильное, – что именно этого хочет от него мать. Когда они дошли до парка и пошли вдоль него – еще два квартала, и они свернут влево на Броуд-стрит, где они жили, – он подавил обычные опасения и задал вопрос о Рэндолле Гарфилде.
– Мам, он что-нибудь оставил? Хоть что-нибудь?
Недели полторы назад он прочел детективную книжку с Нэнси Дру, в которой наследство бедного мальчика было спрятано за старыми часами в заброшенном доме. Бобби всерьез не думал, что его отец где-то запрятал золотые монеты или редкие марки, но если было хоть что-то, они могли бы продать это в Бриджпорте. Например, в лавке закладчика. Бобби не слишком ясно представлял себе, что и как закладывают, но он знал, как узнать такую лавку – над дверью висят три золотых шара. И, конечно, закладчики там будут рады им помочь. Правда, это только детская сказочка, но у Кэрол Гербер, дальше по улице, целый набор кукол, которые ее отец, военный моряк, присылает ей из-за моря. Так если отцы дарят что-то, а они дарят, так почему бы им и не оставлять что-то? Это же ясно!
Когда Бобби задал свой вопрос, они проходили под фонарем (цепочка их тянется вдоль ограды парка), Бобби увидел, как задвигались губы его матери: они всегда так двигались, если он набирался смелости и спрашивал про своего покойного отца. Глядя на них, он вспоминал ее кошелечек: потянешь за шнурок – и отверстие сузится, почти спрячется в складках.
– Я скажу тебе, что он оставил, – пообещала она, когда они пошли вверх по Броуд-стрит, взбиравшейся на холм. Бобби пожалел, что спросил, но, конечно, было уже поздно. Если ее завести, так не остановишь – в этом все дело.
– Он оставил страховой полис, который уже год, как был аннулирован. А я ничего даже не знала, пока он не умер, и все, включая гробовщика, потребовали своей доли того, чего у меня не было. Еще он оставил пачку неоплаченных счетов, с которыми я теперь уже почти разделалась – люди входили в мое положение, а мистер Бидермен особенно, что так, то так.
Все это вместе было старой песней и таким же занудным, как и злобным, но вот тут Бобби услышал что-то новенькое.
– Твой отец, – сказала она, когда они подходили к дому на полпути вверх по Броуд-стрит-Хилл, где была их квартира, – на любой неполный стрет клевал.
– Мам, а что такое неполный стрет?
– Не важно. Но одно я тебе скажу, Бобби-бой: смотри, если я узнаю, что ты в карты на деньги играешь! Я этим на всю жизнь по горло сыта.
Бобби хотелось расспросить поподробнее, но благоразумие одержало верх, новый вопрос почти наверное вызвал бы водопад новых слов. Тут он подумал, что кино, которое было про несчастных мужей и жен, могло ее расстроить по причинам, которые ему, всего лишь мальчишке, были непонятны. А про неполный стрет он спросит в понедельник в школе у Джона Салливана, своего лучшего друга. Бобби казалось, что это покер, но уверен он не был.
– В Бриджпорте есть такие места, где мужчины теряют деньги, – сказала она, когда они совсем подошли к дому, где жили. – Туда ходят дураки-мужчины. Дураки-мужчины напакостят, а всем женщинам в мире приходится потом убирать за ними. Ну, что же…
Бобби знал, что последует дальше: это было любимое приел овие его матери.
– Жизнь несправедлива, – сказала Лиз Гарфилд, доставая ключ и готовясь отпереть дверь дома номер 149 по Броуд-стрит в городке Харвиче, штат Коннектикут. Был апрель 1960 года, вечер дышал весенними ароматами, а рядом с ней стоял худенький мальчик с рисковыми рыжими волосами своего покойного отца. Она никогда не прикасалась к его волосам, а в редких случаях, когда ей хотелось его приласкать, она обычно прикасалась к его плечу или щеке.
– Жизнь несправедлива, – повторила она, открыла дверь, и они вошли.
Правда, что с его матерью обходились не как с принцессой, и, бесспорно, нехорошо, что ее муж испустил дух на линолеуме пола в пустом доме в возрасте тридцати шести лет, но порой Бобби думал, что могло быть и хуже. Например, не один ребенок, а двое детей. Или трое. Черт! Даже четверо.
Или, предположим, ей бы пришлось выполнять по-настоящему тяжелую работу, чтобы прокормить их двоих? Мать Салла работала в пекарне «Тип-Топ» на другом конце города, и в дни, когда она должна была включать печи, Салл-Джон и двое его старших братьев почти ее не видели. Кроме того, Бобби видел, как из ворот компании «Несравненная туфелька» после трехчасового гудка (сам он уходил из дома в половине третьего) толпой валили женщины, все словно бы слишком тощие или слишком толстые, женщины с землистыми лицами и пальцами, окрашенными в жуткий цвет запекшейся крови, женщины с опущенными глазами, несущие свою рабочую обувь и комбинезоны в пластиковых пакетах «Любая бакалея». А прошлой осенью он видел, как мужчины и женщины собирали яблоки за городом, когда ездил на церковную ярмарку с миссис Гербер, и Кэрол, и маленьким Йеном (которого Кэрол называла не иначе как Йен-Соплюшка). Он спросил у миссис Гербер, что это за люди, а она сказала, что это сезонники, ну, вроде перелетных птиц – они все время перебираются с места на место, собирая урожай чего бы то ни было, когда он созревает.
А она была секретаршей мистера Дональда Бидермена в компании по продаже недвижимости «Родной город» – той самой, в которой работал отец Бобби, когда с ним случился инфаркт. Бобби решил, что работу эту она получила потому, что Дональду Бидермену нравился Рэндолл, и он жалел ее – оставшуюся вдовой с сыном, который только-только вышел из пеленок, – но она хорошо со всем справлялась и работала очень много. Очень часто задерживалась допоздна. Раза два Бобби видел мать и мистера Бидермена вместе – особенно ему запомнился пикник, который устроила компания; но был еще и тот раз, когда Бобби в игре на переменке выбили зуб и мистер Бидермен свозил их к зубному врачу в Бриджпорте, – и они смотрели друг на друга как-то так, по-особенному. Иногда мистер Бидермен звонил ей по вечерам, и в этих разговорах она называла его Доном. Но «Дон» был совсем старый, и Бобби редко о нем думал.
Бобби толком не знал, чем занимается его мама днем (и по вечерам) у себя в агентстве, но он на что хочешь поспорил бы, что это вам не туфли изготовлять и не печи включать в пекарне «Тип-Топ» в половине пятого утра. Бобби на что хотите поспорил бы, что эти работы ее работе и в подметки не годятся. А еще, если уж говорить о его матери, так спрашивать ее о чем-то, значило наверняка нарваться на неприятности. Если, например, спросить, почему ей по карману три платья от «Сирса» – и одно из них шелковое, а не по карману три месяца вносить по одиннадцать долларов пятьдесят центов за «швинн» в витрине «Вестерн авто» – велик был красно-серебряный и от одного взгляда на него у Бобби начинало щемить под ложечкой. Задай такой вот вопрос и сразу нарвешься.
Бобби его не задавал. Он просто решил сам заработать на велик. Накопит он, сколько нужно, не раньше осени, а то и зимы. Так что, может, к тому времени этот велик исчезнет с витрины «Вестерн авто», но он будет добиваться своего. Надо натирать мозоли и не покладать рук. Жизнь нелегка, и жизнь несправедлива.

 

Когда одиннадцатый день рождения Бобби прикатил в последний вторник апреля, мама подарила ему плоский пакетик из серебряной бумаги. Внутри оказалась оранжевая библиотечная карточка. ВЗРОСЛАЯ библиотечная карточка! Прощайте, Нэнси Дру, Мальчишки Харди и Дон Уинслоу, военный моряк. Привет всем прочим! Рассказам, полным таинственной мутной страсти, вроде как «Тьма на верхней лестничной площадке». Не говоря уж об окровавленных кинжалах в комнатах наверху башен. (Тайн и комнат наверху башен хватало и в книжках о Нэнси Дрю и братьях Харди, но вот крови в них было всего ничего, а уж страсти так и вовсе никогда.)
– Не забывай только, что миссис Келтон на выдаче моя подруга, – сказала мама своим обычным сухим предупреждающим тоном, но она была рада его радости, заметила ее. – Если попробуешь взять «Пейтон-Плейс» или «Кингз Роу», я об этом узнаю.
Бобби улыбнулся. Он и так это знал.
– А если будет дежурить другая, мисс Придира, и спросит, почему у тебя оранжевая карточка, скажи ей, чтобы посмотрела на обороте. Я вписала разрешение над моей подписью.
– Спасибо, мам, это здорово.
Она улыбнулась, наклонила голову и быстро скользнула сухими губами по его щеке. Раз – и все.
– Я рада, что тебе понравилось. Если вернусь не поздно, пойдем в «Колонию», попробуем жареных мидий и мороженое. А пирога тебе придется подождать до субботы, раньше у меня не будет времени его испечь. А теперь надевай куртку и пошевеливайся, сынуля. В школу опоздаешь.
Они спустились по лестнице и вместе вышли из двери. У тротуара стояло такси. Мужчина в поплиновой куртке наклонился к заднему окошку, расплачиваясь с водителем. Позади него стояли чемоданы и бумажные пакеты – которые с ручками.
– Наверное, это тот, который снял комнату на третьем этаже, – сказала Лиз, и ее губы собрались складками, будто кто-то потянул шнурок. Она стояла на верхней ступеньке крыльца, оглядывая узкую задницу мужчины (она выпятилась на них, когда он нагнулся к водителю). – Мне не нравятся люди, которые перевозят свои вещи в бумажных пакетах. Для меня от вещей в бумажных пакетах пахнет трущобами.
– Так у него ж и чемоданы есть, – сказал Бобби, но, собственно, его мать могла бы и не намекать, что три чемоданчика нового жильца многого не стоили. Не из комплекта, и у всех такой вид, будто их кто-то в скверном настроении наподдал сюда из Калифорнии.
Бобби и его мама пошли по бетонной дорожке. Такси отъехало. Мужчина в поплиновой куртке обернулся. Для Бобби все люди распадались на три категории: ребята, взрослые и старичье. Старичье – это были взрослые с седыми волосами. Новый жилец был из них. Лицо худое, усталое. Не морщинистое (только вокруг поблекших голубых глаз), но все в глубоких складках. Седые волосы были тоненькими, как у младенца, с большими залысинами надо лбом в желто-коричневых пятнах. Он был высокий и сутулился, совсем как Борис Карлофф в ужастиках, которые по пятницам в 11.30 вечера показывали по WPIX. Под поплиновой курткой был дешевый рабочий костюм, вроде бы великоватый для него. А на ногах – стоптанные ботинки из цветной кожи.
– Привет, соседи, – сказал он и улыбнулся, словно бы с трудом. – Зовусь я Теодор Бротиген. Думаю пожить тут.
Он протянул руку матери Бобби, а она чуть к ней прикоснулась.
– Я – Элизабет Гарфилд. А это мой сын Роберт. Вы извините нас, мистер Бреттиген…
– Бротиген, мэм, но буду счастлив, если вы и ваш сынок станете называть меня Тед.
– Да-да, но Роберт опаздывает в школу, а я опаздываю на работу. Приятно было познакомиться, мистер Бреттиген. Поторопись, Бобби. Tempus fugit.
Она зашагала вниз по улице к центру, а Бобби направился вверх по улице (и заметно медленнее) к Харвичской средней школе на Эшер-авеню. Пройдя по этому пути три-четыре шага, он остановился и посмотрел назад. Он чувствовал, что его мама была груба с мистером Бротигеном, что она задавалась. А в маленьком кружке его друзей не было хуже порока. Кэрол не терпела задавак и Салл-Джон тоже. Мистер Бротиген уже, наверное, прошел половину бетонной дорожки, но если нет, то Бобби захотелось ему улыбнуться: пусть знает, что по крайней мере один член семьи Барфилдов не задается.
Его мама тоже остановилась и тоже оглянулась. Не потому, что ей захотелось еще раз взглянуть на мистера Бротигена, это Бобби и в голову не пришло. Нет. Оглянулась она на своего сына. Она ведь знала, что он обернется, еще до того, как он решил это сделать. И в эту секунду какая-то тень легла на его обычно солнечную натуру. Она иногда говорила, что скорее в июле снег пойдет, чем Бобби удастся ее провести, и он полагал, что так оно и есть. Да и вообще, сколько вам должно быть лет, прежде чем вы сумеете провести свою мать? Двадцать? Тридцать? Или, может, вам придется подождать, пока она не состарится и у нее немножко помутится в голове?
Мистер Бротиген даже еще не свернул на дорожку. Он стоял у края тротуара – в каждой руке он держал по чемоданчику, третий зажимал под мышкой (три бумажных пакета он уже перенес на траву у дома номер 149 по Броуд-стрит) и сутулился под их тяжестью даже сильнее, чем раньше. Он стоял прямо между ними, будто столб какой-то.
Взгляд Лиз Гарфилд метнулся мимо него на сына. «Иди! – скомандовали ее глаза, – не говори ни слова. Он незнакомый человек, неизвестно откуда, вообще ниоткуда, и половина его вещей в бумажных пакетах. Не говори ни слова, Бобби, просто иди дальше, и все».
А вот и нет! Может, потому, что на день рождения он получил библиотечную карточку, а не велик.
– Рад был познакомиться, мистер Бротиген, – сказал Бобби. – Надеюсь, вам тут понравится. Всего хорошего.
– Удачного дня в школе, сынок, – сказал мистер Бротиген. – Узнай побольше. Твоя мама права – tempus fugit.
Бобби посмотрел на мать в надежде, что его маленький бунт прощен благодаря этой равно маленькой лести, но ее губы остались сжатыми. Не сказав больше ни слова, она повернулась и пошла вниз по склону. Бобби зашагал своей дорогой, радуясь, что поговорил с незнакомым мистером Бротигеном, пусть даже потом мама разочтется с ним за это.
Приближаясь к дому Кэрол Гербер, он достал оранжевую библиотечную карточку и посмотрел на нее. Конечно, не двадцатишестидюймовый «швинн», но все равно очень даже хорошо. Целый мир книг, чтобы его исследовать, ну а если он и стоил всего два-три доллара, так что? Есть же поговорка: дорог не подарок…
Ну… так, во всяком случае, говорит его мама.
Он посмотрел на обратную сторону карточки. Там ее властным почерком было написано: «Всем, кого это может касаться: это библиотечная карточка моего сына. Он имеет мое разрешение брать три книги в неделю из взрослого отдела Харвичской публичной библиотеки». И подпись: «Элизабет Пенроуз Гарфилд».
Под ее фамилией, будто постскриптум, она добавила: «Пени за просрочку Роберт будет платить сам».
– С днем рождения! – закричала Кэрол Гербер, выскакивая из-за дерева, где ждала в засаде. Она обхватила его руками за шею и изо всех сил чмокнула в щеку. Бобби покраснел и оглянулся – не видит ли кто? Черт, дружить с девчонкой нелегко и без поцелуев врасплох! Но все обошлось. По Эшер-авеню на вершине холма в сторону школы двигались обычные вереницы школьников, но здесь на склоне они были одни.
Бобби старательно вытер щеку.
– Брось! Тебе же понравилось, – сказала Кэрол со смехом.
– А вот и нет, – сказал Бобби. И соврал.
– Так что тебе подарили на день рождения?
– Библиотечную карточку, – ответил Бобби и показал ей карточку. – ВЗРОСЛУЮ.
– Здорово! – Он увидел в ее глазах… сочувствие? Наверное, нет. А если и да, так что?
– Вот, бери, – и она протянула ему конверт с золотой каемкой и его именем печатными буквами посередине. И еще она наклеила на конверт сердечки и плюшевых медвежат.
Бобби с некоторой опаской распечатал конверт, напоминая себе, что открытку можно засунуть поглубже в задний карман брюк, если она уж чересчур сю-сю.
Вовсе нет. Может, немножечко чуть-чуть детская (мальчишка верхом в широкополой шляпе на голове, а на обороте надпись, будто деревянными буквами: «С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ, КОВБОЙ!»), но не сю-сю. Вот «С любовью от Кэрол», конечно, не без сю-сю, ну так чего и ждать от девчонки?
– Спасибо.
– Я знаю, открытка для малышей, но другие были еще хуже, – деловито сказала Кэрол.
Чуть дальше вверх по холму их ждал Салл-Джон, вовсю упражняясь со своим бо-ло – под правую руку, под левую руку, за спину. А вот между ногами больше ни-ни. Как-то попробовал на школьном дворе и врезал себе по яйцам. Салл завизжал. Бобби и еще несколько ребят ржали до слез. Кэрол и три ее подружки прибежали спросить, что случилось, а ребята все сказали «да ничего» – Салл-Джон сказал то же самое, хотя совсем побелел и чуть не плакал. «Все мальчишки дураки», – сказала Кэрол тогда, но Бобби не верил, что она и вправду так думает. Не то не выскочила бы из-за дерева и не поцеловала бы его! А поцелуй был хороший. По-настоящему клевый. Собственно, получше маминого.
– И вовсе не для малышей, – сказал он.
– Да, но почти, – сказала она. – Я хотела купить тебе взрослую открытку, но они такое сю-сю.
– Я знаю, – сказал Бобби.
– Когда ты станешь взрослым, Бобби, то будешь сю-сю?
– Нет уж, – сказал он. – А ты?
– Ну, нет. Я буду, как Рионда, мамина подруга.
– Так Рионда же толстая, – с сомнением сказал Бобби.
– Угу, но она что надо. Вот и я буду что надо, только не толстой.
– К нам переехал новый жилец. В комнату на третьем этаже. Мама говорит, там настоящее пекло.
– Да? А какой он? – она хихикнула. – Утютюшечка?
– Он старик, – сказал Бобби и на секунду замолчал, прикидывая. – Но у него интересное лицо. Маме он сразу не понравился, потому что привез свои вещи в бумажных пакетах.
К ним подошел Салл-Джон.
– С днем рождения, сукин сын, – сказал он и хлопнул Бобби по спине. «Сукин сын» было на данном этапе любимым выражением Салл-Джона, а Кэрол – «что надо». Бобби на данном этапе обходился без любимого выражения, хотя и думал, что «сверхдерьмово» звучит очень неплохо.
– Если будешь ругаться, я с тобой не пойду, – сказала Кэрол.
– Ладно, – покладисто сказал Салл-Джон.
Кэрол была кудрявой блондиночкой, похожей на близняшек Боббси, только подросшей; Джон Салливан был высокий, черноволосый, зеленоглазый. Вроде Джо Харди. Бобби Гарфилд шагал между ними, забыв про недавнюю грусть. День его рождения, он с друзьями, и жизнь прекрасна. Он спрятал открытку Кэрол в задний карман, а новую библиотечную карточку сунул поглубже в нагрудный карман – оттуда ее никто не украдет, и она не выскользнет.
Кэрол пошла вприпрыжку, Салл-Джон сказал, чтобы она перестала.
– Почему? – спросила Кэрол. – Мне нравится прыгать.
– Мне нравится говорить «сукин сын», но я же не говорю, раз ты меня попросила, – ответил Салл-Джон назидательно.
Кэрол посмотрела на Бобби.
– Прыгать, если не через скакалку, это больше для малышей, Кэрол, – виновато сказал Бобби, а потом пожал плечами, – но прыгай, если тебе хочется, мы не против, верно, Эс-Джей?
– Угу, – ответил Салл-Джон и принялся тренироваться с бо-ло. Назад – вперед, вверх – вниз, хлоп-хлоп-хлоп.
Кэрол не стала прыгать. Она шла между ними и воображала, будто она подружка Бобби Гарфилда, будто у Бобби есть водительские права и «бьюик», и они едут в Бриджпорт на фестиваль рок-н-ролла. Она считала Бобби совсем что надо. А сам он этого не знает, и это уж совсем что надо.
Бобби вернулся домой из школы в три часа. Он вернулся бы раньше, но сбор бутылок, которые можно сдать, входил в его кампанию ЗА ВЕЛИК КО ДНЮ БЛАГОДАРЕНИЯ, и он свернул в кусты за Эшер-авеню поискать их. Нашел три «Рейнгольда» и «Нихай». Немного, но восемь центов, это восемь центов. «Цент доллар бережет» – было еще одно приеловие его мамы.
Бобби вымыл руки (парочка бутылок облипла всякой гадостью), достал из холодильника поесть, перечел парочку старых комиксов с Суперменом, опять достал поесть из холодильника, а потом начал смотреть «Американскую эстраду». Позвонил Кэрол сказать ей, что в программе Бобби Дейрин – она ведь думала, что Бобби Дейрин самое что надо, особенно когда поет «Королеву вечеринки» и прищелкивает пальцами, – но она уже знала. Она смотрела телик с дурами-подругами – три-четыре их без передышки хихикали на заднем плане. Бобби вспомнились птички в зоомагазине. На экране в эту минуту Дик Кларк показывал, сколько прыщей способен изничтожить ВСЕГО ОДИН тампон «Стри-Декс».
Мама позвонила в четыре. Мистеру Бидермену она будет нужна до самого вечера. Ей очень жаль, но праздничный ужин в «Колонии» отменяется. В холодильнике есть вчерашнее тушеное мясо – он может поужинать им, а она обязательно вернется в восемь уложить его баиньки. И ради всего святого, Бобби, не забудь выключить газ, когда подогреешь мясо.
Бобби разочарованно вернулся к телевизору, но он, собственно, ничего другого и не ждал. На «Американской эстраде» Дик теперь представлял жюри по оценке пластинок. Бобби подумал, что типчику в середке никакого запаса тампонов «Стри-Декс» не хватит.
Он сунул руку в нагрудный карман и вытащил новую оранжевую библиотечную карточку. На душе у него опять полегчало. Не для чего ему сидеть перед теликом со стопкой старых комиксов, если ему не хочется. Можно пойти в библиотеку и предъявить свою новую карточку – свою новую ВЗРОСЛУЮ карточку. На выдаче будет мисс Придира, только по-настоящему она – мисс Харрингтон, и Бобби считал ее очень красивой. Она душилась. Он всегда чувствовал, как от ее кожи и волос чуть веет чем-то благоуханным, будто приятное воспоминание. И хотя Салл-Джон сейчас берет урок игры на тромбоне, на обратном пути можно будет зайти к нему побросать мяч.
«Кроме того, – подумал он, – можно смотаться к Спайсеру и сдать бутылки, мне же надо заработать за лето на велосипед».
И сразу жизнь переполнилась смыслом.

 

Мама Салла пригласила Бобби остаться на ужин, но он ответил, нет, спасибо, мне лучше пойти домой. Он, конечно, предпочел бы жаркое миссис Салливан и хрустящую картошку из духовки тому, что ожидало его дома, но он знал, что едва вернувшись с работы, мать тут же заглянет в холодильник проверить, не стоит ли там еще тапперуэр с остатками тушеного мяса. И если увидит его, то спросит Бобби, что же он ел на ужин. Вопрос она задаст спокойно, даже небрежно. Если он скажет, что поел у Салл-Джона, она кивнет и спросит, что они ели, и был ли десерт, и еще: поблагодарил ли он миссис Салливан; она даже сядет рядом с ним на диван, и они разделят стаканчик мороженого, пока будут смотреть по телику «Шугарфут». И все будет отлично… да только не будет. Рано или поздно, а поплатиться придется. Может, через день, или через два, или даже через неделю, но придется. Бобби знал это твердо, почти не зная, что знает. Без сомнения, ей необходимо было задержаться на работе, однако есть в одиночку вчерашнее тушеное мясо в день рождения было помимо всего еще и карой за то, что он самовольно заговорил с новым жильцом. Если он попытается увернуться от этого наказания, оно только умножится, точно деньги на счету в банке.
От Салл-Джона Бобби вернулся в четверть седьмого, и уже темнело. У него были две нечитаные книжки: про Перри Мейсона, «Дело о бархатных коготках», и научно-фантастический роман Клиффорда Саймака под названием «Кольцо вокруг Солнца». Обе выглядели сверхдерьмово, а мисс Харрингтон ничуть к нему не придиралась. Наоборот, сказала, что книги эти для более старшего возраста и он молодец, что их читает.
По дороге домой от Эе-Джея Бобби сочинил историю, в которой он и мисс Харрингтон плыли на прогулочном теплоходе, а он утонул. Спаслись только они двое, потому что нашли спасательный круг с надписью «т/х ЛУЗИТАНИК». Волны вынесли их на островок с пальмами, джунглями и вулканом, и пока они лежали на пляже, мисс Харрингтон вся дрожала и говорила, что ей холодно, очень холодно, так не мог бы он, пожалуйста, обнять ее покрепче и согреть, и он, конечно, мог и сделал так – «с удовольствием, мисс Харрингтон», и тут из джунглей вышли туземцы, вроде бы дружелюбные, но они оказались каннибалами, которые жили на склонах вулкана и убивали свои жертвы на поляне, окруженной черепами, так что дело было плохо, но когда его и мисс Харрингтон потащили к кипящему котлу, вулкан заворчал и…
– Привет, Роберт.
Бобби поднял глаза, растерявшись даже больше, чем когда Кэрол выскочила из-за дерева, чтобы отпечатать у него на щеке поцелуй с днем рождения. Его окликнул новый жилец. Он сидел на верхней ступеньке крыльца и курил сигарету. Свои старые стоптанные ботинки он сменил на старые стоптанные шлепанцы и снял поплиновую куртку – вечер был теплый. Просто, как у себя дома, подумал Бобби.
– Ой, мистер Бротиген. Привет.
– Я не хотел тебя напугать.
– Так вы и не…
– А по-моему, да. Ты ведь был в тысячах миль отсюда. И, пожалуйста, называй меня Тед.
– Ладно. – Но Бобби не знал, получится ли у него. Называть взрослого (а к тому же старого взрослого) по имени шло вразрез не только с поучениями его матери, но и его собственными склонностями.
– Уроки прошли хорошо? Научился чему-нибудь новому?
– Угу, отлично. – Бобби переступил с ноги на ногу, перекинул библиотечные книги из руки в руку.
– Ты не посидишь со мной минутку?
– Конечно, только долго я не могу. Надо еще кое-что сделать, понимаете?
Главным образом – поужинать: вчерашнее тушеное мясо теперь казалось ему уже очень заманчивым.
– Понимаю. Сделать кое-что, a tempus fugit.
Когда Бобби сел возле мистера Бротигена… Теда… на широкой ступеньке, вдыхая аромат его «честерфилдки», ему пришло в голову, что он еще никогда не видел, чтобы человек выглядел таким усталым. Не от переезда же, верно? Насколько можно измучиться, когда вся твоя поклажа уместилась в трех чемоданчиках и трех бумажных пакетах с ручками? Может, попозже приедут грузчики с вещами в фургоне? Но Бобби решил, что вряд ли. Это ведь просто комната – большая, но все-таки одна-единственная комната с кухней с одного бока и всем остальным – с другого. Они с Салл-Джоном поднялись туда и поглядели, после того как старенькая мисс Сидли после инсульта переехала жить к дочери.
– Tempus fugit значит, что время бежит, – сказал Бобби. – Мама часто это говорит. И еще она говорит, что время и приливы никого не ждут и что время залечивает все раны.
– У твоей матери много присловий, верно?
– Угу, – сказал Бобби, и внезапно воспоминание обо всех этих присловиях навалилось на него, как усталость. – Много присловий.
– Бен Джонсон назвал время старым лысым обманщиком, – сказал Тед Бротиген, глубоко затянулся и выпустил две струйки дыма через нос. – А Борис Пастернак сказал, что мы пленники времени, заложники вечности.
Бобби завороженно посмотрел на него, временно забыв о своем пустом желудке. Образ времени как старого лысого обманщика ему страшно понравился – это было абсолютно и безусловно так, хотя он не мог бы сказать, почему… и ведь эта неспособность сказать почему вроде бы добавляла клевости? Будто что-то внутри яйца или тень за матовым стеклом.
– А кто такой Бен Джонсон?
– Англичанин и уже давно покойник, – сказал мистер Бротиген. – Эгоист и жадный на деньги по общему отзыву, а к тому же склонный к метеоризму. Но…
– А что это такое, метеоризм?
Тед высунул язык между губами и издал коротенькое, но очень реалистическое пуканье. Бобби прижал ладонь ко рту и захихикал в сложенные лодочкой пальцы.
– Дети считают пуканье смешным, – сказал Тед Бротиген, кивая. – Да-да. А вот для человека моего возраста это просто часть все возрастающей странности жизни. Бен Джонсон, кстати, сказал, попукивая, много мудрых вещей. Не так много, как доктор Джонсон – то есть Сэмюэл Джонсон, – но все-таки порядочно.
– А Борис…
– Пастернак. Русский, – сказал мистер Бротиген пренебрежительно. – Пустышка, по-моему. Можно я посмотрю твои книги?
Бобби протянул их. Мистер Бротиген («Тед, – напомнил он себе, – его надо называть Тедом») вернул ему Перри Мейсона, едва взглянув на обложку. Роман Клиффорда Саймака он подержал подольше – сначала прищурился на обложку сквозь завитки сигаретного дыма, застилавшего ему глаза, затем пролистал. И пролистывая, он кивал.
– Этот я читал, – сказал он. – У меня было много времени для чтения перед тем, как я переехал сюда.
– Да? – Бобби загорелся. – Хороший?
– Один из лучших, – ответил мистер Бротиген… Тед. Он покосился на Бобби – один глаз открыл, а второй все еще сощуривался из-за дыма. От этого он выглядел одновременно и мудрым, и таинственным, будто типчик в фильме, которому пальца в рот не клади. – Но ты уверен, что осилишь? Тебе ведь не больше двенадцати.
– Мне одиннадцать, – сказал Бобби. Так здорово, что Тед дал ему двенадцать лет. – Сегодня одиннадцать. Я осилю. Может, пойму не все, но если он хороший, то мне понравится.
– Твой день рождения! – сказал Тед, словно это произвело на него большое впечатление. Он в последний раз затянулся и бросил сигарету. Она упала на бетонную дорожку и рассыпалась искрами. – Поздравляю с днем рождения, Роберт, желаю всякого счастья!
– Спасибо. Только «Бобби» мне нравится больше.
– Ну, так Бобби. Пойдете куда-нибудь отпраздновать?
– He-а. Мама придет с работы поздно.
– Не хочешь подняться в мою каморку? Много я предложить не могу, но банку открыть сумею. И как будто у меня есть печенье…
– Спасибо, но мама мне кое-чего оставила. На ужин.
– Понимаю. – И чудо из чудес: казалось, он и правда понял. Тед отдал Бобби «Кольцо вокруг Солнца». – В этой книге, – сказал он, – мистер Саймак постулирует идею, что существуют миры, такие же, как наш. Не другие планеты, а другие Земли, параллельные Земли, окружающие Солнце своего рода кольцом. Замечательная мысль.
– Угу, – сказал Бобби. Он знал о параллельных мирах из других книг. И еще из комиксов.
Тед Бротиген теперь смотрел на него задумчиво, будто что-то взвешивая.
– Чего? – спросил Бобби, вдруг почувствовав себя неловко. «Что-то зеленое увидел?» – сказала бы его мать.
Ему было показалось, что Тед не ответит – он как будто следовал какому-то сложному, всепоглощающему ходу мысли. Потом он дернул головой и выпрямил спину.
– Да ничего, – сказал он. – Мне пришла одна мысль. Может, ты хотел бы подработать? Не то, чтобы у меня много денег, но…
– Ага! Черт! Ага! – И чуть было не добавил: «Я на велик коплю», но удержался. «Лишнего не болтай!» – еще одно из маминых присловий. – Я все сделаю, что вам надо!
Тед Бротиген словно бы почти испугался и почти засмеялся. Будто открылась дверь, и стало видно другое лицо, и Бобби увидел, что да, этот старый человек был когда-то молодым человеком. И, может быть, с перчиком.
– Таких вещей, – сказал он, – не следует говорить незнакомым. И хотя мы перешли на «Бобби» и «Теда» – хорошее начало, – мы все-таки еще не знакомы.
– А кто-нибудь из этих Джонсонов что-нибудь говорил про незнакомых?
– Насколько я помню, нет, но вот кое-что на эту тему из Библии: «Ибо я странник у тебя и пришелец. Отступи от меня, чтобы я мог подкрепиться прежде, нежели отойду…» – На мгновение Тед умолк. Смех исчез с его лица, и оно снова стало старым. Потом его голос окреп, и он докончил: «Прежде, нежели отойду, и не будет меня». Псалом. Не помню, который.
– Ну, – сказал Бобби, – я убивать и грабить не стану, не беспокойтесь, но мне очень надо немножко подзаработать.
– Дай мне подумать, – сказал Тед. – Дай мне немножко подумать.
– Да, конечно. Но если надо какую-нибудь работу сделать или еще там чего, то я всегда готов. Я вам прямо говорю.
– Работа? Может быть. Хотя я употребил бы другое слово. – Тед обхватил костлявые колени еще более костлявыми руками и посмотрел через газон на Броуд-стрит. Уже почти совсем стемнело. Наступила та часть вечера, которую Бобби особенно любил. Проезжающие машины зажгли подфарники и фонари сзади, а где-то на Эшер-авеню миссис Сигсби звала своих близняшек, чтобы они шли домой ужинать. В это время суток – и еще на заре, когда он стоял в ванной и мочился в унитаз, а солнечные лучи падали через окошечко на его слипающиеся глаза – Бобби ощущал себя сном в чьей-то голове.
– А где вы жили, пока не переехали сюда, мистер… Тед?
– В месте, которое не было таким приятным, – ответил он. – Далеко не таким. А вы давно тут живете, Бобби?
– Как себя помню. С тех пор, как папа умер. Мне тогда три было.
– И ты знаешь всех на улице? Во всяком случае, в этом квартале?
– Да, пожалуй, что всех. Ага!
– И сумеешь узнать странников. Пришельцев. Чьих лиц прежде не видел?
Бобби улыбнулся и кивнул.
– Угу. Думается, сумею.
Он выжидающе замолчал – дело становилось все интереснее, но, видимо, на этом все и кончилось. Тед встал, медленно, осторожно. Бобби услышал, как у него в спине пощелкивают косточки: он прижал к ней ладони, потянулся и поморщился.
– Пошли, – сказал он. – Зябко становится. Я войду с тобой. Твой ключ или мой?
– Лучше начните ваш притирать, – улыбнулся Бобби. – Ведь верно?
Тед – становилось все легче называть его Тедом – вытащил из кармана кольцо с ключами. Всего с двумя – от большой входной двери и от его комнаты. Оба были блестящие, новые, цвета сусального золота. Собственные его ключи потускнели, исцарапались. Сколько лет Теду? Он решил, что самое меньшее – шестьдесят. Шестидесятилетний человек всего с двумя ключами в кармане. Что-то тут не так.
Тед открыл дверь, и они вошли в большой темный вестибюль с подставкой для зонтиков и старой картиной, на которой Льюис и Кларк озирали американский Запад. Бобби повернул к двери Барфилдов, а Тед направился к лестнице и остановился там, положив руку на перила.
– В книге Саймака, – сказал он, – замечательный сюжет, но вот написана она не так, чтобы очень. Неплохо, конечно, но, поверь мне, есть лучше.
Бобби выжидающе молчал.
– И есть книги, написанные замечательно, но сюжеты у них не очень. Иногда читай ради сюжета, Бобби. Не бери примера с книжных снобов, которые так не читают. А иногда читай ради слов, ради стиля. Не бери примера с любителей верняка, которые так не читают. Но когда найдешь книгу и с хорошим сюжетом и хорошим стилем, держись этой книги.
– А таких много, как по-вашему? – спросил Бобби.
– Больше, чем думают снобы и верняки. Гораздо больше. Может быть, я подарю тебе такую. Как запоздалый подарок на день рождения.
– Да вы не беспокойтесь.
– Не стану. Но, может быть, я все-таки подарю. А теперь – счастливого дня рождения.
– Спасибо. Он был замечательный.
Тут Бобби вошел в квартиру, подогрел тушеное мясо (не забыв выключить газ, когда жидкость запузырилась, и не забыл положить сковородку в раковину отмокать) и поужинал в одиночку, читая «Кольцо вокруг Солнца» с телевизором за компанию. Он почти не слышал, как Чет Хантли и Дэвид Бринкли проборматывают вечерние новости. Тед правильно сказал про эту книжку – очень клевая. И слова ему тоже показались в самый раз, но ведь он пока не очень в этом разбирается.
«Вот бы написать такую книжку, – подумал он, когда наконец закрыл роман и плюхнулся на диван смотреть «Шугар-фут», – только вот, сумею ли?»
Может быть. Да, может. Кто-то ведь пишет книжки также, как кто-то чинит трубы, когда они замерзают, или меняет лампочки в парке, когда они перегорают.
Примерно через час, когда Бобби снова принялся читать «Кольцо вокруг Солнца», вошла его мать. У нее чуть стерлась помада в уголке рта, и комбинация немножко выглядывала из-под юбки. Бобби хотел было сказать ей про это, но тут же вспомнил, как она не любит, чтобы ей говорили, что «на юге снег идет». Да и зачем? Ее рабочий день кончился и, как она иногда говорила, тут же нет никого, кроме нас, птичек.
Она проверила холодильник, не стоит ли там вчерашнее тушеное мясо, проверила плиту, погашена ли горелка, проверила раковину, отмокают ли там в мыльной воде сковородка и тапперуэровский пластиковый контейнер. Потом поцеловала его в висок – мазнула губами на ходу – и ушла к себе в спальню снять рабочий костюм и колготки. Она казалась рассеянной, занятой своими мыслями. И не спросила, хорошо ли он провел свой день рождения.
Попозже он показал ей открытку Кэрол. Она поглядела, не видя, сказала «очень мило» и вернула ему открытку. Потом сказала, чтобы он шел мыться, чистить зубы и спать. Бобби послушался, не упомянув про свой интересный разговор с Тедом. В таком своем настроении она рассердилась бы. Лучше всего было оставить ее в покое, не мешать думать о своем, сколько ей надо, дать ей время возвратиться к нему. И все-таки, кончив чистить зубы и забравшись в постель, он почувствовал, что на него снова наваливается тоскливое настроение. Иногда он изнывал без нее, словно от голода, а она даже и не знала.
Бобби свесился с кровати и закрыл дверь, оборвав звуки какого-то старого фильма. И погасил свет. И вот тогда, когда он уже задремывал, она вошла, села на край кровати и сказала, что жалеет, что была неразговорчивой, но работы было очень много и она устала. Она провела пальцем по его лбу, а потом поцеловала в это место – он даже задрожал. Сел на постели и изо всех сил ее обнял. Она было напряглась от его прикосновения. Но потом расслабилась и даже сама его обняла на секунду. Он подумал, что сейчас, пожалуй, самое время рассказать ей про Теда. Во всяком случае, немножко.
– Когда я пришел из библиотеки домой, то поговорил с мистером Бротигеном, – сказал он.
– С кем?
– С новым жильцом на третьем этаже. Он попросил, чтобы я называл его Тедом.
– Ну нет, и думать не смей! Ты же его в первый раз видел.
– Он сказал, что взрослая библиотечная карточка – самый замечательный подарок мальчику.
Тед ничего подобного не говорил, но Бобби прожил со своей матерью достаточно долго, чтобы знать, что сработает, а что нет.
Она немножко расслабилась.
– А он сказал, откуда приехал?
– Не из такого приятного места, как тут. Вроде бы он так сказал.
– Ну, нам это ни о чем не говорит, верно? – Бобби все еще обнимал ее. И мог бы обнимать еще хоть час, вдыхая запах ее шампуня «Уайт рейн» и лака для волос «Аква-Нет», и приятный аромат табака в ее дыхании, но она высвободилась из его рук и опрокинула его на подушку. – Что же, если он станет твоим другом… твоим ВЗРОСЛЫМ другом, мне следует с ним познакомиться.
– Ну…
– Может быть, он мне понравится больше без бумажных пакетов на газоне. – Для Лиз Гарфилд это было прямо-таки извинением, и Бобби обрадовался. День все-таки закончился очень хорошо. – Спокойной ночи, новорожденный.
– Спокойной ночи, мам.
Она вышла и закрыла дверь. Позднее ночью – много позднее – ему показалось, что он слышит, как она плачет, но, может, ему приснилось.
II. Двойное отношение к Теду. Книги вроде насосов. Даже не думай об этом. Саля выигрывает приз. Бобби получает работу. Признаки низких людей
В последующие недели, пока погода все больше теплела навстречу лету, Тед обычно покуривал на крыльце, когда Лиз возвращалась с работы. Иногда он был один, а иногда с ним рядом сидел Бобби, и они разговаривали о книгах. Иногда Кэрол и Салл-Джон тоже были там – они трое перекидывались мячом на газоне, а Тед курил и смотрел на них. Иногда приходили другие ребята – Денни Риверс с бальсовым планером, тронутый Фрэнсис Аттерсон на самокате, отталкиваясь непомерно большой ногой, Анджела Эвери и Ивонна Лавинг – спросить Кэрол, не пойдет ли она к Ивонне поиграть в куклы или в игру «Медицинская сестра», – но чаще это были только Эс-Джей и
Кэрол, самые-самые друзья Бобби. Все ребята называли мистера Бротигена Тедом, но когда Бобби объяснил, почему будет лучше, если они станут называть Теда мистером Бротигеном в присутствии его мамы, Тед сразу согласился.
А его мама словно не могла выговорить «Бротиген». У нее всегда получалось Бреттиген. Но, может быть, и не нарочно. Теперь Бобби не переставал бояться того, как его мама будет относиться к Теду. Он боялся, что она будет относиться к Теду, как к миссис Эверс, его учительнице во втором классе. Мама невзлюбила миссис Эверс с первого взгляда, СТРАШНО невзлюбила – и совсем без причины, насколько мог судить Бобби, и не нашла для нее ни одного доброго слова за весь учебный год – миссис Эверс одевается, как неряха, миссис Эверс красит волосы, миссис Эверс злоупотребляет макияжем, и пусть Бобби сразу скажет, если миссис Эверс ХОТЬ ПАЛЬЦЕМ до него дотронется, потому что сразу видно, что она из тех женщин, которые не скупятся на тычки и щипки. И все это воспоследовало после родительского собрания, на котором миссис Эверс сказала Лиз, что Бобби хорошо успевает по всем предметам. В том году было еще четыре родительских собрания, и мать Бобби нашла предлог не побывать ни на одном из них.
Мнение Лиз о людях затвердевало мгновенно. Когда она подписывала НИКУДА НЕ ГОДИТСЯ под мысленным вашим портретом, она писала это чернилами. Если бы миссис Эверс вытащила шестерых ребят из загоревшегося школьного автобуса, Лиз Гарфилд вполне могла фыркнуть и сказать, что они, наверное, задолжали пучеглазой старой корове за молоко.
Тед старался, как мог, понравиться ей, не подлизываясь (а люди подлизывались к его маме, Бобби знал это – черт, он ведь сам к ней подлизывался), и это сработало… отчасти. Как-то раз Тед и мама Бобби разговаривали почти десять минут о том, как скверно, что «Доджеры» переехали на другой край страны и даже «прощайте» не сказали. Но и то, что оба болели за «Доджеров», не выбило между ними настоящей искры. Друзьями они никогда не станут. Не то чтобы мама невзлюбила Теда Бротигена, как миссис Эверс, но все-таки что-то было не так. Бобби думал, что знает, в чем дело – он видел это у нее в глазах в то утро, когда они встретились с новым жильцом. Лиз ему не доверяла.
И Кэрол Гербер тоже, как оказалось.
– Иногда мне кажется, он от чего-то прячется, – сказала она однажды вечером, когда они втроем поднимались на холм в сторону Эшер-авеню.
Они перебрасывались мячом около часа, болтая с Тедом, а теперь направлялись к «Придорожному счастью» Муна за мороженым. У Эс-Джея было тридцать центов, и он угощал. Еще с ним был его бо-ло: теперь он его вытащил из заднего кармана и закрутил – вверх, вниз, поперек – хлоп, хлоп, хлоп.
– Прячется? Ты что – шутишь? – Бобби ошеломила такая возможность. Но ведь Кэрол разбиралась в людях, даже его мать это заметила. «Эта девчонка совсем не красавица, но все подмечает», – сказала она как-то вечером.
– Руки вверх, мистер Гэрриджл! – завопил Салл-Джон. Сунул свой бо-ло под мышку, пригнулся и открыл огонь из невидимого автомата, искривив рот вправо, чтобы сопровождать это действие соответствующим звуком «кх-кх-кх» из глубины гортани. – Живым ты меня не возьмешь, легавый! Уложи их, Маг-си! Рико никому пощады не дает! Ох! Ах! Они меня прикончили! – Эс-Джей ухватился за грудь, завертелся и хлопнулся мертвым на газон миссис Конлан.
Эта дама, сварливая старая в рифму с «бука» семидесяти пяти лет или около того, завизжала:
– Мальчик! Эй, ма-а-а-льчик! Убирайся! Ты мне цветы переломаешь!
В десяти футах от места, где упал Салл-Джон, не было ни единой клумбы, но он тут же вскочил на ноги.
– Извините, миссис Конлан!
Она махнула на него рукой, молча отметая его извинение, и сверлила взглядом детей, пока они проходили мимо.
– Ты ведь не всерьез, верно? – спросил Бобби у Кэрол. – Про Теда.
– Нет, – сказала она, – пожалуй что, нет. Но… ты когда-нибудь замечал, как он все время улицу оглядывает?
– Ага. Будто ждет кого-то, верно?
– Или высматривает кого-то, – сказала Кэрол.
Салл-Джон опять закрутил бо-ло, и вскоре красный резиновый мячик снова замелькал туда-сюда, сливаясь в одну неясную полоску. Салл опустил его только, когда они проходили «Эшеровский Ампир», где шли два фильма с Брижит Бардо – ТОЛЬКО ДЛЯ ВЗРОСЛЫХ. ПРЕДЪЯВЛЯТЬ ВОДИТЕЛЬСКИЕ ПРАВА ИЛИ МЕТРИКУ, НИКАКИХ ИСКЛЮЧЕНИЙ. Один фильм был новый, второй – навязшей в зубах подменой «И Бог создал женщину», которая вновь и вновь появлялась в «Ампире», будто сыпь. На афишах Брижит была одета только в полотенце и улыбку.
– Мама говорит, что она дрянь, уличный мусор, – сказала Кэрол.
– Если она – мусор, так я бы пошел в мусорщики, – сказал Эс-Джей и зашевелил бровями, будто Граучо Маркс.
– А ты тоже думаешь, что она мусор? – спросил Бобби у Кэрол.
– Я даже не совсем понимаю, что это значит.
Когда они выходили из-под полотняного навеса, из своей стеклянной будки у входа кассирша, миссис Годлоу (ребята называли ее миссис Годзилла), подозрительно следила за ними, Кэрол оглянулась на Брижит Бардо в полотенце. Понять выражение ее лица было трудно. Может, любопытство? Бобби не мог решить.
– Но ведь она хорошенькая, верно?
– Угу.
– И надо быть храброй, чтобы позволить людям смотреть на себя, когда на тебе ничего нет, кроме полотенца. То есть я так считаю.
Салл-Джон потерял всякий интерес к la femme Brigitte, чуть только она осталась позади.
– Бобби, а откуда Тед приехал?
– Не знаю. Он никогда про это не говорит.
Салл-Джон кивнул, словно другого ответа и не ждал. Он снова начал упражняться с бо-ло. Вверх и вниз, и поперек – хлоп-хлоп-хлоп.
В мае Бобби начал все чаще думать о летних каникулах. Ведь на свете и правда не было ничего лучше «Большого Кана», как их называл Салл-Джон. Он будет много часов проводить с друзьями и на Броуд-стрит, и в Стерлинг-Хаусе по ту сторону парка – летом в Стерлинг-Хаусе было чем заняться, включая бейсбол и еженедельные поездки на Патагонский пляж в Уэст-Хейвине, – и все равно у него будет оставаться еще много времени для себя. Ну, конечно, время читать, но больше всего на этот раз он хотел подыскать работу часа на два в день. В банке с надписью «Велофонд» у него лежало чуть больше семи монет, а семь монет все-таки начало, хотя и не то чтобы прекрасное начало. При такой скорости Никсон успеет два года побыть президентом, прежде чем он поедет в школу на велике.
В один из этих почти-почти каникулярных дней Тед вручил ему книгу в бумажной обложке.
– Помнишь, я тебе говорил, что есть книги, в которых сюжет хороший и стиль тоже? – спросил он. – Вот одна такой породы. Запоздалый подарок ко дню рождения от нового друга. То есть я надеюсь, что я твой друг.
– Так и есть. Большое спасибо! – Несмотря на восторженную ноту в голосе, Бобби взял книгу с некоторым сомнением. Он привык к карманным книжкам с яркими кричащими обложками и сексуальными зазывными строчками – «Она свалилась в сточную канаву… и провалилась еще ниже!» А эта была не такая. Обложка была почти вся белая. В одном углу был виден набросок – еле-еле различимый: мальчики, стоящие кольцом. Называлась книжка «Повелитель мух». Над заголовком не было никакой зазывной строчки. Даже вроде «История, которой вам никогда не забыть». В общем и целом выглядела она неприветливо, отпугивающе, словно сообщала, что история под обложкой будет тяжелой. Против тяжелых книг Бобби ничего не имел, при условии, что они входили в список внеклассного чтения. Однако для чтения ради удовольствия, считал он, истории должны быть легкими – автор должен делать все, только не заставлять ваши глаза метаться туда-сюда. Не то какое удовольствие ее читать?
Он хотел было перевернуть книгу, прочесть то, что написано на задней обложке. Тед ласково положил ладонь на руку Бобби, помешав ему.
– Не надо, – сказал он. – Как личное мне одолжение – не надо.
Бобби непонимающе поглядел на него.
– Книга должна быть, как неисследованные земли. Приступай к ней без карты. Исследуй ее и составь собственную карту.
– А если она мне не понравится?
Тед пожал плечами.
– Тогда не дочитывай ее. Книга – как насос. Он ничего не выдаст, если прежде ты не зарядишь его. Заряжаешь насос собственной водой, качаешь ручку, тратя собственную силу. И поступаешь так, ожидая, что получишь больше, чем отдал… со временем. Понимаешь?
Бобби кивнул.
– Долго ты будешь заряжать насос и качать, если из него ничего не польется?
– Наверное, недолго.
– В этой книге на круг двести страниц. Прочти первые десять процентов – то есть двадцать страниц, я ведь уже знаю, что с математикой у тебя похуже, чем с чтением, – и если она тебе не понравится, если она не будет давать больше, чем забирать, отложи ее.
– Вот если бы и в школе так! – сказал Бобби. Он вспомнил про стихотворение Ралфа Уолдо Эмерсона, которое они должны были выучить наизусть. Оно начиналось: «Где над потоком изогнулся деревянный ветхий мост». Эс-Джей называл поэта Ральф Балда Эмерсуп.
– Школа – другое дело. – Они сидели за кухонным столом Теда, глядя на задний двор, где все цвело. Баузер, пес миссис О’Хара, оглашал мягкий весенний воздух нескончаемым «руф-руф-руф». Тед курил «честерфилдку». – И, кстати, о школе: эту книгу туда с собой не бери. В ней есть вещи, которые твоя учительница наверняка сочтет не подходящим для тебя чтением. И начнется фантасмагория.
– Чего-чего?
– Скандал. А если у тебя будут неприятности в школе, они будут у тебя и дома. А твоя мать… – Рука с сигаретой начертила в воздухе маленький зигзаг, и Бобби сразу его понял: «Твоя мать мне не доверяет».
Бобби вспомнил, как Кэрол сказала, что Тед, может быть, прячется от кого-то, и вспомнил, как его мать сказала, что Кэрол все подмечает.
– А что в ней такого, что у меня могут быть неприятности? – он посмотрел на «Повелителя мух».
– Ничего, из-за чего стоит беситься, – сухо сказал Тед, раздавил сигарету в жестяной пепельнице, пошел к маленькому холодильничку и достал две бутылки шипучки. Там не было ни пива, ни вин – только рутбир, шипучка из корнеплодов и стеклянная бутылка сливок. – Ну, разговоры о том, чтобы загнать копье в задницу дикой свиньи, – вот самое плохое. Тем не менее есть взрослые, которые видят только деревья, а лес – никогда. Прочти первые двадцать страниц, Бобби, и ты не остановишься, обещаю тебе.
Тед поставил бутылки на стол, сдернул крышечки открывалкой, взял свою бутылку и чокнулся с бутылкой Бобби.
– За твоих друзей на острове.
– Каком острове?
Тед Бротиген улыбнулся и выстрелил из смятой пачки последнюю сигарету.
– Скоро узнаешь, – сказал он.

 

И Бобби узнал, и ему не понадобилось двадцати страниц, чтобы узнать, что «Повелитель мух» – клевая книга, может, самая лучшая из всех, которые он читал. На десятой странице он был заворожен, к двадцатой был полностью покорен. Он жил на острове с Ральфом, Джеком, Хрюшей и малышней. Он до дрожи боялся Зверя, который оказался разлагающимся трупом летчика, запутавшегося в своем парашюте; он следил сначала с огорчением, а потом с ужасом, как безобидные школьники превращались в свирепых дикарей и под конец устроили охоту на того из них, кто сумел сохранить остатки человечности.
Книгу он дочитал в субботу, за неделю до окончания учебного года. Когда наступил полдень, а Бобби все еще оставался у себя в комнате, вместо того чтобы играть с друзьями, смотреть утренние субботние мультики и даже слушать «Веселые мелодии» с десяти до одиннадцати, мама заглянула к нему и велела, чтобы он перестал утыкаться носом в эту книгу, поскорее встал и пошел бы в парк или куда-нибудь еще.
– Где Салл? – спросила она.
– На Долхаус-сквер. Там концерт школьного оркестра. – Бобби смотрел на свою маму в дверях, на привычные вещи вокруг ошеломленным недоумевающим взглядом. Мир книги стал настолько живым, что этот – настоящий – выглядел теперь поддельным и тусклым.
– А твоя девочка? Позови ее с собой в парк.
– Кэрол – не моя девочка, мам.
– Ну, все равно. Господи, Бобби, я же не намекала, что вы с ней собираетесь бежать и пожениться.
– Она и еще девочки ночевали вчера у Анджи. Кэрол говорит, что они, когда ночуют друг у дружки, всю ночь не спят и кудахчут. Наверное, еще спят или завтракают, когда скоро пора обедать.
– Тогда пойди в парк один. Я из-за тебя изнервничалась. Когда телевизор в субботнее утро молчит, мне чудится, будто ты умер.
Она вошла в комнату и забрала книгу из его рук. Бобби словно в трансе смотрел, как она листает страницы, наугад читая абзац-другой. Что, если она наткнется на то место, где мальчики говорят о том, чтобы воткнуть копье в задницу свиньи? (Только они англичане, и вместо «задница» говорили «зад», что для Бобби звучало еще похабнее.) Что она подумает? Он не знал. Всю свою жизнь они жили вместе, почти всегда только вдвоем, и он все-таки не мог предсказать, как она отнесется к тому или этому.
– Это та, которую тебе Бреттиген подарил?
– Угу.
– Как на день рождения?
– Угу.
– О чем она?
– Мальчики попали на необитаемый остров. Их теплоход потопили. По-моему, действие происходит вроде бы после Третьей мировой войны или еще когда-то. Тип, который ее написал, нигде прямо не указывает.
– Значит, это научная фантастика?
– Угу, – сказал Бобби. У него немножко помутилось в голове. Он подумал, что «Повелитель мух» настолько не похож на «Кольцо вокруг Солнца», насколько это вообще возможно, но его мама ненавидела научную фантастику, и если что-то могло помешать ей и дальше угрожающе перелистывать книгу, то именно это.
Она отдала ему книгу и подошла к окну.
– Бобби?
Она не оглянулась на него – во всяком случае, сразу. На ней была старая рубашка и субботние брюки. Яркое полуденное солнце просвечивало рубашку насквозь. Ему были видны ее бока, и он вдруг заметил, до чего она худая. Будто забывает есть или еще почему-то.
– Что, мам?
– Мистер Бреттиген дарил тебе еще что-нибудь?
– Он БРОТИГЕН, мам.
Она нахмурилась на свое отражение в стекле… хотя, наверное, нахмурилась она на его отражение.
– Не поправляй меня, Бобби-бой. Так дарил?
Бобби взвесил. Несколько банок с соком, иногда бутерброд с тунцом или плюшка из пекарни, где работала мама Салла, но это же не подарки?
– Да нет, и с чего бы?
– Не знаю. Но ведь я не знаю, почему человек, с которым ты не успел познакомиться толком, вдруг дарит тебе что-то на день рождения. – Она вздохнула, скрестила руки под своими маленькими торчащими грудями и продолжала глядеть в окно Бобби. – Он сказал мне, что прежде работал в государственном учреждении в Хартфорде, а теперь ушел на покой. Он и тебе это говорил?
– Да, вроде бы. – Правду сказать, Тед никогда о своей прежней жизни ничего не говорил, а Бобби и в голову не пришло его расспрашивать.
– В каком государственном учреждении? Здравоохранение и социальные службы? Транспорт? Ревизорский отдел?
Бобби помотал головой. Ревизорский – это еще что?
– Наверное, что-то по просвещению, – сказала она задумчиво. – Он разговаривает, будто бывший учитель. Верно?
– Угу.
– А чем он интересуется?
– Не знаю.
Ну, конечно, чтение – два из трех бумажных пакетов, так оскорбивших его мать, были набиты книжками в бумажных обложках и почти все не выглядели легонькими.
Тот факт, что Бобби не знал ничего о том, как новый жилец проводит свой досуг, ее, казалось, почему-то успокоил. Она пожала плечами, а когда заговорила, то словно бы не с Бобби, а сама с собой.
– Ерунда. Это всего лишь книга. Да к тому же в мягкой обложке.
– Он сказал, что у него, может, найдется для меня работа. Но пока еще ничего не предложил.
Она молниеносно обернулась.
– Какую бы работу он тебе ни предложил, какое бы поручение ни дал, сначала расскажешь мне. Понял?
– Ну, понял. – Ее настойчивость удивила его и немножко встревожила.
– Обещай!
– Обещаю.
– По-настоящему обещай, Бобби.
Он покорно перекрестил грудь над сердцем и сказал:
– Обещаю моей матери именем Божьим.
Обычно все этим исчерпывалось, но на этот раз ей словно бы было мало.
– А он когда-нибудь… он когда-нибудь… – Тут она умолкла с непривычно растерянным видом. У ребят бывал такой вид, когда миссис Брэмуэлл вызывала их к доске подчеркивать существительные и глаголы, а они не могли.
– Что он когда-нибудь, мам?
– Не важно! – сердито отрезала она. – Убирайся отсюда, Бобби. Отправляйся в парк или в Стерлинг-Хаус, мне надоело смотреть на тебя.
«Так чего же ты пришла? – подумал он, но, конечно, вслух не сказал. – Я же не надоедал тебе, мам. Я тебе не надоедал».
Бобби засунул «Повелителя мух» в задний карман и пошел к двери. Там он обернулся. Она по-прежнему стояла у окна, но теперь опять смотрела на него. В такие секунды он никогда не видел любви в ее глазах. В лучшем случае что-то вроде озабоченного интереса, а порой (но далеко не всегда) почти ласковость.
– Мам, а? – Он было хотел попросить пятьдесят центов. На них он купил бы стакан газировки и пару сосисок в закусочной «Колония». Ему нравились тамошние сосиски в горячих булочках с чипсами и ломтиками маринованного огурца по краям.
Ее губы собрались как на шнурке, и он понял, что сегодня сосисок ему не есть.
– Не проси, Бобби. Даже и не мечтай («Даже и не мечтай» – одно из ее постоянных присловий). Я на этой неделе получила тонну счетов, не меньше, так что убери из глаз долларовые знаки.
Не получала она тонны счетов, вот в чем было дело. На этой неделе не получала. Бобби видел и счет за электричество, и чек за квартплату в конверте с надписью «мр. Монтелеоне» еще в прошлую среду. И она не могла сослаться на то, что ему скоро понадобится новая одежда – ведь учебный год кончается, а не начинается, а за последнее время он денег не просил – только пять долларов – квартальный взнос в Стерлинг-Хаус, а она и из-за них озлилась, хотя знает, что они покрывают и бассейн, и бейсбол Волков и Львов плюс страховка. Будь это не его мама, он бы подумал, что она жмотничает. Но сказать ей он ничего не мог – заговоришь о деньгах, и она сразу упрется, а на любое возражение, когда речь идет о деньгах, хоть о самых пустяках, она начинает истерически кричать. И становится очень страшной.
– Все в порядке, мам, – улыбнулся Бобби.
Она улыбнулась в ответ, а потом кивнула на банку с «Велофондом».
– А почему бы тебе не занять оттуда чуточку? Побалуй себя. Я тебя не выдам, а ты потом вернешь.
Он удержал улыбку на губах, но с трудом. Как легко она это сказала, даже не подумав, в какую ярость пришла бы, если бы Бобби попробовал занять чуточку из денег за электричество или за телефон, или из тех, которые она откладывает на покупку своих «рабочих костюмов», – для того, чтобы закусить в «Колонии» парой сосисок и, может быть, куском пирога «а ля мод». Если бы весело сказать, что не выдаст ее, а она потом вернет. Да уж, конечно! И получить затрещину.
К тому времени, когда он вошел в парк, обида Бобби почти прошла и словечко «жмотничать» исчезло из его мыслей. День был чудесный, а у него с собой потрясная книга – разве можно таить обиды и злиться, когда тебе так подфартило? Он нашел скамейку в укромном уголке и открыл «Повелителя мух». Книжку надо дочитать сегодня, надо узнать, как все кончится.
Последние сорок страниц заняли час, и на протяжении этого часа он не замечал ничего вокруг. Когда он наконец закрыл книжку, то увидел, что колени у него усыпаны чем-то вроде белых цветочков. Полно их было и у него в волосах – он даже не заметил, что сидел в метели яблоневых лепестков.
Он смахнул лепестки, глядя на площадку для игр: ребята там балансировали и качались, и били по мячу, привязанному к столбу. Хохотали, гонялись друг за другом, валились на траву. Неужели вот такие ребята способны расхаживать нагишом и молиться разлагающейся свиной голове? До чего соблазнительно было отбросить все это, как выдумки взрослого, который не любит детей (Бобби знал, что таких очень много), но тут он посмотрел на песочницу и увидел, что сидящий в ней малыш рыдает так, будто у него сердце разрывается, а рядом сидит мальчишка постарше и беззаботно играет с самосваль-чиком, который вырвал у своего приятеля.
А конец книги – счастливый или нет? Какой бы психованной такая мысль ни показалась ему месяц назад, Бобби не мог решить. Сколько книг он ни прочел за свою жизнь, он всегда знал, хороший у нее конец или плохой, счастливый или грустный. Тед наверняка знает. Он спросит у Теда.

 

Бобби все еще сидел на скамейке под яблонями, когда через четверть часа в парк влетел Салл и сразу его увидел.
– Вот ты где, старый сукин сын! – воскликнул Салл. – Я зашел к тебе, и твоя мама сказала, что ты либо тут, либо в Стерлинг-Хаусе. Так ты наконец дочитал эту книжку?
– Угу.
– Хорошая?
– Угу.
Эс-Джей мотнул головой.
– Мне еще ни разу не попадалась стоящая книжка, но поверю тебе на слово.
– Как концерт?
Салл пожал плечами.
– Мы дудели, пока все не разошлись, так что прошло вроде бы неплохо – во всяком случае, для нас. И угадай, кто выиграл неделю в лагере «Виннивинья»?
Лагерь «Винни» для мальчиков и девочек, принадлежащий Ассоциации молодых христиан, находился на озере Джордж в лесах к северу от Мэнсфилда. Каждый год ХОК – Харвичский общественный комитет устраивал жеребьевку, и выигравший отправлялся туда на неделю.
Бобби стало завидно.
– Быть не может!
Салл-Джон ухмыльнулся.
– Угу, приятель! Семьдесят фамилий в шляпе, то есть, может, и больше, а старый лысый сукин сын мистер Кафлин вытаскивает Джона Л. Салливана Младшего, Броуд-стрит, девяносто три. Мама чуть не обмочилась.
– Когда поедешь?
– Через две недели после начала каникул. Мама попробует взять на тогда же свой недельный отпуск, чтобы съездить повидать бабку с дедом в Висконсине. На Большом Сером Псе.
«Большим Каном» были летние каникулы, «Большим Шоу» был Эд Салливан по телику в воскресенье вечером, а «Большим Серым Псом» был, естественно, междугородний автобус «Грей-хаунд» – серая гончая. Вокзал был чуть дальше по улице за «Эшеровским Ампиром» и закусочной «Колония».
– А ты бы не хотел поехать с ней в Висконсин? – спросил Бобби, испытывая нехорошее желание чуточку испортить радость друга, которому так повезло.
– Неплохо бы, да только пострелять из лука в лагере интереснее. – Он обнял Бобби за плечи. – Жаль только, что ты со мной не поедешь, сукин ты читальщик.
Теперь Бобби ощутил себя подлюгой. Он покосился на «Повелителя мух» и понял, что очень скоро перечитает его. Может, в начале августа, если все успеет надоесть (к августу так обычно и случалось, как ни трудно было поверить этому в мае). Потом он посмотрел на Салл-Джона, улыбнулся и обнял Эс-Джея за плечи.
– Везучий ты, мышонок!
– Зовите меня просто Микки, – согласился Салл-Джон.
Они немного посидели на скамейке, обнявшись, в вихрях яблоневых лепестков, глядя, как играют малыши. Потом Салл сказал, что идет на дневной сеанс в «Ампире» и надо поторопиться, не то он опоздает к началу.
– Почему бы и тебе не пойти, Бобборино? «Черный скорпион» – куда ни обернешься, монстров не оберешься.
– Не могу. Я на мели, – сказал Бобби. Что было правдой (если, конечно, не считать семи долларов в «Велофонде»), но вообще сегодня ему в кино не хотелось, хотя он слышал, как в школе один парень говорил, что «Черный скорпион» – это класс: убивая людей, скорпионы протыкали их жалами насквозь и, кроме того, стерли Мехико в порошок.
А хотелось Бобби вернуться домой и обсудить с Тедом «Повелителя мух».
– На мели, – грустно повторил Салл. – Печально, Джек. Я бы заплатил за тебя, да только у меня всего-навсего тридцать семь центов.
– Не парься. Э-эй, а где твой бо-ло?
Салл погрустнел еще больше.
– Резинка лопнула. Вознесся в Бо-ло Рай, надо полагать.
Бобби засмеялся. Бо-ло Рай – клевая идея!
– Купишь новый?
– Навряд ли. Я целюсь на набор для фокусника в «Вулворте». Шестьдесят фокусов, если верить коробке. Знаешь, Бобби, а я бы стал фокусником, когда вырасту. Разъезжать с цирком, ходить в черном фраке и цилиндре. Я бы вытаскивал из цилиндра кроликов и дерьмо.
– Ну, кролики тебе насрут полный цилиндр, – сказал Бобби.
Салл ухмыльнулся.
– Уж я буду клевый сукин сын! Эх здорово! Чем ни займусь. – Он встал. – Точно не пойдешь? Проскользнешь мимо Годзиллы, и все.
В «Ампир» на субботние сеансы приходили сотни ребят. Программа обычно состояла из художественного фильма, восьмидевяти мультфильмов, рекламы будущих фильмов и еще – киноновостей. Миссис Годлоу с ума сходила, пытаясь выстроить их в очередь и заставить заткнуться, не понимая, что днем в субботу даже дисциплинированных ребят невозможно принудить вести себя так, будто они в школе. Кроме того, ее терзала маниакальная уверенность, что десятки подростков старше двенадцати лет пытаются купить билеты для детей младшего возраста, и миссис Г., конечно, начала бы требовать метрики на дневных сеансах, как на двух фильмах с Брижит Бардо, если бы ей позволили. Не имея на то власти, она ограничивалась рявканьем «ВКАКОМГОДУРОДИЛСЯ?» на всякого, кто был выше пяти с половиной футов. Пока продолжалась эта заварушка, было очень просто проскользнуть мимо нее, а днем в субботу контролер в дверях не стоял. Однако сегодня гигантские скорпионы Бобби не влекли. Последнюю неделю он провел с монстрами пореалистичнее, причем многие из них, наверное, выглядели совсем как он.
– Не-а, – сказал Бобби, – поболтаюсь пока тут.
– Ладно. – Салл-Джон выковырял несколько лепестков из своих черных волос, потом с торжественной серьезностью посмотрел на Бобби. – Назови меня клевым сукиным сыном, Большой Боб.
– Салл, ты клевый сукин сын!
– Ага! – Салл-Джон взвился в воздух, молотя по нему кулаками. – Ага! Клевый сукин сын сегодня! Большой-пребольшой клевый сукин сын-фокусник завтра! Ого-го-го!
Бобби привалился к спинке скамейки и хохотал, вытянув ноги, поджав пальцы на них. Эс-Джей, когда давал себе волю, мог со смеху уморить.
Салл пошел было к воротам, потом обернулся.
– Знаешь что, приятель? Когда я входил в парк, то видел пару жутких типчиков.
– А что в них было жуткого?
Салл-Джон с недоумением помотал головой.
– Не знаю, – сказал он. – Правда, не знаю, – и зашагал к воротам, напевая «На вечеринке». Одну из своих любимых. Бобби она тоже нравилась. «Денни и Мальчики» еще какие клевые!
Бобби открыл подаренную Тедом книжку (она теперь выглядела сильно замусоленной) и перечел две последние страницы, те, где наконец появляются взрослые. Снова задумался – счастливый или печальный? И Салл-Джон выскочил у него из головы. Позднее ему пришло в голову, что многое могло бы сложиться по-другому, упомяни Эс-Джей, что жуткие типчики, которых он видел, были в желтых плащах.
* * *
– Уильям Голдинг написал интересную вещь про эту книгу и, по-моему, о том, почему тебе так важно узнать про конец… еще шипучки, Бобби?
Бобби мотнул головой и сказал «нет, спасибо». Ему не так уж нравилась шипучка из корнеплодов, и чаще он пил ее из вежливости, когда бывал с Тедом. Они опять сидели за кухонным столом Теда, пес миссис О’Хара все еще лаял – насколько мог судить Бобби, Баузер никогда не умолкал, – а Тед все еще курил свои «честерфилдки». Бобби, когда пришел из парка, заглянул к матери, увидел, что она спит у себя на кровати, и бросился на третий этаж спросить Теда про конец «Повелителя мух».
Тед подошел к холодильнику… и остался стоять там, положив руку на дверцу, глядя в пространство. Позднее Бобби предстояло сообразить, что это был первый раз, когда он ясно увидел, что с Тедом что-то не так, вернее, очень неладно и становится еще неладнее.
– Их сначала замечаешь обратной стороной глаз, – сказал он, будто продолжая разговор. Он говорил четко, Бобби разбирал каждое слово.
– Что замечаешь?
– Их сначала замечаешь обратной стороной глаз. – Все еще глядя в пространство, одной рукой сжимая ручку холодильника. И Бобби стало страшно. Будто в воздухе что-то было, что-то вроде цветочной пыльцы – у него защекотало в носу, зачесались тыльные стороны ладоней.
Потом Тед открыл холодильничек и нагнулся.
– Точно не хочешь? – спросил он. – А то холодненькая, в самый раз.
– Не… нет, не нужно.
Тед вернулся к столу, и Бобби понял, что Тед либо хочет сделать вид, будто ничего не случилось, либо ничего не помнит. И еще он понял, что с Тедом сейчас все в порядке. Для Бобби этого было достаточно. Взрослых не поймешь. Иногда лучше просто не замечать того, что они вытворяют.
– Скажите, что он сказал про конец, мистер Голдинг?
– Насколько помню, что-то вроде: «Мальчиков спасла команда линейного крейсера, но кто спасет команду?» – Тед налил себе стакан шипучки, подождал, чтобы пена осела, и подлил в стакан еще. – Теперь понимаешь?
Бобби прикинул так и эдак, словно решал ребус. Черт, это и был ребус.
– Нет, – сказал он наконец. – Все равно не понимаю. Их не от чего было спасать – я про моряков в шлюпке, – потому что они ведь не были на острове. И еще… – Он подумал о малышах в песочнице: один ревет во весь голос, а другой знай себе играет с отнятым самосвальчиком. – Моряки на крейсере ведь взрослые. А взрослые в спасении не нуждаются.
– Нет?
– Нет.
– Никогда?
Бобби вдруг вспомнил свою мать: какой она бывает из-за денег. Потом вспомнил, как проснулся ночью и вроде бы услышал, как она плачет. Он ничего не ответил.
– Ты поразмысли, – сказал Тед, сильно затянулся и выпустил клуб дыма. – Хорошие книги для того и пишутся, чтобы над ними потом размышляли.
– Ладно.
– «Повелитель мух» ведь не очень похож на «Мальчишек Харди», верно?
Бобби на мгновение увидел очень ясно, как Фрэнк и Джо Харди бегут по джунглям с самодельными копьями, распевая, что убьют дикую свинью и воткнут копья ей в задницу. Он засмеялся, и когда Тед присоединился к его смеху, он понял, что навсегда покончил с Мальчишками Харди, Томом Свифтом, Риком Брентом и Бомбой – мальчиком из джунглей. «Повелитель мух» уничтожил их, и Бобби лишний раз обрадовался, что у него есть взрослая библиотечная карточка.
– Да уж! – ответил он.
– А хорошие книги не выдают все свои секреты сразу. Запомнишь?
– Да.
– Потрясающе! А теперь скажи мне, хочешь зарабатывать у меня по доллару в неделю?
Перемена темы была настолько внезапной, что на секунду Бобби запутался, но потом расплылся до ушей и сказал:
– Ух, черт! Само собой!
В мозгу у него бешено закружились цифры: Бобби все-таки преуспел в математике настолько, чтобы сосчитать, что доллар в неделю означает по меньшей мере пятнадцать баксов к сентябрю. А добавить их к тому, что уже накоплено, да плюс даже средний урожай бутылок по кустам, да подстричь пару-другую газонов по улице… ух ты! В День Труда он уже сможет прокатиться на «швинне»!
– А что мне нужно будет делать?
– Тут нам требуется соблюдать осторожность. Большую осторожность. – Тед замолк и о чем-то задумался – так долго, что Бобби испугался, как бы он снова не понес чушь об обратной стороне глаз. Но когда Тед поглядел на него, та странная пустота у него в глазах не появилась. Они были ясными, хотя и немножко виноватыми. – Я бы никогда не попросил моего друга – а особенно юного друга – лгать родителям, но тут я попрошу тебя заняться со мной небольшим отводом глаз. Ты знаешь, что это такое?
– Само собой. – Бобби подумал о Салле и его новом плане путешествовать с цирком, носить черный фрак и вытаскивать кроликов из шляпы. – Ну, как делают фокусники, чтобы дурачить зрителей.
– Если это выразить так, звучит ведь не особенно хорошо, верно?
Бобби покачал головой. Да, если убрать блестки и цветное освещение, звучало это совсем-совсем нехорошо.
Тед отхлебнул шипучки и вытер пену с верхней губы.
– Твоя мама, Бобби. Она не то чтобы очень меня недолюбливает – сказать так было бы, по-моему, несправедливо… но я думаю, что она ПОЧТИ меня недолюбливает. Согласен?
– Вроде бы. Когда я ей сказал, что у вас может быть для меня работа, она чуть на стенку не полезла. Сказала, что я должен рассказать ей, что вы хотите, чтобы я делал, а тогда она скажет, можно мне или нет.
Тед Бротиген кивнул.
– По-моему, это все потому, что вы часть вещей привезли в бумажных пакетах. Я знаю, получается глупость какая-то, но другой причины вроде бы нету. – Он думал, что Тед засмеется, но тот только снова кивнул.
– Может, все только к этому и сводится. В любом случае, Бобби, я не хотел бы, чтобы ты ослушался мамы.
Очень даже хорошо, но Бобби Гарфилд не совсем ему поверил: если так, так зачем было говорить про отвод глаз?
– Скажи маме, что у меня глаза очень быстро устают. Это правда. – Словно в доказательство, Тед поднял правую руку и помассировал уголки глаз большим и указательным пальцами. – Скажи ей, что мне хотелось бы, чтобы ты каждый день читал мне статьи из газет, а за это я буду платить тебе доллар в неделю – монету, как выражается твой приятель Салл.
Бобби кивнул… но бакс в неделю за то, чтобы читать про то, как Кеннеди проходит первичные выборы, и победит ли Флойд Паттерсон в июне или нет? Да еще, может, «Блонди» и «Дик Трейси» в придачу. Его мама или, может, мистер Бидермен в агентстве по продаже недвижимости и поверили бы, но только не Бобби.
Тед все еще протирал глаза, и его кисть нависала над узким носом, будто паук.
– А что еще? – спросил Бобби. Голос у него прозвучал странно, плоско, точно голос его мамы, когда он обещал прибрать свою комнату, а она заглядывала туда вечером и видела, что он еще не принимался за уборку. – А настоящая работа какая?
– Я хочу, чтобы ты кое-кого выглядывал, только и всего.
– А кого?
– Низких людей в желтых плащах. – Пальцы Теда все еще терли уголки его глаз. Бобби ждал, когда он перестанет, от этих движущихся пальцев ему становилось не по себе. Тед ощущает что-то по ту сторону глаз и оттого трет их и поглаживает? Что-то, что завладело его вниманием, нарушило обычно разумный и упорядоченный ход его мыслей.
– Лилипутов?
Но почему в желтых плащах? Однако ничего другого ему в голову не пришло.
Тед засмеялся – солнечным, настоящим смехом, и от этого смеха Бобби стало ясно, до чего ему было не по себе.
– Низких мужчин, – сказал Тед. – Слово «низкий» я употребил в диккенсовском смысле, подразумевая субъектов, которые выглядят дураками… и к тому же опасными. Люди того пошиба, что, так сказать, играют в кости в темных закоулках и пускают вкруговую бутылку спиртного в бумажном пакете. Того пошиба, что прислоняются к фонарным столбам и свистят вслед женщинам, идущим по тротуару на той стороне, и утирают шеи носовыми платками. Которые никогда не бывают чистыми. Люди, которые считают шляпы с перышком на тулье высшим шиком. Люди, которые выглядят так, словно знают все верные ответы на все глупые вопросы, поставленные жизнью. Я говорю не слишком внятно, а? Что-нибудь из этого доходит до тебя? Вызывает отклик?
Угу, вызывает. Похоже на то, как назвать время старым лысым обманщиком. Будто слово или фраза именно такие, какими должны быть, хотя ты и не можешь объяснить, почему. Ему вспомнилось, как мистер Бидермен всегда выглядит небритым, даже когда еще чувствуешь сладкий запах лосьона после бритья, высыхающего на его щеках; как почему-то твердо знаешь, что мистер Бидермен ковыряет в носу, когда остается в машине один, или сует пальцы в приемнички возврата монет во всех телефонах-автоматах, мимо которых проходит и сам того не замечает.
– Я понял, – сказал он.
– Отлично. Я и за тысячу тысяч жизней не попросил бы тебя заговорить с такими людьми или даже подойти к ним поближе. Но я прошу тебя нести дозор, раз в день обходить квартал – Броуд-стрит, Коммонвелф-стрит, Колония-стрит, Эшер-авеню, а потом вернуться сюда в дом сто сорок девять. Просто поглядывать, что и как.
Все это начинало укладываться у Бобби в голове. В день его рождения – который также был днем переезда Теда в дом номер сто сорок девять – Тед спросил его, сумеет ли он распознать странников, пришельцев – тех, чьи лица ему не знакомы, если они тут появятся. И меньше чем через три недели Кэрол Гербер сказала, что иногда ей кажется, будто Тед от чего-то прячется.
– А сколько этих типчиков? – спросил он.
– Трое, пятеро, теперь, может быть, и больше. – Тэд пожал плечами. – Ты их узнаешь по длинным желтым плащам и смуглой коже… хотя эта темная кожа всего лишь маскировка.
– Что… вроде как «Ман-Тан» или что-то такое?
– Пожалуй, да. А если они приедут на машинах, ты их узнаешь по этим машинам.
– А какие они? Какие модели? – Бобби почувствовал себя Даррено Макгейвином в «Майке Хаммере» и посоветовал себе не увлекаться. Это же не сериал. И все-таки очень увлекательно.
Тед покачал головой.
– Понятия не имею. Но ты все равно их распознаешь, потому что машины у них будут такие же, как их желтые плащи и остроносые туфли, и ароматизированный жир, которым они напомаживают волосы – броские и вульгарные.
– Низкие, – сказал Бобби.
– Низкие, – повторил Тед и энергично кивнул. Отхлебнул шипучки, оглянулся налай неумолчного Баузера… и несколько секунд сохранял эту позу, будто у игрушки сломалась пружинка или у машины кончился бензин. – Они меня чуют, – сказал он, – а я чую их. Что за мир!
– Что им нужно?
Тед обернулся к нему, словно застигнутый врасплох. Словно он забыл, что Бобби у него в кухне. Потом улыбнулся и положил ладонь на руку Бобби. Ладонь была большая, теплая и надежная – мужская ладонь. От этого прикосновения уже не слишком глубокие сомнения Бобби рассеялись.
– То, что у меня есть, – сказал Тед. – И остановимся на этом.
– А они не полицейские? Не секретные агенты? Или…
– Ты хочешь спросить, не вхожу ли я в «Десятку важнейших преступников», разыскиваемых ФБР? Или я коммунистический шпион, как в «Я вел тройную жизнь»? Злодей?
– Я знаю, что вы не злодей, – сказал Бобби, но краска, разлившаяся по его щекам, намекала на обратное. Хотя, что бы он ни думал, это мало что меняло. Злодей ведь может нравиться, его даже можно любить. Даже у Гитлера была мать, как любит повторять его собственная мама.
– Я не злодей. Не ограбил ни одного банка, не украл ни одной военной тайны. Я слишком большую часть своей жизни тратил на чтение книг и старался не платить штрафы – существуй библиотечная полиция, боюсь, она охотилась бы за мной. Но я не злодей вроде тех, которых ты видишь по телевизору.
– А вот типчики в желтых плащах, так да.
– До мозга костей, – кивнул Тед. – И, как я уже говорил, – опасные.
– Вы их видели?
– Много раз, но не здесь, и девяносто девять шансов против одного, что ты их не увидишь. Все, чего я прошу: поглядывай, не появятся ли они. Это ты можешь сделать?
– Да.
– Бобби? Что-то не так?
– Да нет. – И все же секунду что-то такое было – не нечто определенное, а лишь мелькнувшее ощущение нащупывания.
– Ты уверен?
– Угу.
– Ну, хорошо. Ну а теперь вопрос: можешь ты с чистой совестью – или хотя бы со спокойной совестью не сказать об этой части своих обязанностей матери?
– Да, – ответил Бобби без запинки, хотя и понимал, что это означает большое изменение в его жизни… и очень рискованное. Он боялся своей мамы – очень боялся, и страх этот лишь отчасти был связан с тем, как сильно она могла рассердиться и как долго заставлять его расплачиваться. Главное же заключалось в горьком ощущении, что любят его самую чуточку, и хотя бы такую любовь надо оберегать. Но ему нравился Тед… и было так приятно чувствовать на своей руке ладонь Теда – ее теплую шероховатость, прикосновение пальцев, почти узловатых в суставах. И ведь это не значит врать, а только сказать не все.
– Ты по-настоящему уверен?
«Если хочешь научиться врать, Бобби-бой, так начать умалчивать – самое неплохое начало», – зашептал внутренний голос. Бобби не стал его слушать.
– Да, – сказал он. – По-настоящему уверен. Тед… а эти типчики опасны только вам или всем? – Думал он о своей маме, но и о себе тоже.
– Мне они могут быть очень опасны. Очень. Для других людей… подавляющего большинства других людей, вероятно, нет. Хочешь узнать одну странность? Люди, в большинстве, их попросту не видят. Разве что они окажутся совсем уж близко. Прямо-таки кажется, что они умеют затемнять человеческое сознание. Ну, как Тень в старом радиосериале.
– Значит, они… ну… – Он полагал, что тут подходит слово «сверхъестественные», но не был уверен, что сумеет его выговорить.
– Нет-нет, вовсе нет! – Тед отмахнулся от вопроса прежде, чем вопрос был толком задан. (Вечером, когда Бобби не засыпал дольше обычного, он подумал, что Тед словно бы боялся произнести это слово вслух.) – Есть много людей, самых обыкновенных, которых мы не видим. Официантку, которая возвращается домой, опустив голову, держа бумажный пакет со своими ресторанными туфлями. Стариков, вышедших днем в парк прогуляться. Девочек-подростков с бигуди в волосах и в наушниках, настроивших свои транзисторы на «Отсчет времени» Питера Триппа. Но дети их видят. Дети видят всех. А ты, Бобби, ты все еще ребенок.
– Да вроде таких типчиков трудно не заметить.
– Ты думаешь о куртках. Туфлях. Аляповатых автомобилях. Но именно это заставляет некоторых людей – вернее очень многих людей – отворачиваться. Ставит маленькие шлагбаумы между глазами и мозгом. В любом случае я не позволю тебе рисковать. Если увидишь людей в желтых плащах, НЕ ПРИБЛИЖАЙСЯ К НИМ. Не разговаривай с ними, даже если они заговорят с тобой. Не представляю, что так случится. Думаю, они тебя попросту не увидят – точно так же, как большинство людей не видит их. Но есть много такого, чего я о них не знаю. А теперь скажи, о чем я сейчас говорил. Повтори. Это важно.
– Не подходить к ним и не разговаривать с ними.
– Даже если они заговорят с тобой. (Это было сказано нетерпеливо.)
– Даже, если они заговорят со мной. Нуда. Но что мне тогда делать?
– Сразу вернуться сюда и сообщить мне, что они поблизости и где именно ты их видел. Иди, не торопясь, пока не убедишься, что им тебя не видно, а тогда беги. Беги как ветер. Беги, будто за тобой весь ад гонится.
– И что вы тогда сделаете? – спросил Бобби, но, конечно, он и сам знал. Пусть он не так все подмечает, как Кэрол, но он ведь и не круглый дурак. – Вы уедете, верно?
Тед Бротиген пожал плечами и допил шипучку, избегая глаз Бобби.
– Решу, когда придет время. Если оно придет. Если мне повезет, то чувство, возникшее у меня в последние дни – мое ощущение этих людей, – исчезнет.
– А так уже бывало?
– О да! Ну а теперь почему бы нам не поговорить о более приятных вещах?
Следующие полчаса они обсуждали бейсбол, потом музыку (Бобби изумился, выяснив, что Тед не только знал произведения Элвиса Пресли, но некоторые ему даже нравились), а потом надежды и страхи Бобби, связанные с переходом в следующий класс в сентябре. Все это было интересно, но за каждой темой Бобби ощущал незримое присутствие низких людей. Низкие люди таились тут, в комнате Теда на третьем этаже, точно зыбкие тени, которые невозможно четко разглядеть.
Но когда Бобби собрался уходить, Тед снова к ним вернулся.
– Смотри внимательнее по сторонам, – сказал он. – Не увидишь ли признаков, что мои… мои старые друзья где-то здесь.
– Каких признаков?
– Гуляя по городу, высматривай объявления о пропавших собаках и кошках на стенах, в витринах, на столбах фонарей. «Пропала серая кошечка с черными ушками, белой грудкой и кривым хвостиком. Позвоните ИРокез семь-семьдесят шесть-шестьдесят один». «Пропала маленькая дворняжка, помесь с биглем, откликается на кличку Трикси, любит детей, наши хотят, чтобы она вернулась домой. Позвоните ИРокез семь-ноль девять-восемьдесят четыре. Или принесите. Дом семьдесят семь по Пибоди-стрит» Вот в таком духе.
– О чем вы говорите? Черт! Они что – убивают чужих собак и кошек? По-вашему…
– По-моему, большинство этих животных вообще не существует, – сказал Тед. Голос у него был усталый и грустный. – Даже когда приклеена маленькая нечеткая фотография, я считаю, что это чистая фикция. По-моему, такие объявления – это форма передачи сведений, хотя не знаю, почему бы людям, которые их развешивают, просто не пойти в «Колонию» и не обменяться ими за жарким с картофельным пюре. А куда твоя мама ходит за покупками, Бобби?
– В «Любую бакалею». Она совсем рядом с агентством мистера Бидермена.
– А ты с ней туда ходишь?
– Иногда. – Когда он был маленьким, то встречал ее там каждую пятницу. Читал телевизионную программу у стойки с журналами, пока она не приходила. Он любил конец пятницы, потому что с него начинались выходные, потому что мама позволяла ему толкать тележку, а он играл, что это гоночный автомобиль, и потому что он ее любил. Но Теду он ничего этого не сказал. Черт! Ему же было всего восемь!
– Поглядывай на доску объявлений, которые в каждом супермаркете перед кассами, – сказал Тед. – На ней ты увидишь несколько напечатанных от руки карточек с объявлениями вроде: «ВЛАДЕЛЕЦ ПРОДАЕТ АВТОМОБИЛЬ». Высматривай объявления такого рода, которые прикноплены к доске вверх ногами. Есть в городе еще супермаркеты?
– Около железнодорожного моста. Мама туда не ходит. Говорит, что мясник на нее пялится.
– А ты сможешь проверять объявления и там?
– Ага.
– Пока все хорошо, очень хорошо. А теперь… Ты знаешь квадраты для «классиков», которые дети всегда рисуют на тротуарах?
Бобби кивнул.
– Высматривай такие, рядом с которыми нарисованы звезды или луна, или же они вместе. Обычно разноцветными мелками. Высматривай хвосты воздушных змеев на проводах. Не змеев, только хвосты. И…
Тед умолк и, хмурясь, задумался. Когда он достал «честер-филдку» из пачки на столе и закурил, Бобби подумал вполне логично: «А ведь он псих. Совсем чокнутый».
Да, конечно, какие могут быть сомнения? Он только надеялся, что при этом Тед все-таки осторожен. Если его мама услышит, как Тед несет такое, она не позволит Бобби и близко к нему подойти. И наверняка пошлет за белыми халатами… или попросит старину Дона Бидермена сделать это за нее.
– Знаешь часы на площади, Бобби?
– Само собой.
– Они могут отбивать не тот час или будут бить в промежутках. И еще, ищи в газетах заметки о мелком вандализме в церквах. Мои друзья не любят церкви, но никогда не позволяют себе лишнего. Они стараются пригибаться пониже – прошу прощения за каламбур. Есть и другие признаки их присутствия. Но я не хочу тебя перегружать. Лично я считаю, что наиболее верный из них – объявления.
– «Если увидите Рыжульку, пожалуйста, верните ее домой».
– Вот имен…
– Бобби? – Это был голос его матери, а затем вверх по ступенькам зашуршали ее субботние тапочки. – Бобби, ты наверху?
III. Власть матери. Бобби приступает к работе. «Он тебя трогает?» Последний школьный день
Бобби и Тед виновато переглянулись. Оба выпрямились, как будто не просто вели чокнутый разговор, а и занимались чем-то чокнутым.
«Она заметит, что мы что-то затеяли, – в отчаянии подумал Бобби. – Это же у меня на лице написано».
– Нет, – успокоил его Тед. – Совсем нет. Ее власть над тобой в том, что ты этому веришь. Такова власть матери.
Бобби ошеломленно уставился на него. «Вы читали мои мысли? Вот сейчас?»
Но его мама уже почти поднялась на площадку третьего этажа, и у Теда не было времени на ответ, даже если бы он захотел ответить. Но в его лице ничто не показывало, что он ответил бы, будь на это время. И Бобби тут же засомневался, а слышал ли он то, что вроде бы услышал?
Тут в открытой двери появилась его мать, переводя взгляд с сына на Теда и снова на сына – оценивающий взгляд.
– Так вот ты все-таки где, – сказала она. – Господи, Бобби, ты что – не слышал, как я тебя звала?
– Так, мам, ты же вошла прежде, чем я рот успел открыть.
Она хмыкнула. Ее губы сложились в ничего не значащую улыбочку – обычную ее машинально-вежливую улыбочку. Ее взгляд продолжал метаться между ними, высматривая что-то неуместное, что-то ей не нравящееся, что-то плохое.
– Я не слышала, как ты пришел с улицы.
– Ты спала у себя в кровати.
– Как вы сегодня, миссис Гарфилд? – спросил Тед.
– Как огурчик.
А ее взгляд все переходил и переходил с одного на другого. Бобби понятия не имел, чего она доискивается, но виноватое выражение, наверное, исчезло с его лица. Если бы она увидела, он бы знал, знал бы, что она знает.
– Не хотите шипучки? – спросил Тед. – У меня есть рут-бир. Не лучший напиток, но, во всяком случае, холодный.
– С удовольствием, – сказала Лиз. – Спасибо. – Она прошла от двери к столу и села рядом с Бобби. Глядя, как Тед идет к холодильничку и достает бутылку, она рассеянно погладила Бобби по колену. – Наверху тут пока еще не жарко, но через месяц будет, гарантирую. Вам понадобится вентилятор.
– Это мысль! – Тед налил рутбир в чистый стакан, потом, стоя у холодильника, поднял стакан к свету и подождал, чтобы пена улеглась. Бобби он показался ученым с рекламного ролика, одним из типчиков, помешанных на качествах продукта «Икс» и продукта «Игрек» и на том, что таблетки «ролэйдс» поглощают желудочную кислоту в количестве, в пятьдесят семь раз превышающем их собственный вес – поразительно, но чистейшая правда.
– Не дополна. Спасибо, этого достаточно, – сказала она с легким нетерпением. Тед принес ей стакан, и она приветственно его приподняла. – Ну, вот! – отхлебнула и сморщилась, будто это было чистое виски, а не рутбир. Поверх стакана она следила за тем, как Тед сел, сбросил пепел с сигареты и сунул окурок назад в уголок рта.
– Вас теперь водой не разольешь, – заметила она. – Посиживаете на кухне, попиваете рутбир – уютненько, если хотите знать мое мнение! И о чем же вы беседовали сегодня?
– О книге, которую мне подарил мистер Бротиген, – сказал Бобби. Его голос прозвучал естественно и спокойно, голос, который ничего не скрывает. – «Повелитель мух». Я не разобрался, счастливый конец или грустный. Ну, и решил спросить у него.
– О! И что же он сказал?
– Что конец и такой, и такой. А потом посоветовал мне поразмыслить.
Лиз засмеялась, но не очень весело.
– Я читаю триллеры, мистер Бреттиген, а размышления приберегаю для жизни. Ну да конечно, я не на пенсии.
– Да, – сказал Тед. – Вы в самом расцвете жизни, это сразу видно.
Она бросила на него взгляд, хорошо знакомый Бобби: «Лесть тебе не поможет».
– И еще я предложил Бобби небольшую работу, – сказал Тед. – Он согласен… с вашего разрешения, конечно.
При упоминании о работе, кожа у нее на лбу собралась складками, но разгладилась при упоминании о ее разрешении. Она протянула руку и чуть прикоснулась к рыжим волосам Бобби – жест такой необычный, что глаза у Бобби чуть округлились. А ее глаза так и остались прикованными к лицу Теда. И Бобби понял, что она не только не доверяет этому человеку, но никогда-никогда доверять не будет.
– И какая это работа?
– Он хочет, чтобы я…
– Ш-ш-ш, – сказала она, а ее глаза над краем стакана все так же впивались в Теда.
– Мне бы хотелось, чтобы он читал мне газеты, скажем, во второй половине дня, – сказал Тед, а потом объяснил, что глаза у него уже не те, что были раньше, и как ему с каждым днем все труднее разбирать мелкую печать. – Но он любит следить за новостями – такие интересные времена, не правда ли, миссис Гарфилд? Ну и за колонками тоже – Стюарта Аслора, Уолтера Уинчелла и прочих. Уинчелл, конечно, сплетник, но очень интересный сплетник, вы не находите, миссис Гарфилд?
Бобби слушал, все больше напрягаясь, хотя и видел по лицу и позе своей матери – даже по тому, как она прихлебывала свой рутбир, – что она верит словам Теда. С этим-то все было в порядке, но что, если Тед снова обалдеет? Обалдеет и начнет бормотать про низких людей в желтых плащах или о хвостах воздушных змеев на проводах – только без змеев, – все время глядя в никуда?
Но ничего подобного не случилось. Тед напоследок сказал, что ему хотелось бы узнать, как дела у «Доджеров» – а особенно у Мори Уиллса, пусть они и перебрались в Лос-Анджелес. Сказал он с видом человека, решившего сказать правду, хотя и немножко ее стыдясь. Бобби решил, что это отличный ход.
– Ну, пожалуй, это будет неплохо, – сказала его мать (словно бы с неохотой, подумал Бобби). – Работа ведь не бей лежачего. Хотелось бы, чтобы и моя работа была такой!
– Готов поспорить, что свою работу, миссис Гарфилд, вы делаете блестяще.
Она снова метнула в него свой сухой взгляд «Лестью меня не проймешь».
– За решение кроссвордов вам придется ему приплачивать, – сказала она, вставая, и, хотя Бобби не понял ее слов, он был поражен жесткостью, которую почувствовал в них – как осколок стекла в мармеладе. Словно ей хотелось высмеять слабеющее зрение Теда, а заодно и его ум, словно ей хотелось уязвить его за доброту к ее сыну. Бобби все еще было стыдно, что он обманул ее, и страшно, что она об этом узнает, но теперь он был рад… почти злобно рад. Так ей и надо!
– Он хорошо решает кроссворды, мой Бобби.
Тед улыбнулся.
– Я в этом не сомневаюсь.
– Отправляйся вниз, Боб. Пора дать мистеру Бреттигену отдых.
– Но…
– Мне бы хотелось снова прилечь, Бобби. У меня немножко болит голова. Я рада, что тебе понравился «Повелитель мух». Работать можешь начать завтра, если хочешь, со статей в воскресном номере. Предупреждаю, это, наверное, будет испытание огнем.
– Ладно.
Лиз вышла на маленькую площадку перед дверью Теда. Бобби шел за ней. Тут она обернулась и посмотрела на Теда через голову Бобби.
– А почему бы не на крыльце? – спросила она. – Свежий воздух будет полезен вам обоим. Лучше, чем сидеть в этой душной комнатушке. Да и я смогу послушать, если буду в гостиной.
Бобби показалось, что они обмениваются мыслями. Ну, не с помощью телепатии, конечно… хотя по-своему это была телепатия. Непонятная, какой пользуются взрослые.
– Чудесная идея, – сказал Тед. – На крыльце будет прекрасно. Всего хорошего, Бобби. Всего хорошего, миссис Гарфилд.
Бобби чуть было не ляпнул «покедова, Тед», но в последний миг заменил это прощание на «пока, мистер Бротиген». Он направился к лестнице, растерянно улыбаясь, как, обливаясь холодным потом, улыбается человек, чудом не ставший жертвой несчастного случая. Его мама задержалась на верхней ступеньке.
– Вы давно на пенсии, мистер Бреттиген? Или вам неприятно, что я спрашиваю?
До этого Бобби почти решил, что фамилию Теда она искажает не нарочно, но теперь он сразу переменил мнение. Нет, нарочно. Нарочно!
– Три года. – Он раздавил окурок о дно переполненной жестянки и тут же закурил новую сигарету.
– Значит, вам… шестьдесят восемь?
– Точнее, шестьдесят шесть. – Голос у него по-прежнему был мягким и откровенным, но Бобби показалось, что эти вопросы ему не особенно нравятся. – Меня отправили на полную пенсию на два года раньше. По медицинским соображениям.
«Мам, только не спрашивай, что с ним, – мысленно простонал Бобби. – Не смей!»
Она не спросила, а вместо того осведомилась, чем он занимался в Хард форде.
– Бухгалтерией. Работал в Управлении контролера денежного обращения.
– А мы с Бобби думали, что вы занимались педагогической деятельностью. Бухгалтерия! Звучит очень ответственно.
Тед улыбнулся. Бобби почудилось, что было во всем этом что-то ужасное.
– За двадцать лет я износил три калькулятора. Если это ответственное дело, миссис Гарфилд, то да – я занимался очень ответственным делом. Одер трусит на негнущихся ногах, машинистка ставит пластинку на граммофон с автоматическим звукоснимателем.
– Я не понимаю.
– Я просто имею в виду, что много лет было потрачено на работу, которая никогда много не значила.
– Она бы много значила, если бы вам надо было кормить, одевать, обувать и растить ребенка. – Она посмотрела на него, слегка вздернув подбородок, словно говоря, что если Тед хочет обсуждать эту тему, то она готова.
Тед, с облегчением заметил Бобби, не хотел выходить на ковер или даже подойти к нему.
– Полагаю, вы правы, миссис Гарфилд. Абсолютно.
Она секунду-другую выставляла на него подбородок, вопрошая, уверен ли он, давая ему время передумать. Но Тед молчал, и она улыбнулась. Это была ее победоносная улыбка. Бобби любил маму, но внезапно ощутил, что, кроме того, устал от нее. Устал понимать выражения ее лица, устал от ее присловий, от чугунного склада ее ума.
– Благодарю вас зарутбир, мистер Бреттиген. Было очень вкусно. – И она повела своего сына вниз. На площадке она отпустила его руку и дальше шла впереди.
Бобби думал, что за ужином они будут говорить о его новой работе, но ошибся. Мама была словно где-то далеко, ее глаза смотрели поверх него. Ему пришлось два раза попросить у нее еще кусок мясного рулета, а когда позже вечером зазвонил телефон, она вскочила с дивана, на котором они смотрели телик. Прыгнула к телефону, точно Рики Нельсон, когда телефон звонит в программе «Оззи и Харриет». Она послушала, сказала что-то, потом вернулась к дивану и села.
– Кто звонил? – спросил Бобби.
– Не туда попали, – сказала Лиз.
Назад: Сердца в Атлантиде
Дальше: Рита Хейуорт и спасение из Шоушенка