Сколько я уже сижу на стуле перед окном? Час, не меньше. Телефон молчит. Если нужно, буду сидеть здесь весь день.

В первое мгновение я не верю своим глазам. Сначала различаю только расплывчатые цвета, лиловый и красный, просто пятно… пятно в точности тех же оттенков, что и свитер, который я купила Анаис месяц назад в квартале Дефанс. Ее зимний свитер для Вёля. Тот, который я положила вчера вечером в дочкину сумку, тот, который Клер должна была надеть ей сегодня утром. Пятно появилось в окне самой верхней виллы – дома с пурпурными ставнями, в стиле швейцарского шале, трехэтажного, с башенками.

Неужели у меня галлюцинация? Еще одна?

Щурюсь, стараюсь сосредоточиться – нет, ничего больше не разглядеть. Но я не сдамся. Всматриваюсь в виллу несколько долгих секунд, и вот высокая массивная фигура затеняет оконный проем, как будто кто-то приближается к лилово-красному пятну. Это свитер Анаис, теперь я уверена. В следующее мгновение цветная точка исчезает.

Я захожусь в крике. С грохотом распахиваю входную дверь магазина и бегу, даже не прикрыв ее, по улице Виктора Гюго. Я не оделась, на мне только широкая рубашка. Зимний холод кусает голые руки, грудь, живот. Плевать. Ноги сами несут меня вверх по улице Поля Мёриса. Я сворачиваю на улицу Вакери, задираю голову, пытаясь сориентироваться в этом лабиринте переулочков среди вилл. Выше, выше – фахверковая стена и пурпурные ставни выше. Тупик Сотвиль заканчивается тремя десятками ступенек, и я взбегаю по ним, прыгая через одну. На эспланаде полно чаек. С круглой площади открывается несравненный вид на пляж Вёля. Но я не обращаю на него внимания, вилла с пурпурными ставнями прямо передо мной, десятью метрами выше, справа, у шоссе.

Я бегу. Останавливаюсь, запыхавшись, с горящими ногами, у деревянной двери. Толкаю ее. Она открывается.

Я медлю на пороге, но мой материнский инстинкт яростно отметает последнюю предосторожность. Я вхожу. Иду по длинной пыльной прихожей. Почти сразу слышу быстрые шаги, от которых вибрирует большая дубовая лестница, ведущая на второй этаж.

Сердце вот-вот вырвется из груди. В тишине вдруг звенит радостный голосок:

– Мама!!!

– Анаис?

Моя дочка сбегает по последним ступенькам и прыгает мне на шею:

– Мама, мамочка, ты нашла дома стихи?

– Да, да, спасибо.

По моим щекам текут слезы. Я больше не пытаюсь понять что бы то ни было.

– А я тебя видела, мамочка, – продолжает Анаис со своей ангельской улыбкой, – я видела тебя в окне. Я тебе помахала, а ты не видела меня. Ты так быстро вскочила и помчалась!

Лестница снова вибрирует. Кто-то тяжело спускается к нам. Появляются две ноги, потом высокая фигура.

Анаис радостно хлопает в ладоши:

– Дедуля!

Голос моего свекра гулко разносится по пустому дому:

– Идемте, Ариана, не задавайте вопросов, все потом, пока просто идемте со мной.

Мы поднимаемся по лестнице. Анжело идет замыкающим. Голос его спокоен. Каждое слово он произносит так, словно долго и тщательно его обдумывал:

– Вилла «Одеон» была построена по заказу Анаис Обер в 1827 году, меньше чем через год после ее первого приезда в Вёль. Именно в театре «Одеон» на долю Мадемуазель Анаис выпали почти все ее сценические успехи. Она сама утвердила планы дома и руководила строительством.

Анаис бежит по коридору:

– Смотри, мама, как здорово! Из каждой комнаты в этом доме видно в окно комнату у нас – спальню, ванную, кухню. Дедуля дал мне бинокль, я тебя отлично видела.

Анжело наклоняется к Анаис:

– Детка, иди поиграй в саду. Мне надо поговорить с мамой.

Личико Анаис вытягивается, но она не спорит, дедушка – непререкаемый авторитет. Дом она, очевидно, уже знает как свои пять пальцев и уверенно спускается по ступенькам. Я слышу, как открывается дверь.

– Там безопасно, – опережает мой вопрос свекор. – Сад окружен высокой оградой. Есть старые качели, стол, стулья. А вид…

Я резко перебиваю Анжело и даю волю гневу:

– Довольно! Хватит играть в кошки-мышки. Сейчас вы мне все расскажете.

Анжело ласково улыбается мне.

– Конечно, Ариана. Конечно, расскажу. Думаю, вы и так уже знаете немало. Александр был очень хорошо осведомлен. Он почти все понял. Действительно, Анаис Обер и Виктор Гюго были любовниками. Великолепная пара. Их связь продолжалась до 1832 года, когда Гюго встретил Жюльетту Друэ. Он был автором трагедий, Мадемуазель Анаис мечтала о карьере трагической актрисы. Гюго женат, его жена Адель ему неверна, но все же он связанный узами брака отец пятерых детей. В 1826 году Анаис Обер бежала от него, от своего любовника Виктора Гюго.

И да, она увезла с собой тайну.

Анжело делает несколько шагов. Я иду за ним к окну в коридоре. В шестидесяти метрах ниже отлично видно окно моего магазина.

– Да, Ариана, догадка Александра была верна – отчасти. Анаис Обер в 1826 году спрятала свой секрет в этом доме рыбаков, где прожила несколько недель. В этом самом «нижнем доме», где на протяжении многих поколений жила моя семья, в доме, который я выторговал для вас у Ксавье Пулена, агента по недвижимости, когда вы сообщили о своем желании поселиться в Вёль-ле-Роз с нашей внучкой.

Я захлебываюсь вопросами:

– Подлинная рукопись Виктора Гюго, да? Книга? Бумаги? Их спрятала Анаис Обер?

Анжело идет дальше по коридору – в полутемную гардеробную, свет проникает только через слуховое окошко.

– Посмотрите, Ариана.

Я встаю на цыпочки. Сквозь круглое оконце далеко внизу мне отлично видна кухня в моем доме. Два окна точно ориентированы по одной оси. Дрожь пробегает по моим напряженным ногам.

Анжело продолжает ровным голосом:

– Она якобы увезла с собой неизданную рукопись Виктора Гюго. Этот слух пустила сама Анаис Обер, так она говорила знакомым – например, Жюлю Трюфье, чтобы ее оставили в покое. Вот только история с украденной рукописью была обманкой, Ариана, отвлекающим маневром, чистым вымыслом. И Александр повелся как лох, подобно многим искателям сокровищ до него. Только самый близкий друг Анаис Обер, Меленг, знал правду.

Я открываю окошко, слышу скрип качелей в саду. Мой голос теряется в ирреальной атмосфере этой виллы.

– Какую правду, боже мой?

– Это же так просто, Ариана. Так очевидно. Анаис Обер двадцать четыре года, весь Париж у ее ног, и Виктор Гюго в ее постели. Перед ней блестящее будущее. Правда не должна была выплыть наружу.

Анжело входит в следующую комнату. Я за ним. Окно смотрит на запад, и внизу, по прямой линии, я вижу через стекло мою ванную. Анжело поворачивается и обнимает меня:

– Ариана, послушайте, что я вам скажу. Анаис Обер была беременна! Беременна от Виктора Гюго. Она бежала из Парижа, когда скрывать это стало невозможно. Актриса знала правила игры. Первая красавица Парижа утратит всю свою привлекательность, став матерью-одиночкой. Хуже того – если узнает Виктор Гюго, разразится скандал! Он только что стал отцом третьего ребенка, сына Шарля, родившегося 4 ноября 1826-го. Если эта внебрачная беременность станет достоянием парижского света, конец честолюбивым мечтам об актерском поприще, о трагических ролях, которые обещал ей любовник… Бланш, Эми Робсарт… Анаис Обер родила здесь, в Вёль-ан-Ко, в том самом «нижнем доме», который теперь стал вашим, Ариана. В Вёле испокон веков мужчины надолго уходили рыбачить, а женщины сидели с детьми – своими, а иногда и с чужими. Анаис Обер доверила чете рыбаков своего ребенка. Сына Виктора Гюго. Он рос у них, подобно всем детям в деревне. Анаис приезжала так часто, как могла. В остальное время новости ей сообщал Меленг.

Я сажусь на мягкую кровать. Меня окутывает облачко пыли, но я стараюсь не кашлять. Скрипит паркет под ногами Анжело.

– Из осторожности Анаис Обер не могла приближаться к сыну. Он не должен был знать, кто его настоящая мать. И тогда, по совету Меленга, она построила виллу «Одеон». В деревне тогда было не так много домов. Приезжающие на лето парижане строили что хотели и где хотели. Идея Меленга была проста: расположить виллу над домом рыбаков, где рос сын Анаис, так, чтобы из любого места она могла видеть все их комнаты. Два строения были как будто связаны невидимым коридором! С архитектурной точки зрения это оказалось нелегкой задачей. Пришлось изменить расположение окон в нижнем доме, одни увеличить, другие переориентировать, в зависимости от игры света и тени, переместить даже внутренние стены. Результат получился ошеломляющий. В нижнем доме невозможно ни о чем догадаться, но сверху, с помощью простой подзорной трубы, Анаис Обер могла долгие годы наблюдать, как растет ее сын, как он ест, спит, играет. Это на диво современно, Ариана, вы не находите, – наблюдать на расстоянии за няней, которой вы поручили ребенка? Элиза где-то читала, что сегодня некоторые родители требуют, чтобы няня включала веб-камеру, и смотрят все онлайн на своем компьютере, когда сидят на работе.

От пыли щиплет глаза, першит в горле. Анжело так удивительно спокоен, что ругаться с ним просто нелепо.

– Значит, это вы, Анжело, постоянно смотрели мне в спину? Уж не знаю, проклинать вас или благодарить.

– Проклинайте, Ариана. Проклинайте. Может быть, не окажись я у окна в тот день и не позвони вам в панике, Анаис опрокинула бы на себя кастрюлю с кипятком. А не вызови я сегодня жандармов, Александр в своем безумии всадил бы вам осколок стекла в горло. Но, наверное, я зря не рассказал вам обо всем этом раньше. Зря хотел, чтобы вы сами, шаг за шагом, приближались к истине, зря спрятал письмо Меленга между старыми кирпичами в стене.

Я вскакиваю. В голове крутится неотвязное подозрение: Анжело скрывает от меня что-то еще. Скрывает главное, мотив всего происходящего. Какова моя роль во всем этом безумии? Какая может быть связь между давней историей актрисы и мной?

Я невольно повышаю голос:

– Что за истина, Анжело? Что за тайны? Каким боком ребенок Анаис Обер и Виктора Гюго, родившийся почти двести лет назад, касается меня?

Анжело медлит. Его рука ныряет в карман темной куртки. Время как будто остановилось в этой комнате с выцветшими обоями. Наконец мой свекор достает из кармана сложенный вчетверо листок бумаги и вкладывает мне в руку.

Я разворачиваю его – это вырванная страница.

На ней самая обыкновенная черно-белая фотография. И не оставляющая никаких сомнений подпись: Снимок с обеда, устроенного Виктором Гюго для детей Вёля, опубликован в «Иллюстрасьон», Париж, 7 октября 1882. Писатель стоит в окружении сотни детей от двух до десяти лет – прелестные девочки в нарядных платьицах, примерные мальчики в праздничных костюмчиках и шляпах-канотье.

Сдержанный голос Анжело снова нарушает тишину:

– В конце жизни Виктор Гюго часто, очень часто бывал в Вёле. Почти каждое лето он проводил здесь у Поля Мёриса, своего лучшего друга и душеприказчика, который был и близким другом Меленга. Гюго очень интересовался детьми Вёля, даже удивительно насколько.

Я не могу оторвать глаз от старой фотографии. Почему Анжело взял на себя труд вырвать сорок вторую страницу из всех экземпляров брошюры по истории Вёля, какие только сумел найти? Что скрывает снимок? Нет, я сейчас с ума сойду!

– Можно предположить, – продолжает Анжело, – что после смерти Анаис Обер в 1871 году Меленг кое-что открыл великому писателю.

Я до боли в глазах всматриваюсь в фотографию. В лицо каждого ребенка. И вдруг – так всплывают порой образы из подсознания – мне открывается истина.

Это очевидно, но… невероятно, немыслимо. Я все понимаю в долю секунды. Вскочив, распахиваю окно. Анаис смирно сидит в саду, погруженная в созерцание, – это не свойственно трехлетним детям, но естественно для нее, так естественно, что я этого просто не замечаю. Анаис заворожил сказочной красоты вид на скалы. Ее губы тихонько шевелятся, будто шепчут слова, магия которых понятна ей одной.

Снова опускаю глаза на снимок 1882 года.

Прямо перед Виктором Гюго, этаким патриархом, массивным и бородатым, стоит маленькая девочка лет трех. Кажется, что она держит за руку дедушку.

Это не иллюзия. Девочка на фотографии – близнец Анаис! Моей Анаис, которая сидит в саду и смотрит на море и скалы.

– Жанна, – тихо говорит Анжело. – Ее звали Жанна. Ей было чуть больше трех лет, когда она впервые встретилась со своим дедом Виктором Гюго. Ее бабушка Анаис Обер умерла за несколько лет до ее рождения.

Анжело долго молчит. Сглатывает, дернув кадыком, и продолжает:

– Жанна была моей бабушкой. Я хорошо ее помню, она скончалась в «нижнем доме» на улице Виктора Гюго в апреле 1969 года. Вы уже поняли, Ариана, что потомки Виктора Гюго и Анаис Обер до сих пор живут в деревне. Никуда не хочется уезжать, когда вокруг такая красота, особенно если поэзия и искусство у вас в крови. А кто уезжает, тот непременно вернется. Еще раз простите меня, я не хотел, чтобы вы догадались слишком быстро. Знаете, Ариана, не весь наш род унаследовал артистические гены. Мне, например, ничего не досталось. Зато нашей маленькой Анаис… Боже, какой талант! Намного, намного одареннее Рюи. А ведь мы бесконечно гордились сыном, когда он был в ее возрасте, о, как мы были уверены в его гениальности! Поди знай, Ариана, какую роль здесь играет наследственность, а какую – то, как мы смотрим на наших детей, как вы будете смотреть на вашу малышку Анаис теперь, когда знаете, кто ее предок.

Анжело подходит ко мне и крепко обнимает. Тепло окутывает меня, словно дарованное наконец счастье.

– Добро пожаловать в семью, Ариана.