Книга: Рассказы. Том 1. Мифология.
Назад: Секрет обсерватории
Дальше: Возвращение на шабаш

Раб огня

Последнюю ночь своего долгого пути в город он провел, сидя у костра, неподалеку от маленькой фермы, стоящем в стороне от дороги.
Он с детства любил смотреть на огонь. Поэтому он и устроил тот пожар в сарае. А мистер Хенслоу ничего не понял, набил его и сказал, что он чокнутый. И выгнал с фермы.
Ничего, напоследок он устроил им настоящий праздник огня.Это было непередаваемо прекрасное зрелище. Интересно, сумел ли мистер Хенслоу выскочить в окно?..
Весь следующий день он опять шел. Он не ел и не спал, брел и брел, толком не зная, куда идет.
В город он вошел поздно вечером.
Ему никогда не доводилось видеть таких больших домов, столько спешащих карет, красивых ярких огней.
«Красивых ярких огней».
Он подумал про огонь и засмеялся от радости. Про себя, конечно, чтобы никто ничего не заподозрил. История с мистером Хенслоу его кое-чему научила.
Он остановился на одной из узких улочек, у конюшни. Здесь было безлюдно. За конюшней тянулась высокая деревянная стена, примыкавшая с одной стороны к какому-то зданию. Бревна были сухие, толстые.
Это обещало удачу.
Уже почти целый час он держал руку в кармане, сжимая в потном кулаке спички. Коробок отсырел, но полоска серы оставалась достаточно сухой.
Он присел, и чиркнул спичкой. Одной.
За все лето 1871 года на Чикаго не пролилось ни капли дождя.Сухой ветер из прерий и палящее летнее солнце превратили деревянные дома и тротуары в порох, и огонь, родившийся от спички, зажженной у конюшни в узкой улочке, бушевал всю ночь 7 октября.
К утру четыре квартала были испепелены, несмотря на всё старание пожарных бригад.
Он наблюдал, затерявшись в толпе зевак. Душа его возносилась высоко в ночное небо и оттуда созерцала эту ужасающую, роскошную красоту, сотворенную им самим.
Библейский Апокалипсис… Как на картинках в Писании… только еще прекраснее.
Великолепный изголодавшийся зверь — алый, сверкающий — жил в черном небе и пожирал уродливые деревянные домишки вместе с их жалкими обитателями. Он цеплялся когтями за крыши, расшвыривая по сторонам венки из красных роз. Он трепетал от радости, поглощая свои жертвы, этот миллионноротый монстр, выдыхающий мириады слепящих искр…
Звонят колокола, кричат люди, ржут лошади, плачут погорельцы. Монстр волочит за собой громадный огненный хвост и любовно обвивает им свои новые жертвы — нет, не людей — целые дома. Как же он могуч и быстр.
Но борьба с пожарными утомила его. Слишком много людей, слишком много водяных змей. Три огненных хвоста уже умерли. Еще один загнан в мышеловку обугленного дома и изрублен топорами. Чрево его разодрано водой в клочья. Рассыпавшись на части, монстр мечется внутри выжженных им домов, стонет, срывая в агонии крыши своих темниц. Иногда, уже после смерти, его щупальца и хвосты судорожно подрагивают, но люди безжалостно срубают их топорами.
Вот остался только один язык. Из красного он становится розовым. Бледно-розовый, розово-оранжевый, цвета чайной розы, бело-розовый… Умер.
Умер. Они все умерли, бедные… бедные…
Едва он это понял, как снова стал самим собой и сообразил, где находится. Он огляделся и увидел, что прижат толпой к веревкам, натянутым вдоль улицы. Неожиданно его охватил страх. Не было больше ни чудовищ, ни алых роз, ни пира. Все исчезло, он остался один в толпе. Наедине со своим преступлением.
Да, это было преступление. Это был… грех! А если кто-нибудь знает? Вдруг кто-то из этих людей видел, что он сделал. Может, есть люди, которые следили за ним, пока он наслаждался пожаром. А если его уже ищут?
Он заработал локтями, прокладывая себе путь в толпе, добрался до тротуара, торопливо свернул за угол и пошел быстрым шагом, едва сдерживаясь, чтобы не побежать.
Ему на плечо опустилась тяжелая рука. Он резко остановился, оглянулся. Восково-желтое лицо незнакомца искривила гримаса улыбки.
— Пойдем со мной, — незнакомец легонько подтолкнул его и повел вниз по улице.
Шли долго, пока, наконец, не свернули во двор большого мрачного дома. По крутой лестнице поднялись на второй этаж, прошли длинный полутемный коридор и остановились перед массивной дверью. Незнакомец толкнул ее, и их ослепил яркий свет.
Комната была полна зажженными свечами и факелами, расставленными на низких столиках. Сладкий, ароматный дым поднимался из курительниц, сворачивался кольцами, свивался в тугие спирали. Стены затянуты темным бархатом. В глубине комнаты — громоздкий низкий диван, на котором, окутанный голубоватым дымом благовоний, лежал человек.
Поджигатель испуганно вздрогнул и широко раскрыл глаза, когда человек приподнялся, опираясь на локоть.
Хозяин дивана поражал своей тучностью — он был толст чудовищно. Бочкообразное тело мягкими складками окутывала длинная белоснежная тога. Голову венчала необычная корона — венок из вечнозеленого лавра. Человек буквально сверкал: серьги, колье, кольца, браслеты, медальоны, кроваво-красные рубины и дымчато-желтые опалы бросали яркие отсветы на пол, потолок, стены.
Лицо толстяка казалось очень старым и страшным: голубая кожа толстыми складками висела под глазами, щеками, подбородком, хищный нос с горбинкой и слегка вывернутые фиолетовые губы делали его похожим на утопленника, которого нашли в ручье мистера Хенслоу. Одни лишь глаза жили на его лице, они светились ярче, чем рубины, и взгляд их был ужасен.
Человек в плаще опустился перед ним на колени.
— Я нашел его, о Богоравный, — прошелестел он. Толстяк чуть заметно кивнул; глаза его по-прежнему жутко и холодно смотрели мимо них. Наконец, фиолетовые губы шевельнулись, и от звука его голоса — низкого, мертвого — повеяло могильным холодом.
— Хорошо, очень хорошо. Я давно мечтал об этом. Ты помнишь Апия, Зарог? Его дух вселился в Роджера в тот день, в Лондоне… Этот человек соединил в себе черты и Апия, и Роджера. Обрати внимание на его пустой взгляд, рахитичное тело, беспокойные руки. Это Апий, Апий собственной персоной.
— Да, Богоравный.
Зарог поднялся с колен и снял плащ, под которым оказалась такая же белая туника, как и у толстяка.
Тот заговорил с поджигателем.
— Как тебя зовут?
— Эйб.
— Отныне ты будешь знаться Апием, это имя принадлежит тебе по праву, — заявил толстяк, раздраженно хмуры брони. — Это ты устроил сегодняшний пожар?
Эйб ответил не сразу. Никто никогда не понимал его, большинство людей издевались над ним и осыпали насмешками, скрывай за ними ненависть. Но этот человек был ни на кого не похож, и Эйбу захотелось сказать правду.
— Да, это я.
Теперь слова полились легко и свободно. Эйб говорил об огненных монстрах и их битве с водяными змеями, о своих чувствах, и его подбадривала широкая улыбка, которой расцвело отекшее лицо толстяка. Наконец, Эйб умолк.
— Да, это Апий! — воскликнул человек с дивана, обращаясь к тому, кто привел Эйба.
— Я знал это. Он слабоумен, но по-своему, наощупь, ищет путь к Красоте. Ты обратил внимание на его рассказ о чудовище? Это же образ из «Саламандры» Апия, из «Великого Дракона» Роджера!
Он повернулся к Эйбу.
— А теперь, друг мой, я объясню, почему тебя привели сюда. Я расскажу тебе свою собственную историю. Слушай.
И он стал говорить. Огромное тело колыхалось, посиневшие от времени губы кривились, но горевшие красным пламенем глаза буравили насквозь.
— В древние времена я вершил судьбы мира, я сидел на троне.Еще я был поэтом, искал в жизни совершенную Красоту. Я был Цезарем и в поиске возвышенного стоял выше всех человеческих законов. Я испытал все духовные и плотские наслаждения. Но Красота ускользала от меня.
В дурмане и вине я находил блеск величия, но это была не настоящая Красота, потому что после пробуждения она испарялась, оставляя после себя лишь мерзость и уродство. Еще в ранней молодости я отказался от пиршества плоти. Взойдя на престол, я начал строить мраморные храмы и башни из хризолита и нефрита, чтобы услаждать свой взор их совершенством. Эти сооружения, возведенные на зеленых холмах и сияющие в лучах яркого солнца, очаровывали меня, но, когда наступали пасмурные дни и солнце скрывалось в низких свинцовых облаках, камень становился серым и уродливым. Я замечал, что ветер, дожди и пыль разрушали Красоту, к которой я стремился. И тогда я перестал строить…
В женщинах я надеялся найти то неосязаемое очарование души, о котором всю жизнь мечтают поэты. Но я убедился, что их тела — все тот же прах, а экстазы страсти недолговечны. Тогда я обратился к новым, экзотическим наслаждениям, но и они вскоре наскучили мне своими несовершенствами.
Я прочитал творения древних философов и поэтов, но никому из них не удалось увековечить гармонию в своих стихах и трудах. Я беседовал с мыслителями и жрецами, собирал драгоценности и благовония, исследовал все возможные тайны мира… Тщетно. Потому что Красота заключена в Жизни, а Жизнь — это …ОГОНЬ.
На одутловатом, дряблом лице отразилась глубокая тоска.
— Меня упрекали в жестокости, беспрестанно твердили, что Нерон — чудовище! Никто так и не понял, что я искал счастья и совершенства. Да, я окунал преступников в кипящее масло, распинал на крестах и предавал огню, чтобы избавить их от бремени бесполезной жизни. Они были мерзки, а огонь прекрасен. Я любил созерцать пламя, исполняющее вечную и неизменную песнь жизни. Я искал средство овладеть истинной красотой, которую открыл для себя в охристых, оранжевых, фиолетовых, разноцветных бликах огня… Я пытался поймать красоту и продлить ее жизнь. И тогда появился Зарог. Он кивнул в сторону того, кто привел Эйба.
— Зарог рассказал мне об огнепоклонниках Востока, о Прометее, о Зороастре, о Фениксе. Зарог был жрецом секты огнепоклонников и он научил меня своим таинствам. От него я узнал о сверкающем божестве Малеке Таосе — Властителе Зла; он же посвятил меня в тайные связи Зла и Красоты.
Не буду утомлять тебя описаниями таинств, которых ты все равно не поймешь. Тебе достаточно знать, что они мне известны. Зарог объяснил мне, как может поклонник Красоты навсегда посвятить себя ее поискам. Он открыл мне тайну дара, которым награждает Мелек Таос за великое огненное жертвоприношение.
Сначала мне стало страшно. Рим бурлил, народ ненавидел меня, потому что не понимал. Говорили, что я тиран, безумец. Это я-то! Величайший из поэтов! Но Зарог уговорил меня. В обмен на бессмертие я должен был принести в и жертву свою империю. Я долго колебался перед тем, как принять решение…
У меня был раб по имени Апий, который боготворил меня. Он тоже искал Красоту. Однажды ночью Апий покинул дворец, проник в квартал, где обитали воры, и поджёг| дома. Сгорел весь квартал; тогда в пожаре обвинили назаретян, или христиан, как они себя называли.
Апий вселил в меня уверенность и смелость. Я решил посвятить себя служению вечной Красоте. И …я принес огненную жертву Мелеку Таосу… Я сжег Рим.
Воспоминания затуманили красные глаза Нерона. Голос его доносился, казалось, из глубины прошлого.
— Я смотрел, как один за другим рушатся храмы, оседают башни и играл на своей лире, вознося в небеса божественные гимны. Пожар бушевал день и ночь, само небо истекало кровью…
Вот так я принес империю в жертву Мелеку Таосу и Красоте. Безобидного дурака — моего двойника, которого я посылал вместо себя на всякие церемонии, вынудили покончить с собой, чтобы утолить гнев моего заблудшего народа, а мы с Зарогом ушли, чтобы жить вечно. Убить нас может только пламя Мелека Таоса, но оно не станет губить нас, потому что мы ему поклоняемся.
Мы продолжали свой поиск в разных странах, под разными именами. Время от времени приносили новые жертвы нашему божеству — Париж, Прага, множество других городов горели на священном алтаре во имя красоты и огня. Несколько веков назад в Лондоне один мужлан, которого звали Роджер — мой слуга — разжег пламя жертвоприношения, и Лондон сгорел дотла.
А теперь, друг мой, приближается время нового жертвоприношения. Мы с Зарогом начинаем стареть — верный признак того, что наша связь со сверкающим богом слабеет. Поэтому мы прибыли сюда. Этот город достаточно велик и подходит для нашей цели. Ты будешь моим новым Апием. Завтра вечером мы зажжем огонь, и это будет такой пожар, что душа твоя очаруется.
Толстяк снял с пальца перстень, украшенный огромным рубином, и протянул Эйбу. Чудовищных размеров кроваво — красный кристалл был вставлен в клюв серебристой птицы.
— Держи, — произнес Нерон, Я дарую его тебе, мой верный слуга.
Печать Феникса по праву принадлежит тебе. Возьми ее и поклянись, что поможешь нам. Мы увидим, как свершится чудо очищения и снова будем наслаждаться Красотой, но уже под другими небесами. Ты ничем не рискуешь. Зарог очень ловок в этом деле. Аэромантия, повелевающая ветрами, поможет нам. А потом… вечная жизнь. Ты захочешь денег, женщин, власти, страстей, ты мечтаешь об этом, друг мой. И ты все подучишь. Скажи, что ты пойдешь!
— Я… я пойду.
Эйб надел перстень на палец. Император улыбнулся.

 

Катастрофа произошла 8 октября 1871 года — на следующий день после пожара, который так встревожил жителей Чикаго.
В десять часов тридцать минут вечера море огня захлестнуло Тэйлор Стрит. Внезапно поднялся сильный ветер. Столбы пылающих искр взметнулись над рекой и рухнули на левый берег, накрыв жарким покрывалом деловой квартал города. Багровый ураган ревел над Чикаго, изрыгая из разверстой пасти дым, пепел и языки пламени, изливая на беззащитный город свой необузданный гнев.
Огненные шары катились по небу и падали вниз, нанося наугад жгучие, опустошительные удары. По земле пламя распространялось медленнее, но столь же неотвратимо. Дерево, ткань, человеческая плоть — все жрал этот монстр.
Город охватило безумие. Упряжки, дилижансы, кареты давили несчастных. Оглушительный рев гигантского костра перекрывал все звуки: и страшные вопли умирающих, и ржание обезумевших лошадей. С громоподобным грохотом взлетел на воздух газовый завод, и по деревянным тротуаром хлынули смертоносные, всепожирающие реки огня. Последний раз бухнул большой колокол Дворца Правосудия и упал наземь.
Здание Федеральной администрации истекало рекой расплавленного свинца. Испуганные голуби с рыданиями взлетали в рыжее от пламени небо и падали обратно в огонь, сгорая на лету, как крылатые кометы.
На рассвете ветер изменил направление, и огонь расползся по всем улицам, по всем переулкам. Ночью кошмар продолжился…По городу носились толпы мародеров. Пробил час воров, бандитов и пьяниц…

 

В комнате, где горели свечи и факелы, Эйб и толстяк неподвижно сидели на диване, глядя на колеблющееся пламя.
Нерон вздохнул:
— Все кончено. Мы должны покинуть этот город до рассвета… Огонь умирает.
Он повернулся к Эйбу.
— Ты будешь вознагражден, друг мой. Мы с Зарогом снова станем молодыми — это сделает Мелек Таос. Мы откроем наши тайники и снова будем жить, наслаждаясь, до тех пор, пока не завершится полный цикл, и нам не придется принести новую жертву Сверкающему Богу. Ты пойдешь с нами, Эйб, и получишь все, чего пожелаешь.
Эйб улыбнулся. Старик казался ему сумасшедшим — еще большим психом, чем он сам.
Вдруг гримаса боли исказила черты Нерона. Он поднял голову и сделал знак Зарогу:
— Поторопись. Я чувствую, что час уже близок. Тело деревенеет. Поставь алтарь, мы вознесем молитву Мелеку Таосу, чтобы он вновь даровал нам молодость.
Зарог поклонился. Эйб с ужасом заметил, что борода его седеет прямо на глазах. Еле волоча ноги, Зарог направился к центру комнаты, чтобы наполнить ладаном большую открытую жаровню.
Старик снова повернулся к Эйбу. Он заговорил свистящим астматическим голосом, с трудом ворочая языком:
— Так ты все еще не веришь мне, мой перевоплощенный Апий? Хорошо же, как я и обещал, ты получишь доказательства. Сейчас!.. — хрипло каркнул Нерон. Эйбу казалось, что он разлагается прямо на глазах. — Сейчас… Ты убедишься. Я вызову Бога Огня и попрошу его милости.
Старик потащился к «алтарю». Сгорбленный Зарог плеснул в жаровню благовонное масло, и оно с шипением вспыхнуло. Яркое пламя затанцевало над жаровней, и над ним маленькими вихрями закручивался дым, наполняя комнату острым одуряющим запахом. Зарог опустился на колени и фосфоресцентным маслом начертал на полу какую-то фигуру. Едва он поднес к маслу спичку, как по полу побежал огненный ручеек, заключивший обоих стариков в пылающий пятиугольник.
В трясущихся руках Нерона появился смешной музыкальный инструмент. Он медленно коснулся струн, и в воздухе поплыли странные тягучие звуки. Зарог в такт музыке затянул молитву на непонятном языке.
Эйбу стало не по себе. Эти сумасшедшие начинали всерьез его беспокоить.
Огонь рос. Языки пламени, казалось, уже лизали потолок. Комната наполнилась фиолетовым туманом.
И внезапно Эйб почувствовал Присутствие. Крик ужаса замер у него на устах.
Над пламенем и темным дымом вырисовывалась огромная бесплотная фигура.
Чем громче звучала музыка и молитва, тем больше становился чудовищный силуэт. Из пламени вздымалось Огненное Существо — Сверкающий Бог — Мелек Таос.
И тогда Эйб понял, что все это — правда. Старик, действительно, Нерон, он в самом деле заключил договор с Властителем Огня.
Нерон заговорил дрожащим голосом:
— Быстрее, о, Господин, — продребезжал он. — Ты все видел. Мы подожгли этот огромный город ради твоего удовольствия. Теперь мы просим тебя явить милость и вернуть нам молодость.
Эйб весь превратился в слух. Внезапно, словно молния, его пронзила неожиданная мысль:
— Но ведь не вы поджигали! Это сделал Я!
Нерон и Зарог резко обернулись. Эйб уже не мог остановиться.
Ему очень хотелось похвастаться перед этим Богом своими подвигами.
— Вы помните? Когда мы поджигали конюшню… это я чиркнул спичкой. Это МОЙ пожар, а не ваш. Мой!
Оба старика в ужасе смотрели на него. Лира умолкла и выпала из рук Нерона.
Из огненного нутра Сверкающего Бога донесся угрожающий рык. Мелек Таос был в ярости. Два длинных языка пламени, словно щупальца, потянулись к людям.
Огненные щупальца обвились вокруг Нерона и жреца и подняли их высоко в воздух. Раздался страшный крик, и тела обоих исчезли в колеблющемся столбе пламени.
Эйб расхохотался. Огненный силуэт снова вытянул руки. Бог заметил его! Эйб дотянулся до лиры Нерона, поднял ее и коснулся пальцами раскаленных струн.
Руки Бога по-прежнему тянулись к нему. Мелек Таос пожелал его, Эйба! Огненные струи обняли его, он успел почувствовать мучительную тоску… и больше ничего.

 

 

Среди руин, в которые превратил Чикаго великий пожар 1871 года, спасатели нашли в одном из сгоревших домов необычный предмет. Абсолютное отсутствие логической связи между предметом и местом, где его обнаружили, породило множество споров. Спустя несколько лет предмет был выставлен на обозрение в Институте искусств. И сегодня история раритета неизвестна, однако это не мешает посетителям любоваться необычным музыкальным инструментом.
В потускневшем, помятом серебряном предмете легко узнается античная римская лира.

 

(Slave of the Flames, 1938)
Перевод Г. Холявского
Назад: Секрет обсерватории
Дальше: Возвращение на шабаш