Глава первая

Льюис Барнавельт ерзал и обтирал потные руки о сиденье рычащего автобуса, следующего до Нью-Зибиди. На дворе стоял теплый летний вечер 1948 года. Там, за окнами автобуса, порывисто завывал ветер. Сквозь плотное стекло Льюис наблюдал, как под лунным светом колышутся деревья.

Он взглянул на свои фиолетовые брюки из рубчатого вельвета, из тех, что шуршат во время ходьбы. Затем пригладил волосы, уложенные гелем и расчесанные на прямой пробор. Ладонь стала масляной, и Льюис, недолго думая, вытер ее о сиденье. Губы его шептали одну из молитв, которые читают алтарники:

«Quia tu es Deus fortitudo mea quare me reppulisti quare tristis incedo dum adfligit me inimicus?»

Льюис попробовал извлечь из памяти еще какие-нибудь строки, но в голове вертелся только один вопрос:

«Quare tristis es anima mea: et quare conturbas me?»

Он подумал, что кроме: «Куда я еду? Кого я там встречу? Я им понравлюсь? Что со мной будет?» – ему в последнее время ничего не приходит на ум.

Льюису было десять лет. До недавних пор он жил с родителями в городке неподалеку от Милуоки. Его мама и папа недавно погибли в автокатастрофе, и теперь мальчик вынужденно переезжает в город Нью-Зибиди в мичиганском округе Капернаум. Там он поселится у дяди Джонатана, которого едва знает. Кое-что Льюис о своем дяде слышал: тот пил, курил и играл в покер. По меркам католической семьи недостатки не такие уж большие, но воспитанный двумя незамужними тетушками-баптистками, Льюис был заранее предупрежден о привычках дяди Джонатана. Мальчик лишь надеялся, что эти предостережения окажутся бесполезными.

Автобус плавно повернул, а Льюис посмотрел на свое отражение: на круглое полное лицо и лоснящиеся щечки. Его губы продолжали шептать. Льюис снова принялся проговаривать молитвы алтарников, и на сей раз всем сердцем просил, чтобы Бог помог ему понравиться дяде Джонатану: «Judica me Deus… Суди меня, Боже… нет, не суди, лучше помоги мне, я очень хочу быть счастливым».

В пять минут восьмого автобус остановился в Нью-Зибиди, у аптеки. Льюис поднялся с места, обтер ладони о брюки и дернул за ручку огромный фибровый чемодан, лежавший на полке для багажа. Отец купил этот чемодан в Лондоне еще в конце Второй мировой войны. Саквояж со всех сторон был облеплен наклейками транспортной компании «Кунард Лайн», потертыми и поцарапанными. Льюис с такой силой потянул багаж на себя, что чемодан грозил приземлиться мальчику на голову. Отклонившись, Льюис постарался удержать опасно нависнувшие пожитки, но не удержался на ногах и шлепнулся на сиденье: чемодан бухнулся ему на колени.

– Ну что ж ты, давай хоть познакомимся, пока не убился.

В проходе стоял мужчина с кустистой рыжей бородой, прочерченной тут и там несколькими белыми прядями. Брюки цвета хаки обтягивали округлый живот, а поверх голубой рубашки был надет красный жилет с золотыми пуговицами, на котором Льюис заметил четыре кармана: из двух верхних торчали ершики для чистки трубки, два нижних соединяла цепочка из скрепок, одним концом цепляющаяся за коронку золотых часов.

Джонатан ван Ольден Барнавельт вынул изо рта дымящую трубку и протянул мальчику руку:

– Здравствуй, Льюис. Я твой дядя Джонатан. Узнал тебя по фотографии, которую как-то присылал твой отец. Добро пожаловать в Нью-Зибиди.

Пожав дяде руку, Льюис заметил, что тыльная сторона ладони Джонатана покрыта ковриком упругих рыжих волос. Этот коврик не ограничивался ладонью, а скрывался где-то под манжетом рубашки. «Интересно, – подумал Льюис, – весь ли дядя покрыт рыжими волосами».

Джонатан поднял чемодан и направился к выходу из автобуса.

– Боже мой, ну и громадина! К ней уж стоило бы приделать пару колесиков. Ох! Ты что, свой дом на кирпичи разобрал и с собой прихватил?

Услышав про дом, Льюис заметно опечалился, и Джонатан решил сменить тему. Прочистив горло, он начал:

– Ну что ж, повторюсь, добро пожаловать в округ Капернаум и красивейший исторический городок Нью-Зибиди; население шесть тысяч человек, и продолжает… не расти.

Где-то наверху загрохотали часы.

Джонатан замолчал. Резко остановился, уронив чемодан, его руки безвольно повисли. Льюис испуганно смотрел на дядю. Глаза мужчины застыли и заблестели.

Часы отбивали удар за ударом. Мальчик поднял голову. Звук шел от высокой кирпичной башни через дорогу. Своды колокольни напоминали морду с широко распахнутыми глазами и раскрытым в крике ртом, сразу под которым висел большой блестящий циферблат с железными цифрами.

Бом, – еще удар. Колокол был большой, железный и гулкий, и звук его вызывал у Льюиса чувство безнадеги и беспомощности. Почему-то колокола всегда действовали на него подобным образом. Но что с дядей Джонатаном?

Бой часов прекратился. Джонатан вышел из транса. Он резко потряс головой и неуклюже поднял руку к лицу. Дядя сильно вспотел, судорожно протер лоб и распаренные щеки.

– Хм. Ох. Хм-м. Ох, прости, Льюис. Я… я только что вспомнил, что оставил… оставил на огне кипящий чайник. Я иногда впадаю вот в такое оцепенение, когда вспоминаю что-нибудь, о чем забыл, ну или наоборот, что ли. Дно у чайника наверняка теперь испорчено. Пойдем. Пойдем поскорее.

Льюис с подозрением глянул на дядю, но ничего не сказал. Они продолжили путь.

Покинув хорошо освещенную Мэйн-стрит, Льюис и дядя Джонатан вскоре торопливо шагали по длинной обсаженной деревьями аллее под названием Мэншн-стрит в сторону глубокого тоннеля. На дороге разливались лужи фонарного света. Джонатан расспрашивал племянника об учебе и о спортивных успехах Джорджа Келла. В Мичигане, как решил дядя Джонатан, Льюису придется болеть за «Тайгерс». Дядя наконец перестал жаловаться на тяжелый чемодан, но временами останавливался, опускал кофр на дорогу и разминал покрасневшую руку.

Льюису казалось, что дядя Джонатан в темноте говорит громче, чем при свете уличных фонарей, но почему, было непонятно.

Взрослым не положено бояться темноты, да и шли они не по мрачной пустой улице. В большинстве домов по обе стороны горел свет, было слышно, как смеются, разговаривают и хлопают дверьми их обитатели. Дядя казался Льюису странным, но мальчику эта странность скорее нравилась.

На углу Мэншн-стрит и Хай-стрит Джонатан остановился. Перед почтовым ящиком с надписью «Только для писем» мужчина поставил чемодан и сел на него.

– Нам в дом на вершине холма, – отдышавшись, пояснил Джонатан.

Хай-стрит в свое время получила правильное название. Улица поднималась наверх и дядя с племянником шли, наклонившись вперед и медленно переставляя ноги. Льюис то и дело предлагал дяде помочь с чемоданом, но тот каждый раз отказывался, уверяя, что справится сам. Мальчик уже жалел, что притащил с собой столько книг и свинцовых солдатиков.

На вершине холма Джонатан вновь опустил чемодан. Затем достал пестрый платок и промокнул лицо.

– Вот и они, владения Барнавельтов. Как тебе?

Льюис осмотрелся.

Перед ними возвышался трехэтажный каменный особняк с высокой башней. Во всем здании горел свет. Свет лился даже из верхнего овального окошка, в окружении отделочной плитки похожего на глаз. Перед домом раскинулся каштан. Его листья тихо шелестели под порывами летнего ветерка.

Закинув руки за спину и широко расставив ноги, Джонатан постоял немного по стойке «вольно». Затем повторил:

– Как тебе здесь, а, Льюис?

– Очень здорово, дядя Джонатан! Мне всегда хотелось жить в особняке, а это определенно похоже на особняк.

Льюис подошел к вычурной ограде и потрогал одно из железных украшений, рассыпанных по всему ограждению. Затем уставился на вывеску с цифрой «100», набранной из красных стеклянных светоотражателей.

– Дядя Джонатан, он настоящий? Дом, я имею в виду.

Джонатан растерянно взглянул на мальчика.

– Да… Да, конечно. Настоящий. Давай-ка зайдем внутрь.

Джонатан дернул петлю шнурка, на который закрывались ворота. Те со скрипом отворились. Льюис зашагал к дому, и Джонатан пошел следом, волоча за собой чемодан. Они поднялись по ступенькам и вошли в дом: в передней оказалось темно, и только в дальнем конце коридора мелькал свет. Дядя поставил на пол чемодан и приобнял Льюиса.

– Ну что ж, заходи, не стесняйся. Теперь это твой дом.

Льюис оглядел внушительную переднюю и направился к ближайшей двери. Путь, казалось, занял целую вечность. Дойдя наконец, Льюис попал в комнату, залитую желтым светом. На стенах висели картины в тяжелых позолоченных рамах, каминную полку загромождали самые неожиданные вещи; посреди комнаты стоял круглый стол, а в углу – седая женщина в мешковатом фиолетовом платье. Она прижималась ухом к стене и прислушивалась.

Льюис остановился, глядя на нее. Мальчику стало неловко, – он будто случайно помешал кому-то заниматься тем, чего делать не стоит. Ему показалось, что они с Джонатаном вошли довольно шумно, но эта леди, кем бы она ни была, похоже, не услышала. Удивилась и смутилась, как и сам Льюис.

Теперь же она выпрямилась, поправила платье и весело поздоровалась:

– Привет. Я миссис Циммерман, соседка.

Льюис вдруг осознал, что смотрит на одно из самых морщинистых лиц, которые ему доводилось видеть. Но глаза незнакомки выражали дружелюбие, а морщины сложились в узор, обычно сопровождающий улыбку. Они пожали друг другу руки.

– Флоренс, это Льюис, – представил племянника Джонатан. – Помнишь, Чарли про него писал? Автобус в кои-то веки пришел вовремя. Наверное, для этого подвига водителю пришлось напиться. Эй! Ты что, воруешь мои монеты?

Джонатан подошел к столу. Только теперь Льюис обратил внимание, что на красной клетчатой скатерти разложены монеты – кучками и столбиками. Монеты самые разные, а большая часть из них – иностранные: похожие на пончик арабские со скаутскими узлами, кучка темно-коричневых медяков, на которых был изображен лысый мужчина с подкрученными вверх усами, большие тяжелые английские пенни, с которых с разной степенью суровости глядела королева Виктория, и крошечные серебряные монетки не толще человеческого ногтя. Не обошлось и без серебряного мексиканского доллара, напоминавшего по форме яйцо, и настоящей римской монеты, покрытой зеленой ржавчиной. Большей же частью в столбики были сложены блестящие золотом латунные кругляшки с надписью «Bon Pour Un Franc». Льюису понравилась гравировка, но французского он не знал, и потому все вертел фразу в уме, пока из «Бон пор ун франк» у него не вышло «Бум-бум, господин Фрэнк».

– Не брала я твои ненаглядные Дублоны Брашера, – раздраженно бросила миссис Циммерман, – Просто подровняла столбики. Понятно, рыжая метелка?

– Столбики подровняла. Такого я не слышал еще, карга старая! Но неважно, потому что сейчас нам надо их разделить на три части. Льюис, ты умеешь играть в покер?

– Да, но мой папа мне не… – мальчик запнулся. Джонатан увидел, что у ребенка на глаза навернулись слезы. Льюис подавил всхлип и продолжил: – Мой отец ни за что не разрешил бы мне играть на деньги.

– О, на деньги мы не играем, – со смехом успокоила мальчика миссис Циммерман. – Если бы играли, я бы давно забрала этот дом себе, да и все, что в нем есть, тоже.

– Черта с два, – возразил Джонатан, перетасовывая карты и выпуская клубы дыма. – Черта с два. Ну что, разложишь монетки, страшила? Нет? Тогда дилер решит, что кому. А первым сдаю я. Только без всяких хитрых девчачьих игр, никаких «Выкинь первую карту» или там «Ночной сорочки Джонни»! Играем в простой пятикарточный дро. Ничего эдакого.

Он снова выпустил клуб дыма и готов был уже начать сдавать карты, но заметил лукавую улыбку на лице миссис Циммерман.

– Да, кстати, – сказал он ей. – Принеси-ка Льюису холодного чая, и мне налей. Без сахара. И захвати печенья с шоколадной крошкой.

Миссис Циммерман встала и сложила руки в услужливом жесте.

– Как подать Ваше печенье, сэр? По одному запихать в рот или раскрошить и засыпать за ворот?

Джонатан показал ей язык и повернулся к племяннику:

– Не обращай на нее внимания, Льюис. Она думает, что умная, раз окончила больше колледжей чем я.

– Я бы и без того умнее была, куст горелый. Извините, ребята. Сейчас принесу, – сказала соседка, повернулась и ушла на кухню.

Пока она не вернулась, Джонатан решил раскидать колоду для практики. Льюис поднял сданные карты и заметил, что они старые и потертые. У большей части были оторваны уголки. И все же на голубых выцветших рубашках чуть поблескивала круглая золотая печать с лампой Алладина. Сверху и снизу красовались надписи:

Когда миссис Циммерман принесла печенье и холодный чай, игра началась по-настоящему. Джонатан собрал карты в стопку, как настоящий профессионал: те издали характерное «т-р-р-р», соединяясь в колоде. Перетасовав, дядя начал сдавать. Удобно и по-домашнему устроившись, Льюис потягивал холодный чай.

Компания играла до полуночи, у Льюиса даже замелькали перед глазами красные и черные пятна. Табачный дым висел над столом слоями, под светом торшера образуя колонну. Напольная лампа напоминала волшебную, нарисованную на картах. В игре было кое-что совершенно чудесное: Льюис побеждал, и побеждал очень часто. Вообще ему редко везло, но сейчас у него в руках оказывались одни флеши, флеш-рояли и каре. Не каждый раз, но все же мальчик стабильно оказывался победителем.

Может, причиной было то, что Джонатан и вправду плохо играл. Тут миссис Циммерман не обманула. Едва у него на руках оказывались приличные карты, он фыркал, издавал смешок, а из уголков рта с силой вырывались струйки табачного дыма. Если же расклад был не так хорош, бородач мрачнел и нетерпеливо пожевывал кончик мундштука. Миссис Циммерман играла отлично и блефовала так, что могла оставить противника без штанов, имея в руке унылую пару двоек, но тем вечером карта ей не шла. Наверное, поэтому Льюис выигрывал. Может быть. Но у него были сомнения на этот счет.

Во-первых, мальчик был уверен, что раз или два, когда он тянулся за сданной ему картой, та менялась. Притом менялась на ходу – пока он ее поднимал. Когда сдавал Льюис, такого не случалось, но стоило Джонатану или миссис Циммерман взять колоду в руки, как тут же происходили необъяснимые превращения. Несколько раз, когда Льюис собирался было пасовать, глянув напоследок на свои карты, он замечал, что расклад у него хороший. Странно это было.

Часы над камином издали «х-р-р-р», будто прочищая горло, и начали отбивать полночь. Льюис бросил взгляд на дядю Джонатана, который, сидя на стуле, весь подобрался и затянулся трубкой. Или просто сосредоточился? Казалось, мужчина к чему-то прислушивается.

Часам над камином начали вторить другие. Льюис сидел, как зачарованный, слушая звонкие «динь», жестяные «дон», мелодичные электронные позвякивания, похожие на дверной звонок, трели кукушек, низкие раскатистые «бом-бом» китайских гонгов. Звуки разносились по дому, и их повторяло эхо. Пока не смолк концерт, Льюис поглядывал на Джонатана. Тот на мальчика даже не посмотрел, уткнувшись взглядом в стену; глаза его вновь застыли. Миссис Циммерман разглядывала скатерть.

Старинные напольные часы в кабинете пробили последними. Их бой напоминал грохот набитого жестяными тарелками походного чемодана, который медленно и печально падает с лестницы. Когда бой часов утих, Джонатан поднял взгляд.

– Хм… Итак. На чем мы остановились? А, Льюис, уже полночь? Тогда заканчиваем с игрой. Пора спать.

Джонатан быстро прибрался на столе. Собрал игральные карты, сложил их и скрепил резинкой, громко щелкнувшей, когда он ее отпустил. Затем склонился под стол и вытащил красную жестянку из-под конфет с нарисованным на крышке зданием местного окружного суда. В жестянку отправились звенящие монеты. Джонатан закрыл крышку, отодвинулся на стуле, вытряхнул пепел в блюдце и сложил руки на коленях.

– Итак. Ну и как тебе дом номер 100 по Хай-стрит, Льюис?

– Мне кажется, тут удивительно, дядя Джонатан. Мне понравился дом, и город, и вы оба мне очень понравились!

Льюис не врал. Несмотря на странности поведения Джонатана и вредную привычку подслушивать, свойственную миссис Циммерман, он хорошо провел первый вечер в Нью-Зибиди. На самом деле, большую часть вечера он еле удерживался от того, чтобы не начать подскакивать на стуле от радости. Но он знал, что в обществе так делать не принято.

Джонатан отнес чемодан Льюиса наверх, и мальчик наконец увидел свою комнату: высокая черная кровать с изголовьем и изножьем, в углу зеркало с рамой под цвет кровати, рядом камин из черного мрамора, а на полке – черные же, похожие на гроб часы. У стены размещался большой застекленный книжный шкаф, полный старых книг, а на нем – ваза с хвощом. Посреди комнаты лежал огромный плетеный ковер. Его узор напомнил Льюису карту Соединенных Штатов, нарисованную сумасшедшим. Мало какого ребенка не оттолкнула бы темная деревянная мебель в старой комнате, но Льюису понравилось. Он подумал, что в таком убежище мог бы ночевать сам Шерлок Холмс.

Мальчик переоделся в пижаму, накинул халат и тапочки и побрел в ванную. Когда он вернулся, Джонатан как раз разжег огонь в камине.

Дядя выпрямился и смахнул хворостинки с жилета.

– Вот и ты, Льюис! Тебе нужно что-нибудь еще?

– Нет, я думаю, все отлично, дядя Джонатан. Комната просто чудесная. Я всегда хотел комнату с камином.

Джонатан улыбнулся. Он подошел к прикроватному столику и зажег лампу.

– Кстати, Льюис, сегодня можно читать сколько хочешь. До школы целых три недели.

– Вряд ли я долго буду читать, мы ведь допоздна играли в карты, – ответил Льюис и зевнул. – Но все равно спасибо. Спокойной ночи, дядя Джонатан.

– Спокойной ночи, Льюис.

Дядя уже выходил из комнаты, но задержался в дверях:

– И вот еще, – добавил он, – надеюсь, все эти часы не помешают тебе уснуть. Они немного шумные, но… в общем, люблю я их. Спокойной ночи.

Мужчина скрылся за дверью.

Льюис застыл с растерянной полуулыбкой на лице. Что-то в этом доме было не так, но он никак не мог сообразить что. Он все вспоминал, как Джонатан оцепенел, услышав бой часов на церковной колокольне; о том, как миссис Циммерман подслушивала, прижав ухо к стене. Странно это.

«Ну что ж, – подумал он и пожал плечами, – иногда люди ведут себя чудно́». Льюис забрался в кровать и выключил свет. Спустя несколько минут включил снова: он вдруг понял, что до сих пор напряжен, взволнован и совсем не может уснуть.

Выбравшись из кровати, Льюис подошел к непрочному на вид бамбуковому книжному шкафу рядом с гардеробом. Сколько же там старых пыльных книг! Он вытащил одну и обмахнул рукавом халата. Потертые блестящие буквы на корешке складывались в надпись:

Открыв книгу, Льюис перевернул несколько гладких глянцевых страниц. Понюхал. Книга пахла тальком. Обычно книжки, которые так пахнут, интересные. Мальчик бросил «Лекции» Джона Л. Стоддарда на кровать и направился к своему чемодану. Порывшись в вещах, он достал длинную узкую коробку мятных конфет в шоколаде. Льюис любил есть конфеты, пока читает, и дома часто оставлял на уголках страниц любимых книг размазанные коричневые пятна.

Спустя несколько минут он уже сидел на кровати, подложив под спину подушки, и читал о том, как шотландская знать убила бедного Давида Риччо прямо на глазах Марии, королевы Шотландии. Стоддард сравнивал Риччо с фиолетовой бархатистой сливой, извергающей во все стороны свои соки. Знать кричала, пинала несчастного и волокла в галерею, где ему нанесли еще несколько ударов ножом. «Пятьдесят шесть ровным счетом», – уточнял Стоддард, хоть и умалчивал, кто именно посчитал раны. Льюис перевернул страницу и откусил кусочек мятной конфеты. Теперь Стоддард рассуждал о стойкости пятен крови и о том, правда ли багровая лужа на полу здания парламента Шотландии сохранилась со времен той расправы. Льюис зевнул, выключил свет и уснул.

Совсем немногим позже мальчик вдруг проснулся. Только что ему снилось, что за ним гонится дама пик, а теперь сон внезапно рассеялся, и Льюис оказался сидящим на кровати. Он был напуган, но не понимал чем.

Скрип, скрип… – кто-то шел на цыпочках по коридору.

Все так же сидя на кровати, Льюис прислушался. Скрип раздался прямо за дверью его комнаты. Затем начал удаляться. Скрип-скрип-скрип.

Мальчик соскользнул с кровати. Как можно тише подкрался к двери. Медленно и осторожно приоткрыл ее. Совсем немного. И выглянул в коридор.

В коридоре было темно и пустынно, лишь вдали сквозь окно просачивался тусклый серый свет. Но Льюис все еще слышал, как кто-то двигается. А теперь заметил бледный круг от фонарика, скользящий по обоям. Испугавшись, Льюис захлопнул было дверь, но тут же снова приоткрыл. Луч света замер. Фигура, державшая фонарик, стукнула кулаком по стене – сильно стукнула: Льюис услышал, как кусочки штукатурки посыпались на пол. Затем фигура ударила снова, потом еще и еще. Льюис засмотрелся и открыл дверь пошире.

Таинственный нарушитель спокойствия отступил, и Льюис увидел, как на оконное стекло наползла крупная тень. Тень человека с бородой и трубкой во рту. Дядя Джонатан!

Закрыв поплотнее дверь, мальчик прижался к ней спиной и затрясся. Он надеялся, что Джонатан не заметил его. В уме зашевелилась кошмарная мысль. А что если дядя Джонатан… сумасшедший?

Льюис сел в кресло перед камином. Он смотрел, как черные трещины на дровах раскаляются докрасна. Что если дядя и вправду окажется тронутым? Родители предупреждали Льюиса, что от сумасшедших нужно держаться подальше, от всяких типов, которые заманивают в свою машину конфетами с клеем. Или в них был не клей? Льюис не помнил. Но Джонатан совсем не казался одним из таких. Или еще бывают те, что пробираются в комнату ночью и вонзают в спящего нож. Льюис вздохнул. Он решил подождать и посмотреть, что будет.

Вернувшись в кровать, мальчик снова заснул и увидел сон, в котором они с Джонатаном бегали кругами по кварталу с церковью, той самой, с мордой на башне. В домах горел свет, но спрятаться нельзя было ни в одном. За ними гналось нечто бесформенное, высокое и темное. В конце концов они остановились у церкви, которая раскачивалась, будто резиновая. Кричащая морда нагибалась все ближе и ближе… а потом картина сменилась. Льюис сидел в комнате, полной блестящих монеток. Он пропускал их сквозь пальцы, а они бряцали и звенели, пока не наступило утро.