Близится время утреннего перерыва, и – как по команде – мочевой пузырь Фрэнка начинает оказывать легкое настойчивое давление на стенки брюшной полости. Позыв не очень болезненный, но пренебрегать им не стоит.

Благодаря многолетнему повторению, организм Фрэнка приучился согласовывать свои потребности с диктатом ежедневного расписания. Фрэнк просыпается за несколько секунд до того, как должен прозвонить будильник, начинает ощущать голод как раз тогда, когда рабочий распорядок разрешает ему пойти поесть, а мочевой пузырь регулирует приток жидкости, наполняясь именно тогда, когда Фрэнку предоставляется возможность опорожнить его. В самом деле, телесные потребности столь безупречно увязываются с графиком рабочих дней, что по воскресеньям, когда в принципе Фрэнк волен делать что и когда хочет, он питается и справляет нужду в точности в то же время, что и в остальные дни недели. Быть может, некоторым это покажется проявлением эволюционного таланта человечества – умения приспосабливаться к обстоятельствам, но Фрэнку виднее. Для него очевидно, что в мозгу каждого человека находится своего рода регулятор движения всех зубчатых колес, управляющих физиологическими ритмами. Люди уподобляются часовому механизму, и, если они вынуждены подчиняться одной и той же ежедневной рутине, их ритмы четко подлаживаются к рабочему метроному – настолько, что порой жить независимо от него оказывается невозможно. Фрэнку известно множество примеров, когда служащие «Дней», вышедшие на пенсию или уволенные, очень скоро сходили с ума или умирали, не вынеся внезапного освобождения от строгого рабочего графика, от тиканья внутренних часов. Время внезапно ослабило хватку – регулятор у них в голове сломался.

Уволившись сегодня, он, пожалуй, еще успеет избежать такой же участи. Если задержится дольше, то может оказаться слишком поздно.

– Говорит Фрэнк Хаббл, – чрево вещательски сообщает он «Глазу». – Ухожу на получасовой перерыв.

– Хорошо, мистер Хаббл, – отвечает оператор, на этот раз девушка. Фрэнк слышит стук по клавиатуре. – Приятного кофепития.

Вежливая, доброжелательная – наверное, еще и недели не проработала. Но очень скоро скверная еда, стресс и слишком долгое пребывание в атмосфере, обедненной отрицательными ионами из-за работы множества телеэкранов, превратят ее в такую же дерганую, язвительную стерву, как все ее коллеги.

Дойдя до лифта для сотрудников, Фрэнк вызывает его, проведя своим «иридием» возле кнопки, и. спускаясь вниз, изучает расплывчатое отражение на стальных дверях. Этот другой, размытый Фрэнк то появляется, то исчезает, и появляется вновь и вновь – по мере того, как устремленный на него взгляд то сосредотачивается, то ослабевает. Наконец Фрэнку это надоедает, и отражение пропадает совсем.

Я здесь, внушает он сам себе, я здесь, я здесь, я есмь. Однако слова эти кажутся пустым звуком, коль скоро глаза – правдивые свидетели – показывают обратное.

Он мечтает о том дне, когда сможет снова взглянуть на отражающую поверхность – и увидеть там себя, не совершая мучительных попыток сознательно вызвать свой образ, и вдруг в нем заново просыпается решимость разыскать мистера Блума и заявить ему о своем уходе.

Но сначала, спустившись на Цокольный этаж, он устремляется в «Тактическую безопасность» и там, в мужской уборной, становится перед писсуаром и расстегивает брюки, чтобы помочиться, как то предусмотрено его рабочим графиком.