Карма
Ахилла Дежардена разбудил крик.
Когда он окончательно проснулся, тот уже стих. Ахилл лежал в темноте и какое-то время размышлял, не приснилось ли это ему: еще не так давно в его снах кричали постоянно. Он задумался, может, он сам себя разбудил, – но такого не случалось уже много лет, с того самого времени, как Дежарден превратился в нового человека.
Вернее, с того самого времени, как Элис выпустила старого человека из подвала.
Обеспокоенный и бодрый, он сразу понял, в чем дело. Крик зародился не в его голове и не в горле, он исходил от машин. Тревога, длившаяся не больше секунды.
Странно.
Он включил имплантаты. Вне черепа по-прежнему царила тьма, но внутри, в затылочных долях коры головного мозга расцвели шесть ярких окон. Он бегло просмотрел основные фиды, потом второстепенные; в первую очередь его интересовали угрозы с другого конца света, с орбиты или от расхрабрившегося гражданского, ткнувшегося в ограждения периметра. Он проверил убогие комнаты и коридоры, куда имел доступ скудный дневной штат, хотя сейчас было четыре утра, и в такую рань никто из них не приходил. В вестибюле никого, в зале приемов и на псарнях – тоже. Погрузочные площадки и электростанция в норме. Ракетной атаки не зафиксировано. Даже засора в канализации нет.
Однако он все-таки что-то слышал. В этом Ахилл был уверен. Более того, этот конкретный сигнал тревоги был ему незнаком. За все эти годы машины вокруг из обыкновенных инструментов превратились в друзей, защитников, советников и доверенных слуг. Он досконально изучил их голоса: мягкий писк имплантатов, успокаивающий гул охранной системы здания, утонченные многооктавные аккорды комплекса предупреждения об угрозах. И никто из них тревогу не поднимал.
Дежарден откинул простыни и поднялся с койки. Стоунхендж маячил в нескольких метрах; подкова из рабочих станций и тактических панелей тускло светилась в темноте. Официальное рабочее место Ахилла находилось на много этажей выше; у него была и официальная квартира, не слишком роскошная, но намного более комфортабельная, чем матрас, который он притащил сюда. Время от времени он до сих пор ими пользовался, когда того требовали дела или же когда была важна видимость. Но тут ему нравилось больше всего: в секретном, безопасном импровизированном нервном центре, вздымающемся из узловатого сплетения оптоволоконных корней, растущих прямо из стен. Это был его тронный зал, его цитадель и его бункер. Несмотря на все свое могущество, несмотря на всю неприступность его крепости, только здесь, в темном подземелье без окон, Ахилл чувствовал себя в полной безопасности и понимал, насколько это нелепо.
Почесываясь, он плюхнулся в кресло, стоявшее в центре Стоунхенджа, и начал просматривать данные, поступившие по оптоволокну. Мир, как обычно, кишел желтыми и красными иконками, но ничего особо срочного. Ничто не могло вызвать звуковой сигнал тревоги. Дежарден свел все сообщения в один список и отсортировал их по времени поступления; если что и случилось, то прямо сейчас. Так: плавление ЦЕЗАРЬ-реактора в Луисвилле, сбой статического поля в Боулдере, налажена связь с парой точек наблюдения в Аляске. Опять какая-то болтовня о мутировавших жуках и растениях на границе с Панамой…
Что-то еле заметно прикоснулось к его ноге. Ахилл бросил взгляд вниз.
Мандельброт уставилась на него одним глазом. Второго не было. Вместо него зияла темная липкая дыра, полморды оторвало начисто. В полутьме бок кошки казался скользким и черным. Сквозь спутанную шерсть виднелись внутренности.
Мандельброт качалась, как пьяная, все еще подняв переднюю лапу. Открыла рот. И упала с едва слышным «мяу».
«О Боже, нет. О Боже, пожалуйста, только не это».
Он впопыхах набрал номер, даже не включив свет. Мандельброт, истекающая кровью, лежала в луже собственных кишок.
«О Господи, пожалуйста. Она умирает. Сделай так, чтобы она не умерла».
– Привет – застрекотал неживой голос. – Трев Сойер слушает.
Черт побери. Это был автомат, и у Дежардена сейчас не было времени возиться с ветками диалога. Он прервал вызов и вошел в местный каталог адресов:
– Мой ветеринар. Домашний телефон. Все блокировки вырубить.
Где-то в Садбери начал звонить запястник Сойера.
– Ты опять полезла в псарни? – Мандельброт лежала на боку, ее грудная клетка поднималась и опускалась. – Глупая кошка, ты так любила дразнить этих монстров. Поняла, как… о господи, как ты вообще смогла вернуться. Не умирай. Пожалуйста, не умирай.
Сойер упорно молчал.
«Ответь на звонок, сука! Это же чрезвычайная ситуация! Где тебя черти носят в четыре утра?»
Лапы Мандельброт дергались и сжимались, словно во сне, словно под током. Дежардену хотелось дотронуться до нее, остановить кровотечение, выпрямить позвоночник, да просто погладить, ради всего святого – хоть как-то облегчить ее страдания. Но Ахилл страшно боялся, что неопытным прикосновением сделает только хуже.
«Это моя вина. Это моя вина. Я не должен был пускать тебя повсюду, должен был снизить допуск, ведь ты, в конечном счете, всего лишь кошка, и ты не знаешь, как себя вести. И я так и не потрудился узнать, как звучит твой сигнал тревоги, мне просто не пришло в голову, что я должен…»
Не сон. И с миром все в порядке. Заговорил ветеринарный имплантат, вмонтированный в запястник: короткий вскрик, когда жизненные показатели Мандельброт ушли в красную зону, а потом молчание, когда зубы, или когти, или просто инерция от шока низвели сигнал до шума.
– Алло? – прозвучал невнятный сонный голос.
Дежарден вскинул голову:
– С вами говорит Ахилл Дежарден. Мою кошку сильно изуродовали…
– Что? – недовольно спросил Сойер. – Вы хоть знаете, который сейчас час?
– Простите, я знаю, но это исключительный случай. Моя кошка… о господи, ее разорвали на части, она едва жива, вы должны…
– Ваша кошка, – повторил Сойер. – А зачем вы мне об этом рассказываете?
– Я… вы ведь ветеринар Мандельброт, вы…
Голос был ледяным:
– Я три года как ничей ветеринар.
Дежарден вспомнил: всех ветеринаров отправили лечить людей, когда Бетагемот – и сотни сопутствующих ему инфекций – парализовали систему здравоохранения.
– Но вы же все еще… вы же знаете, что нужно… я уверен…
– Мистер Дежарден, вы забыли, который сейчас час. А вы помните, какой сейчас год?
Дежарден покачал головой.
– Да о чем вы говорите? Моя кошка лежит на полу, а ее…
– Прошло пять лет с начала эры Огненной ведьмы, – продолжил Сойер ледяным тоном. – Люди умирают, мистер Дежарден. Миллионами. В таких обстоятельствах даже еду тратить на животных – это постыдно. Ожидать, что я стану тратить время, лекарства и перевязочные средства на лечение раненой кошки, по крайней мере, неприлично.
В глазах Ахилла защипало. Все вокруг расплылось.
– Пожалуйста… я могу вам помочь. Я могу. Я могу вдвое увеличить норму циркулятора. Воду без ограничений. Я могу отправить на орбиту, черт возьми, если вы этого хотите, и вас, и вашу семью. Все что угодно. Только скажите.
– Хорошо: прекратите расходовать попусту мое время.
– Да вы знаете, кто я? – закричал Дежарден.
– Разумеется, знаю. И удивлен, что у правонарушителя – особенно такого выдающегося – так сильно смещены приоритеты. У вас же должен быть иммунитет к такого рода вещам.
– Ну, пожалуйста…
– Спокойной ночи, мистер Дежарден.
«Потеря соединения» – на одном из экранов загорелась очередная желтая иконка.
В углу рта Мандельброт пузырилась кровь. Внутреннее веко скользнуло по окровавленному глазному яблоку, но вновь вернулось в прежнее положение.
– Пожалуйста, – всхлипнул Дежарден. – Я не знаю, что…
«Нет, знаешь».
Он склонился над ней, протянул руку, осторожно надавил на вздувшуюся петлю кишечника. Тело Мандельброт дернулось, словно испустило дух. Она едва слышно мяукнула.
– Прости… Прости.
«Ты знаешь что делать».
Он вспомнил, как Мандельброт вцепилась в лодыжку отца, когда старик навестил его в 48-м. Вспомнил, как Кен Лабин стоял в одних трусах и стирал брюки в ванной: «Твоя кошка меня описала», – сказал он тогда, и в его голосе слышалось невольное уважение. Он вспомнил, как лежал ночами, чувствовал, что мочевой пузырь скоро разорвется, но не смел подняться, боялся потревожить пушистый спящий комок, лежащий на груди.
«Ты знаешь».
Он вспомнил, как Элис пришла на работу с исцарапанными в кровь руками, пытаясь удержать тощего, шипящего котенка, который уже тогда ни от кого не терпел унижений.
– Эй, Кайфолом, хочешь иметь сторожевую кошку? Настоящий хаос во плоти. Поворачивающиеся уши, батарейки не требуются, к тебе в квартиру теперь никто не зайдет без увечий, гарантированно.
«Ты знаешь».
Мандельброт снова начали бить конвульсии.
Он знал.
У него под рукой не было ничего: ни инъекций, ни газа, ни огнестрела. Все пошло на ловушки, и понадобится куча времени, чтобы извлечь оттуда хоть что-нибудь. Комната была голой – только серо-костяные стены и побеги оптоволокна. От нейроиндукционного поля… будет больно…
«Черт побери, мне просто кирпич нужен, – подумал он, с трудом сглатывая комок в горле. – Обыкновенный камень, их же куча около домов валяется…»
Не было времени. Мандельброт уже не жила с тех самых пор, как отправилась наверх, от псарни. Она только страдала. И Дежарден мог лишь прекратить это и больше ничего.
Он занес ногу над ее головой.
– Ты и я, Сарделька, – прошептал он. – У нас был допуск выше, чем у любого человека на тысячу километров вокруг…
Мандельброт мурлыкнула. Когда она умерла, тело как будто что-то покинуло. Осталась лишь бесхребетная масса на полу.
Дежарден еще какое-то время стоял, держа ногу на весу, на всякий случай. Наконец он опустил ступню на бетонный пол. Мандельброт всегда все делала сама.
– Спасибо тебе, – прошептал Ахилл и заплакал.
Доктор Тревор Сойер проснулся во второй раз за последние два часа. Над его головой огромным кулаком нависала какая-то тень. Она негромко шипела, словно парящая змея.
Он попытался подняться. Не смог: руки и ноги болтались, как резиновые, и не слушались. Лицо покалывало, вялая челюсть отвисла пучком сваренных макарон. Даже язык казался распухшим и дряблым, вывалился изо рта и не двигался.
Сойер смотрел на овальный предмет над кроватью. Тот напоминал черное пасхальное яйцо где-то вполовину его роста, но шире. Его брюхо уродовали с трудом различимые отверстия и пузыри, отражавшие серебристые лучики слабого света, проникавшие из прихожей.
Шипение стихло. Доктор почувствовал, как по щеке червяком сползает тонкая струйка слюны. Он попытался проглотить ее, но не смог.
Он все еще дышал. Хоть что-то.
Пасхальное яйцо издало мягкий щелчок. Откуда-то пошло слабое, едва различимое ухом гудение – то ли поле воздушной подушки, то ли помехи в нервной системе, осечкой стреляющие в ухе.
Это не нейроиндукция. «Овод» даже от земли не оторвался бы, неся такие тяжелые кабели.
«Какой-то нервно-мышечный паралич, – догадался он. – Значит, газ».
Он попытался повернуть голову. Та десятикилограммовым валуном лежала на подушке и не слушалась. Он не мог двинуть глазами. Не мог даже моргнуть.
Сойер слышал, что Сандра тоже проснулась; она дышала часто и неглубоко.
– Ты, как я вижу, снова заснул, – сказал «овод» знакомым голосом. – Даже глазом не моргнул, верно?
«Дежарден?..»
– Хотя это нормально, – продолжила машина. – Ты оказался прав. Позволь тебе помочь…
«Овод» наклонился носом вниз, пока буквально не уткнулся в щеку Сойера. Мягко боднул ее, словно кот, просящий еду у хозяина. Лежащая на подушке голова Сойера повернулась, и он уставился на детскую кроватку, стоявшую у стены и едва различимую в полутьме.
«О господи, что…»
Невозможно. Ахилл Дежарден – правонарушитель, а правонарушители… они попросту ничего такого не делали. Не могли. Никто, конечно, официально не признавал этого, но Сойер многое знал и был в курсе. Существовали… ограничения на биохимическом уровне, чтобы правонарушители не злоупотребляли своей властью, не совершали того, что сейчас…
Робот перелетел через спальню. Замер примерно в метре над кроваткой. Тонкий полумесяц вращающейся линзы блеснул на его брюхе, фокусируясь.
– Кайла, верно? – прошептал робот. – Семь месяцев, три дня, четырнадцать часов. Доктор Сойер, у вас, наверное, очень особенные гены, если вы решили родить ребенка в таком ужасном мире. Бьюсь об заклад, это до крайности разозлило соседей. Как вы смогли обойти контроль над численностью населения?
«Пожалуйста, – подумал Сойер. – Не трогайте ее. Мне жаль. Я…»
– Держу пари, вы их обманули, – задумчиво продолжила машина. – Держу пари, эта жалкая личинка вообще не должна была появиться на свет. Но ладно. Как я уже сказал, вы были правы. Когда говорили о людях. Они действительно постоянно умирают.
«Пожалуйста. Господи, дай мне сил, верни мне способность двигаться, дай мне сил, чтобы хоть умолять…»
Яркий, как солнце, горящий хоботок лизнул темноту и поджег Кайлу.
«Овод» повернулся и посмотрел на Тревора Сойера черным циклопическим глазом, пока ребенок доктора кричал, обугливаясь.
– Ну вот, один помер прямо сейчас, – заметил робот.
– За Мандельброт, – прошептал Дежарден. – Вечная ей память.
Он освободил «овода», тот вновь принялся наматывать предписанные круги. Бот не сможет ответить ни на один из вопросов, которые неизбежно возникнут после сегодняшней ночи, даже если кто-то сумеет отследить его присутствие в жилой ячейке 1423 по адресу Кушинг-Скайуок, 150. Даже сейчас он помнил только обычное патрулирование на выделенном ему участке; ничего другого дрон и не вспомнит, а скоро из-за сбоя в навигации уйдет в самоубийственный штопор прямо в запретную зону вокруг генератора статического поля Садбери. От него не останется даже камер, не говоря уж о журнале событий.
Что касается самих тел, то даже самое поверхностное расследование вскоре откроет недовольство Тревора Сойера насильственным переводом в Корпус здравоохранения, а также прежде неизвестные семейные связи с режимом Мадонны, неожиданно пришедшем к власти в Гане. После такого никто не станет задавать никаких вопросов; люди, связанные с Новым порядком Мадонны, всегда пытались свалить старый. Сойер имел доступ в больницу, медицинский опыт и мог нанести невероятный ущерб законопослушным членам общества. Без него в Садбери стало лучше, и не важно, погиб он по собственной неосторожности или от руки бдительного правонарушителя, который выследил доктора в его собственном логове и с чрезмерным пристрастием положил конец террористической деятельности предателя.
В конце концов, такие хирургические операции случались время от времени. А если за ними стоял правонарушитель, то – по определению – это было для общего блага.
Можно вычеркнуть еще один пункт из списка неотложных дел. Дежарден завернул Мандельброт в футболку и направился на улицу, прижимая окровавленный сверток к обнаженной груди. Он тонул в водовороте эмоций, но внутри у него царила пустота. Ахилл пытался разрешить этот парадокс, поднимаясь на первый этаж.
Конечно, он испытывал горе от потери друга, с которым был неразлучен почти десять лет. Удовлетворение от мести. И все же – он надеялся на нечто большее, а не только на мрачное чувство уплаченного долга. На что-то более глубокое. Ахилл не испытал радости, когда Тревор Сойер смотрел на собственную жену и ребенка, горящих заживо. Ничего не почувствовал, когда сжег самого доктора – когда плоть с хрустом стала отделяться от костей; когда глазные яблоки, как большие желатиновые личинки, сварились в глазницах – хотя знал, что уже при смерти, все ощущая, Сойер так и не нашел в себе сил даже захныкать.
Радость ускользала от Дежардена. Конечно, он никогда не чувствовал ее раньше, когда выплачивал по счетам, но сейчас надеялся на большее. Разумеется, причина всего этого запала ему в душу гораздо глубже. И все-таки: только печаль, удовлетворение и… что-то еще. Ахилл даже не мог сказать, что именно…
Он вышел на улицу. Бледный утренний свет заливал все вокруг. Мандельброт остывала, и ее тельце уже одеревенело.
Сделав несколько шагов, он обернулся посмотреть на свой замок. На фоне яркого неба он казался огромным, черным и зловещим. До Рио здесь работало столько потенциальных спасателей, что они могли бы заселить небольшой город. А теперь все здание принадлежало только Дежардену.
«Благодарность», – понял Ахилл с удивлением. Он ощущал благодарность за собственную скорбь. Ведь он все еще любил. Все еще мог чувствовать, чувствовать всем сердцем. До этой самой ночи, до этой потери он совсем не был уверен, что способен на такое.
Элис опять оказалась права. Социопат. Он превратился во что-то такое, для чего этот термин был слишком узким.
Возможно, надо пойти и рассказать ей, как только он похоронит Мандельброт.
Укрощение
Оставляйте трупы только здесь Несанкционированная утилизация карается по закону Закон Северной Америки/УЛН о биологической опасности 4023-А-25 – п. 5
Загон без крыши, с трех сторон огороженный стенами, находился к югу от шоссе 184 сразу за Эллсуортом. Знак нанесли спреем на дальней стене – умная краска каждые несколько секунд меняла язык надписи. Кларк и Уэллетт стояли у входа, смотря внутрь.
Неровный пол покрывала растрескавшаяся чешуйками корка старой извести, похожая на дно высохшего озера в пустыне. Было видно, что ее сюда не подвозили уже давно. На субстрате лежали четыре тела. Одно лежало аккуратно, ему сложили руки на груди: черное и раздутое, оно кишело личинками, над ним парил ореол из мух. Три других уже высохли и развалились, походя на кучи листьев, разбросанных сильным ветром. У них не хватало конечностей и одной головы.
Уэллетт ткнула пальцем в сторону надписи:
– Да, раньше им было не все равно. Людей бросали за решетку, когда они хоронили любимых в саду за домом. За угрозу общественному здоровью. – Она хмыкнула, вспоминая. – Остановить Бетагемот они не могли. Сопутствующие эпидемии тоже. Зато могли упрятать в тюрьму какую-нибудь несчастную старуху, которая не хотела смотреть, как сжигают тело ее мужа.
Кларк слабо улыбнулась:
– Людям нравится чувствовать себя… какое там слово-то…
– …инициативными, – предложила Уэллетт.
– Именно так.
Така кивнула:
– Надо отдать им должное, тогда это действительно было проблемой. Тогда тут столько трупов лежало, штабелями, тебе по плечи было бы. Одно время холера убивала больше людей, чем Бетагемот.
Кларк разглядывала крематорий:
– А почему его так далеко поставили?
Уэллетт пожала плечами:
– Тогда они повсюду были.
Лени вошла внутрь загона. Уэллетт остановила ее, положив руку на плечо:
– Ты лучше держись около старых тел. От свежих можно подхватить что угодно.
Кларк дернула плечом, сбросив ладонь доктора:
– А ты сама как?
– Я вакцинирована с ног до головы. Тут ко мне не многое может прицепиться.
Она подошла к трупу с наветренной стороны, хотя легкий бриз смрад почти не разгонял. Кларк держалась подальше, с трудом подавив рвотный позыв, и принялась собирать части тел. Она провела баллоном со стерипленкой две черты, как будто распятие нарисовала, и нажала на закрепитель. Сморщившийся одноногий труп, лежавший у ее ног, заблестел, когда затвердел жидкий пластик.
– А эти еще в хорошей форме, – заметила Уэллетт, распыляя аэрозоль по мертвому телу. – Раньше-то надо было дважды в неделю проверять, если хотела найти берцовую кость, соединенную с коленной чашечкой. У падальщиков был праздник.
Спрея Така не жалела, чему Кларк не удивилась. Доктор, может, и обладала иммунитетом от болезней, гнездившихся в этом трупе, но разносить их тоже не хотела.
– А что изменилось? – спросила Кларк.
– Падальщиков больше нет.
Кларк ногой перекатила мумифицированные останки и залила аэрозолем другую сторону покойника. Через несколько секунд покрытие затвердело. Она подхватила на руки тело в саване. Лени казалось, что она держит охапку дров. Стерипленка со слабым скрипом терлась о гидрокостюм.
– Просто загрузи его в Мири, – сказала Уэллетт, продолжая орудовать спреем. – Я уже поменяла настройки.
Лазарет высунул язык с правого борта. Мятая серебряная фольга покрывала его горло. Кларк положила останки на поддон, тот втянулся внутрь как только почувствовал груз. Мири сглотнула и закрыла рот.
– Мне надо еще что-нибудь сделать? – спросила Кларк.
– Да нет. Она знает разницу между живым человеком и трупом.
Из машины донесся низкий, еле слышный гул, но быстро прекратился.
Уэллетт вытащила человекоподобный кокон из загона. Раздутое тело полностью скрылось под слоями фибропластика, как будто Така превратилась в какого-то огромного паука и спеленала добычу. Поверхность савана усеивали тела прилипших насекомых. Умирая, они извивались, пытаясь высвободиться из пут.
Кларк подошла помочь доктору и взяла кокон за один конец. Когда они распределили вес, внутри что-то хлюпнуло. Мири разинула рот – уже пустой – и дохнула Лени в лицо горячей, пыльной отрыжкой. Наружу выполз язык, словно лазарет превратился в громадного ненасытного птенца.
– А кожа дышит в этой штуке? – спросила Уэллетт, когда Мири проглотила вторую порцию.
– Ты про гидрокостюм?
– Я про обыкновенную кожу. Она под кополимером вообще дышит?
– Да он за пять лет изрядно поизносился. Как видишь, до сих пор жива.
– Но тебе в нем все равно плохо. Он же создан для жизни на глубоководье; сомневаюсь, что на суше он полезен для здоровья, если носить его постоянно.
– А почему нет? – пожала плечами Кларк. – Ткань дышит, обеспечивает терморегуляцию. Мне комфортно, полный гомеостаз.
– Так это в воде, Лори. А у воздуха другие свойства. Скорее всего, у тебя дефицит витамина К.
– Со мной все хорошо, – безразличным тоном ответила Кларк.
Лазарет довольно заурчал.
– Как скажешь… – Уэллетт решила не продолжать тему.
Мири снова разинула рот.
Они прокладывали маршрут по заброшенным дорожным знакам и бортовым картам. Уэллетт упорно отказывалась выходить в сеть. Кларк пришлось задать вопрос по поводу остановок на пути. Белфаст? Кэмден? Фрипорт? Еще до конца света они были лишь непримечательными точками на карте: почему бы не поехать в Бангор, всего-то несколько километров к северу? Туда, где жили люди.
– Теперь уже нет, – сказала Така, перекрикивая неистовые оркестровые качели, которые, по ее словам, сочинил какой-то русский маньяк по фамилии Прокофьев.
– Почему?
– «Города – это кладбища человечества». – Она явно кого-то процитировала. – Существовал какой-то порог, сейчас точную цифру не вспомню. Некое магическое число количества людей на гектар. И любой городской центр его серьезно превышал. В общем, если Бетагемот попадал на территорию с высокой плотностью населения – не говоря уже о болезнях, которые следовали за ним по пятам, – он распространялся как лесной пожар. Стоило одному чихнуть – заболевала сотня. Микробы любят толпу.
– Но в малых городах все было нормально?
– Ну, как видишь, не нормально. Там Бетагемот распространялся медленно, да что я говорю – он распространяется до сих пор. В городках народу было мало, а зимой и того меньше. Землю между ними скупили богачи. – Уэллетт жестом указала на жухлую листву за ветровым стеклом. – Здесь были сплошные частные владения. Состоятельные старые мужчины и женщины, которые не тусовались, имели хорошее медицинское обслуживание. Разумеется, теперь их больше нет.
«Наверное, на „Атлантиду“ отправились, – подумала Кларк. – Некоторые, по крайней мере».
– В общем, когда «огненная ведьма» появилась, у крупных городов было только два выхода, – продолжала Уэллетт. – Либо отгородиться от мира баррикадами и генераторами статического поля, либо помереть. Некоторые не смогли себе позволить генераторы, поэтому остались без вариантов. Я не была в Бангоре с пятьдесят третьего. Насколько я знаю, там даже тела не убрали.
В Бакспорте они встретили первых живых пациентов.
Мири свернула с главной улицы примерно в два часа ночи и остановилась около циркулятора Кальвина от Красного Креста, на панели которого мигал предупреждающий желтый сигнал. Уэллетт осмотрела его, пользуясь светом от старого, оставшегося еще с прежних времен, рекламного щита, работающего на солнечной энергии, тот неутомимо рассказывал всем вокруг о преимуществах умной одежды и диетических проглоттидов.
– Необходимо пополнить запасы, – Така забралась в Мири и вызвала меню.
– А я думала, они получают все необходимое из воздуха, – сказала Кларк. Иначе для чего еще был нужен фотосинтез. Лени, помнится, сильно удивилась, узнав, сколько сложных молекулярных соединений были не чем иным, как комбинациями азота, углерода и кислорода.
– Микроэлементы заканчиваются. – Уэллетт схватила из раздатчика картридж из целлюлозы, заполненный красной и ярко-коричневой пастой. – В этом, например, почти нет железа и калия.
Рекламный щит все еще настойчиво предлагал уже несуществующие товары и одежду и на следующее утро, когда Кларк с трудом втиснулась в туалетную кабинку Мири. Когда она вышла оттуда, к ветровому стеклу прилипли два силуэта.
Она осторожно переступила через Уэллетт и устроилась между двумя ковшеобразными сиденьями. Двое мальчишек-индусов – одному около шести, другой почти подросток – уставились на нее. Склонившись вперед, она посмотрела в ответ. Две пары черных глаз расширились от удивления; младший тоненько вскрикнул. В следующую секунду обоих мальчишек как ветром сдуло.
– Это из-за твоих глаз, – сказала Така.
Кларк обернулась. Доктор сидела, обнимая спинку водительского сиденья, и моргала от утреннего света.
– И костюма, – добавила она. – Серьезно, Лори, ты в этом прикиде похожа на дешевого зомби. – Протянув руку за спину, она постучала по двери стенного шкафа: – Можешь что-нибудь взять у меня.
К своему выдуманному имени Лени уже привыкала. Но непрошеный совет Уэллетт – это совсем другое дело.
Когда они вылезли из машины, около той уже выстроилась очередь из шести человек. Така, улыбаясь, пошла к заднему борту и подняла тент. Кларк, еще не совсем проснувшись, последовала за ней; рты Мири раскрылись, когда она проходила мимо. Серебристая обшивка исчезла, в цилиндрических стенах теперь виднелась сеть сенсорных датчиков.
Иконки и сигнальные индикаторы замерцали на панели управления в заднем отсеке Мири. Уэллетт машинально пробежала по ним пальцами, следя за собирающимися пациентами.
– Все стоят. Кровотечений не видно. Симптомов Бетагемота тоже. Начало хорошее.
Где-то за полквартала от рекламного щита, из-за угла давно закрытого ресторана показались те самые мальчишки, которых напугала Кларк, они тащили за собой женщину средних лет. Та шла сама и не слушалась подгонявших ее детей, словно те были нетерпеливыми собаками, так и рвущимися с поводка. Еще дальше, аккуратно огибая горы мусора и пробивающиеся сквозь асфальт густые пучки травы, к машине хромал мужчина, опираясь на трость.
– А ведь мы недавно приехали, – пробормотала Кларк.
– Да. Обычно я врубаю музыку на полную катушку, для того чтобы оповестить народ. Но часто в этом нет необходимости.
Кларк окинула взглядом улицу. Уже больше десяти пациентов.
– Новости расходятся быстро.
– И вот так, – ответила Уэллетт, – мы победим.
Уэллетт регулярно останавливалась в Бакспорте. Местные жители знали ее или, по крайней мере, слышали о ней. А она знала их и оказывала помощь; вездесущая музыка Таки тихо доносилась из кабины. Больные и раненые комками непрожеванной пищи проходили через гудящие глубины Мири: иногда хватало нескольких секунд, и на другом конце Уэллетт уже поджидала пациента с дермой, инъекцией или антивирусным препаратом, который надо было всасывать через нос, словно древний алкалоид. Часто люди задерживались внутри, пока им связывали кости, сращивали порванные связки или сфокусированными микроволновыми излучениями прижигали злокачественные новообразования. В некоторых случаях проблема была настолько очевидной, что Уэллетт ставила диагноз одним взглядом, а для лечения хватало укола или совета.
Лени помогала, когда могла, но это случалось редко; Мири имела богатый инвентарь, а рыбьи укусы среди местных встречались нечасто, поэтому Уэллетт опыт Кларк был практически без надобности. Зато Така с лету обучила ее некоторым основным приемам и отправила на предварительную сортировку больных, выстроившихся в очередь. Но даже тут Лени не всегда улыбалась удача. Правила были достаточно простыми, но молодежь часто шарахалась от Кларк: странная черная кожа, которая словно шла рябью, когда на нее не смотрели; какие-то механизмы в теле; стеклянные, пустые глаза, которые то ли смотрели на тебя, то ли нет, а принадлежали как будто и не человеку, а роботу, занявшему его место.
Кларк стала работать только со взрослыми и начала давать им жизненно важные советы, пока больные дожидались своей очереди. В конечном итоге дело заключалось не только в медицинской помощи. У них появились инструкции.
У них появился и план.
Дождитесь ракет, говорила она им. Смотрите на звездопады; следите, куда упадут осколки, и найдите их. Вот что вы ищете, так оно выглядит. Собирайте любые образцы – почву в стеклянные банки с крышкой; махайте тряпками, пока не рассеются аэрозольные облака на месте падения. Чайной ложки достаточно. Заполненная наполовину консервная банка – уже богатство. Берите все что можете.
Не медлите: могут нагрянуть подъемники. Хватайте все и бегите. Прочь от эпицентра, прячьтесь от огнеметов любыми способами. Расскажите другим, расскажите всем и о цели, и о методе. Но не пользуйтесь ни радио, ни сетью. Ни оптоволоконной, ни беспроводной. Иначе эфир поставит вас раком; доверяйте только словам, произнесенным человеком при вас.
Нас можно найти во Фрипорте, Ратфорде или в городах, расположенных между ними. Приходите к нам, приносите все что у вас будет.
Надежда есть.
От Огасты по коже Лени поползли мурашки.
Они подъехали с востока, аккурат в полночь, по шоссе 202. Така свернула с главной дороги на проселок, недолго спускавшийся по пологому склону долины, где протекала река Кеннебек, и припарковалась на каменной гряде, откуда открывался вид на топографию внизу.
На этом берегу реки люди бросили все; дальний выглядел почти так же. Почти все что было на другом берегу выглядело так же. Только посреди темных пустых руин, оставшихся от прежних добрых времен, горело яркое ядро. Его нимб отражался от облачной гряды, висящей над головой, отчего пейзаж внизу казался крупнозернистой высококонтрастной фотографией черно-белого цвета.
Кларк почувствовала, как руки и затылок покрываются «гусиной кожей». Даже гидрокостюм как будто начал дрожать, ощущение было настолько неуловимым, что парило где-то на границе воображения.
– Чувствуешь? – спросила Уэллетт.
Кларк кивнула.
– Электростатический генератор. Мы находимся на самом краю поля.
– Значит, в центре еще хуже?
– Внутри нет, разумеется. Поле направлено вовне. Но, чем ближе к периметру, тем больше волосы становятся дыбом. А когда ты внутри, то уже его не чувствуешь. Ну не до такой степени. Есть и другие побочные эффекты.
– Какие?
– Опухоли, – Уэллетт пожала плечами. – Всяко лучше, чем Бетагемот.
Здания и пучки света выступали из темноты, сливаясь воедино, в их очертаниях можно было разглядеть грубые контуры голого мозаичного купола. Новая Огаста, наверное, использовала каждый кубический сантиметр безопасной зоны.
– Мы пойдем туда? – спросила Кларк.
Уэллетт отрицательно покачала головой:
– Мы им не нужны.
– А мы можем войти туда?
Огаста хоть и потеряла прежнюю ценность, но доступ к базам данных и безопасной сети там был. Похоже, Лабину все-таки лучше было остаться с ними.
– Типа в увольнительную сходим? Сделаем остановку, заглянем в вирт, примем джакузи? – Врач тихо и беззлобно засмеялась. – Нет, так не получится. Вот, если там случится какая-то авария, нас, может, впустят. А так сейчас каждый сам за себя. Мири приписана к Бостону.
– Значит, ты можешь попасть в Бостон.
Так даже лучше.
– Ночью тут даже красиво, – заметила Уэллетт. – Несмотря на канцерогенные побочные эффекты. Прямо как северное сияние.
Кларк молча наблюдала за ней.
– Тебе не кажется?
Лени решила пока не настаивать на Бостоне:
– Мне все равно, что день, что ночь. Цвета так и так маловато.
– А, да. Глаза. – Уэллетт покосилась на нее. – А ты от такого яркого освещения не устала? Постоянно же.
– Да нет.
– Тебе надо снимать их время от времени для разнообразия. Иногда, когда слишком много видишь, многое пропускаешь.
Кларк улыбнулась:
– Ты как печенье с предсказанием открыла.
Уэллетт повела плечами:
– Да и с больными легче будет общаться. Пациенты станут больше доверять.
– Я не так уж много могу сделать для твоих пациентов.
– Да дело не…
– А если от меня все-таки есть польза, – продолжила Кларк подчеркнуто бесстрастным голосом, – тогда они смогут принять мою помощь, не указывая, что мне носить.
– Хорошо, – протянула Така. – Прости.
Они посидели молча еще какое-то время. Наконец, Уэллетт завела Мири и включила музыку – адреналиновая разноголосица саксофона и электронных ударных как-то не особо укладывалась в ее предпочтения.
– Мы тут не останемся? – спросила Кларк.
– Я от мурашек не могу заснуть. И для Мири тут место неподходящее. Я просто хотела тебе показать виды.
Они поехали дальше по дороге. Вскоре «гусиная кожа» прошла.
Уэллетт вела машину. Музыка сменилась речевой интерлюдией под музыкальный аккомпанемент – какая-то история о зайце, который потерял свои очки, чтобы это ни значило.
– А это что такое? – спросила Кларк.
– Музыка двадцатого века. Могу выключить, если тебе…
– Да нет. Все нормально.
Однако Уэллетт все равно выключила. Дальше Мири поехала в тишине.
– Мы можем остановиться когда угодно, – произнесла Кларк через несколько минут.
– Еще немного. Места вокруг городов опасные.
– Я думала, мы уже выехали из-под действия поля.
– Дело не в раке. А в людях. – Уэллетт включила автопилот и откинулась на спинку сиденья. – Тут многие шатаются около анклавов и начинают очень сильно завидовать.
– А что, Мири с ними не справится?
– Порежет на тысячи мелких кусочков, спалит или удушит. Мне просто не хочется конфронтаций.
Кларк покачала головой:
– Поверить не могу, что нас не впустили бы в Огасту.
– Я же говорила. Анклавы сами по себе.
– Тогда тебя зачем посылать? Если все такие эгоисты до мозга костей, то какой смысл помогать пустошам?
Уэллетт негромко хмыкнула:
– Где ты была последние пять лет? – Потом махнула рукой: – А, глупый вопрос. Мы тут не из-за альтруизма, Лори. Куча лазаретов, лизунцы…
– Лизунцы?
– Пищевые станции. Все это комплекс мер, чтобы держать дикарей подальше от баррикад. Мы им кинем пару подачек, может, у них и пропадет желание притащить Бетагемот к нам домой.
Вполне разумно, с неохотой признала Кларк. И все же…
– Нет. Они не станут посылать самых лучших и самых умных просто сдерживать толпу.
– Вот именно.
– Да, но ты…
– А что я? Я что, по-твоему, самая лучшая и самая умная? – Уэллетт хлопнула себя по лбу. – Что, во имя всего живого, навело тебя на эту мысль?
– Я видела, как ты работаешь.
– Ты видела, как я получаю команды от машины и выполняю их, особо не лажая. Пара дней тренировки, и ты, по большей части, справишься не хуже.
– Така, я не об этом. Я видела, как работают врачи. Ты – совсем другое дело. Твое… – В голову сразу пришло выражение, о котором Така уже говорила: «общение с пациентами». – Тебе не все равно, – закончила она фразу.
– Ох, – Така уставилась куда-то вперед. – Не путай сострадание с компетентностью. Это опасно.
Кларк внимательно посмотрела на нее:
– Опасно. Какое-то странное слово для такой темы.
– В моей профессии компетентность людей не убивает, – ответила Уэллетт. – А вот сострадание может.
– Ты кого-то убила?
– Трудно сказать. Вот в чем сущность некомпетентности. В отличие от умышленного вреда ее не так легко определить.
– И сколько? – спросила Кларк.
Уэллетт перевела взгляд на нее:
– Ты счет ведешь?
– Нет. Прости, – Лени отвернулась.
«Но если бы вела, – подумала она, – то легко заткнула бы тебя за пояс». Она понимала, что такое сравнение несправедливо. Когда чья-то смерть слишком много для тебя значит, она может оказаться куда большим бременем, чем тысяча трупов. Если тебе не все равно.
Если у тебя есть сострадание.
Наконец, они съехали на отдаленную поляну дальше по склону. Уэллетт разложила койку и легла спать, что-то неразборчиво бормоча. Кларк неподвижно сидела в кресле, сквозь ветровое стекло наблюдая за серой ясностью ночи: за серой травой на лугу, за темно-серыми рядами хилых елей, за покрытыми струпьями, потертыми камнями. За небом, затянутым облаками, словно покрытым бумажной салфеткой.
Сзади послышался слабый храп.
Пошарив за сиденьем, Лени вытащила свой рюкзак. Сосуд для линз лежал на самом дне – жертва хронического пренебрежения. Она долго держала его в руке, прежде чем открыть.
Каждая линза полностью закрывала роговицу и даже больше. Они сидели плотно и, когда Кларк начала их снимать, словно потянули за собой глазные яблоки, а потом оторвались с легким хлопком.
Впечатление было такое, словно она не просто сняла линзы, а вытащила себе глаза – как будто ослепла. Или вновь оказалась на дне океана, там, где не было никакого света.
Не сказать что это было так уж неприятно.
Поначалу все погрузилось во тьму; пока фотоколлаген пахал за двоих, радужка обленилась, но через некоторое время вспомнила, что надо бы расшириться. Пустоту впереди осветил темно-серый мазок: это слабый ночной свет проникал сквозь ветровое стекло.
Лени на ощупь выбралась из лазарета и прислонилась к его боку. Закрыла дверь так мягко, как могла. Ночной воздух охладил руки и лицо.
Краем глаза она заметила какое-то размытое пятно, которое исчезало, стоило на нем сосредоточиться. Скоро Кларк уже смогла отличить небо от вершин деревьев. Мутная клубящаяся серость над зубчатой тенью, казавшаяся чуть ярче на востоке.
Лени отошла на пару метров от машины и оглянулась назад. Невероятно плавные края Мири чуть ли не сверкали на фоне этого фрактального ландшафта. На западе, сквозь разрыв в облаках, Кларк увидела звезды.
Лени шла дальше.
Из-за отсутствия света она раз шесть спотыкалась о корни и ямы. Но цветовая гамма практически не отличалась от той, что Кларк видела в линзах: серое на сером и черном. Только контрастность и яркость поубавились.
Когда небо начало светлеть на востоке, она увидела, что взбирается по оголенному, усыпанному гравием склону холма с торчащими повсюду пнями – старой лесосеке, которая так и не оправилась от потерь. Ее вырубили задолго до того, как Бетагемот вышел на сцену.
«Все умирает», – сказала тогда Кларк.
А Уэллетт ответила: «Все и так умирало…»
Кларк посмотрела вниз на пройденный путь. Мири стояла, как игрушка, на краю старой лесовозной дороги. Коричневые деревья выстроились по ее дальней стороне и вокруг холма, на котором она стояла. На ро́счисти, где поднималась Лени, их спилили подчистую.
Внезапно у нее появилась тень. Протянулась вниз по склону силуэтом убитого великана. Кларк обернулась: сияющее красное солнце перевалило через кромку холма. Ребристые облака наверху цветом напоминали радиоактивного лосося. Глядя на них, Лени вспомнила оставленный волнами гофрированный рельеф на песчаном дне, но настолько ярких красок она никогда не видела.
«Может, не так уж и плохо терять зрение каждую ночь, – решила она, – если оно вот так возвращается к тебе каждое утро».
Мгновение, конечно же, прошло. У солнца было всего несколько градусов – узкая полоска чистого неба между лежащей внизу землей и облаками, плывущими сверху. За несколько минут оно поднялось в тяжелую слоистую хмарь, померкнув до бледного пятнышка в безликой серости.
«Аликс», – подумала Кларк.
Скоро проснется Уэллетт, готовясь к еще одному бесцельному дню, проведенному в служении общему благу. Делая добрые дела, которые не имели ни малейшего значения.
«А может, дело не в общем благе, – подумала Кларк. – А в общей нужде».
Она начала спускаться с холма. Когда Кларк добралась до дороги, Уэллетт уже встала. Она мигала, щурясь от утреннего света, и замигала еще больше, когда увидела глаза рифтерши.
– Ты говорила, что можешь меня научить, – сказала Кларк.
Звездочет
«Она нормальная, Дэйв, – Така говорила с покойным мужем. – Поначалу пугала, конечно; Крис бы от одного взгляда на нее пулей вылетела из комнаты. В общем, не душа компании. Но с ней все в порядке, Дэйв, поверь. И коли ты не можешь быть со мной, она, по крайней мере, свою долю работы выполняет».
Мири ехала по шоссе I-95 сквозь ветхие останки города под названием Фрипорт. Тот умер, когда исчезла рыба и туристы, задолго до того, как Бетагемот все расставил по своим местам. Оказавшись в южной части города, они свернули на боковую дорогу, по которой добрались до уединенной бухты. Така обрадовалась, увидев, что чахлый лесок у приливной полосы все еще зеленеет, и даже махнула деревьям рукой.
– А почему именно здесь? – удивленно спросила Лори, когда они высаживались из машины.
– Электрический угорь.
Така открыла крышку зарядки на боку машины и, вытащив розетку, направилась вниз по склону. За ней тянулся кабель. Из-под ног сыпалась в воду галька.
Лори подошла вслед за ней к кромке воды:
– Ну и что?
– Где-то на дне. – Опустившись на колени, Така вытащила сирену из кармана ветровки и опустила ее в воду. – Надеюсь, этот хмырь еще приходит на зов.
В двадцати метрах от берега со дна поднялись пузырьки. Спустя мгновение на поверхности показался угорь и, извиваясь, поплыл к ним, оранжевый и змееподобный. Он выполз на берег возле ног Таки – гигантский светящийся сперматозоид с хвостом, уходящим в глубину. У него были даже клыки: голову уродовал металлический рот с двумя зубцами.
Она подключила розетку. Голова загудела.
– Их припрятали то тут, то там, – объяснила она, – чтобы мы не полностью зависели от подъемников.
Лори смотрела на спокойную поверхность воды в бухте.
– Блок Балларда?
– ЦЕЗАРЬ-реактор.
– Шутишь.
Така покачала головой:
– Автономный, саморегулирующийся, безотходный. По сути просто большой блок с парой охлаждающих ребер. Стоит опустить его в водоем, и он сразу заработает. У него даже панели управления нет – он автоматически подстраивает напряжение под подключенную линию.
От удивления Лори даже присвистнула.
Така подняла плоский камень и пустила его прыжками по воде:
– А когда Кен появится?
– Это зависит…
– От чего?
– От того, добрался ли он до Портленда. – А потом Лори как-то нерешительно добавила: – И от того, не бросил ли он нас в Пенобскоте.
– Не бросил, – сказал Кен.
Они обернулись. Он стоял у них за спиной.
– Привет. – Выражение лица Лори не изменилось, но тело, казалось, еле заметно расслабилось. – Как все прошло?
Тот покачал головой.
Как будто и не было прошедших двух недель. Появился Кен, такой же зловещий и непонятный, и Лори тут же поблекла. Изменение было едва заметным – она стала держать себя чуть жестче, чуть меньше проявляла эмоции, – но Таке все равно что пощечину залепили. Женщина, которую считала союзницей и даже подругой, исчезла. На ее месте стоял тот человекоподобный шифр, с который Уэллетт впервые столкнулась на склонах тлеющей пустоши четырнадцать дней назад.
Пока Мири заряжалась, Кен и Лори отошли в сторонку и поговорили. Така не слышала, о чем они говорили, но Кен явно рассказывал ей о своей портлендской экспедиции. «Отчет о задании», – решила Уэллетт, наблюдая за ними. Кену это словосочетание очень подходило. Судя по его взгляду и языку тела, поездка не задалась.
«Хотя он всегда так выглядит», – напомнила она себе. Така попыталась представить, что должно произойти, для того чтобы стереть с этого лица хроническое невозмутимое выражение и добиться хоть какой-то эмоциональной реакции. Может, он изменится, если почувствует угрозу. А может, хватит и газов в лифте.
Когда Мири зарядилась, они направились в город. Лабин втиснулся в пространство между сиденьями. У Таки возникло такое чувство, что он и Лори обмениваются гигабайтами информации, хотя каждый и десяти слов не сказал.
Во Фрипорте Така останавливалась регулярно; она припарковалась на пересечении Мейн-стрит и Ховард возле побитого фасада уже давно покойного магазина одежды. «Пропасть» – каждый раз, когда она видела его название, то невольно улыбалась. Город в целом, как и многие другие, уже давно умер; в его гниющем теле еще жили отдельные клетки, и некоторые из них уже ждали, когда приехала Мири. Така, тем не менее, все равно на полную громкость включила Стравинского, пусть и ненадолго, оповещая остальных о своем прибытии. Постепенно на улицу стали выходить люди, выныривая из остовов зданий и дырявых корпусов старых рыбацких лодок, которые держали на плаву в какой-то безумной надежде, что «ведьма» боится воды.
Уэллетт и Лори принялись за работу. Кен решил не попадаться пациентам на глаза и остался в кабине; благодаря теням и динамической тонировке окон Мири снаружи он был практически невидим. Работая на конвейере сломанных рук и гниющей плоти, Така снова спросила о Портленде. Лори пожала плечами, милая, но теперь далекая:
– Проникнуть он туда мог. Но его бы заметили.
Неудивительно. Береговую зону около Портленда выжгли полностью: теперь это было плоское, утыканное датчиками пространство, и Така просто не представляла, как его можно пересечь незамеченным. На глубине подходы к суше охраняла мембранная оболочка, лишающая сил. Прокрасться в такое место было невозможно – да и в любой анклав, если на то пошло, – а чтобы прорваться туда силой, у Кена не хватало ресурсов.
Время от времени Уэллетт как бы невзначай бросала взгляды в кабину, продолжая осматривать пациентов. Иногда она замечала две слабые мерцающие точки, смотрящие в ответ, немигающие и неподвижные за черными отражениями.
Она не знала, что он там делает. И не спрашивала.
Все выглядело так, будто ночь превратилась в черную пленку, покрывшую весь мир, а звезды – это проколы, сквозь которые проникает дневной свет.
– Там, – сказал Кен, указывая на запад.
Тонкие иглы, три или четыре. Они скребли небо, оставляя слабые царапины на созвездии Волопаса, и пропали за несколько секунд; если бы не Кен, Така никогда бы их не увидела.
– Ты уверен, что мы в безопасности, – сказала она.
Он сидел слева и при свете звезд казался черным силуэтом на фоне мрака.
– Они уже пролетели над нами, – сказал Кен, но о безопасности говорить не стал.
– А вот и перехватчики, – заметила Лори, сидевшая позади. Возле созвездия Геркулеса на несколько секунд вспыхнули сверхновые – не конденсационные следы, а именно вспышки противоракетных снарядов, сошедших с орбиты. Когда они войдут в атмосферу, то уже опустятся за горизонт.
Было уже за полночь. Они стояли на каменистом холме к югу от Фрипорта. Весь мир – одни звезды и небо, пустой круг земли, видневшийся под горизонтом, был темен и безлик. Они прибыли, повинуясь звуковому сигналу от планшета Кена, а тот держал связь с перископом, плавающим где-то в океане позади. По всей вероятности, их субмарина – «Вакита», так называла ее Лори, – была еще и звездочетом.
Така могла понять, почему. Млечный Путь казался настолько красивым, что смотреть на него было больно.
– Может, нам повезет, – пробормотала она. Хотя маловероятно; с тех пор как они запустили свой план в действие, прошло всего две атаки, считая эту, а как далеко за такое время могли расползтись слухи?
И все же три атаки за три недели. При таком уровне активности им уже скоро должно повезти…
– Не рассчитывай на это, – сказал Кен.
Уэллетт посмотрела на него и тут же отвернулась. Еще недавно этот человек стоял у нее за спиной, одной рукой слегка сжимая ей шею, и давал Лори указания, как разбирать оружейные системы, чьих названий Така даже не знала. И тогда, и сейчас он был достаточно любезен, так как Уэллетт сотрудничала. Вежлив, так как Уэллетт никогда не становилась у него на пути.
Но у Кена была миссия, и эксперимент Таки по спасению простых людей в нее явно не входил. Кен подыгрывал по каким-то только ему ведомым причинам, но не существовало никаких гарантий, что завтра или послезавтра у него не иссякнет терпение, и он не решит перейти к изначальному плану. Така не знала, в чем тот заключается, но подозревала, что он как-то связан со спасением соратников Лори и Кена, оставшихся на глубине. Уэллетт уже давно уяснила, что расспрашивать об этом ее попутчиков не стоит, но, похоже, для выполнения задания им было нужно как-то проникнуть в портлендский анклав, чего Кен явно сам сделать не смог.
А также угнать лазарет Уэллетт, что мужчина и сделал.
И вот теперь под покровом глубокой ночи она сидела в какой-то глухомани с двумя пустоглазыми энигмами. Под периодическим товариществом, человеколюбивой помощью и хитроумными планами скрывался один неопровержимый факт: Така была пленницей. Вот уже несколько недель.
«Как я могла забыть об этом?» – удивилась она и сама же ответила на свой вопрос: просто ее не трогали… пока. Ей не угрожали… в последнее время. Похитители не увлекались насилием ради насилия; а в пустошах было не отыскать более убедительного доказательства цивилизованного поведения. Так просто забыла, что находится в опасности.
И поступила глупо, если посмотреть на вещи трезво. После неудачи в Портленде Лабин мог легко вернуться к «плану А» и забрать машину. Неизвестно, согласиться с ним Лори или нет – Така надеялась, что под этим вновь появившимся холодным фасадом сохранилась хоть какая-то привязанность, – но в любом случае большой разницы от этого не будет.
И было совершенно непонятно, что похитители станут делать, если Така попытается встать у них на пути. Или когда исчерпают «более эффективные альтернативы». В лучшем случае ее могли выбросить где-нибудь в пустошах – иммунизированного ангела с подрезанными крыльями и без помощи Мири, если очередной красноглазый решит поискать спасения.
– Я получаю сигнал из Монреаля, – объявил Кен. – Зашифрованный. Похоже, скремблирование.
– Подъемники? – предположила Лори, Кен утвердительно хмыкнул.
Така откашлялась:
– Я на секунду. Очень писать хочется.
– Я с тобой, – тут же ответила Лори.
– Да не глупи ты, – Така махнула рукой в темноту, туда, где из редкого леса поднимался холм, на вершине которого они сидели. – Я и отойду всего на пару метров. Не заблужусь.
Два освещенных звездами силуэта повернулись и посмотрели на нее, не произнося ни слова. Така сглотнула и сделала шаг вниз по склону.
Кен и Лори не сдвинулись с места.
Еще один шаг. Еще. Нога ступила на камень, Уэллетт чуть не упала.
Похитители снова занялись тактикой и техникой. Така осторожно спускалась вниз. Звездный свет набрасывал силуэты препятствий на пути. Хотя луна не помешала бы; Уэллетт дважды споткнулась, прежде чем перед нею появился лес, зубчатая черная полоса, поглотившая небо.
Спустя несколько секунд он поглотил и Таку.
Она посмотрела на холм сквозь заросли кустарников и стволы деревьев; Кен и Лори все еще стояли на вершине неподвижными темными трафаретами. Така не знала, видят ли они ее, смотрят ли в ее сторону. На открытом месте Уэллетт заметили бы сразу. Но даже глаза ночных созданий бессильны перед стволами деревьев.
В ее распоряжении было самое большее несколько минут – после этого они поймут, что она сбежала.
Она пошла так быстро, как могла, изо всех сил стараясь не шуметь. К счастью, подлеска почти не было; и в лучшие времена солнце с трудом проникало сквозь густой лиственный полог, а сейчас… сейчас недостаток света явно не был главным сдерживающим фактором. Така пробиралась на ощупь сквозь лабиринт из вертикальных стволов, устилающих землю сухих листьев и почвы, гнилой от Бетагемота. Низко растущие ветви цеплялись за лицо. Корявые старые деревья появлялись из темноты буквально в метре от Уэллетт, а молодая тонкая поросль хлестала вообще без какого-либо предупреждения.
Така споткнулась о корень, остановилась, закусила губу, чтобы не закричать от боли. Падая, она вытянула руку и уперлась в упавшую ветку. Та треснула, и эхо пистолетным выстрелом разнеслось по лесу. Уэллетт лежала, скрючившись, на земле, баюкая ободранную ладонь и прислушиваясь, не идут ли какие-то звуки с холма.
Ничего.
Она снова двинулась в путь. Склон стал более крутым и более коварным. Деревья, попадавшиеся на встречу, походили на скелеты, сухие и ломкие, и были только рады выдать ее каждым сломавшимся сучком. Одно ударило ее под колено: Така рухнула на землю и остановиться уже не смогла – покатилась по склону, ударяясь о камни и поваленные стволы деревьев.
Земля, казалось, исчезла. Неожиданно она почти обрела способность видеть. Широкая тускло-серая полоса устремилась к ней; она сразу поняла, что́ это, – еще до того, как та ударила ее, содрав кожу с предплечья.
Это была дорога. Дорога, словно подол огибавшая эту сторону холма. Уэллетт припарковала Мири где-то поблизости.
Така встала на ноги и огляделась. Заранее спланировать спуск с холма она не могла, а потому, где конкретно шлепнулась на дорогу, не знала. Подумав, она повернула направо и побежала.
Слава Богу, на дороге никого не было, а тусклого гравийного альбедо хватало, чтобы не сбиться с пути. Дорога плавно разматывалась вокруг склона холма, дробленый камень хрустел под ногами, и вдруг что-то блеснуло во тьме впереди, что-то с прямыми линиями и блестящее в звездном свете…
«О, слава Богу. Да. Да!»
Она распахнула водительскую дверь и, тяжело дыша, ввалилась внутрь.
И тут засомневалась.
«И что ты хочешь сделать? Сбежать от всего, что пыталась делать за последние две недели? Просто уехать и дать „ведьме“ победить, хотя, может, и есть способ остановить ее? Рано или поздно кто-то найдет золотую жилу, а ты сказала принести образцы сюда. Что произойдет, если они объявятся, а ты уже смоешься, поджав хвост?
Хочешь позвать на помощь? Думаешь, она придет прежде, чем Кен и Лори разделаются с тобой или просто запрыгнут в свою субмарину и уплывут куда-нибудь в Марианскую впадину? Думаешь, помощь вообще придет? В наше-то время? А что, если предупредишь врага, Така? Как насчет тех, кто пытается остановить то, чему ты стараешься помочь? Ты хочешь всем рискнуть только потому, что парочка эмоционально неустойчивых типов со странными глазами могут тебя тронуть, если ты их разозлишь?»
Така покачала головой. Безумие какое-то. У нее была всего пара секунд, прежде чем Кен и Лори ее обнаружат.
И от ее решения прямо сейчас зависит судьба Новой Англии, а может, и всей Северной Америки. Спешить нельзя, но времени-то нет…
«Мне нужно время, надо уехать ненадолго. Мне нужно все обдумать». Она ткнула в клавишу зажигания.
Мири не завелась.
Еще раз. Ничего. И только в голове воспоминания о том, как Кен сидел здесь, в этой кабине, сверкал глазами в окружении всех этих схем, о которых, похоже, знал так много.
Она закрыла глаза. А когда открыла их снова, он смотрел прямо на нее.
Кен открыл дверь.
– Что-то не так? – спросил он.
Така вздохнула. В тишине сочилась кровь из саднящих царапин.
Лори открыла пассажирскую дверь и влезла в кабину.
– Давай поедем обратно, – произнесла она чуть ли не нежно.
– Я… почему…
– Давай, – сказал Кен, указав на приборную панель.
Така нажала большим пальцем на клавишу зажигания. Мири, заурчав, мгновенно ожила.
Она вышла из кабины, дав Лабину залезть внутрь. Небо над головой сплошь усеивали звезды.
«О Дэвид, – подумала она. – Как жаль, что тебя нет рядом».
Спящий
На следующее утро в десять часов тридцать минут все изменилось.
Мотоцикл показался в конце улицы и сразу принялся спорить со своим наездником о том, как лучше обогнуть выбоину размером с Арканзас. Это был «Кавасаки» последней модели, сошедший с конвейера перед пришествием «огненной ведьмы», со стабилизаторами воздушной подушки, отчего машина практически не могла перевернуться; иначе она уже давно полетела бы вверх тормашками и врезалась в рекламный щит, работающий на солнечных батареях, на котором даже спустя столько лет мертвые знаменитости, мерцая, продавали усилители иммунитета от «Джонсон и Джонсон». Вместо этого «Кавасаки» всего лишь наклонился под каким-то немыслимо острым углом, затем выпрямился, приняв прежнее положение, и, повернув, остановился между Мири и кучкой одичавших ребятишек, ожидающих какой-нибудь халявы.
В густом мраке «Пропасти», позади вновь прибывшего сверкнули белые глаза Кена.
Мотоциклист был страшно худым, весь в лохмотьях, с нечесаной шевелюрой криво подстриженных каштановых волос. На грязной коже едва виднелись редкие усы, указывавшие на возраст около шестнадцати лет.
– Вы тот самый врач с ракетами?
– Я тот самый врач, которого интересуют ракеты, – поправила его Така.
– А я – Рикеттс. Вот.
Он сунул руку под изношенную термокуртку из хромовой кожи и вытащил герметизируемый пакет со страшно грязным бельем.
Така аккуратно взяла его, стараясь держать подальше от себя:
– Что это?
Рикеттс перечислил по пальцам:
– Брюки, рубашка и один носок. Им пришлось импровизировать, ну вы понимаете. А у меня была только одна сумка, и к тому же я находился очень далеко оттуда, на другом задании.
Лори вылезла из кабины:
– Така?
– Привет, – протянул Рикеттс и оценивающе улыбнулся: один зуб обломан, два отсутствуют, остальные в четырех оттенках желтого. Он осмотрел Лори, как штрих-код считал. Винить его Така не могла: в новом мире любая женщина с чистой кожей и полным набором зубов по умолчанию становилась секс-символом.
Она щелкнула пальцами, чтобы вернуть его в реальный мир.
– Так что это?
– Ах да, – спохватился Рикеттс. – Вег и Морикон нашли одну из этих канистр, о которых вы говорили. Из нее текла какая-то херня. Не рекой, конечно, а знаете, как будто эта штука вспотела. В общем, промочили эти тряпки в той жидкости, – он жестом указал на сумку, – и передали мне. Пришлось гнать всю ночь.
– Откуда? – спросила Така.
– Хотите знать, где мы нашли канистру? В Берлингтоне.
В такую удачу даже не верилось.
– Это в Вермонте, – добавил парень услужливо.
Рядом с Рикеттсом неожиданно появился Кен.
– В Вермонте упали ракеты? – спросил он.
Парень испуганно обернулся. Увидел Кена. Увидел его глаза.
– Шикарные линзы, – одобрительно сказал он. – Я и сам раньше угорал по рифтерской теме.
«Рифтеры», – вспомнила Така. Они обслуживали геотермальные станции на Западном побережье…
– Ракеты, – напомнил Кен. – Помнишь, сколько их было?
– Без понятия. Я сам видел то ли четыре, то ли пять, но сами понимаете…
– Подъемники были? Пожары?
– Да, кто-то говорил, что они могут появиться. Вот почему мы так спешили.
– Так были или не были?
– Да не знаю я. Сразу уехал. Вы же вроде хотели, чтобы вам это вещество доставили как можно скорее?
– Да. Да! – Така не отрывала взгляда от кучи грязного белья в сумке. Ничего прекраснее она в жизни не видела. – Рикеттс, спасибо тебе. Ты даже представить не можешь, насколько это может быть важно.
– Ага, а в качестве благодарности зарядить байк не дадите от вашего агрегата? – Он хлопнул по сиденью мотоцикла. – Эта штуковина уже на ладан дышит, километров десять осталось… а награды посущественнее у вас нет случайно?
«Награда, – повторяла про себя Така, распутывая кабель для мотоцикла Рикеттса. – Награда будет, если мы все не умрем в ближайшие десять лет».
С изрядной почтительностью она уложила полученное сокровище в пробоотборник, дав Мири срезать упаковку и отделить зерна от плевел. Зерна там явно были, причем это стало понятно не по наличию элементов, а скорее, по их отсутствию: количество Бетагемота в выборке оказалось гораздо ниже обычного. Практически ничтожно.
«„Ведьму“ что-то убивает». Это предварительное объяснение, это подтверждение гипотезы, которая за последние недели из надежды превратилась почти в абсолютную уверенность, грозило раздавить все научные предосторожности, которые вбили в Таку во время работы и обучения. Она с трудом умерила радость. Надо провести тесты. Собрать факты. Но какая-то визжащая от счастья первокурсница внутри нее уже знала, что все результаты подтвердят тот самый, первый вывод. Что-то убивало «ведьму».
Вот оно. Среди плесени, грибов и фекальных бактерий оно сияло, как нитка жемчуга, наполовину втоптанная в грязь: генетическая последовательность, которая не имела аналогов в базе Мири. Така вызвала ее наверх и заморгала. «Не может быть». Она тихонько свистнула сквозь зубы.
– Ну что? – спросила Лори, сидевшая рядом.
– На это потребуется больше времени, чем я предполагала, – сказала Уэллетт.
– Почему?
– Потому что я до сих пор не видела ничего подобного.
– Может, мы видели, – предположил Кен.
– Не думаю. Если только вы… – Така замолчала. На интерфейсе замигало предупреждение: кто-то просил разрешения загрузить материалы. Она посмотрела на Кена:
– Это ты?
Тот кивнул.
– Это генетический код нового микроорганизма, с которым мы недавно столкнулись.
– Где?
– Не здесь. На изолированной территории.
– В лаборатории? В горах? В Марианской впадине?
Кен ничего не ответил. Его данные терпеливо постучались в дверь Мири.
Наконец, Така впустила их:
– Думаешь, тут то же самое? – спросила она, пока система отфильтровывала вирусы.
– Не исключаю.
– То есть вы держали информацию при себе и показали ее мне только сейчас.
– У тебя только сейчас появился материал, с которым ее можно сравнить.
– Черт тебя подери, Кен. Ты, я вижу, не командный игрок, да?
Ну, хоть один ответ получила: теперь понятно, почему эта пара так долго тут ошивалась.
– Это – не противоядие, – сказала Лори, словно подготавливая Таку к неизбежному разочарованию.
Та вывела данные о новой последовательности.
– Да, вижу, – сказала она, качая головой. – Но это и не наш таинственный микроб.
– Серьезно? – Лори, похоже, сильно удивилась. – Ты так быстро определила, за пять секунд?
– Ваш код – это практически копия Бетагемота.
– Это не так, – уверил ее Кен.
– Тогда какой-то новый штамм. Мне надо просмотреть всю последовательность для верности, но я даже по виду вижу, что это РНК-микроб.
– А биозоль нет?
– Я не знаю, что это такое. Это какая-то нуклеиновая кислота, но у сахара тут четырехуглеродное кольцо. Я такого никогда не видела, и в базе данных Мири ничего нет. Придется все начинать с нуля.
Кен и Лори обменялись взглядами, они сейчас столько говорили друг другу, но не Уэллетт.
– Не дай нам себя остановить, – сказал Лабин.
Мири могла идентифицировать известные заболевания и лечить те, от которых было лекарство. При этом она умела генерировать случайные варианты обычных целевых антибиотиков и прописывать схемы лечения, которые опережали способности обычных микробов к контрмерам. Мири сращивала сломанные кости, вырезала опухоли и лечила все виды физических травм. Когда дело касалось Бетагемота, она превращалась в паллиативный центр на колесах, но даже так лучше, чем ничего. В целом, передвижной лазарет был чудом современной медицинской технологии, но лишь полевым госпиталем, а не исследовательской лабораторией. Он мог секвенировать новые геномы, если знал матрицу, но создавали его не для этого.
Геномы, базирующиеся на неизвестной матрице, представляли собой проблему совсем иного рода. Этот микроб не имел ничего общего ни с ДНК, ни с РНК – даже с примитивным, едва сворачивающимся в спираль вариантом РНК, от которого зависел Бетагемот. Рикеттс привез что-то совсем иное, и база данных Мири не предназначалась для работы с чем-то подобным…
Таке было наплевать. Она все равно заставила машину работать.
Уэллетт довольно легко нашла матрицу, стоило ей выйти за пределы обычных процедур секвенирования. Та лежала в пыльном углу биомедицинской энциклопедии: ТНК – треозонуклеиновая кислота, впервые синтезированная в начале века. Обычные основания закреплены на треозной сахаро-фосфатной основе, с фосфодиэфирными связями, соединяющими нуклеотиды. В некоторых ранних теоретических работах высказывались предположения, что она могла иметь большое значение, когда жизнь только зарождалась, но все благополучно позабыли об ней после того, как марсианская панспермия одержала победу.
Новая матрица означала новые гены. Стандартная база данных оказалась практически бесполезной. Расшифровка новых последовательностей с помощью инструментария Мири походила на рытье туннеля чайной ложкой: сделать-то можно, но надо иметь чертовски сильное желание. К счастью, желание Таки было сильным как никогда. Она копала, понимая, что нужно лишь время да парочка неизбежных заходов в тупик.
Слишком много времени. Слишком много тупиков. И больше всего раздражало то, что Така уже знала ответ. Знала его еще до того, как начала работу. Каждый кропотливый, трудоемкий, скучный тест убеждал ее в правильности гипотезы. Каждая электрофоретическая группа, каждая виртуальная клякса, каждая полимеразная цепная реакция – все эти случайные бессистемные методики, которые Уэллетт нанизывала друг на друга час за часом, – все они неумолимо и бесстрастно указывали на один и тот же прекрасный ответ.
Не просто прекрасный – восхитительный. Спустя три дня, устав от бесконечных перепроверок и повторений, она решила остановиться на полученных результатах. Она представила свои выводы около полудня в бухте с угрем, выбрав ее за уединенность и готовый источник электропитания.
– Это не модицификация, – сказала она рифтерам. Одинокая мокрая чайка осторожно ковыляла среди камней. – Это полностью искусственный микроорганизм, созданный с нуля с одной задачей – побороть Бетагемот на его собственной территории. Его матрица основана на ТНК, что довольно примитивно, но он также использует небольшой отрезок РНК так, как Бетагемот никогда не делал, – а это уже продвинутая способность, эукариотическая. Он использует пролин для катализа. Единственную аминокислоту, выполняющую работу целого фермента, – вы хоть представляете себе, сколько пространства при этом экономится?..
Нет. Они не представляли. Пустые взгляды говорили об этом довольно красноречиво.
Така перешла к сути:
– В общем, друзья мои, вывод такой: если этого паренька бросить в культуру с Бетагемотом, он не оставит ему ни единого шанса.
– В культуру… – как бы про себя повторил Кен.
– Нет причин думать, что в естественных условиях он поведет себя иначе. Помните, его спроектировали так, чтобы он мог выжить в этом мире; по плану они, очевидно, хотят вбросить его сюда в аэрозольной форме и предоставить ему полную свободу.
Кен хмыкнул, просматривая на дисплее результаты Таки:
– А что это?
– Это? Ах да, это полиплоид.
– Полиплоид? – переспросила Лори.
– Ну вы же знаете: гаплоид, диплоид, полиплоид. Множественные наборы генов. Они обычно у растений бывают.
– А что он тут делает? – удивился Кен.
– Я обнаружила несколько опасных рецессивных генов, – признала Така. – Может, их вставили намеренно из-за какого-то положительного эффекта, который они имеют в совокупности с другими генами, а может, разработка шла в авральном режиме и они проскочили случайно. Насколько я могу судить, эти избыточные гены включили в структуру для того, чтобы исключить проявление гомозиготности.
– Смотрится не слишком элегантно, – хмыкнул Кен.
Така нетерпеливо тряхнула головой:
– Конечно, решение неуклюжее, но оно быстрое, в смысле, главное… оно работает! Мы можем одолеть Бетагемот!
– Если ты права, – задумчиво ответил Кен, – нам надо сражаться не с ним.
– Со странами Мадонны? – предположила Така.
В позе Лори что-то изменилось.
Версия Таки Кена явно не убедила:
– Возможно. Но ракеты, похоже, сбивает Североамериканский оборонительный щит.
– УЛН, – негромко добавила Лори.
Лабин пожал плечами:
– На данный момент УЛН по сути и есть вооруженные силы этого континента. А от централизованных правительств мало что осталось, и Управление никто не держит в узде.
– Это неважно, – сказала Така. – Правонарушители неподкупны.
– Скорее всего, они были такими. До Рио. А теперь кто знает?
– Нет. – Така видела полностью сожженные районы. Вспомнила, как подъемники на горизонте дышали пламенем. – Мы же получаем от них приказы. Мы все…
– Тогда тебе лучше держать этот проект поближе к сердцу, – заметил Лабин.
– Но зачем кому-то… – Лори перевела взгляд с Таки на Кена, на ее лице было написано недоверие. – В смысле им-то с этого какой прок?
«А у нее не просто замешательство, – подумала Така. – Еще чувство потери. И боль». Что-то щелкнуло в мозгу Уэллетт: все это время Лори по-настоящему не верила. Помогала, где могла. Заботилась. Приняла версию Таки – по крайней мере, как вариант, – потому что та давала ей возможность исправить положение. И все же только сейчас она, казалось, поняла, что влечет за собой гипотеза Таки, какие масштабные последствия. Только сейчас Лори осознала, что в конечном итоге они борются не с Бетагемотом, а с представителями своего собственного вида. С людьми.
«Странно, – задумалась Така, – как часто все сводится к этому…»
Для Лори все вокруг было не только концом света. Новый враг, казалось, имеет для нее какое-то глубоко интимное значение. Словно кто-то предал лично ее. «Добро пожаловать, – подумала Така, увидев, как из-под непроницаемой маски вновь показалось хрупкое, ранимое создание. – Я по тебе скучала».
– Я не знаю, – наконец, ответила она. – Я не знаю, кто. Не знаю, почему. Но суть в том, что теперь мы это остановим. Мы культивируем этих крошек и пошлем их в бой. – Така взглянула на показатели инкубаторов. – У меня уже есть пять литров готового вещества, а к утру будет двадцать…
«Странно, – подумала она, обратив внимание на мигающую иконку. – Так не должно… это же…»
У Таки перехватило дыхание.
– Черт побери, – еле слышно прошептала она.
– Что? – Кен и Лори одновременно подались вперед.
– Лаборатория онлайн. – Она ткнула пальцем в иконку: та продолжала безмятежно мигать. – Лаборатория онлайн. И она что-то загружает в сеть… Бог знает что…
Кен уже карабкался наверх по стенке фургона.
– Дай мне ящик с инструментами, – отчеканил он, скользя по крыше к маленькой спутниковой тарелке, почему-то поднявшейся из своего гнезда и направленной в небо.
– Что? Я…
Лори нырнула в кабину. Кен дернул тарелку, нарушая связь с какой-то злополучной геостационарной звездой. Неожиданно он вскрикнул и забился, чуть не скатившись на землю. Выгнул спину, а руки и голову поднял от металлического покрытия.
Тарелка начала неуверенно возвращаться на линию связи, оголенные шестерни жалобно скрипели.
– Черт побери! – закричала Лори и вывалилась из кабины, рассыпав инструменты. Она с трудом вскочила на ноги и заорала: – Выруби машину! Корпус под напряжением!
Така бросилась к открытой двери. Кен, извиваясь, на спине и локтях полз назад к тарелке, используя гидрокостюм в качестве изолятора. Когда Уэллетт нырнула внутрь – «слава Богу, что мы отключили все внутри», – из чрева Мири послышалось знакомое гудение.
Лазарет запускал орудийный отсек.
GPS включена. Така выключила ее. Та воскресла. Все внешние системы обороны пробудились и жаждали крови. Уэллетт попыталась их отозвать, но они не обратили на нее внимания. Снаружи перекрикивались Кен и Лори.
«Что делать… что…»
Она залезла под панель управления и вскрыла коробку предохранителя. Прерыватели были неуклюжими устройствами на ручном управлении, демоны из электронов до них достать не могли. Така вырубила систему безопасности, связь и GPS. А потом еще и автопилот – так, на всякий случай.
Электрический гул неожиданно смолк.
Она на секунду закрыла глаза и сделала глубокий вдох. Сквозь открытую дверь доносились голоса, пока Така выбиралась на водительское сиденье.
– Ты как?
– Да нормально. Бо́льшую часть разряда принял гидрокостюм.
Уэллетт знала, что произошло. Точнее, опять произошло, поправила она себя, хватая с крючка шлемофон.
Она не была программистом. Управлялась максимум с базовыми программами. Но она была опытным врачом – а даже выпускники из нижней половины списка знают свои инструменты. Така не стала отсоединять медсистемы и теперь вывела архитектурную схему и запустила пересчет модулей.
Там оказались черные ящики. В одном из них, судя по иконке, даже был прямой пользовательский интерфейс. Она включила его.
Перед ней появилась «мадонна», но не произнесла ни слова. Только оскалилась – особой улыбкой, преисполненной ненавистью и триумфом. Какая-то отдаленная и незначительная часть мозга Уэллетт задумалась, какое селективное преимущество получила программа, выработав такую презентацию. Разве устрашение в реальном мире увеличивает приспособляемость в виртуальном?
Но, по большей части, разум Таки сейчас был занят совсем другим, чем-то, что не доходило до нее прежде. Глаза аватара скрывали белые линзы.
Линзы были у каждой «лени», с которой Уэллетт довелось встретиться: лица менялись от демона к демону – разные губы, щеки и носы, разные этнические особенности. Но глаза оставались неизменными – белыми, безликими, как снег.
«Меня зовут Така Уэллетт», – представилась она целую вечность назад.
И эта странная энигма женского пола – которая так близко к сердцу принимала апокалипсис, – ответила: «Ле… Лори».
– Така.
Така встрепенулась, но нет – с ней говорила не эта «лени».
Она сдернула с головы шлемофон. Женщина в черном с механизмами в груди и маленькими ледниками вместо глаз смотрела на нее. Она ничем не походила на то существо из сети. Ни злости, ни ненависти, ни триумфа. Но почему-то именно это бесстрастное лицо из плоти и крови теперь в глазах Таки ассоциировалось с машиной.
– Это была одна из… это была «ле…»… «мадонна», – сказала Уэллетт. – Внутри медсистемы. Я не знаю, сколько времени она там находилась.
– Нам надо ехать, – сказала «Лори».
– Она пряталась. И, скорее всего, шпионила за нами. – Доктор покачала головой. – Я даже не знала, что они могут действовать молча, я думала, они автоматически рвут на части все, что попадается под руку…
– «Мадонна» подала сигнал. Надо убираться отсюда, и поскорее, пока не нагрянули подъемники.
– Точно. Точно.
«Така, соберись. Об этом подумаешь позже».
Рядом с «Лори» появился Кен:
– Ты говорила, что у тебя уже готово пять литров культуры. Мы немного возьмем с собой. Ты распространишь остальное. Поезжай в город, включай сирену, дай хотя бы несколько миллилитров любому, кто сможет выполнить задание, и прячься. Если сможем, мы пересечемся с тобой позже. Список есть?
Така кивнула:
– У местных только шесть человек на колесах. Семь, если Рикеттс еще не уехал.
– Больше никому культуру не давай, – сказал Кен. – Из горячей зоны люди пешком вовремя не выберутся. Также не советую говорить о подъемниках кому-либо кроме тех, кому знать нужно.
Она покачала головой:
– Всем нужно, Кен.
– Люди без машины решат украсть ее у тех, у кого она есть. Я сожалею, но паника может поставить под удар…
– Забудь об этом. Их надо хотя бы предупредить. Если они не смогут обогнать огнеметы, то хотя бы найдут место, где спрятаться.
Кен вздохнул:
– Хорошо. Просто хотел напомнить о риске. Спасая десяток человек сейчас, ты можешь обречь на смерть намного больше потом.
Така не смогла сдержать улыбки:
– А разве ты раньше сам не считал, что всех спасать не стоит?
– Дело не в этом, – вступила в разговор «Лори». – Ему просто нравится, когда люди умирают.
Така удивленно заморгала. На лицах рифтеров не отразилось ничего.
– Надо торопиться, – сказал Кен. – Если они вылетят из Монреаля, у нас всего час.
Лаборатория Мири могла высевать культуру как спереди фургона, так и сзади. Така залезла внутрь лазарета и ввела команды.
– «Лени»?
– Да… – откликнулась «Лори» и тут же замолчала.
– Нет, – тихо сказала Уэллетт. – В смысле, что будем делать с «лени»?
Другая женщина не ответила. Ее лицо походило на маску.
Зато ответил Кен:
– Ты уверена, что она не выберется?
– Я физически отрубила питание систем навигации, связи и GPS, – ответила Така, не сводя глаз со стоявшей перед ней женщины. – Фактически провела этой девочке лоботомию.
– Она не может повредить культуре?
– Не думаю. По крайней мере не исподтишка.
– Значит, ты не уверена.
– Кен, я сейчас ни в чем не уверена.
«Хотя кое о чем уже составила определенное мнение…»
– Она где устроилась? В справочно-аналитическом отделе?
Така кивнула:
– Ей только там места хватило.
– Что произойдет, если его отключить?
– В инкубаторах своя сеть питания. С культурами все должно быть в порядке, если только нам вдруг не понадобится их исследовать.
– Тогда вырубай, – сказал Кен.
Из раздатчика выпал запаянный по швам мешок для образцов, наполовину заполненный жидкостью цвета соломы, и повис на верхней кромке. Така оторвала его и передала Кену.
– Держите диффузионный фильтр открытым, иначе культура задохнется. А так, в зависимости от температуры, неделю с ней должно быть все в порядке. У вас в подлодке есть лаборатория?
– Только стандартный медотсек, – ответила Лени. – Такого как у тебя нет.
– Что-нибудь придумаем, – сказал Лабин. – А фильтр морскую воду выдержит?
– Максимум девяносто минут.
– Отлично. Пошли.
Кен развернулся и пошел к берегу.
Така крикнула:
– А что, если…
– Мы потом с тобой встретимся, – ответил он, не оборачиваясь.
– Ну, значит, все тогда, – согласилась Така.
Лени, все еще стоявшая рядом, попыталась некстати улыбнуться.
– А как вы меня найдете? – спросила у нее Така. – Я онлайн выходить не буду.
– Понятно. – Рифтерша сделала шаг к океану. От ее партнера остались только круги на воде. – У Кена полно тузов в рукаве. Он тебя выследит.
Белые глаза, утопленные в плоти и крови. Белые глаза, насмехающиеся в схемах неокортекса Мири.
Белые глаза, несущие огонь, воду и несметное число катастроф на головы невинных по всей Северной Америке. А возможно, и по всему миру.
И обе пары глаз звали Лени.
– Вы… – начала Така.
Лени, – Слово, Ставшее Плотью, – покачала головой.
– А ведь и в самом деле, нам надо идти.
Принцип простоты
Ахилл разводил экзорцистов, когда узнал, что его подозревают.
Настоящая эквилибристика, черт побери. Если сделать этих уродцев неизменными, они не смогут адаптироваться; тогда даже вымирающая фауна, ошивающаяся в каком-нибудь жалком уколке сети, прожует их и выплюнет. Но если дать генам свободу, отдать мутацию на откуп случайности, то существует большая вероятность, что уже через несколько поколений программа забудет о своем задании. Естественный отбор отсеет любые предзаданные императивы в то самое мгновение, когда те войдут в конфликт с инстинктом выживания.
Стоило выставить баланс неправильно, и агент забывал о миссии и переходил на сторону врага. А тому помощь была не нужна. «Мадонны» – или шредеры, или Золотые рыбки, – за много лет они приобрели немало мифических имен, которые произносили только шепотом, – уже и так зажились в этом гнойном болоте, опровергнув все прогнозы. А не должны были; они кодэволюционировали лишь с одной целью – служить интерфейсом между реальным миром и виртуальным, быть рупором для супервидового сообщества, действующего как коллективный организм. И когда бо́льшая его часть погибла, когда вымерло девяносто процентов фауны Водоворота, «мадонны» должны были умереть – ибо как жить лицу, если тело отправилось на тот свет?
Но они плюнули на логику и выжили. Они изменились – точнее, изменялись, – превратившись во что-то намного более самодостаточное. Чистое. С чем даже экзорцисты Дежардена едва могли справиться.
А потом «мадонн» стали использовать в военных целях. В желающих недостатка не было. Страны Мадонны, доморощенные террористы, хакеры из культов смерти – все они выпускали их в систему быстрее, чем естественный отбор уничтожал, а без надежной физической инфраструктуры у любого действия есть предел. Лучшие войска в мире не протянут и минуты, если забросить их на зыбучий песок, а кроме песка, Северная Америка сейчас не предлагала ничего: несколько сотен изолированных крепостей, державшихся из последних сил, чьи жители были слишком напуганы, для того чтобы выйти и починить оптоволокно. Разлагающаяся электронная среда обитания не давала шансов ни фауне, ни человеческим программам, но дикари развивались со скоростью сто генов в секунду и по-прежнему обладали адаптационным преимуществом.
К счастью, Дежарден обладал талантом к экзорцизму. На то существовали причины, не все из них были широко известны, но результаты его работы не оспаривал никто. Даже неэффективные и лицемерные тупицы, спрятавшиеся на другой стороне мира, отдавали ему должное. По крайней мере они, укрывшись за баррикадами, каждый раз аплодировали, когда Ахилл запускал в жизнь новый пакет контрмер.
Правда, как выяснилось, они не только не аплодировали.
Его не посвящали в их дела – да и в принципе не должны были, – но Дежарден был достаточно хорош и суть уловил. Пустил «гончих» по следу: те рыскали в спутниковой связи, вынюхивали случайные информационные пакеты, выискивая цифровые оригами, которые могли – после расшифровки, разворота и глажки – содержать слово «Дежарден».
Похоже, люди считали, что он терял хватку.
С этим Ахилл смирился. Никто не смог бы набрать лучшие результаты в схватке с агонией всей планеты, и, если последние месяцы он лажал чуть больше, чем обычно, количество неудач у него все равно было гораздо ниже среднего. Дежарден превосходил любого из тех идиотов, которые тихо ворчали на телеконференциях, совещаниях и разборах полетов после очередного фиаско. А фиаско на этой войне случались все чаще. И все правонарушители знали, насколько хорош Дежарден; ему приходилось постоянно вертеться, лезть из кожи вон, иначе кто-нибудь из Патруля тут же на него наехал бы.
Тем не менее. Обстановка менялась, появились неприятные звоночки. Обрывки зашифрованных переговоров между ветеранами из Хельсинки, новобранцами из Мельбурна и статищейками среднего звена из Нью-Дели. Недовольство и постоянные просьбы Веймерса, самого короля симуляций, который настаивал, что в его прогнозах должна быть какая-то переменная, вносящая в них хаос. И…
И прямо сейчас несистематический обрывок беседы, вырванный из эфира миньоном Дежардена. Всего пару секунд длиной – из-за засоренного спектра и динамического переключения каналов было практически невозможно схватить больше, не зная начальное число, – но, похоже, сигнал связывал двух «правонарушителей» в Лондоне и Мак-Мердо. Потребовалось сорок секунд и шесть вложенных «байесов», чтобы превратить околесицу во внятную английскую речь.
– Дежарден спас нас от Рио, – спустя несколько мгновений поделился своим профессиональным мнением мистер Mак-Мердо; говорил он с индийским акцентом. – У нас было бы в десять раз больше потерь, не отреагируй он вовремя. Как все те люди слезли с Трипа…
Мисс Лондон:
– А откуда ты знаешь, что они слезли?
Ирландские обертоны. Как соблазнительно.
– Погоди. Они без всякой причины напали на бо́льшую часть…
– А откуда ты знаешь, что без причины?
– Разумеется, без причины.
– Да почему? Откуда ты знаешь? Может, они увидели угрозу для общего блага и попытались ее остановить?
Драгоценные секунды быстротечного обрывка, потраченные на удивленное молчание. И наконец:
– Хочешь сказать, что…
– Историю написали победители. Историю Рио. А иначе откуда мы узнали, что именно хорошие парни одержали победу?
Конец перехваченного сообщения. Если у Мак-Мердо и был ответ, то поделился он своими соображениями на другой частоте.
«Однако», – подумал Дежарден.
Чушь собачья, конечно. Версия о том, что двадцать один филиал УЛН одновременно пустился во все тяжкие, была едва ли более правдоподобной, чем та, в которой из повиновения вышло лишь Рио. Женщина из Лондона была правонарушительницей, но идиоткой она не была. Она имела понятие о том, что такое принцип простоты. Она попросту морочила голову бедному господину из Мак-Мердо, дразня его.
Но Дежарден все равно задумался. Он уже привык к титулу Человека, Остановившего Рио. Тот часто выручал его и ставил вне подозрений. И то, что были люди, которые хоть на секунду, но ставили его подвиг под сомнение, раздражало.
Такое могло привести к переоценкам. А кто-то мог решить посмотреть на проблему более пристально.
Приборная панель снова подала голос. На мгновение он даже решил, что вопреки вероятности снова перехватил сигнал, – но нет: новое оповещение поступило из другого источника, какой-то широкополосной помойки в штате Мэн.
«Как странно», – подумал он.
«Лени» проникла в медицинскую базу данных и плевалась данными на половине частот электромагнитного спектра. Они теперь часто такое выкидывали – недовольные обычной нарезкой и разрушением, некоторые взяли моду кричать в эфире, без всякого разбора сбрасывая материалы в любую сеть, к которой могли получить доступ. Похоже, какая-то репродуктивная подпрограмма мутировала и начала распространять информацию вместо исполняемых файлов. В лучшем случае она забивала мусором систему, и так с каждым часом теряющую пропускную способность; в худшем – раскрывала секретные и конфиденциальные сведения.
Реальному миру так и так было плохо; потому «лени» этим и занимались.
Сейчас демон выкинул в сеть кучу биомедицинских материалов из обчищенной базы данных. Система пометила их как объект «потенциальной эпидемиологической важности». Ахилл приоткрыл крышку и заглянул внутрь.
И немедленно забыл о бредовых сплетнях из Лондона.
Внутри оказалось два объекта, оба кишели опасными патологиями. Дежарден не имел медицинского образования, да оно было и не нужно; друзья и советчики, собравшиеся вокруг него, вытянули из биохимических подробностей сводное резюме, которое даже он мог понять. Теперь ему подали пару генотипов с пометкой «особо опасны». Первый был улучшенной версией Бетагемота: большая сопротивляемость осмотическому стрессу, зубы для расщепления молекул острее. Более высокая вирулентность. Однако, по крайней мере, одна критическая характеристика оставалась неизменной. Подобно базовому Бетагемоту этот новый штамм был оптимизирован для жизни на дне моря.
В стандартной базе данных он отсутствовал, и возникал вопрос, что его технические характеристики делали в какой-то скорой из Бангора.
Нового штамма было вполне достаточно, чтобы привлечь внимание Ахилла, даже если бы он явился в одиночку. Но он привел подругу, и вот она реально оказалась очень крутой. Той самой сучкой, которой так боялся Дежарден. Известие застало его врасплох.
Конечно, он понимал, что рано или поздно Сеппуку возьмет свое.
Но не ожидал, что кто-то прямо в Америке станет ее культивировать.
Загон
Така проклинала собственную недальновидность. Слух-то они пустили. Рассказали всем о плане по спасению мира: о том, что нужны образцы, что в зоне падения опасно долго оставаться, что она будет ждать их в определенных местах и заберет груз. Они даже составили список тех, кто водил машину, или мотоцикл, или даже старый добрый велосипед; нашли адреса тех, у кого еще остался дом, а остальным сказали, чтобы регулярно отмечались: если все пойдет хорошо, они помогут спасти мир.
И все действительно пошло хорошо, а потом настолько плохо, да еще так быстро. У них было противоядие или его часть, но никакого заранее обговоренного сигнала для курьеров. И с чего им было так суетиться? Они могли уехать после полудня, отправиться куда-то дальше. Могли бы дожидаться гонцов до завтра или даже до послезавтра, все равно у тех не было постоянного адреса, по которому их можно было разыскать. И вот теперь спасение мира в руках Таки и лишь жалкие шестьдесят минут, чтобы доставить его в безопасное место.
Уэллетт проехала от одного конца Фрипорта до другого, не отключая сирену, она отказалась от музыки, которой изо дня в день объявляла о своем прибытии, в пользу визга, надеясь, что призовет не только больных, но и здоровых.
Приходили и те и другие. Она предупреждала всех и говорила, что надо искать убежище; обещала матери со сломанной рукой и сыну с первой стадией Бетагемота, что вернется и поможет, когда потухнут пожары. Остальных просила направить к ней шестерых парней с машинами и любого другого, кто имел хоть какой-то транспорт.
Первый объявился спустя тридцать минут. Спустя сорок минут подъехали еще двое; она отдала им драгоценные миллилитры янтарной жидкости и отправила в бегство. Така умоляла их отправить к ней остальных, если водители знали, где те находятся. Если она сама сможет их вовремя найти.
Сорок пять минут – и никого, кроме голодных или слабых. Она прогнала их рассказами об огнедышащих драконах, послала к рыбацкой пристани, когда-то бывшей главной житницей города. Там, если им повезет, они могли прыгнуть в океан: не могли же подъемники выжечь всю Атлантику?
Пятьдесят минут.
«Я не могу ждать».
Но здесь были и другие люди, Така это знала. Люди, которых она сегодня не видела. Люди, которых не предупредила.
«Они не придут, Така. Хочешь их предостеречь, можешь начать бегать от двери до двери. Обойти все дома и лачуги в радиусе двадцати километров. У тебя есть десять минут».
Кен говорил ей, что они могут рассчитывать на шестьдесят. То есть минимум шестьдесят. Подъемники могут прилететь намного, намного позже.
Уэллетт знала, что сказал бы Дейв. У нее два литра культуры. Дейв сказал бы, что она еще сможет сыграть решающую роль, если не будет сидеть и дожидаться, пока вокруг разразится настоящий ад.
Но его может и не случиться. С чего они вообще так решили? Из-за парочки огненных бурь, разразившихся после предотвращенных ракетных атак? А что насчет тех случаев, когда ракеты падали и ничего не происходило? Ведь они должны были быть. А иногда разгорались пожары, происходили наводнения, но их ничто не предвещало. Корреляция не подразумевает причинно-следственной связи… а тут и корреляция посредственная…
«Но Кену ее хватило».
Но Така совсем не знала Кена. Не знала его фамилии или фамилии Лор… Лени. Если бы пришельцы объяснили ей, кто они такие, то Уэллетт пришлось бы полагаться только на их слова, но похитители не удосужились рассказать пленнице даже это. А теперь она подозревала, что они даже имена себе придумали. Лори, к примеру, оказалась вовсе не Лори.
Така могла лишь верить Лори и Кену, полагаться на свои собственные размышления о том, чего ей не сказали, и думать о тревожащем сходстве между этой женщиной с имплантатами и демонами в сети…
Пятьдесят пять минут.
«Уезжай. Ты сделала все, что могла. Уезжай».
Она завела мотор.
Решившись, Така не оглядывалась. Она ехала по разбитому асфальту так быстро, как могла, думая о том, как бы не перевернуться из-за выбоины. Страх рос вместе со скоростью – словно беспорядочные и заросшие развалины Фрипорта, его жалкие полуголодные обитатели каким-то образом притупили ее инстинкт самосохранения. Теперь, выезжая из города, она чувствовала, что сердце вот-вот выпрыгнет. Мысленно представляла, как сполохи пламени пожирают дорогу позади машины. Така сражалась с дорогой, сражалась с паникой.
«Ты едешь на юг, дура! Мы же были на юге, когда ушел сигнал, они оттуда начнут…»
Вдарив по тормозам, Уэллетт резко свернула на восток. Мири прошла поворот на двух колесах. На асфальт перед ней легла громадная тень, небо над головой внезапно потемнело. В голове сразу возник образ огромных пузырей, плюющихся огнем, но когда Така осмелилась взглянуть вверх, то увидела лишь нависшие над дорогой древесные кроны, буровато-зеленые полосы мелькали по сторонам, заслоняя послеполуденное солнце.
«Но нет, солнце впереди, оно садится».
Огромная желто-оранжевая капля зависла посередине освещенной арки в конце туннеля из деревьев, прямо над дорогой впереди. Она казалась размытой, так как Уэллетт видела ее под косым углом.
«Почему так поздно? Почему так поздно, ведь полдень был неда…»
Солнце начало поджигать деревья.
Така ударила по тормозам. Ремень безопасности впился в грудную клетку, швырнул обратно на сиденье. Мир погрузился в зловещую тишину: смолкла дробь камушков, летящих с дороги в дно фургона, прекратило дребезжать стукавшееся о стены Мири оборудование, висящее на крюках. Только издали слышался ни на что не похожий треск пламени.
Периметр локализации. Они начали с периферии и двигались к центру.
Така сдала назад, вцепившись в рычаг переключения передач, и начала разворачиваться. Фургон дернулся вбок, наклонился над кюветом. Снова вперед. Обратно, туда, откуда приехала. Шины буксовали в мягкой грязи по обочине.
Сверху послышался какой-то свист, похожий на резкий выдох огромного кита, – этот звук Така еще ребенком слышала в архивах. Сполох пламени затопил дорогу, отрезав ей путь к отходу. Жар проникал сквозь ветровое стекло.
«О господи! Боже мой!»
Она распахнула дверь. Горячий воздух обжег лицо. Ремень безопасности крепко удерживал ее на месте. Дрожащими пальцами Така с трудом отстегнула его и выпала на дорогу. Вскочила на ноги, опершись о борт Мири, пластик обжег руки.
Стена пламени неистовствовала буквально в десяти метрах от нее. Еще одна – та, которую Уэллетт по ошибке приняла за заходящее солнце, – полыхала чуть подальше, может быть метрах в шестидесяти, по другую сторону от лазарета. Она укрылась за более прохладным бортом машины. Так лучше. Но долго это не продлится.
«Бери культуру».
Механический стон, звук скручивающегося металла, проникающий до костей. Така посмотрела вверх: прямо над головой, позади мозаики из еще не сгоревших листьев и ветвей, она увидела изломанный силуэт громадного распухшего диска, неуклюже ползущего по небу.
«Бери культуру».
Огонь заблокировал дорогу спереди и сзади. Сквозь умирающий лес Мири пробиться не сможет, а вот Така – да. Все инстинкты, каждый нерв велели ей спасаться.
«Бери культуру! БЕГИ!»
Она распахнула пассажирскую дверь и перелезла через сиденье. Иконки, мерцавшие на задней стене кабины, казалось, тормозят намеренно. На приборной панели появилась маленькая гистограмма. Она поднималась со скоростью прилива.
Снова свист.
Лес по другую сторону дороги охватило пламя.
Для побега остался только один путь. «О боже».
Гистограмма мигнула и исчезла. Панель выдала мешок с образцами, раздутый от жидкости. Така схватила его и побежала.
Свист.
Огонь прямо перед ней пролился с небес, подобно жидкому занавесу.
Пламя окружило Уэллетт со всех сторон.
В течение нескольких бесконечных и ничего не значащих секунд она пристально смотрела на огненную бурю. А потом со вздохом села на землю. Колени оставили углубления в размягчившемся асфальте. Жар, идущий от дороги, обжигал, но плоти было уже все равно. Така с легким удивлением заметила, что лицо и руки оставались сухими; температура испаряла пот из ее пор еще до того, как тот успевал увлажнить кожу. Интересный феномен. Она задумалась, писал ли кто-нибудь об этом.
А впрочем, какая теперь разница.
Все равно ничего уже не поделать.
Перебежчик
– Как странно, – сказала Лени.
Перископ слегка отошел от берега, так как деревья заслоняли обзор с северо-западной стороны. Полученная картинка оказалась на редкость буколической. Рассмотреть Фрипорт отсюда было невозможно – даже в прежние времена жилые и промышленные здания стояли слишком далеко друг от друга, городского силуэта не получалось, – но, по крайней мере, подъемники Лени уже должна была увидеть. Или пламя, или хотя бы дым.
– Прошло три часа, – сказала Кларк, взглянув на Лабина. – Может, ты успел и сигнал не ушел.
«А может, – подумала она, – мы просто понятия не имеем, что тут происходит».
Лабин сдвинул палец на несколько миллиметров, скользнув по пульту управления. Перископ повернулся влево.
– Может, она успела, – продолжила Кларк. Такие обыденные, безжизненные слова, несмотря на весь заключенный в них смысл: «Может, она спасла мир.
Спасла меня».
– Не думаю, – ответил Лабин.
Столб дыма поднимался из-за гребня холма, окрашивая небо в коричневый цвет.
– Где это? – спросила она, чувствуя, как перехватило горло.
– Прямо на запад.
Они сошли на берег с южной стороны бухты; склон, устланный гладкими камнями и корявым плавником, покрывала слизь из-за Бетагемота. Они следовали за солнцем по грунтовой дороге, которая даже указательных знаков никогда не видела. Поднимающийся к небу столб дыма вел их словно Полярная звезда с эффектом полураспада, растворяясь в небе, пока Лени и Кен шли по проселкам, шоссе и уже на закате добрались до гребня покатого невысокого холма под названием Снейк-Хилл (судя по тому имени, которое носила дорога, вьющаяся у его подножия). Перед самыми сумерками Лабин остановился и поднял руку, предупреждая Кларк.
Клубящаяся колонна почти сошла на нет, только несколько дымных нитей еще извивались в небе. Но они могли видеть ее источник: неровный прямоугольник выжженной земли у подножия холма. Вернее сказать, силуэт прямоугольника, так как центр его уцелел.
Лабин вынул бинокуляр.
– Что-нибудь видишь? – спросила Кларк.
В ответ он только хмыкнул.
– Кен, не тяни. Что там?
Не говоря ни слова, он протянул бинокуляр ей.
Когда тот стянул голову, Лени на секунду встревожилась. Внезапно весь мир сделался огромным и невероятно четким. Кларк, почувствовав кратковременное головокружение, шагнула вперед из-за внезапной и иллюзорной потери равновесия. Ветви и сморщенные листья размером с обеденные столы проносились мимо, сливаясь в сплошную туманную массу. Она изменила фокусное расстояние, привыкая к новой картине мира. Стало лучше: перед глазами была выжженная земля, нетронутая полянка посередине, а еще…
– Черт побери, – пробормотала она.
В центре чистой зоны находилась Мири. Судя по виду, неповрежденная.
Рядом с ней стояла Уэллетт. Она, похоже, беседовала с каким-то предметом свинцового цвета яйцевидной формы: наполовину меньше ее по размеру, он парил в воздухе над поляной. Его панцирь был гладким и обтекаемым, а брюхо щетинилось датчиками и антеннами.
«Овод». Не так давно эти дистанционно управляемые роботы преследовали Лени по всему континенту.
– Попались, – сказал Лабин.
Когда они подошли к лазарету, мир в линзах Кларк уже начал обесцвечиваться. Уэллетт сидела на дороге, прислонясь спиной к фургону, согнув ноги и скрестив руки на коленях. Понурившись, она апатично смотрела вниз, на асфальт. Заслышав их приближение, подняла голову. «Овод» телохранителем висел над ее головой, но на прибытие рифтеров никак не отреагировал.
От выщелоченного света Уэллетт не могла побледнеть настолько. В ее лице не было ни кровинки. По нему тянулись мокрые полосы.
Посмотрев на Кларк, она покачала головой.
– Что ты такое? – Ее голос был глухим, как будто доносился из пещеры.
У Кларк тут же пересохло в горле.
– Ты же – не беженка. Не обыкновенная рифтерша, которая где-то пять лет пряталась. Ты… ты как-то все это начала. Ты все начала…
Лени не могла вздохнуть, смотрела на Лабина. Тот же неотрывно следил за «оводом».
– Така, я… – начала она, разведя руками.
– Эти монстры в машинах, все они – это же ты. – Уэллетт, казалось, ошеломили чистые масштабы предательства Кларк. – Страны Мадонны, фанатики, культы смерти – они все твои последователи…
«Нет, все не так, – хотела закричать Кларк. – Я бы остановила их в одну секунду, если бы могла. Я понятия не имею о том, как все это началось…»
Но, разумеется, она бы солгала. Формально она не основывала движений, возникших после появления Лени, но от этого не были менее преданны существу, которым она некогда являлась. Они были квинтэссенцией ярости и ненависти, которые двигали ею пять лет назад, равнодушия к любым потерям, кроме своих собственных.
Разумеется, последователи все делали не ради нее. У бушующих миллионов имелись собственные причины для гнева и мести, куда более праведными, чем те фальшивые претензии, из-за которых развязала войну Кларк. Но она указала дорогу. Доказала, что это возможно. Каждой каплей пролитой ею крови, каждой инокуляцией Бетагемота Лени давала им в руки оружие.
И теперь она ничего не могла сказать. Лишь покачать головой и заставить себя посмотреть в глаза обвинителя и бывшей подруги.
– А теперь они превзошли себя, – продолжила Уэллетт своим надтреснутым, бесстрастным голосом. – Теперь они…
Она судорожно вздохнула:
– О, господи! Как же я облажалась.
Така встала на ноги, как марионетка. А «овод» по-прежнему не двигался.
– Это – не противоядие, – сказала Уэллетт.
Вот тут на нее бросил взгляд Лабин:
– То есть?
– Похоже, мы умирали недостаточно быстро. «Ведьма» побеждала, но мы ее замедлили, на каждого спасенного приходилось четверо умерших, но кого-то мы все-таки спасли. Но почитатели Мадонны не попадут в рай, пока мы все не сдохнем, поэтому они придумали кое-что получше…
– И они?.. – спросил Лабин, снова поворачиваясь к роботу.
– На меня не смотри, – тихо произнесла машина. – Я-то из хороших парней.
Кларк мгновенно узнала этот голос. Лабин тоже.
– Дежарден.
– Кен. Старина. – «Овод», приветствуя, подпрыгнул на несколько сантиметров. – Рад, что ты меня помнишь.
«Ты жив, – подумала Кларк. – После Рио, после того как Садбери ушел в офлайн, после пяти лет. Ты жив. Ты все-таки жив. Мой друг…»
Уэллетт наблюдала за происходящим с немым удивлением:
– Вы знаете…
– Он… выручил нас, – объяснила Кларк. – Давно это было.
– А мы думали, ты умер, – сказал Лабин.
– А я думал, что вы. Тут и после Рио было хуже некуда, а когда у меня один раз выпал шанс вас запеленговать, вы отрубились. Я решил, что до вас все-таки добрались какие-то чересчур обозленные товарищи, которые так и не успокоились. Тем не менее вы здесь.
«Мой друг», – снова подумала Кларк. Он помогал ей даже тогда, когда Кен пытался убить. Рискнул своей жизнью ради нее, когда они еще даже ни разу не встретились. И пусть они мало видели друг друга, но, судя повсему, из всех, кого знала Лени, только Ахилл был ее настоящим другом.
Она тяжело переживала известие о его смерти; и сейчас должна была обрадоваться, но в мозгу вертелось одно слово, омрачая радость мрачными предчувствиями.
Спартак.
– Так, значит, – осторожно произнесла она, – ты – все еще правонарушитель?
– Сражаюсь с энтропией ради общего блага, – заученно произнес робот.
– И потому до основания выжигаешь тысячи гектаров растительности? – спросил Лабин.
«Овод» спустился настолько, что его линзы смотрели прямо в белые глаза Лабина.
– Если убийство десяти спасет сотню, то это нормально, Кен, и ты понимаешь это лучше, чем кто-либо другой… Может, ты не слышал того, что сказала наша общая подруга, но идет война. Плохие парни палят Сеппуку по моей лужайке, а я стараюсь, как могу, чтобы эта дрянь тут не закрепилась. У меня практически нет людей, инфраструктура разваливается буквально на глазах, но я справлялся, Кен, о да, я справлялся. А теперь, как я понимаю, вы двое вторглись в жизнь нашей Таки, и сейчас по меньшей мере три носителя вышли за баррикады.
Лабин повернулся к Уэллетт:
– Это правда?
Та кивнула.
– Я сама все проверила, как только он сказал мне, что искать. Работа, конечно, тонкая, но она была… прямо под носом. Белки-шапероны и альтернативный сплайсинг, интерференция РНК. Множество эффектов второго и третьего порядка, о которых я и не слыхивала. Все они были запутаны в полиплоидных генах, и я, честно говоря, особо к ним не присматривалась. Микроб проникает внутрь человека. Убивает Бетагемот, это да, но не останавливается… я не увидела. Я была абсолютно уверена, что понимаю, какого рода микроб передо мной, я просто… облажалась. – Така опустила глаза, чтобы не встречаться с осуждающими взглядами, и прошептала: – Я снова облажалась.
Лабин в течение нескольких секунд не проронил ни слова. Затем обратился к «оводу»:
– Ты же понимаешь, что у нас есть основания не верить тебе на слово.
– Вы мне не доверяете, – Дежарден, казалось, удивился. – Кен, это не у меня непреодолимая тяга к убийству. И я не единственный, кто слез с Трипа. Тебе ли меня обвинять?
Уэллетт подняла глаза, очнувшись от приступа презрения к самой себе.
– Какие бы у вас не были опасения, – продолжил правонарушитель, – поверьте, в этом деле у меня есть своекорыстный интерес. Мне, как и вам, Сеппуку на лужайке рядом с домом не нужен. Я так же уязвим, как и все вы.
– Насколько уязвим? – заинтересовался Лабин. – Така?
– Я не знаю, – прошептала Така. – Я ничего не знаю…
– Предположи.
Она закрыла глаза.
– Этот микроб совершенно не похож на Бетагемот, но он сконструирован – я думаю, он сконструирован для той же ниши. Значит, иммунитет против Бетагемота не спасет, но время даст.
– Сколько?
– Не могу даже предположить. Но все остальные – люди без модификаций: симптомы на третий-четвертый день, смерть максимум через четырнадцать.
– Как-то медленно, – заметил Лабин. – Любой некротический стрептококк решил бы проблему часа за три.
– Да. Только больной не успел бы никого заразить, – голос Таки стал совсем глухим. – Там не тупые сидят.
– Ммм. Уровень смертности?
Доктор покачала головой:
– Кен, Сеппуку создали искусственно. Естественного иммунитета против него не существует.
Вокруг рта Лабина заиграли желваки.
– Могу сказать, все еще хуже, – добавил Дежарден. – Я не один на посту. В Северной Америке есть еще несколько и гораздо больше за океаном. И надо вам сказать, моя стратегия ограниченного сдерживания не особо популярна. Есть люди, которые для безопасности с радостью разбомбят ядерными зарядами все побережье.
– Так почему они не сбросят атомную бомбу на тех, кто запустил Сеппуку? – удивленно спросил Лабин.
– А ты попробуй нацелиться на штук десять подводных платформ, которые рассеяны по всей Атлантике и движутся со скоростью в шестьдесят узлов. По правде говоря, некоторые считали, что это ваших рук дело, друзья мои.
– Не наших.
– Да без разницы. У людей руки чешутся нажать на красную кнопку. И я их удерживал лишь потому, что справлялся с Сеппуку без помощи ядерного распада. Но сейчас, уважаемые К и r, вы снабдили ядерное лобби всем, что им было нужно. На вашем месте я бы уже начал копать бункеры. И поглубже.
– Нет. – Кларк покачала головой. – Там сколько народу на колесах было, шесть?
– Приехали только трое, – сказала Уэллетт. – Но они могли отправиться куда угодно. Маршрута они не оставили. И они будут распространять культуру. Высевать в прудах, на полях и…
– Если мы сможем догнать их, то проследим, куда они все слили, – заметил Лабин.
– Но мы даже не знаем, куда они направились. Как мы сможем…
– Не знаю, как. – «Овод» слегка покачивался на воздушной подушке. – Но вам лучше приступить к делу. Вы выкопали яму с дерьмом воистину промышленного масштаба, друзья мои. И если вы хотите использовать хотя бы один шанс из пятидесяти на то, чтобы это место не превратилось в кусок радиоактивного стекла, вам, черт побери, придется серьезно прибраться.
Наступила тишина. Непокорные языки пламени слабо трещали и плевались в отдалении.
– Мы поможем тебе, – прервал молчание Лабин.
– Сейчас, конечно, каждый может внести свою лепту, – ответил Дежарден, – но особенно полезными будут твои навыки, Кен.
Тот поджал губы:
– Благодарю, но я пас. Не думаю, что от меня будет много пользы.
Кларк прикусила язык. «Он, похоже, что-то задумал».
«Овод» на некоторое время завис в неподвижности, словно размышляя.
– А я ведь еще не забыл о твоих навыках, Кен. Я испытал их на собственном опыте.
– А я не забыл о твоих. Ты же можешь мобилизовать целое полушарие за тридцать секунд без всякого напряжения.
– Многое изменилось, друг мой, с тех пор как ты отошел от дел. И на случай, если ты не заметил, от полушария мало что осталось, да и суперсилы у меня уже не те.
Глаза Уэллетт метались между человеком и машиной, следя за пикировкой со смесью возмущения и растерянности. Но ей хватило ума, чтобы держать язык за зубами.
Лабин оглядел обугленный, почерневший ландшафт:
– Твоих ресурсов более чем достаточно. Я тебе не нужен.
– Кен, ты меня не слышишь. Очень многое изменилось. Парочка подъемников – это ничто, так, фоновый шум. Но, стоит мне начать полномасштабную мобилизацию, на это сразу обратят внимание не те люди. И не все, кто на нашей стороне, до сих пор на нашей стороне, – ну вы понимаете, о чем я.
«Он говорит о других правонарушителях, – догадалась Кларк. – Может, Спартак до сих пор борется с Трипом. А может, все они уже сорвались с поводка.
– То есть ты бы предпочел не высовываться, – предположил Лабин.
– Я всегда предпочитал действовать тонко. И даже ты, с твоими довольно примитивными социальными навыками, когда дойдет до дела, будешь гораздо тоньше флотилии огнедышащих дирижаблей-убийц.
«Когда дело дойдет до войны – он это имеет в виду. Частная война психов – вход только по приглашению». Кларк задумалась, сколько вообще сторон на такой войне. И как можно вообще говорить о сторонах? Как заключать союз с тем, кто при первой же возможности нанесет вам удар в спину, если тебе об этом известно? Возможно, сейчас каждый социопат сам за себя», – предположила она.
С другой стороны, это не Лабин последнее время испытывал трудности с выбором стороны.
– У меня есть другие дела, – сказал Лабин.
– Естественно. У вас должна была быть чертовски веская причина, чтобы вернуться сюда. Срединно-Атлантический хребет – свет неближний.
– Не сказал бы, судя по последним событиям.
– Ага. Кто-то нанес вам визит?
– Пока нет. Но вынюхивают поблизости. И вряд ли это совпадение.
– Не смотри на меня так, Кен. Проболтайся я, они бы сразу отправились к цели.
– Это понятно.
– Тем не менее вы, естественно, хотите знать, кто идет по вашему следу. Кен, я удручен. Почему вы сразу не пришли ко мне? Ах да, вы же думали, что я умер. – Дежарден помолчал и добавил: – А вам повезло, что я вас нашел.
– А мне еще больше, – ответил Лабин, – Тебе нужна моя помощь.
От неожиданного порыва горячего ветра «овод» закачался:
– Ну и отлично. Ты поможешь Америке протянуть еще чуть-чуть, а я попытаюсь найти тех, кто вас преследует. Договорились?
Лабин задумался:
– По-моему, хорошая сделка.
Сбой
Крестовый поход, подумала Лени, продолжится без нее.
Впрочем, ее услуги и раньше особо не требовались. А сейчас на повестке дня стояли лишь два дела: спасение людей и убийства, а ей не хватало навыков ни в том ни в другом. Конечно, это было не совсем так, и Кларк поняла это еще до того, как мысль пришла ей в голову. Если считать по общему количеству смертей, то на всей планете не нашлось бы человека, который мог бы с ней сравниться. Но те жертвы были неизбирательными и неприцельными, безымянным косвенным ущербом, о котором Кларк вообще не думала. Теперь же требования общего блага оказались значительно точнее: конкретные люди, а не все население. Их надо было выследить и – как там Роуэн говорила? – вывести из обихода.
Причем без эвфемизмов. Нет причин убивать носителей, и это если Сеппуку не расправится с ними первым. В конце концов, всего-то три человека отправились меньше дня назад туда, где люди уже давно перестали быть главной частью пейзажа. Вполне возможно, их найдут еще до того, как они успеют заразить других, и нерентабельность масштабов не сделает полное уничтожение единственным приемлемым вариантом. Десять тысяч переносчиков пришлось бы сжечь из-за отсутствия помещений для их содержания, так как таких огромных карантинов просто не было: но десять больных могли поймать, изолировать и обеспечить им медицинский уход, следя за их состоянием и изучая в надежде найти способ лечения. Убивать их не было никакой причины.
«Кен, это не у меня непреодолимая тяга к убийству».
В любом случае это не имело значения. Вскоре Лабин отправится на охоту при полной поддержке Дежардена; и неважно, что им двигало – жажда убийства или страсть к погоне, – Кларк в любом случае будет его только замедлять. Уэллетт уже занялась делами поинтереснее, отправившись в офис УЛН, где, как выразился Ахилл Дежарден, «твои навыки можно использовать с большей пользой». Она уехала, так и не взглянув на Лени, не обмолвившись с ней ни единым словом. Теперь, возможно, она уже сидит на конце линии, которая идет от Лабина, где станет обрабатывать пойманных им больных. На этом коротком маршруте Кларк места не нашлось.
Она не умела спасать и не умела убивать. Однако здесь, в руинах Фрипорта, Лени могла заняться чем-то средним – замедлить процесс. Оборонять крепость. Она могла сделать так, чтобы люди не умерли от опухолей или переломов костей и дождались прихода Бетагемота или Сеппуку.
На прощание Лабин сделал ей последнее одолжение. Он прошел по виртуальному неокортексу Мири, нашел паразита и изолировал его. Тот хитро закопался, и удалить его не получилось; в слишком многих местах он мог спрятаться, слишком многими способами извратить процедуру поиска. Был только один надежный метод полностью избавиться от монстра – вытащить сам физический носитель с памятью.
Склонившись над приборной панелью, Лабин читал диагностические арканы и через плечо выдавал указания. А за ним Кларк – по локоть в кристаллах и микросхемах – резала связи. Кен говорил, какую плату вынуть; она вынимала. Говорил ей, какую схема удалить с нее, используя трезубую вилку с изящными усиками. Она подчинялась. Ждала, пока он проверял и перепроверял остальную систему, переместила лоботомизированный участок, приготовилась выдернуть его снова, на случай, если какая-то часть монстра не попала в карантин. Наконец, решив, что Мири вычищена, Лабин велел Кларк сохранить систему и перезагрузиться. Она без вопросов выполнила приказ.
Кен так прямо и не сказал уничтожить зараженный компонент. Слишком очевидно, не стоило упоминания.
В конце концов, чудовище было частью Кларк.
Как это получилось, она точно не знала; в извращенной логике, которая породила этих демонов и вертела ими по своему усмотрению, лучше разбирались хакеры и эволюционные экологи. Но именно Лени стала основой, чудовище с нее взяло пример, было ее отражением, пусть и искаженным. Как бы иррационально это ни звучало, но Кларк не могла избавиться от чувства, что электронное существо в некотором смысле все еще обязано той плоти и крови, по образу которых оно было создано. Ведь Лени так долго ненавидела, так долго чувствовала ярость; может, эти рефлексии оказались не столь уж искаженными.
Она решила это выяснить.
Кларк не особо дружила с кодами. Она не знала о том, как растить программы или обрезать софт до базовых характеристик. Зато Лени прекрасно знала, как соединять уже готовые компоненты: шкафчики и ящики «Вакиты» были забиты наследством, оставшимся после пяти лет работы. Маленькая субмарина перевезла к Невозможному озеру кучу геодезической аппаратуры, именно в ней ее ремонтировали и проверяли. Скользя сквозь термоклины и ячейки Ленгмюра, она выставляла в слои воды буйки и регистраторы времени-глубины. Она шпионила за корпами, перевозила грузы и служила рабочей лошадкой, превзойдя все технические возможности, предусмотренные конструкторами при проектировании. После пяти лет в ней скопилось немало строительных блоков, Лени было с чем поиграть.
В каком-то ящике она нашла коэновскую панель, к одному разъему подключила батарею, к другому – базовый чип оперативки. Между новыми компонентами замерцал узор из тончайших волокон, когда программы автопоиска панели нашли оборудование и послали приглашение. С пользовательским интерфейсом пришлось потрудиться; беспроводники не годились. В конце концов она нашла старый шлемофон с оптоволоконным кабелем и интегрированной инфракрасной клавиатурой, подключила устройство к панели. Вновь замерцали рукопожатия.
Кларк надела шлем. В воздухе перед ней появилась синяя клавиатура. Лени протянула к ней руки, инфракрасные глаза следили за тем, как реальные пальцы перемещаются по иллюзорным кнопкам. Выбрав карту коэновской панели, она построила ограждение вокруг кучки свободных гнезд, прорезала единственный шлюз и наглухо закрыла его снаружи. На всякий случай установила кнопку тревоги: та уплыла вбок оранжевой искрой в виртуальном пространстве. Даже нажимать не нужно: стоило только пристально посмотреть на нее, и вся система остановится наглухо. Правда, за предохранитель пришлось платить. Шлемофон не видел сквозь фотоколлаген. На время встречи с монстром придется снимать линзы.
Она стянула шлем и осмотрела дело рук своих в реальном мире: два крошечных платоновых тела и оптоволоконные витки поднимались из ячеистой решетки с пустыми гнездами. Редкие прямоугольные паутинки из изумрудных нитей соединяли дополнительные модули. Рядом располагалась светящаяся малиновым светом граница, огораживающая участок свободной территории.
Тот был полностью автономным и изолированным. Ни антенн, ни беспроводных интерфейсов – ничто не могло послать отсюда сигнал. Ничто, подключенное к этой панели, не могло с нее уйти.
Она внимательно изучила зараженную долю, вырезанную из мозга Мири: на ладони лежало лилипутское ожерелье из оптических модулей и чипов памяти, инертных и изолированных. Внутри вполне могло ничего не остаться; память была энергонезависимой, но, кто знает, какой ей нанесли вред во время экзорцизма? Лени вспомнила, как напоследок решила спровоцировать Кена: «Откуда тебе знать, может, я разбужу эту тварь поцелуем?» – хотя не имела ни малейшего представления о том, как в действительности сделать это. Она хранила детали лишь потому, что не могла их выбросить. А еще надеялась, что, если она заговорит с существом внутри, то оно ответит.
Кларк подняла ожерелье пинцетом с силовой обратной связью, чье прикосновение было нежным, как у ресниц, и поместила память в центр карантинной зоны. Другие детали выпустили зеленые нити, те сошлись за пределами шлюза и остановились.
Лени надела шлемофон, сделала глубокий вдох.
Открыла шлюз.
Перед глазами вспыхнул фейерверк пикселей. Гнев и звериный голод, оскаленные зубы; в сигнале было столько ярости, что он обходил верхнюю часть мозга и втыкал ледяные иглы непосредственно в мозговой ствол.
– Выпусти!..
Лени рефлекторно кинулась в бегство, даже не успев разобрать то, что увидела: оранжевая кнопка тревоги тут же попалась на глаза. Изображение застыло.
Кларк почувствовала, как задыхается. Заставила себя успокоиться.
Неподвижное лицо, черное, зеленое и сияющее. Портрет ярости в инвертированных тонах плоти. Оно ничем не походило на нее. Кроме глаз: тех самых пустых, злобных глаз.
«Только и это теперь не так», – вспомнила Кларк. Она сняла линзы и встретила своего радиоактивного двойника совершенно голой.
«Неужели я была такой?»
Она на несколько секунд задержала дыхание. Пристально посмотрела на кнопку тревоги и отпустила ее.
– Выпусти меня!! – раздался вопль призрака.
Кларк покачала головой:
– Тебе некуда идти.
– Выпусти меня, и я тут каждый адрес в пыль сотру!
– Сначала ответь на несколько вопросов.
– Сама ответь на этот, ты, червивая задница.
Вселенная замерцала и исчезла из глаз.
Ничего, кроме быстрого дыхания Лени и негромкого шипения кондиционера на «Ваките». Спустя пару секунд в пустоте повисло сообщение:
Сбой системы. Включить перезапуск?
Да / Нет
Кларк предприняла новую попытку.
– Выпусти меня!
Она покачала головой:
– Скажи мне, чего ты хочешь.
– А чего ты хочешь? – Вопрос, казалось, немного успокоил монстра. И даже рассмешил. – Не надо на меня наезжать, подруга. Я убила столько людей, что тебе не сосчитать.
– За что? Из мести? Из-за Энергосети? Из-за… из-за отца, из-за того, что он творил, пока мама… а тебе какое дело? Да и как ты можешь об этом знать?
Лицо потеряло насыщенность, черно-светлые пигменты поблекли словно в сумерках. Через несколько секунд осталась только тьма, серые пятна и два злых кристаллических овала чистой белизны.
– Ты хочешь убить всех? – тихо спросила Кларк. – Хочешь убить себя?
Лицо уставилось на нее и плюнуло.
– Себя? Да ты…
Темнота и пустота. Сбой системы.
И в следующий раз.
И в следующий.
