23

Солнце уже клонилось к горизонту, но все еще согревало парк, совершенно спокойный и мирный. Пчелы все еще жужжали среди цветов, настоящие пчелы, в то время как роботы-призраки скрылись. Предполагаю, что у стеклянных пчел сегодня был большой день, день великих маневров.

День был долгий и жаркий. Я растерянно стоял в кустах и таращился на тропинку. Из-за поворота показался Дзаппарони. С чего вдруг мне стало жутко при его приближении? Я не тот страх имел в виду, что внушают власть имущие, когда видишь их рядом с собой. Скорее, это было неопределенное чувство вины, укор совести. Вот так же я стоял тогда с измазанным лицом и в разодранном в клочья костюме, когда в переднюю вышел отец. И зачем я попытался запихнуть ногой отрезанное ухо под опрокинутый столик в надежде, что Дзаппарони не заметит? Я сделал это не столько, чтобы скрыть мое любопытство, сколько из ощущения, что на него это не произведет никакого впечатления.

Он медленно подошел ко мне, остановился и посмотрел на меня своими янтарными глазами. Теперь они были глубокие темно-коричневые с искрами. Его молчание меня угнетало. Наконец, он заговорил:

– Я ведь вас предупреждал: остерегайтесь пчел.

Он взял в руки клюшку для гольфа и посмотрел на раскаленное железо. Оно все еще кипело. Его взгляд скользнул по дымчатым осколкам и зацепился за мой рукав. От него ничего не скрыть. Он произнес:

– Вы попали в одну из безвредных.

Это прозвучало беззлобно. У меня не было никакого представления о стоимости этих роботов. Возможно, один такой стоил больше жалованья, на которое я мог бы претендовать, прежде всего, потому что это был модельный образец, наверняка, начиненный разными аппаратами.

– Вы легкомысленны. Такие устройства – не мячи для гольфа.

И это прозвучало вполне доброжелательно, как будто он одобрял мой удар. Я бы теперь уже не мог поручиться, что дымчатый прибор действовал во зло. У меня сдали нервы, так сказать. Меня достало это телепание, пока я рассматривал ухо. Но вообще-то виноваты во всем именно уши. От такого зрелища любой утрачивает свое чувство юмора. Но я не оправдываюсь. Лучше бы ему вообще этого не видеть.

Но он как раз увидел. Потрогал ухо клюшкой для гольфа, перевернул носком домашней туфли и покачал головой. Лицо его приняло выражение озадаченного попугая. Глаза засветились желтым без вкраплений.

– Вот вам пример общества, которым я наказан. Хорошо, что их иногда хотя бы можно запереть в сумасшедшем доме.

История с ушами продолжилась, когда я поставил на место стол и сел рядом. Я должен был проникнуться этой историей. Уши действительно были отрезаны, но без боли, и мое присутствие здесь имело отношение к этому увечью.

Мне следует знать, объяснил Дзаппарони, что эти человекоподобные манекены, которыми я любовался, как Ромео с Джульеттой, производят такое удивительное впечатление как раз не из-за своего фантастического сходства с людьми, но из-за продуманного несовпадения с оригиналом. Что касается лица, то уши играют едва ли не большую роль, чем глаза, глаза легче подделать и по форме, и по движению, а уж цвет-то и вовсе не проблема. Уши у благородных пород меньше, им придают изящную форму, цвет и покрытие, украшают, сообщают им особенный набор движений, чтобы усилить мимику. У животных уши так двигаются сами, от природы, у приматов – так себе, у людей, испорченных цивилизацией, уши вовсе утрачивают свою мимику. Кроме того, уши не должны быть совершенно симметричными, они должны немного отличаться друг от друга. Для художника одно ухо никогда не является полной копией второго. Публику необходимо воспитывать, преподать ей высшую анатомию. Это требует времени и усилий. Десятилетий не хватит.

Ну, не будем отклоняться. Все вышеупомянутые детали и еще многие другие разрабатывал для манекенов синьор Дамико, непревзойденный ушных дел мастер. Родом из Неаполя.

Конечно, такие уши не просто так штампуются и не вырезаются прямо из цельного куска вместе с изделием, как это делают резчики по дереву, скульпторы или изготовители восковых фигур. Скорее, эти уши приращиваются к телу каким-то органическим образом, это один из секретов нового стиля изготовления манекенов.

Работать с роботами-манекенами становится еще труднее, когда над одним произведением трудится много умов и рук. Начинаются склоки, споры, ревность между творцами, которым невыносима работа в коллективе. Таким образом синьор Дамико поссорился со всеми остальными, в основном, из-за сплетен, которые и повторять-то не стоит. В общем, он не пожелал больше иметь ни с кем дела. А поскольку эти создатели не могли извлечь для себя никакой выгоды из своих созданий, он всем манекенам, над которыми трудился коллектив, острой бритвой отрезал уши. После чего он ушел, и велика опасность, что он продолжит заниматься своим искусством где-то еще. После успеха новых фильмов пытались и другие производить человекоподобных роботов-марионеток.

Что тут поделаешь? Подать на него в суд – он будет апеллировать к авторскому праву. Смешно, ей-богу. Алчную прессу до такого жирного куска сплетен допускать нельзя. А манекену такого класса прирастить отрезанное ухо чуть ли не труднее, чем пришить настоящее – живому человеку.

В этом инциденте Дзаппарони снова обнаружил свою неприятную зависимость от своих наемных гениев. Если бы синьор Дамико вернулся, хозяин бы его простил. Этот человек был незаменим, потому что не всякий способен с такой легкостью производить уши, как будто рожать детей. Скандал доказал, что надзор на производстве оставлял желать лучшего. Это и побудило Дзаппарони обратиться к Твиннингсу, а тот послал к фабриканту меня.

Впрочем, Дзаппарони действительно специально для меня велел усеять болото отрезанными ушами и наблюдать за мной. Это была идеальная проверка. И я ее не прошел, не выдержал, я не годился на предлагаемую должность, о которой мне больше ничего не было сказано. Это была должность для тех, кто никогда не теряет голову, что бы ни случилось, и не сдается до конца. То есть не складывает оружие. Я должен был сразу понять, что уши – это игрушка, их красный оттенок выдавал их искусственность. Каретти тоже не годился и очутился в Швеции в сумасшедшем доме. И ему оттуда не выйти. Врачи принимают его слова за бред сумасшедшего, за фантазии смертельно напуганного человека, ну и пусть принимают.

Я мог идти домой. И подумать. У меня камень упал с души, хотя Тереза, конечно, расстроится.

Однако мне пришлось еще раз сесть. Дзаппарони приготовил для меня еще один сюрприз. Кажется, мнение, которое он составил обо мне в библиотеке, было все же достаточно благоприятно, пусть даже я не вполне соответствовал его требованиям. Он решил, что я честный малый, умею держать равновесие, разбираюсь, из каких частей состоит целое, и, вероятно, у меня в гороскопе, кроме Сириуса, еще присутствует созвездие Весов. Еще он знал, что за годы работы в танковой инспекции у меня появилось чутье на изобретения, хотя меня там и внесли в черный список.

На его-то заводах что ни день, то новое изобретение, выпуск улучшенных и упрощенных моделей. Рабочие, конечно, народ сложный, жалобщики, склочники, скандалисты, но они у этого неаполитанца все сплошь гении, и с их слабостями приходится мириться, оборотная сторона медали. Могу себе представить, что при таком двояком раскладе не было недостатка ни в новых проектах, ни в скандалах и спорах, как это водится среди создателей. Каждый считает свое изобретение самым лучшим, а себя – самым талантливым. Но в суд-то не подашь. Нужен свой арбитр, мировой судья. Нужен человек, чтобы разбирался в технике и умел убеждать, а это редкость. Он может быть даже несколько старомоден в своем мировоззрении.

– Ротмистр Рихард, вы принимаете мое предложение? Хорошо, тогда вы приняты. Полагаю, аванс вас не обидит.

Таким образом, Твиннигсу достались его комиссионные, по крайней мере, от Дзаппарони, а старого товарища он облагодетельствовал, получается, задаром.