– Задний Ум никак не очухается, – сообщает Чедвик братьям.

– Вот так диво, – отзывается Серж.

– Может, нам заказать надувную куклу вместо Криса? – предлагает Питер. – Пусть молча сидит на его месте, и всем будет только лучше.

– Крис – наша кровь, – одергивает брата Пойди. – Не забывай об этом.

– Вернее сказать, Крис – наш общий геморрой, – не растерявшись, парирует Питер. – Просто на его долю не хватило того, что все мы получили от отца, когда росли. – Он почтительно, хотя и устало кивает на портрет Старика Дня. – Дисциплины! Если бы в детстве Криса поменьше баловали и почаще лупили, тогда из него, может быть, и не выросла бы такая гнусная мразь.

– Я как мог для него старался, – сокрушается Понди. – Если кто-то и виноват в том, каким он стал, – так это я.

– Не будь несправедлив к себе, – возражает Чедвик. – Мы все, так или иначе, старались заменить Крису отца.

– При всех недостатках Криса, – дипломатично вмешивается Торни, – мы должны принимать и любить его таким, каков он есть. А он – сын Септимуса Дня. Он – наш брат.

– Ладно, не надо о грустном, – говорит Питер, закатывая глаза.

– Думаю, я бы смирился с его поведением, – вставляет Субо, – если б он только соизволил переместить сюда свою особу.

– Довольно того, что он – один из Семерки, – замечает Торни.

– Тут я солидарен с Торни, – поддерживает брата Серж. – Да, Крис – бездельник и мразь, но без него нам никак нельзя.

– У всякой розы свои шипы, – бормочет Субо с неподдельной горечью. – А в каждом раю – свой змий.

– Уже без пяти, – сообщает Чедвик, барабаня по столу костяшками пальцев. – Пора уже.

Братья кладут на стол вилки, отодвигают тарелки с остатками завтрака. Серж жадно хватает последний кусок хлеба с подливой, яростно жует и звучно глотает. Питер собирает свое бульварное чтиво и аккуратно кладет поверх стопки других газет. Торни инстинктивно проводит пальцами по шевелюре и украдкой дышит в ладошку, чтобы убедиться, что изо рта ничем неприятным не пахнет.

В Зале заседаний воцаряется тишина.

Чедвик начинает:

– Добро пожаловать, братья мои, в новый день, несущий нам покупателей и прибыток, достаток и довольство, торговлю и торжество, расцвет и расчет, богатство и благоденствие.

Он сжимает левую руку в кулак, выставляет большой и указательный пальцы так, что они образуют изогнутую букву «L», а поперек нее помещает указательный и средний пальцы правой руки. Братья, с усердным, но не вполне убедительным торжественным видом, вторят его жесту.

– Мы – сыновья Септимуса Дня, – продолжает Чедвик. – Мы – Семерка, в чьи обязанности входит управление магазином, основанным нашим отцом, и продолжение его философии, главный постулат которой гласит: «Все, что можно продать, будет куплено; все, что можно купить, будет продано». Такова наша задача, и мы ею гордимся.

Теперь он сгибает правый указательный палец, приложив вплотную к левому большому пальцу, имитируя букву «S», затем поднимает правый большой палец и опускает левый средний, так что они соединяются и пересекают «S» по вертикали. Братья снова копируют его жест. Торни зевает.

– Каждый из нас родился, своим чередом или с посторонней помощью, в день недели, именем которого назван, и каждый воспитывался, зная, что ему будет принадлежать равная, седьмая доля обязанности управлять магазином и такая же доля вознаграждения, проистекающая из выполнения обязанности. Каждый из нас – одна седьмая единого целого, и, по изволению Маммоны, да пребудет так еще много лет.

Питер закатывает глаза, глядя на Сержа. Серж широко ухмыляется в ответ. Понди сердито смотрит на них обоих, но и он явно находит ежеутренний ритуал открытия, учрежденный их отцом и постановившим соблюдать сей обряд и после его смерти, немного нелепым.

Руки Чедвика снова приходят в движение. Он поднимает вверх указательный и большой пальцы левой руки под углом друг к другу, так что вместе с запястьем они образуют букву «Y», a затем горизонтально прикладывает к углу указательный и средний пальцы правой руки. Братья следуют его примеру.

– Мы показываем знаки Стерлинга, Доллара и Йены, – нараспев произносит Чедвик, – эти три облагороженные буквы, возвышенные до состояния благодати тем, что они обозначают, и напоминающие нам о том, что деньги преображают всё.

Он округляет большой и указательный пальцы левой руки в виде «О», затем вертикально прикладывает посередине указательный и средний пальцы правой. Братья делают то же самое.

– Мы изображаем символ «Дней», который напоминает нам об источнике нашего богатства.

Братья, как один, убирают пальцы правых рук, так что остаются только кружки.

– И показываем пустой кружок, который напоминает нам, что без «Дней» мы – нули.

Наступает миг тишины, предназначенный для серьезных раздумий; однако братья используют его для того, чтобы почесаться или перехватить что-нибудь из недоеденного завтрака.

– И вот, – нарушает молчание Чедвик, – стрелки снова приближаются к часу открытия, и я, будучи председателем сегодняшнего дня, носящего одно имя со мной, прошу вас, братья мои, вместе со мной подойти к рубильнику.

Все шестеро братьев поднимаются с мест и размеренной поступью шагают к латунной панели, вделанной в стену Зала заседаний. Здоровый глаз Септимуса Дня, кажется, наблюдает за тем, как они пересекают комнату. Белая точка отраженного света, которую художник поместил на его жестокий черный зрачок, сверкает так, словно глаз – живой.

Чедвик берет керамическую рукоять с подставки, приподнимая ее с некоторым усилием, и прикручивает к пазу в поперечине рубильника. Затем каждый из братьев вытягивает правую руку к рукояти, имеющей как раз такую длину, чтобы за нее могли взяться семь мужских рук. Понди закрывает своей левой ладонью место, оставшееся для седьмого брата.

– Потяну за двоих, – поясняет он.

Чедвик резким движением обнажает левое запястье, чтобы свериться с наручными часами. До девяти осталось меньше минуты. Секундная стрелка неудержимо ползет по кругу. Братья терпеливо стоят, сбившись в кучку, их руки расходятся от выключателя, как ленты – от майского шеста.

– Пятнадцать секунд, – сообщает Чедвик.

Под их ногами огромный магазин застыл в ожидании, будто мертвец, которого вот-вот реанимируют.

– Десять секунд, – докладывает Чедвик.

Кажется, что контакты рубильника, обеспечивающего электроэнергией весь магазин, потрескивают от нетерпеливого желания соединиться.

– Пять, – отсчитывает Чедвик. – По моей команде. Четыре.

И все братья чувствуют, как по подошвам их обуви пробегает вибрация – низкий басовый гул, словно гудение миллиона пчел.

– Три.

Каждому из них мерещится ошеломленное молчание, как если бы тысячи людей затаили дыхание.

– Два. Один. Начали!

Требуется усилие шестерых мужчин (Понди работает за двоих), чтобы опустить ручку рубильника. Братья кряхтят и отдуваются, вращая ее на скрипучих петлях, дабы привести в горизонтальное положение, и толкают, толкают до тех пор, пока два латунных зубца почти не соприкасаются с контактными зажимами. Еще один рывок – изо всех сил – и дело сделано.

Они сразу отпускают рукоять. Освещение в Зале заседаний тускнеет, затем вновь становится ярче.

– Братья мои, – произносит Чедвик, тряся затекшей правой рукой, – теперь можно приступать к работе.