Безликий бог

Существо на дыбе застонало. Рычаг, скрежеща и скрипя, растянул железное ложе еще на одно деление. Стоны перешли в пронзительный вопль нестерпимой агонии.

— Ну вот, — сказал доктор Стугач. — Наконец-то.

Он склонился над жертвой пытки и нежно улыбнулся прямо в страдальческое лицо человека на железной решетке. Взгляд, окрашенный утонченным весельем, вбирал каждую черту распростертого тела — раздутые ноги с ободранной кожей, красные от объятий огненных сапог; иссеченные плечи и спину, багровые от поцелуев плети; кровавые и бесформенные ошметки груди, раздавленной ласками Железной Девы. С бережной заботливостью он стал рассматривать завершающие штрихи, привнесенные дыбой — вывернутые плечи, изломанный торс, раздавленные и сломанные пальцы, болтающиеся жилы нижних конечностей. Затем он снова поглядел на измученное лицо старика. Он негромко рассмеялся, и смех его походил на звон колокольчика. После он заговорил.

— Что ж, Хассан. Не думаю, что ты еще долго сможешь упорствовать ввиду таких… хм… красноречивых аргументов. Довольно уже; скажи-ка, где найти того идола, о котором ты упоминал?

Изуродованный страдалец зарыдал, и доктору пришлось опуститься на колени у ложа боли в попытке разобрать бессвязное бормотание. Существо бредило минут двадцать и наконец умолкло.

Доктор Стугач поднялся на ноги с довольной искоркой в добродушных глазах. Он махнул рукой одному из негров, возившихся с механизмом дыбы. Тот ответил кивком и направился к живому ужасу на пыточном инструменте. Несчастный плакал — плакал кровавыми слезами. Чернокожий вытащил меч. Лезвие свистнуло, взлетая вверх, и вновь рассекло воздух, опускаясь. Послышался глухой звук удара, брызнул крошечный фонтан, на стене за дыбой расплылось багряное пятно.

Доктор Стугач вышел из подвальной комнаты, запер за собой дверь и стал подниматься по лестнице к дому. Открыв тяжелую крышку люка, он увидел яркое солнце и радостно засвистел. Он был очень доволен.

У него были на то хорошие причины. Уже несколько лет доктор вел, как сказали бы некоторые, жизнь «авантюриста». Он занимался контрабандой древностей, безжалостно эксплуатировал труд туземцев на Верхнем Ниле и иногда опускался даже до запретной торговли «черным товаром», процветавшей в кое-каких портах Красного моря. В Египет он прибыл много лет назад в качестве атташе археологической экспедиции, откуда его без долгих церемоний изгнали. Причина изгнания так и осталась неизвестной, но ходили упорные слухи, что доктор решил присвоить лучшие экспедиционные трофеи. Разоблаченный и опозоренный, он исчез, а через несколько лет вернулся в Каир и открыл заведение в туземном квартале. Неразборчивость в средствах помогла ему завоевать здесь сомнительную репутацию и обеспечила доктора приличным доходом. И то, и другое его, похоже, вполне устраивало.

В описываемое время он представлял собой низкорослого и плотного человека лет сорока пяти, с головой в форме пули, возвышавшейся над широкими обезьяньими плечами. Толстое туловище и выпирающий живот поддерживались парой хилых ног, составлявших странный контраст с верхней, мясистой частью тела. Быть может, доктор и напоминал Фальстафа, но человеком он был жестким и жестоким. В его свинячьих глазках светилась алчность; пухлые губы выдавали похоть; непритворно улыбался он лишь от жадности.

Именно страсть к наживе привела его к нынешнему приключению. Стугача нельзя было назвать человеком легковерным. Обычные россказни о затерянных пирамидах, зарытых в пустыне сокровищах и похищенных мумиях оставляли его равнодушным. Он предпочитал нечто более весомое. Контрабандный груз ковров; немного тайком перевезенного через границу опиума; известное количество противозаконного человеческого товара — такие вещи он хорошо понимал и ценил.

Но эта история была совсем иной. Она казалась невероятной и все-таки попахивала большими деньгами. Стугач был достаточно умен. Он знал, что многими величайшими открытиями египтология была обязана как раз подобным диким слухам. Он был также способен отличить невероятную правду от досужего вымысла. В этой истории таилось зерно истины.

В кратком пересказе, звучала она так. Некий отряд кочевников, находясь в тайном путешествии с грузом незаконно приобретенных товаров, пересекал пустыню по собственному, заранее намеченному маршруту. Обыкновенные караванные пути виделись контрабандистам не слишком безопасными. В одном месте они случайно заметили торчащий из песка любопытный предмет — не то обломок скалы, не то камень. Очевидно, он был когда-то похоронен под толщей песка, но за долгие века песчаные дюны, пересыпаясь и меняя очертания, сдвинулись и открыли часть предмета. Контрабандисты остановились, приблизились — и совершили поразительное открытие. Из песка выдавалась голова статуи, древнеегипетской статуи с тройной короной бога! Черное тело по-прежнему покоилось в песке, однако голова прекрасно сохранилась. Она была весьма странной, эта голова, и ни один из туземцев не мог или не желал распознать божество, хотя караванщики придирчиво их допросили. Все это казалось непостижимой тайной. Превосходно сохранившаяся статуя неведомого бога, похороненная в одиночестве в южной пустыне, вдалеке от какого-либо оазиса и в двухстах милях от самого ничтожного из окрестных селений!

Караванщики, судя по всему, осознали уникальность находки; обнаружив неподалеку два валуна, они велели поместить их на макушку идола в виде опознавательного знака. Проводники-туземцы с явной неохотой подчинились, продолжая тихо бормотать молитвы. Они, похоже, очень боялись погребенного идола, хотя в ответ на расспросы твердили, что ничего не ведают.

Так или иначе, валуны очутились на месте и каравану пришлось тронуться в путь: время не позволяло раскопать необычайную статую или увезти ее с собой. Вернувшись на север, они рассказали о статуе; как и большинство прочих историй пустыни, рассказ их дошел до доктора Стугача. Он сразу сообразил, что к чему. Караванщики, вполне очевидно, не придали находке должного значения. Необходимо лишь разведать, где именно находится статуя; тогда он сможет добраться туда и выкопать ее без особых хлопот.

Стугач счел, что игра стоила свеч. Будь это еще одна байка о сокровищах, он бы только фыркнул и тотчас забыл о ней, как об очередной небылице. Но каменный идол — нечто совсем иное. Кучка невежественных арабов-контрабандистов, конечно, вполне могла оставить без внимания такое открытие; но для доктора оно могло оказаться ценнее любых выдумок о потаенных сокровищах Египта. Ему было нетрудно припомнить все те смутные повествования, туманные намеки, что привели к цели первых исследователей. Они проникали в пирамиды и прочесывали руины храмов, и немало подсказок заводили их в тупик. Все они были в душе грабителями могил, но что с того: они стали богачами и прославились. Так почему же не он, Стугач? Если история караванщиков правдива, и этот отлично сохранившийся идол не просто погребен в забытом уголке пустыни, но и изображает совершенно неизвестное божество… находка произведет настоящий фурор! Он сделается знаменитым ученым! Кто знает, какие новые области археологии он откроет миру? В общем, попытаться стоило.

Нельзя было вызвать ни малейших подозрений. Он не осмелился расспрашивать арабов о местоположении статуи. Сразу пойдут разговоры. Нет, нужно получить точные указания от кого-либо из туземных проводников отряда. Двое слуг доктора задержали Хассана, старого погонщика верблюдов, и доставили его в дом Стугача. Однако при допросе Хассан только трясся от страха. Он отказался говорить. Тогда Стугач, как мы уже видели, предложил ему проследовать в небольшую подвальную гостиную, где доктору уже доводилось принимать некоторых строптивых гостей. Там доктор, чьи познания в анатомии еще раз сослужили хорошую службу, сумел заставить пациента разговориться — с помощью методов, свидетелями которых мы только что стали.

Вот почему доктор Стугач вынырнул из подвала в весьма приятном расположении духа. Разглядывая карту и сверяя с нею полученные сведения, он потирал руки, а к обеду вышел с широкой улыбкой на лице.

Два дня спустя он был полностью готов. Доктор нанял всего нескольких туземцев, дабы не вызывать подозрений у властей. Знакомым дельцам он сообщил, что уезжает по особой надобности. Драгомана доктор нашел на стороне и принял все меры к тому, чтобы тот держал рот на замке. Караван состоял из быстроногих верблюдов и запряженных в большую пустую повозку ослов. Доктор запасся пищей и водой на шесть дней, так как вернуться собирался на речном пароходе. Наконец все приготовления были завершены, отряд собрался утром в укромном месте, подальше от официальных глаз, и экспедиция началась.

На утро четвертого дня они добрались до места. Стугач заметил камни со своего шаткого насеста на спине головного верблюда. Он восторженно выругался и, несмотря на палящий зной, соскочил и побежал к валунам. Через минуту доктор поспешно велел отряду остановиться и распорядился немедленно ставить палатки и готовиться к стоянке. Совершенно игнорируя невыносимую жару, он самолично удостоверился, что обливающиеся потом туземцы сделали все как надо; а затем, не дав людям и секунды отдыха, приказал им убрать массивные валуны. В конце концов, напрягая все силы, туземцам удалось откатить валуны и расчистить песок под ними.

Еще несколько мгновений — и среди рабочих раздались громкие возгласы. Показалась черная и зловещая голова. То было увенчанное тройной короной воплощение кощунства. Длинные острые конусы украшали верхушку черной диадемы, а под ними прятались филигранно выполненные изображения. Доктор наклонился и осмотрел их. И стиль, и темы изображений были чудовищны. Он увидел извивающиеся, червеобразные тела первобытных монстров и безголовых, сочащихся слизью существ с далеких звезд. Здесь были гигантские животные в человеческих одеждах и древнеегипетские боги, сплетенные в жестокой схватке с корчащимися демонами, вышедшими из бездны. Одни изображения были неописуемо непристойны, другие намекали на неясные ужасы, что были древними еще тогда, когда мир был молод. Но все они источали зло, и даже Стугач, хладнокровный и огрубевший, не мог глядеть на них без содрогания, а разум его сотрясался от страха.

Туземцы, в отличие от него, не скрывали паники. Как только верхняя часть идола показалась из песка, они начали что-то истерически визжать, после сбились в кучку рядом с раскопом и принялись лепетать и спорить, указывая время от времени то на статую, то на коленопреклоненную фигуру доктора. Поглощенный осмотром, доктор едва слышал их слова, не замечал грозного выражения на угрюмом лице драгомана. Несколько раз него донеслось имя «Ньяр-латхотеп»; упоминался и какой-то «посланец демонов».

Завершив осмотр, доктор поднялся и приказал людям продолжать раскопки. Никто не двинулся с места. Он нетерпеливо повторил приказание. Туземцы стояли, опустив головы, но их лица оставались бесстрастны. Наконец драгоман выступил вперед и обратился к эффенди с горячей речью.

Он и его люди никогда не пошли бы с господином, если бы знали заранее, что их ожидает. К статуе бога они не прикоснутся, да и доктору лучше держаться от нее подальше. Нельзя навлекать на себя гнев Древнего Бога — Тайного Бога. Возможно, господин никогда не слыхал о Ньярлатхотепе.

Он был древнейшим богом Египта и всего мира. То был Бог Воскрешения и Черный Посланец Карнетера. Предание гласит, что однажды он восстанет и вернет к жизни древних мертвецов. Проклятия его следует избегать во что бы то ни стало.

Стугач слушал и мало-помалу терял терпение. Он со злостью прервал драгомана и велел людям прекратить таращить глаза и вернуться к работе. Приказ он подкрепил двумя револьверами Кольта 32-го калибра. Он прокричал, что берет на себя всю ответственность за это святотатство и не боится ни одного треклятого каменного идола на свете.

Туземцев достаточно впечатлили как револьверы, так и поток ругательств. Они снова начали копать, робко отворачиваясь от статуи.

Нескольких часов работы хватило, чтобы извлечь идола на поверхность. Если корона на каменной голове лишь намекала на ужас, голова и туловище открыто его провозглашали. Облик божества был срамным и до жути зловещим. В нем чудилось что-то несказанно чужеродное — нестареющее, неизменное, вечное. Ни единая царапина не бороздила черную, грубо обработанную поверхность; тысячелетнее погребение никак не сказалось на дьявольских каменных чертах. Стугач увидел божество таким, каким оно было похоронено, и вид его навевал страх.

Оно напоминало миниатюрного сфинкса — в натуральную величину, с крыльями грифа и телом гиены. На цепких лапах топорщились когти, а над приземистым телом животного высилась массивная антропоморфная голова с ужасной тройной короной, украшенной жуткими изображениями, недавно так испугавшими туземцев. Но худшим и безусловно самым чудовищным являлось то, что у отвратительного идола отсутствовало какое-либо подобие лица. То был безликий бог; крылатый, безликий бог древних мифов — Ньярлатхотеп, Державный Посланец, Звездный Странник, Властелин Пустыни.

Стугач оглядел статую и ощутил прилив чуть ли не истерического счастья. Он торжествующе улыбнулся прямо в пустую и презренную физиономию идола — улыбнулся в этот безликий провал, зияющий пустотой, как черное пространство меж солнцами. В порыве восторга он не заметил, что туземцы и проводники начали тайком перешептываться, не обратил внимания на испуганные взгляды, что они бросали на нечестивый образ. Ему было бы лучше заметить и услышать, ибо эти люди знали, как знает весь Египет, что Ньярлатхотеп был Господином Зла.

Недаром в давние дни его храмы были разрушены, статуи повержены, а жрецы распяты. По темным и ужасным причинам поклонение ему было запрещено. Имя бога было выброшено из «Книги мертвых»; всякие упоминания о нем давно исключили из Священных Манускриптов; были также приложены все старания к тому, чтобы стереть память о некоторых его божественных атрибутах либо перенести их на какое-нибудь второстепенное божество. У Тота, Сета, Бубастис и Себека сохранились следы кое-каких наводящих ужас свойств Господина. Именно он, согласно наиболее архаичным хроникам, правил царством мертвых. Он был покровителем колдовства и черной магии. Некогда царствовал он один, и люди знали его во всех землях и под многими именами. Но это время ушло. Люди отвернулись от поклонения злу и стали боготворить добро. Их больше не занимали ни мерзкие жертвоприношения, которых требовал Темный Бог, ни власть его жрецов. И наконец культ его был объявлен вне закона; по общему согласию, на любые упоминания о нем был навсегда наложен запрет. Все памятники и записи были уничтожены. Однако Ньярлатхотеп, как утверждает предание, пришел из пустыни — и возвратился в пустыню. В потаенных местах среди песков были установлены идолы; редеющие фанатичные ряды истинных приверженцев, как и прежде, пресмыкались и извивались в обнаженных плясках, преклоняясь перед жестоким богом, а нечеловеческие крики жертв слышала одна только ночь.

Так сохранилась эта легенда и так передавалась она тайными путями земли. Время шло. На севере отступили ледники и пала Атлантида. Новые народы хлынули в южные края, но люди пустыни остались. Насмешливыми и циничными взорами следили они за строительством пирамид. Погодите, говорили они. Когда настанет День, Ньярлатхотеп покинет пустыню, и горе падет на Египет! Ибо пирамиды рассыпятся в прах и храмы обратятся в развалины. Затонувшие города поднимутся с морского дна, а на земле воцарятся глад и чума. Звезды изменятся до неузнаваемости, что позволит Великим, пульсируя, проникнуть в мир из внешней бездны. И тогда звери обретут речь и в человекоподобии своем предскажут конец человечества. По этим знамениям и другим апокалиптическим предвестиям мир поймет, что Ньярлатхотеп вернулся. Вскоре уз-реют и его самого — смуглого, безликого человека в черном, с посохом в руке; он пройдет по пустыне, не оставляя следов, за исключением следа смерти. Ибо там, куда направит он стопы свои, люди будут умирать, пока не останутся лишь истинно верующие, дабы приветствовать и поклоняться ему и Предвечным из бездны.

Такова была суть предания о Ньярлатхотепе. Оно было старше тайного Египта, древнее поглощенной морем Атлантиды и забытого во времени континента Му. Но оно никогда не забывалось. В средневековье эту историю и пророчество разнесли по Европе возвратившиеся из походов крестоносцы. И Державный Посланец превратился в Черного Человека шабашей ведьм; в эмиссара Асмодея и темных богов. В «Некрономиконе» неявно упоминается его имя — Альхазред слышал, как его шепотом передавали в легендах сокрытого мраком Ирема. Смутные и разноречивые намеки на этот миф содержатся и в легендарной «Книге Эйбона», написанной в те далекие времена, когда еще считалось небезопасным повествовать о созданиях, попиравших землю в пору ее молодости. Людвиг Принн, путешествовавший по градам и весям сарацинов и проникший в тайны странных колдовских обрядов, пугающим образом использовал свои знания о культе Ньярлатхотепа в отвратном сочинении «Тайны червя».

Однако культ Ньярлатхотепа, судя по всему, в более поздние времена исчез. В «Золотой ветви» сэра Джона Фрезера нет никаких сведений о нем, и самые известные этнологи и антропологи ничего не знают об истории Безликого. Но еще сохранились неповрежденные идолы, и некоторые шепотом рассказывают о кое-каких кавернах под Нилом и о тайных ходах и помещениях под Девятой пирамидой. Секретные знаки и символы культа ныне не найти; правда, в государственных сейфах содержатся под надежной охраной определенные иероглифические надписи, не поддающиеся расшифровке. Знание не ушло. Легенда веками передавалась из уст в уста, и кто-то до сих пор ждет пришествия Дня. По молчаливому уговору, караваны тщательно огибают известные места в пустыне, и хранящие память избегают посещать горстку уединенных святилищ. Ибо Ньярлатхотеп — Бог Пустыни, и лучше не осквернять его пути.

Это-то знание и вызвало беспокойство туземцев, раскапывавших похороненного в песке идола. Вид короны испугал их, лишенное черт лицо наполнило их сердца бесконечным ужасом. Судьба доктора Стугача их не заботила. Они думали лишь о себе, и их выбор был ясен. Они должны бежать — и как можно скорее.

Доктор Стугач, в свою очередь, не думал о туземцах. Он был занят планированием завтрашнего дня. Погрузить идола на повозку, запрячь ослов… Когда отряд достигнет реки, статую перегрузят на пароход. Какая потрясающая находка! Перед доктором встали приятные видения будущей славы и богатства. Так это он — падальщик? Искатель сомнительных приключений, а? Шарлатан, обманщик, мошенник — вот как его называли. Глаза этих самодовольных чинуш полезут на лоб, когда они увидят его находку! И одним небесам известно, какие она открывает перспективы. Могут быть и другие алтари, другие статуи; гробницы и храмы, не исключено. Он смутно припомнил какую-то абсурдную легенду о культе этого божества; если только удастся заполучить еще нескольких туземцев, располагающих нужными сведениями. Он задумчиво улыбнулся. Как смешны эти суеверные мифы! Но люди, вполне очевидно, боятся статуи. И тут еще драгоман с его глупыми цитатами. Как там? «Ньярлатхотеп — Черный Посланец Карнетера. Он является из пустыни, пересекая раскаленные пески, и преследует свою добычу по всему миру, каковой есть земля его царствия». Чушь! Все египетские мифы непроходимо глупы. Внезапно оживающие статуи со звериными головами; реинкарнация людей и богов — и тупоголовые цари, строящие пирамиды для мумий. Что ж, в это верят многие глупцы, и не одни лишь туземцы. Он знавал некоторых болванов, веривших в проклятие фараона и магию жрецов прошлого. Ходило множество несуразных историй о древних гробницах и людях, проникших туда и после умерших. Нужно ли удивляться, если и его простодушные туземные землекопы разделяют веру в подобную чепуху! Но верят они или нет, им придется перевезти статую, черт побери, даже если для этого понадобится их пристрелить.

Довольный собой, доктор пошел к палатке. Бой накрыл на стол, и Стугач сытно поужинал, ни в чем себе не отказывая. Затем он решил пораньше лечь спать: завтрашним утром его ждало много дел. Люди могут сами позаботиться о лагере, решил он. Стугач тут же растянулся на походной койке и вскоре погрузился в спокойный, мирный сон.

Он проснулся, вероятно, через несколько часов. Было очень темно, и ночь была совершенно недвижна. Он услышал далекий вой охотившегося шакала, но вскоре и этот вой утонул в мрачной тишине. Удивленный внезапным пробуждением, Стугач встал, подошел к выходу, откинул полог и уставился в ночь. Мгновение спустя он в безумной ярости разразился руганью.

Лагерь был пуст! Костер погас, люди и верблюды исчезли. Следы туземцев, уже полускрытые песком, говорили о безмолвном и поспешном бегстве. Эти суеверные трусы бросили его здесь в одиночестве!

Затерянный в пустыне… Его сердце судорожно сжалось от страха. Один! Ни людей, ни припасов, верблюды и ослы исчезли. Нет ни оружия, ни воды, и он остался совсем один.

Он стоял у входа в палатку и в ужасе смотрел на громадную необитаемую пустыню. Луна сияла на непроглядно-черном небе, как серебряный череп. Резкий порыв теплого ветра нарушил спокойствие бесконечного океана песка, бросил маленькие песчаные волны к его ногам. Затем наступила тишина, нескончаемая тишина, подобная тишине могилы, вечному молчанию пирамид, где в рассыпающихся саркофагах лежат мумии, вглядываясь мертвыми глазами в неизменную, вековечную темноту. Он ощутил себя совсем маленьким, одиноким и затерянным в ночи; он чувствовал, что неведомые и мрачные силы свивают нити его судьбы в последний трагический узор. Ньярлатхотеп! Жестокий бог знал, и непреложная месть его настигла доктора…

Но ведь это полная чепуха. Не стоит беспокоиться из-за такой фантастической ерунды. Всего-навсего еще один мираж пустыни, достаточно распространенная иллюзия, учитывая обстоятельства. Нельзя падать духом. Нужно трезво оценить факты. Люди бежали с припасами и верблюдами из-за какого-то безумного туземного суеверия. Это факт. Что же касается самого суеверия, то о нем и думать нечего. Сумасшедшие и болезненные фантазии, которые быстро растворятся в лучах утреннего солнца.

Утреннее солнце! Его пронзила ужасающая мысль — мысль о страшной яви полуденной пустыни. Если он хочет найти оазис, придется идти и днем, и ночью, пока голод и жажда не свалят его с ног. Но стоит покинуть палатку, и спасения не будет; негде будет укрыться от этого безжалостного солнечного глаза, чьи сверкающие лучи выжгут мозг и швырнут доктора в пучину безумия. Смерть в раскаленной пустыне — непредставимая агония. И все же необходимо вернуться домой. Работа еще не закончена. Следует организовать новую экспедицию и привезти статую. Он должен вернуться! А кроме всего прочего, умирать Стугач вовсе не собирался. Его толстые губы задрожали от страха при мысли о боли, о пытке. Он отнюдь не желал испытать страдания того старика на дыбе. Бедолага выглядел не слишком счастливым. Нужно торопиться. Вот только куда?

Он лихорадочно огляделся, пытаясь определить, где находится. Однообразный и загадочный простор пустыни словно издевался над ним. На миг его сознание рухнуло в черноту отчаяния, но тотчас пришло вдохновение. Нужно двигаться на север, конечно же. Он вдруг вспомнил вчерашнее случайное замечание драгомана. Статуя Ньярлатхотепа глядит на север. Он принялся радостно обыскивать палатку в поисках воды и провизии. Ничего. Спички и табак лежали в кармане, а в сумке он нашел охотничий нож. Покидая палатку, он был почти уверен в успехе. Путешествие будет чуть ли не детской забавой. Он будет идти всю ночь и как можно быстрее. Свернутое сейчас в скатку одеяло, надо думать, укроет его завтра от полуденного зноя, а к вечеру, когда жара немного спадет, он вновь тронется в путь. Быстрый ночной марш — и к утру он, вероятно, окажется неподалеку от оазиса Вади-Хассур. Нужно только проверить по статуе направление и наметить маршрут, поскольку пересыпающийся песок успел скрыть следы бежавших людей.

С торжествующим видом Стугач пересек площадку бывшего лагеря и подошел к раскопу. И здесь его ждало самое горькое разочарование.

Идол был закопан! Рабочие не только бережно вернули статую на место, но и забросали весь раскоп песком, а сверху поместили два валуна. Стугач никак не смог бы сдвинуть их в одиночку. Осознав грандиозность беды, он впал в отчаяние и ужас. Он проиграл. Проклятия не помогут. В глубине души он даже не надеялся, что сможет молиться. Ньярлатхотеп — Властелин Пустыни!

В смертельном страхе он начал свое путешествие, наугад выбрав направление и отчаянно надеясь, что неожиданно закрывшие небо облака рассеются и откроют спасительные звезды. Но облака и не думали расходиться — и лишь размытое пятно луны мрачно глядело вниз, на спотыкающегося путника, бредущего по песку.

Безумные мысли кружились в сознании Стугача. Как ни пытался он их отбросить, предание о боге пустыни всплывало все навязчивей, наполняя его чувством неотвратимости финала. Напрасно пытался он заставить одурманенный мозг забыть о мучительных подозрениях. Ничего не получалось. Он снова и снова ловил себя на том, что дрожит от страха, думая о гневе божества, что будет преследовать его до рокового конца. Он осквернил святилище, а Древние злопамятны… «лучше не осквернять его пути». «Бог Пустыни». и это пустое лицо. Стугач ядовито выругался и потащился вперед — крошечный муравей среди струящихся гор песка.

Внезапно стало светло. Песок из пурпурного сделался фиолетовым, затем вдруг налился светло-лиловым сиянием. Но Стугач этого не видел. Он спал. Задолго до намеченного часа его опухшее тело уступило неимоверному напряжению. Рассвет застал доктора совершенно обессиленным и истощенным. Усталые ноги подкосились и он упал на песок, провалившись в сон и едва успев накрыться одеялом.

Солнце ползло по медному небу, как огненный шар лавы, отбрасывая свои расплавленные лучи на пламенеющий песок. Стугач спал, но и сон его был далек от безмятежности. Жара принесла странные и тревожные сновидения.

Он видел кошмарное бегство по пустыне огня и преследующую его личину Ньярлатхотепа. Он бежал по пылающей равнине, не в силах остановиться; жгучая боль обжигала его обугленные и почерневшие ноги. За ним шагал Безликий Бог, понукая его посохом, увитым змеями. Он бежал и бежал, но повсюду ощущал за собой это ужасное присутствие. Ноги горели в обжигающей агонии песка. Вскоре он уже ковылял на жутких искореженных культях, но и в этой пытке не осмеливался остановиться. Существо позади хохотало в своей дьявольской радости, и гигантский смех возносился к пылающим небесам.

Стугач полз теперь на коленях — изуродованные ноги превратились в дымящиеся едким дымом культи из пепла. Пустыня вдруг стала живым огнем, и он погрузился в него с головой; обожженное тело растворилось в вихре невыносимой багровой муки. Он чувствовал, как языки огненного песка безжалостно лижут его руки, туловище, даже горло — но умирающие чувства по-прежнему наполнял чудовищный ужас перед Безликим преследователем, и ужас тот превосходил всякую боль. Погружаясь в раскаленный добела ад, он еще пытался бороться. Его не настигнет мстительный бог! Но жар лишал его сил, огонь лизал потрескавшиеся и кровоточащие губы, превращая обожженное тело в жуткую головешку кипящей боли.

В последний раз, прежде чем раскаленный огнем мозг уступил агонии, он приподнял голову. Перед ним высился Темный — и Стугач увидел, как худые когтистые руки протянулись к его горящему лицу, как приблизилась голова, увенчанная ужасающей тройной короной. На один страшный миг он заглянул в пустое лицо. Ему показалось, будто он что-то увидел в этом черном провале ужаса — что-то, ответившее ему взглядом из далеких бездонных бездн, нечто с громадными пылающими глазами, впившимися в его существо с яростью, затмившей бушующий огонь. Он и без слов понял, что судьба его решена. После был взрыв добела раскаленного забвения, кровь закипела в его жилах, и он погрузился в кипящий песок, но и тогда его продолжал преследовать неописуемый страх, порожденный этим взором, и последним, что он вспомнил, было жуткое пустое лицо и безымянный ужас, таящийся в его глубинах. И тогда он проснулся.

Он испытал такое облегчение, что не сразу ощутил жар полуденного солнца. Затем, обливаясь потом, он с трудом поднялся на ноги и почувствовал, как палящие лучи впиваются в спину. Он попробовал было заслонить глаза рукой и оглядеться, но повсюду огненной чашей нависало небо. В отчаянии он выронил из рук одеяло и бросился бежать. Песок прилипал к ногам, обжигал пятки, затруднял бег и заставлял его спотыкаться. Он чувствовал невыносимую жажду. Демоны горячки уже танцевали в голове бешеный танец. Он бежал и бежал без конца, и сновидение становилось пугающей явью. Неужели все исполнится?

Его ноги действительно обожжены, тело горит. Он обернулся. Слава Богу, его никто не преследует — пока что! Если он возьмет себя в руки, то сможет, вероятно, добраться до цели, несмотря на упущенное время. Он побежал быстрее. Быть может, проходящий караван… но нет, местность лежит вдалеке от караванных путей. Сегодня вечером закат подскажет ему точное направление. Вечером.

Будь проклята эта жара! Песок, повсюду вокруг песок. Холмы, горы песка. Похожие друг на друга, как искрошенные циклопические руины титанических городов. И все они горят, дымятся от невыносимого жара.

День тянулся без конца. Время, вечная иллюзия, утратило всякое значение. Усталое тело Стугача дрожало от боли, и каждый миг становился новой нескончаемой пыткой. Горизонт был все так же далек. Ни единый мираж не оживлял жестокое, вечное пространство. Ни единый клочок тени не спасал от ослепляющего жара.

Но что это? Не тень ли там, позади? Нечто темное и бесформенное злорадно рассмеялось в дальнем уголке его сознания. Ужасная мысль внезапно пронзила его. Ньярлатхотеп, Бог Пустыни! Тень, следующая за ним, гонящая его к гибели. Эти легенды — его ведь предупреждали туземцы, и сновидения, и даже это умирающее на дыбе создание. Державный Посланец всегда требует свою дань… смуглый человек с посохом, увитым змеями. «Он является из пустыни, пересекая горящие пески, и преследует добычу по землям царствия своего».

Галлюцинация? Отважится ли он оглянуться? Он повернул охваченную обручем горячки голову. Да! На сей раз это правда! Позади что-то движется, там, на склоне, нечто черное, туманное и словно крадущееся на мягких лапах. Выругавшись себе под нос, Стугач пустился наутек. Зачем он только прикоснулся к статуе? Если он выберется из этой передряги — никогда больше не вернется к проклятому идолу. Легенды говорили правду. Бог Пустыни!

Он все бежал, хотя солнце покрывало его лоб кровавыми поцелуями. Он начинал слепнуть. Перед глазами головокружительно вращались сияющие созвездия, сердце отстукивало в груди пронзительный ритм. В сознании оставалась лишь одна мысль — спастись.

Воображение играло с ним странные шутки. Он словно видел в песке статуи, подобные той, что он осквернил. Они вздымались, сбрасывая покров песка, высились повсюду, с жуткой угрозой преграждали путь. Некоторые простирали крылья, другие, похожие на змей, тянулись к нему щупальцами, но все они были безлики и увенчаны тройными коронами. Ему казалось, что он сходит с ума. Он оглянулся и увидел в полумиле от себя медленно надвигающуюся фигуру. Спотыкаясь, он побежал вперед, осыпая неразборчивыми проклятиями уродливых идолов, стоявших на пути. Пустыня, мнилось, обрела злобную душу, и вся природа будто сговорилась погубить его. Извилистые очертания дюн источали зловещую волю, само солнце дышало злом. Стугач лихорадочно застонал. Настанет ли когда-нибудь ночь?

И ночь наконец настала, но Стугачу было уже все равно. В бреду, дрожа, он брел по песчаным волнам, и восходящая луна глядела вниз на существо, которое разражалось то хохотом, то воем. Вот оно выпрямилось и оглянулось на подобравшуюся ближе тень. Существо вновь бросилось бежать, снова и снова выкрикивая одно и то же имя: «Ньярлатхотеп». Тень не отставала от него ни на шаг.

Казалось, она была наделена неведомым и дьявольским разумом — бесформенная сущность гнала жертву в определенную сторону, словно бы намеренно направляя ее к заранее избранной цели. Звезды глядели теперь на порождение горячечного бреда — по песчаным волнам бежал человек, преследуемый черной тенью. Вот беглец взбежал на вершину холма и с воплем застыл, как вкопанный. Тень остановилась в воздухе, точно чего-то ожидая.

Стугач увидел внизу свой разоренный лагерь, покинутый минувшей ночью. Внезапно наступило ужасное прозрение: он понял, что все это время блуждал по кругу и вернулся туда, откуда вышел. Вместе с прозрением пришло милосердное безумие. Он метнулся вперед в последней попытке спастись от тени и побежал прямо к валунам и захороненной в песке статуе.

И тогда случилось то, чего он так страшился. Еще на бегу он ощутил, как земля под ногами сотрясается в спазмах гигантской судороги. Огромные вздымающиеся волны песка откатились от валунов — и на открытом месте восстал идол, грозно поблескивая в темноте. Песчаные волны захлестнули бегущего Стугача, засасывая его ноги, как трясина, поднимаясь к груди. В тот же миг странная тень прыгнула вперед и будто соединилась в воздухе со статуей, окутав ее туманной живой дымкой. И Стугач, трепеща в объятиях песка, от ужаса утратил последние остатки разума.

Бесформенная статуя отсвечивала живой плотью в мертвенном свете, и обреченный человек глядел в ее страшное лицо. Его сновидение стало явью: за этой каменной маской он видел лик с глазами желтого безумия и блистающими смертью глазами. Черная фигура распростерла крыла на фоне холмов и с громоподобным ударом канула в песок.

И больше над землей не осталось ничего, помимо живой головы; голова дергалась, плененное тело безуспешно пыталось высвободиться из железной хватки песка. Голова изрыгала проклятия, которые перешли в исступленные просьбы о помощи, после в рыдания, в которых звучало лишь одно имя: «Ньярлатхотеп».

Когда наступило утро, Стугач был еще жив. Солнечный жар превратил его мозг в комок багровой боли. Но это продолжалось недолго. Стервятники, поднявшись над пустыней, ринулись на него, словно их направила невидимая рука.

Где-то рядом, похороненный в песке, покоился древний идол, и на его лишенном черт лице блуждала еле заметной тенью чудовищная, затаенная улыбка. Ибо и в смерти изуродованные губы ни во что не верившего Стугача шепотом воздавали хвалу Ньярлатхотепу, Богу Пустыни.

Перевод Е. Лаврецкой