Глаза мумии

Египет всегда восхищал меня; Египет, земля древних таинственных преданий. Я читал о пирамидах и царях; мне виделись громадные мрачные империи, мертвые ныне, как пустые глаза Сфинкса. О Египте я писал в более поздние годы, ибо странные верования и культы сделали для меня эту страну воплощением всего непонятного и неведомого.

Не скажу, что я верил в гротескные легенды древних времен — да и как мог я поверить в антропоморфных богов с головами и атрибутами животных? И все же мифы о Баст, Анубисе, Сете и Тоте казались мне аллегорическим выражением забытых истин. Истории о звероподобных людях известны по всему миру, в преданиях всех народов и континентов. Легенда об оборотне оставалась универсальной и неизменной со времен первых неясных намеков эпохи Плиния. И потому для меня, увлеченного всем сверхъестественным, Египет стал ключом к древним знаниям.

Однако я не думал, что подобные существа или создания действительно жили на свете в дни расцвета Египта. Я готов был допустить, пожалуй, что легенды тех дней восходили к намного более древним временам, когда по первозданной земле бродили подобные чудовища, порожденные эволюционными мутациями.

Затем, в один роковой вечер во время карнавала в Новом Орлеане, я лицом к лицу встретился с ужасным доказательством своих теорий. В доме эксцентричного Хенрикуса Ваннинга я участвовал в странной церемонии, связанной с телом жреца Себека, бога с головой крокодила. Археолог Вейл-дан тайно ввез мумию в страну, и мы начали осматривать ее, несмотря на проклятие и предостережения. Я был сам не свой в тот вечер и до сих пор не могу точно сказать, что тогда произошло. Появился незнакомец в крокодильей маске, и события помчались стремительно, как в кошмаре. Когда я выбежал из дома на улицу, Ваннинг был мертв. Он был убит рукой жреца — или разорван клыками ощеренной маски (если то была маска).

Я не могу пояснить сказанное выше; не осмеливаюсь. Однажды я поведал эту историю и после зарекся писать о Египте и его древних поверьях.

Я не изменил своему решению, пока сегодняшний жуткий случай не заставил меня открыть то, о чем необходимо рассказать.

Вот моя повесть. Исходные обстоятельства просты — но словно указывают, что я причастен к какой-то жуткой цепи взаимосвязанных событий, выкованной жестоким египетским богом Судьбы. Не иначе как Древние, озлившись на мои попытки познать их пути, все время заманивали меня, подгоняя к ужасному финалу.

После пережитого в Новом Орлеане я вернулся домой с твердым намерением навсегда бросить изучение египетской мифологии, но затем вновь оказался в него вовлечен.

Ко мне явился с визитом профессор Вейлдан. Именно он контрабандой вывез мумию жреца Себека, которую я видел в Новом Орлеане; мы познакомились в тот необъяснимый вечер, когда разъяренный бог или его посланник будто сошел на землю, жаждая мести. Вейлдан знал о моих занятиях и с полной серьезностью предупреждал меня об опасностях, какими чреваты попытки заглянуть в прошлое.

Теперь этот низенький бородатый человечек, похожий на гнома, явился ко мне и приветствовал меня понимающим взглядом. Мне не хотелось видеть Вейлдана, ибо его присутствие напоминало мне о событиях, которые я хотел бы навеки позабыть. Несмотря на мои усилия перевести беседу на более прозаические темы, он настойчиво возвращался к нашей первой встрече. Он рассказал, что после смерти Ваннинга, этого радушного затворника, маленькое сообщество оккультистов, собравшихся в тот вечер над мумией, распалось.

Однако он, Вейлдан, продолжал изучать легенду о Себеке. Результаты исследований, сообщил он, и заставили его предпринять это путешествие, чтобы встретиться со мной. Ни один из бывших соратников не согласился помочь ему в задуманном деле. Быть может, оно заинтересует меня.

Я тотчас заявил, что не желаю больше иметь ничего общего с египтологией.

Вейлдан рассмеялся. Он сказал, что хорошо понимает причины моих сомнений, но просит позволить ему объяснить. Задуманное им предприятие не имеет никакого касательства к колдовству или магическим искусствам. Тем не менее, весело добавил он, это возможность поквитаться с Силами Тьмы, если я по глупости их так называю.

Он пустился в объяснения. Говоря вкратце, он просил меня отправиться с ним в Египет — в приватную, частную экспедицию. Я не понесу никаких расходов; Вейлдану требовался подходящий молодой человек на должность ассистента и он не хотел доверяться профессиональным археологам, которые могли расстроить его планы.

В последние годы его исследования постоянно вращались вокруг преданий о Культе Крокодила, и он упорно трудился, пытаясь выявить скрытые погребения жрецов Себе-ка. И наконец, из достоверного источника — то есть от нанятого за границей туземного проводника — профессор узнал о существовании тайного места, подземной гробницы, где покоилась мумия служителя Себека.

Он не стал излагать дальнейшие подробности: главным в его рассказе было то, что до мумии можно легко добраться, не привлекая рабочих для проведения раскопок, опасности же нет никакой и мы не столкнемся с дурацкими проклятиями и мщением. Поэтому мы можем спокойно отправиться к гробнице вдвоем, сохраняя полную секретность. К тому же, наша экспедиция будет весьма прибыльной. Мы не только завладеем мумией без ведома официальных лиц: по словам его источника, на честность которого Вейлдан был готов поставить свою репутацию, вместе с мумией захоронен целый клад священных украшений. Итак, профессор предлагал мне безопасный, верный и тайный способ разбогатеть.

Должен признаться, все это звучало заманчиво. Несмотря на неприятный опыт прошлого, я был не прочь многим рискнуть при условии достойной компенсации. Вдобавок, хоть я и решил впредь воздерживаться от мистических штудий, меня привлекал авантюрный дух предприятия.

Вейлдан, как я теперь понимаю, ловко сыграл на моих чувствах. Он уговаривал меня несколько часов и вернулся на следующий день; и наконец я согласился.

Мы отплыли в марте и через три недели, после небольшой остановки в Лондоне, прибыли в Каир. Заграничное путешествие привело меня в такой восторг, что мне плохо запомнились беседы с профессором; помню только, что он вел себя весьма вкрадчиво и всю время пытался приободрить меня, убеждая, что наша поездка не несет абсолютно никакой угрозы. Если я и считал, что грабить могилы непорядочно, профессор полностью рассеял мои сомнения; он занимался нашими визами и придумал какую-то фантастическую историю для властей, заручившись пропуском во внутренние области страны.

Из Каира мы выехали по железной дороге в Хартум. Там профессор Вейлдан собирался встретиться со своим «источником информации» — туземным проводником, который, как теперь выяснилось, был шпионом, работавшим на археологов.

Это откровение смутило бы меня куда больше, если бы я услышал его в повседневной обстановке. Сам воздух пустыни, казалось, был насыщен интригами я заговорами, и я впервые начал понимать психологию странника и искателя приключений.

Я испытывал захватывающее чувство, когда мы вечером пробирались с Вейлданом по извилистым проулкам арабского квартала в лачугу шпиона. Мы вошли в темный зловонный двор; высокий бедуин с ястребиным носом впустил нас в свое тускло освещенное жилище. Он тепло приветствовал профессора. Деньги перешли из рук в руки. Затем араб и мой спутник уединились в соседней комнате. Я слышал их тихое перешептывание — взволнованные и вопрошающие фразы Вейлдана смешивались с гортанным английским туземца, говорившего с сильным акцентом. Я сидел в темноте и ждал. Голоса зазвучали громче, точно собеседники о чем-то препирались. Вейлдан, как мне показалось, старался уговорить и успокоить араба, в то время как в голосе проводника ощущались нотки предостережения, робости и страха. Голос этот налился гневом, когда Вейлдан попытался перекричать своего компаньона.

Потом я услышал шаги. Дверь соседней комнаты распахнулась, и на пороге появился туземец. Он глядел на меня со страстной мольбой, а с его губ слетало невнятное бормотание — словно он, силясь предостеречь меня, перешел на родной арабский. В том, что он о чем-то предупреждал меня, не было никаких сомнений.

Он простоял так лишь мгновение; рука Вейлдана опустилась ему на плечо и втащила в комнату. Дверь захлопнулась и голос араба зазвучал еще громче, почти переходя в крик. Вейлдан прокричал что-то неразборчивое, послышался шум борьбы, приглушенный грохот, затем — тишина.

Прошло несколько минут, прежде чем дверь открылась и появился Вейлдан; он утирал лоб и прятал глаза.

— Парень решил повздорить насчет платежей, — объяснил он, глядя в пол. — Но информацию я получил. После он вышел к вам и стал просить денег. В конце концов пришлось вышвырнуть его через заднюю дверь. Я выстрелил, чтобы его испугать; эти туземцы такие впечатлительные.

Я не произнес ни слова, когда мы покидали дом, и ничего не сказал Вейлдану, когда по пути назад он начал торопливо красться по темным улицам.

Я сделал вид, что не заметил, как он вытер руки платком и поспешно запихнул его обратно в карман.

Профессора могла бы привести в замешательство просьба объяснить, откуда взялись эти красные пятна…

Я должен был что-то заподозрить уже тогда, должен был тотчас же отказаться от участия в предприятии. Но на следующее утро, когда Вейлдан предложил совершить верховую прогулку по пустыне, я никак не мог знать, что нашей целью окажется гробница.

Сборы ведь были такими недолгими. Две лошади, легкая закуска в седельных сумках, маленькая палатка «для защиты от полуденной жары», как сказал Вейлдан — и мы вдвоем поскакали в пустыню. Никаких приготовлений, никакой шумихи, точно речь и впрямь шла о пикнике. Комнаты в гостинице оставались за нами, никому не было сказано ни слова.

Мы выехали за ворота и помчались по спокойным, ровным пескам, простиравшимся под буколически-синим небом. Около часа мы скакали под безмятежными, хотя и палящими лучами солнца. Вейлдан был чем-то озабочен и все время, словно в поисках какого-то ориентира, оглядывал монотонно тянувшийся горизонт; но ничто в поведении профессора не намекало мне на его планы.

Я увидел камни, лишь когда мы подъехали к ним совсем близко — большие грозди белых валунов проступали под песчаными склонами невысокого холма. По форме его можно было заключить, что видимые камни — не более чем бесконечно малая часть глыб, скрытых под напластованиями песка; однако в их размерах, очертаниях и расположении не было ничего необычного. Они были самым случайным образом разбросаны по склону холма и ничем не отличались от дюжины других небольших скоплений камней, которые мы миновали по пути.

Вейлдан ничего не сказал и лишь предложил спешиться, поставить нашу маленькую палатку и перекусить. Мы вбили колышки, втащили в палатку несколько плоских камней, назначив им роль стола и стульев, а вместо подушек положили на последние наши походные одеяла.

И только во время ланча Вейлдан поделился со мной сногсшибательным известием. Камни перед входом в палатку, заявил он, скрывают вход в гробницу. Песок, ветер и пыль пустыни сделали свое дело, надежно защитив святилище от непрошеных гостей. Туземный сообщник Вейлдана, изучив всевозможные указания и слухи, сумел обнаружить это место, хотя так и не рассказал, каким образом ему удалось это сделать.

Как бы то ни было, усыпальница перед нами. Согласно некоторым манускриптам и обрывочным свидетельствам, она никак не охраняется. Нам нужно лишь откатить в сторону несколько валунов, закрывавших вход, и спуститься.

Вейлдан вновь искренне заверил меня, что ни малейшая опасность нам не грозит.

Мне надоело изображать простофилю. Я стал дотошно его расспрашивать. Почему жреца Себека похоронили в таком уединенном месте?

Вероятно, отвечал Вейлдан, он бежал со своей свитой на юг и умер в пустыне. Быть может, его изгнал из храма новый фараон; с другой стороны, в более поздние времена жрецы являлись магами и колдунами, которых часто преследовали и выгоняли из городов разгневанные жители. Наш жрец, спасаясь от преследований, умер и был похоронен здесь.

В этом и заключается причина того, что подобные мумии почти не встречаются, продолжал свои объяснения Вейлдан. Приверженцы извращенного культа Себека обычно хоронили своих жрецов в тайных городских усыпальницах, и эти усыпальницы давно были уничтожены. Поэтому лишь в редких случаях, когда изгнанного жреца погребали в каком-нибудь пустынном месте, удается найти его мумию.

— Но сокровища? — настаивал я.

Жрецы были богаты. Беглый чародей уносил свои сокровища с собой. По смерти жреца их, естественно, хоронили вместе с ним. У некоторых жрецов-отступников, занимавшихся магией, был странный обычай: они требовали, чтобы их мумифицировали, сохраняя жизненно важные органы в неприкосновенности, что диктовалось их суевериями, связанными с земным воскрешением. Поэтому мумия может стать необычной находкой. Погребальная камера, надо полагать, представляет собой пустое помещение с каменными стенами, где находится саркофаг с мумией. Жреца похоронили в такой спешке, что едва ли кто-либо успел защитить усыпальницу проклятиями, заклятиями и прочей потусторонней абракадаброй, которая, похоже, меня так страшит. Мы без труда войдем внутрь и завладеем добычей. В окружении таких жрецов наверняка были опытные храмовые мастера, умевшие правильно бальзамировать тело; требовалось немалое искусство, чтобы сделать это как полагается, не удаляя критические органы, и тем не менее, эта последняя процедура была необходима в силу своего религиозного значения. Следовательно, мы можем не беспокоиться о сохранности мумии.

Вейлдан был очень словоохотлив. Слишком словоохотлив. Он разъяснил, что мы пронесем футляр с мумией в гостиницу, завернув его в походную палатку, а после контрабандой вывезем мумию и драгоценности из страны с помощью местной экспортной фирмы.

Он презрительно отвергал все мои возражения; зная, что Вейлдан, каковы бы ни были свойства его характера, по-прежнему оставался известным археологом, я был вынужден уступить его авторитету.

Меня немного тревожил лишь один вопрос — его беглое упоминание о каком-то суеверии, связанном с земным воскрешением. Странно было слышать о мумии, у которой перед захоронением не извлекли органы. Деяния жрецов, связанные с черной магией и колдовскими ритуалами, мне были достаточно хорошо известны, и я опасался малейшей возможности провала.

Но в конце концов профессор все же меня убедил. После ланча мы вышли из палатки. С валунами мы легко справились. Они были искусно размещены на склоне холма, но в песок глубоко не уходили — все было предназначено лишь для отвода глаз. Убрав камни поменьше, мы откатили в сторону четыре больших валуна, преграждавших вход в черный туннель, наклонно уходивший в землю.

Мы нашли гробницу!

Когда я осознал это и увидел зияющую мрачную дыру, перед моим внутренним взором вновь глумливо оскалились прежние ужасы. Я вспомнил все, что знал о темной и извращенной вере приверженцев Себека, об этом смешении мифов, небылиц и искаженной, гримасничающей реальности, которое не имело права на существование.

Я думал о ритуалах в подземельях храмов, что ныне обратились в пыль, о благоговейном поклонении огромным золотым идолам — человеческим фигурам с головами крокодилов. Я припомнил рассказы о темных отражениях этих обрядов: оба течения существовали параллельно и были взаимосвязаны, как много позднее сатанизм и христианство. Некорые жрецы вызывали богов со звериными головами в качестве демонов, а не милостивых божеств. Себек был подобным двуликим богом, и жрецы поили его кровью. В отдельных храмах имелись катакомбы, где стояли идолы бога в виде Золотого Крокодила. В разверстые пасти таких крокодилов, усеянные острыми зубами, бросали девственниц. Челюсти смыкались, клыки из слоновой кости завершали жертвоприношение и кровь стекала в золотую глотку, радуя божество. Неведомым силам предназначались эти жертвы и нечестивыми дарами осыпал бог жрецов, удовлетворявших его звериную похоть. Неудивительно, что этих людей изгнали из храмов, а сами обители греха были разрушены.

Один из жрецов бежал в пустыню, где и умер. Теперь он покоился там, внизу, под надежной охраной своего мстительного древнего покровителя. Вот о чем я подумал напоследок, и от этой мысли мне стало не по себе.

Тлетворные испарения, поднимавшиеся из отверстия, также не воодушевляли меня. То было не зловоние разложения, но почти осязаемый запах непредставимой древности. Затхлый едкий смрад плыл в воздухе и удушливыми кольцами свивался вокруг горла. Вейлдан обвязал лицо носовым платком, закрыв нос и рот. Я последовал его примеру.

Профессор зажег карманный фонарь и двинулся вперед. Он спускался по наклонному каменному полу, ведущему к внутреннему коридору, и его обнадеживающая улыбка постепенно растворялась во тьме.

Я следовал за ним. Пускай идет первым — если там ждут ловушки с падающими камнями или другие средства защиты от незваных гостей, за дерзость расплатится он, а не я. Кроме того, идя сзади, я мог оглядываться на утешительное голубое пятно, обрамленное каменным проемом.

Но вскоре оно исчезло. Ход поворачивал, извивался и вел все ниже. Теперь мы шли во мраке теней, нависавших над нами, и только слабый луч фонаря рассеивал ночную темь гробницы.

Вейлдан не ошибся — усыпальница представляла собой всего лишь каменный туннель, ведущий в наспех сооруженное внутреннее помещение. Там мы обнаружили плиты, закрывавшие футляр с мумией. Лицо профессора сияло торжеством, когда он обернулся ко мне и с волнением указал на саркофаг.

Да, все прошло легко, чересчур уж легко — теперь я это понимаю. Но мы ни о чем не подозревали. Даже мои изначальные сомнения начали понемногу отступать. Дело оказалось совершенно прозаическим, немного нервировала только темнота, но темно бывает и в самой обыкновенной шахте.

В конце концов я потерял всякий страх. Мы с Вейлданом сбросили каменные плиты на пол и стали рассматривать красиво отделанный футляр для мумии, затем вытащили его и приставили к стене. Профессор нетерпеливо склонился над выемкой в камне, где раньше покоился саркофаг. Там было пусто.

— Странно! — пробормотал он. — Драгоценностей нет! Должно быть, они в саркофаге.

Мы положили тяжелый деревянный футляр на камни. Профессор приступил к работе. Медленно и осторожно он сломал печати и удалил наружный слой воска. Футляр был украшен сложным орнаментом с золотыми и серебряными инкрустациями, подчеркивавшими бронзовую патину нарисованного лица. На саркофаге было множество крошечных надписей и иероглифов, которые археолог не стал расшифровывать.

— Это может подождать, — сказал он. — Надо посмотреть, что лежит внутри.

Прошло некоторое время, прежде чем ему удалось снять верхнюю крышку. Думаю, это заняло несколько часов — так осторожно и тщательно он работал. Фонарь светил теперь не так ярко; садилась батарейка.

Второй футляр был уменьшенной копией первого, однако лицо было изображено детальней. Похоже было на то, что здесь мы столкнулись с сознательной попыткой воспроизвести черты усопшего жреца.

— Футляр был сделан в храме, — объяснил Вейлдан. — Его захватили с собой во время бегства.

Мы склонились над саркофагом, изучая портрет в тусклом свете фонаря. Внезапно и буквально одновременно мы сделали странное открытие. У нарисованного лица не было глаз!

— Слепой, — произнес я.

Вейлдан кивнул и пригляделся внимательнее.

— Нет, — сказал он. — Жрец не был слепым, если этот портрет соответствует оригиналу. Ему выкололи глаза!

Я заглянул в пустые глазницы, подтвердившие ужасную истину. Вейлдан возбужденно указал на ряд иероглифических фигурок, украшавших стенку саркофага. Они изображали жреца в предсмертных судорогах. Рядом с его ложем стояли два раба с клещами.

Вторая сцена изображала рабов, вырывающих глаза из головы жреца. В третьей рабы вкладывали в опустевшие глазницы какие-то блестящие предметы. Остальные изображения представляли собой сцены погребальной церемонии; на заднем плане высилась зловещая фигура с крокодильей головой — бог Себек.

— Поразительно, — произнес Вейлдан. — Вы понимаете значение этих рисунков? Они были сделаны еще до смерти жреца. Таким образом, он сам велел удалить себе глаза перед смертью и вставить вместо них эти предметы. Но зачем он добровольно подверг себя такой пытке? Что это за блестящие предметы?

— Ответ должен быть внутри, — отозвался я.

Не говоря ни слова, Вейлдан вернулся к работе. Была снята вторая крышка. Фонарь мерцал, умирая. Перед нами предстал третий футляр. Профессор работал почти в полной темноте; сжимая пальцами нож, он искусно взламывал последние печати. В желтом полумраке крышка поднялась, открылась.

Мы увидели мумию.

Из саркофага вырвалась волна испарений — ужасающий запах благовоний и газов проникал сквозь платки, закрывавшие нос и рот. Видимо, эти газообразные эманации обладали чрезвычайной защитной силой, так как мумия не была даже забинтована или прикрыта саваном. Голое, иссохшее коричневое тело лежало перед нами. Оно сохранилось на удивление хорошо. Но мы удостоили его лишь мимолетным взглядом. Все наше внимание было приковано к глазам — или к тому месту, где они прежде находились.

В темноте зажглись больших желтых диска. То были не алмазы, сапфиры, опалы или любые другие известные камни; громадные размеры не позволяли и помыслить об их классификации. Они не были огранены и все же ослепляли своим блеском — яростное сияние выжигало нам глаза, словно огонь.

Так вот они, драгоценные камни, что мы искали — и наши поиски того стоили.

Я наклонился и хотел было их извлечь, но голос Вейлдана остановил меня.

— Не делайте этого, — предупредил он. — Мы достанем их позже, не повреждая мумию.

Его голос доносился до меня откуда-то издалека. Я даже не обернулся, но продолжал стоять, склонившись над этими пылающими камнями. И смотрел на них.

Они словно разрастались, превращаясь в две желтые луны. Они зачаровывали, пленяли, и все мои чувства растворялись в их красоте. Камни отвечали мне огнем, окутывая мозг умиротворяющим оцепенением жара, не причинявшего, однако, раскаленной и жгучей боли. Моя голова горела.

Я не мог отвернуться, да и не хотел. Камни завораживали меня.

В каком-то тумане я расслышал голос Вейлдана. Я едва почувствовал, как он вцепился мне в плечо.

— Не смотрите, — его взволнованные слова показались мне бессмыслицей. — Это не… натуральные камни. Это дары богов — вот почему жрец перед смертью велел заменить ими свои глаза. Они гипнотизируют… эта теория воскрешения…

Почти бессознательно я оттолкнул его. Камни управляли моими чувствами, заставляли меня подчиниться. Гипноз? Ну конечно — я чувствовал, как теплый желтый свет пронизывает мою кровь, пульсирует в висках, подбирается к мозгу. Я знал, что фонарь давно погас, но все помещение озаряло сияющее желтое сверкание этих ослепительных глаз. Желтое сверкание? Нет — раскаленно-красное, ярко-алое свечение, и в нем я читал послание.

Камни мыслили! Они обладали разумом или, точнее, волей — волей, что накатывала на меня, поглощая все чувства — волей, что заставила меня забыть о своем теле и разуме и жаждать лишь растворения в красном экстазе пылающей красоты камней. Я мечтал утонуть в огне — огонь манил меня вовне, из самого себя, и я словно рвался к камням — тонул в них — и погружался еще глубже…

И вдруг я освободился. Я был свободен и слеп в темноте. Я вздрогнул и понял, что какое-то время, видимо, пролежал без сознания. По крайней мере, я упал и теперь лежал на спине на каменном полу подземелья. На каменном? Нет — на деревянном.

Это было странно. Я чувствовал дерево. Мумия лежала в деревянном футляре. Я ничего не видел. Мумия была слепа.

Я ощутил свою сухую, чешуйчатую, шелушащуюся, как у прокаженного, кожу.

Мой рот открылся. Голос, заглушенный пылью в гортани, голос мой и не мой, голос из глубин смерти проскрежетал: «Господи! Я в теле мумии!»

Кто-то ахнул, что-то с шумом упало на каменный пол. Вейлдан.

Но что это за иной звук, что за шорох? Кто принял мой облик?

Проклятый жрец, вынесший пытку, дабы в его мертвых глазницах оказались дарованные богом гипнотические камни — надежда на вечное воскрешение. Жрец, похороненный в гробнице, куда так легко проникнуть! Драгоценные камни загипнотизировали меня, мы обменялись телесными покровами, и теперь он ходил по земле.

Меня спасло исступление неизбывного ужаса. Слепо опираясь на иссохшие руки, я приподнялся. Гниющие пальцы бешено вцепились в лицо, ища то, что было ему чуждо. Мои мертвые пальцы вырвали из глазниц камни.

И тогда я потерял сознание.

Пробуждение было ужасным, ведь я не знал, что меня ожидает. Я боялся почувствовать себя — свое тело. Но моя душа вновь очутилась в теплой плоти, и мои глаза смотрели сквозь желтоватую тьму. Мумия лежала в саркофаге; чудовищно было видеть ее пустые, глядящие вверх глазницы и ужасающее доказательство случившегося, каким стало изменившееся положение ее чешуйчатых конечностей.

Вейлдан лежал там же, где упал, с посиневшим мертвым лицом. Он не вынес потрясения — сомнений быть не могло.

Рядом с ним находился источник желтого свечения — зловещий мерцающий огонь камней-близнецов.

Я вырвал эти ужасные орудия трансмутации из глазниц, и это меня спасло. Лишенные мыслительной поддержки разума мумии, они, очевидно, утратили присущую им силу. Я задрожал, подумав о том, что перемещение могло произойти на открытом воздухе: тело мумии немедленно разложилось бы, и я не успел бы вырвать камни. Тогда душа жреца Себека ожила бы в моем теле, чтобы вновь бродить по земле, и воскрешение было бы завершено. Одна лишь мысль об этом была ужасна.

Я быстро поднял камни и завязал их в платок. Затем я покинул подземелье, оставив Вейлдана и мумию лежать во мраке, и начал выбираться наружу, освещая себе путь спичками.

К тому времени наступила ночь, но с какой радостью я увидел над собой ночное египетское небо!

Но эта ясная темнота вновь властно напомнила мне о кошмаре, только что пережитом в зловещей непроглядной черноте гробницы, и я с диким криком бросился по песку к стоявшей у входа в туннель палатке.

В седельной сумке было виски; я вытащил бутылку и вознес хвалу небесам за найденную там же масляную лампу. Кажется, какое-то время я бредил. Я прикрепил к брезентовой стенке палатки зеркальце и минуты три гляделся в него, стараясь удостовериться, что по-прежнему остаюсь собой. Затем я достал портативную пишущую машинку и установил ее на служившей столом каменной плите.

Только тогда я осознал свое подсознательное желание поведать всю правду. Я даже поспорил немного сам с собой — но спать в ту ночь было невозможно, а возвращаться в темноте через пустыню я не собирался. В конце концов я с трудом взял себя в руки.

И напечатал этот пространный опус.

Теперь моя повесть рассказана. Я вернулся в палатку, чтобы напечатать эти строки. Завтра я навсегда оставлю Египет позади — оставлю и эту гробницу, но прежде снова запечатаю ее, дабы никто и никогда не нашел проклятый путь к подземным чертогам ужаса.

Я пишу и благодарю свет, уносящий память о зловонной тьме и приглушенных звуках, благодарю и зеркало, даровавшее мне ободряющее отражение, что стирает мысль о том ужасном миге, когда на меня взглянули сверкающие камни глаз жреца Себека и я изменился. Слава Богу, я вовремя их выцарапал!

У меня сложилась теория относительно этих камней. Безусловно, это была западня. Жутко думать о гипнотизме умершего три тысячи лет назад мозга; о гипнотизме, вбиравшем стремление к жизни, пока агонизирующему жрецу вырывали глаза и вставляли вместо них драгоценные камни. В его мозгу осталось лишь одно желание — жить и вновь обрести плоть. Предсмертная мысль, переданная камням и удерживаемая ими, сохранялась веками, и камни терпеливо ждали взгляда первооткрывателя. Тогда мысль мертвого сгнившего мозга должна была выскользнуть из живых камней — камней, которые загипнотизировали бы смотрящего и вызвали ужасный обмен личностями. Мертвый жрец проснулся бы в теле несчастного, чье сознание было бы насильно изгнано в тело мумии. Дьявольски умный план — только подумать, что этим человеком чуть не стал я сам!

Камни у меня. Необходимо их внимательно изучить. Возможно, сотрудники музея в Каире сумеют их классифицировать; в любом случае, ценность их неоспорима. Но Вейлдан мертв, а о гробнице я не имею права рассказывать — как же мне все объяснить? Эти камни настолько любопытны, что наверняка вызовут расспросы. В них есть нечто необычное, хотя предположение бедняги Вейлдана о том, что это дар богов — откровенная нелепость. Однако смена цвета в них необычайна, и жизнь, гипнотическое сияние внутри!

Только что я совершил поразительное открытие. Я вынул камни из платка и взглянул на них. Кажется, они до сих пор живы!

Свечение не изменилось — здесь, при свете электрической лампы, они сверкают так же ярко, как в темноте, в изуродованных глазницах иссохшей мумии. Они светятся желтым и я, глядя на них, как и раньше интуитивно ощущаю присутствие иной, чужой жизни. Желтым? Нет — теперь они краснеют — все больше краснеют. Я не должен смотреть; слишком напоминает пережитое в склепе. Они ведь гипнотические, не иначе.

Теперь они темно-красные и яростно полыхают. Глядя на них, я чувствую тепло, купаюсь в огне, и он не обжигает, но ласкает. Я не против: это такое приятное ощущение. Незачем отворачиваться.

Незачем… Не сохраняют ли эти камни свою силу, даже пребывая вне глазниц мумии?

Я снова это чувствую — должно быть — не хочу возвращаться в тело мумии — теперь мне не вырвать камни, не вернуть свой облик — камни были удалены, но мысль запечатлелась в них.

Я должен отвернуться. Я могу печатать. Я способен думать — но эти глаза передо мной все расширяются, растут… отвернуться.

Не могу. Краснее — краснее — я должен бороться с ними, нельзя утонуть в них. Красная мысль, ничего не чувствую — я должен бороться.

Теперь я в силах отвернуться. Я победил камни. Я в полном порядке.

Я могу отвернуться — но ничего не вижу. Я ослеп! Ослеп — камни вырваны из глазниц — мумия слепа.

Что со мной случилось? Я сижу в темноте и печатаю вслепую. Слеп, как мумия! Такое чувство, будто что-то произошло; странно. Кажется, мое тело стало легче.

Теперь я все понял.

Я в теле мумии. Я знаю это. Камни — и заключенная в них мысль — но что это восстало и выходит из отверстой гробницы?

Оно идет в мир людей. На нем мое тело, оно будет искать кровь и добычу, и приносить жертвы, радуясь своему воскрешению.

А я слеп. Я слеп — и разлагаюсь!

Воздух — причина распада. Органы сохранены, говорил Вейлдан, но я не могу дышать. Ничего не вижу. Должен печатать — предупредить. Пусть тот, кто прочтет, узнает правду. Предупредить.

Тело быстро разрушается. Не могу приподняться. Проклятая египетская магия. Эти камни! Кто-то должен убить существо из гробницы.

Пальцы — так трудно стучать по клавишам. Не действуют. Воздух до них добрался. Стали ломкими. Вслепую по клавишам. Все медленнее. Должен предупредить. Тяжело передвигать каретку.

Не могу нажать верхний регистр, печатать прописные буквы, пальцы быстро разлагаются распадаются на кусочки пыль пальцы исчезают должен предупредить существе магии себека пальцы слепые обрубки почти распались тяжело печатать.

проклятый сеебек себек разум все прах себек себе себ себ себ се с ссссссс ссс…

Перевод Е. Лаврецкой